"Ящер-3 [Hot & sweaty rex]" - читать интересную книгу автора (Гарсия Эрик)

5

Я испытываю это ощущение, как только открывается дверца самолета. Слышится легкое шипение выходящего наружу воздуха, возникает внезапный эффект трубки Вентури, когда мои волосы ворошит внезапный вихрь. А затем на меня со всех сторон давит то самое ощущение.

– Чувствуешь? – спрашиваю я Гленду. Мы стоим в проходе самолета, дожидаясь, пока гиганты мысли впереди нас прикинут, как открывается верхнее багажное отделение.

– Что? – спрашивает она, озираясь.

– Нет-нет. Не это. Вот это. В воздухе.

Она на мгновение замирает, устремив взгляд вперед, а потом я вижу, как внезапная перемена прокатывается по ее лицу – уголки губ приподнимаются, глаза прищуриваются.

– Ага, – просто говорит Гленда.

– Ага, – повторяю я. Пожалуй, к этому и прибавить нечего.

Велоцирапторы – пловцы невеликие. Наши руки слишком недоразвиты, наши тела недостаточно плавучи, чтобы со стороны наше плавание выглядело чем-то легким или привлекательным. Однако, как все хорошие исполнители роли человека, мы выучились худо-бедно грести по бассейну, чтобы не слишком выпадать на какой-нибудь вечеринке по случаю для рождения малыша Тимми. Никому из нас не хочется просидеть весь вечер в одиночестве у чаши с пуншем.

Еще малыми детьми мы берем уроки плавания у инструкторов, которые, на мой взгляд, поголовно служили в гестапо. Эти фашисты просто кидают нас в бассейн, тычут длинными палками и орут, чтобы мы не тонули. Я все еще помню, как я впервые оказался у глубокого края бассейна. Пока вся эта жидкость впервые обволакивала мое тело, мне на миг показалось, что никакая это на самом деле не вода, а невероятно тяжелый воздух.

И еще показалось мне, что я вообще-то сумел бы это дело вдохнуть, если бы хорошенько постарался. А потом смог бы часами бродить по дну бассейна, медленно, но равномерно двигая конечностями. Волосы вечно мокры, грудь неспешно вздымается и опускается, пока мои легкие трансформируются в жабры, всасывая воду и добывая из нее чистый кислород.

– Добро пожаловать в Майами.

– Это что… влажность? – спрашиваю я Гленду.

– Можно и так сказать.

Я качаю головой. Нет, просто не верится.

– Может, там проблема с обогревателем аэропорта или еще с чем-то?

– Это август в Южной Флориде, Винсент, – укоряет меня Гленда, вытаскивая из-под сиденья свой переносной чемоданчик. – А ты чего ожидал?

– Что я хотя бы дышать смогу.

К тому времени, как я выбираюсь из самолета и прохожу по взлетно-посадочной полосе, личина уже начинает прилипать к моей шкуре. И я всерьез задумываюсь о том, не удастся ли мне купить в Майами какой-нибудь аксессуар, помогающий всасывать влагу, образующуюся под латексом, – может статься, здесь есть целый каталог. Если же нет, мне следует заняться здесь этим бизнесом – я бы кучу бабок насшибал.

Однако в самом здании аэропорта Майами воздух превосходно кондиционируется, и считанные мгновения спустя я снова совершенно прохладен и счастлив. И все же меня не оставляет чувство, что воздух вокруг меня какой-то тяжеловесный, пусть он уже и не липнет к телу. По крайней мере, не липнет до тех пор, пока нам не придется снова выйти на воздух, чтобы поймать такси. Если мне светит невероятная удача, весь город может оказаться накрыт огромным куполом, воздух под которым также кондиционируется. Лучшего использования денег налогоплательщиков, на мой взгляд, здесь просто не придумать.

Но стоит нам только спуститься по эскалатору к зоне востребования багажа, как я понимаю, что такси нам уже не понадобится. Талларико, верный своему слову, заблаговременно сюда позвонил и отдал необходимые распоряжения.

– Добрый вечер, – говорю я, опуская багаж на водительскую тележку.

– Пошел ты на хрен! – орет шофер, сбрасывая мой чемодан на пол. – Я тут кое-кого жду. – Его выговор четкий, но определенно латинский, хотя и сильно отличается от протяжных мексиканских акцентов, к которым я привык в Лос-Анджелесе.

– Ну да, так это я и есть. То есть мы.

– Ты Рубино?

– Рубио.

– А у меня написано Рубино.

– Ага, и неверно написано. Если вы здесь от Эдди Талларико, то ждете здесь именно меня. Я Винсент Рубио. ~ Протягивая руку для пожатия, я стараюсь быть вежливым. Здесь и сейчас нет никакой нужны вступать в пререкания. Я уже как-то попал на заметку к полиции аэропорта в Мемфисе – нет-нет, только не спрашивайте, как и с какого боку, – а потому в Южной Флориде мне лишняя болтовня ни к чему.

– Ты на Рубио не похож.

Я пожимаю плечами. Мне уже не впервые что-то подобное говорят.

– Извините, что я вас так разочаровал.

Водила не сдается.

– Ты скорее на Рабиновича похож. Или на Лернера. На прошлой неделе я уже одного такого Лернера возил.

– Как интересно. – Я чувствую, как поднимается моя температура, и виной тому уже вовсе не влажность.

Десятью минутами и несколькими с трудом избегнутыми перепалками позже мы с Глендой, а также водитель, которого, как выяснилось, зовут Рауль, шагаем через автоматические двери и спускаемся на нижний уровень международного аэропорта Майами, где я чуть не задыхаюсь от жутких выхлопных газов. Вот тебе, Винсент Рубио, очередной отпуск.

Лимузин, которого я ожидал, оказывается потрепанным «доджем» без всякого кондиционера, но у нищих слуг нет, и мне, по крайней мере, теперь не нужно дожидаться такси. Пока мы отъезжаем от аэропорта, я глазею из окна машины на то, что сходит за местный пейзаж. Аэропорты вообще-то никогда не размещают в особенно приятных местечках. Над Беверли-Хиллс, к примеру, очень мало самолетов пролетает. Тем не менее у меня возникает чувство, что теперь мы проносимся по редкостно вшивому району. Я сердечно рад тому, что ограничение скорости здесь где-то около шестидесяти и что шофер добавил туда еще добрых миль двадцать в час.

– А зачем здесь везде такое солнце нарисовано? – спрашивает Гленда. Она имеет в виду крупные указатели, висящие над шоссе, где красуется ярко-оранжевое солнце прямиком из мультяшек.

– А это для туристов, – сообщает водитель.

– В смысле, чтобы они его с настоящим перепутали?

Водитель мотает головой:

– Вы следуете по этим самым солнцам. Они приводят вас к побережью. К месту отдыха.

– А что, если по этим солнцам не следовать? – интересуюсь я.

Шофер тычет большим пальцем в сторону окна за которым гниет еще один вшивый район. Там сплошь маленькие домишки и здания, из которых на глазах песок сыплется. Возле заросших сорняками газонов стоят ржавые автомобили. Повсюду нецензурное граффити, уличные фонари поголовно разбиты.

– А то, что в итоге вы оказываетесь вон там. Вскоре мы проезжаем трущобы и оказываемся на другой автостраде, а водитель рассказывает нам про свое детство на Кубе, про свободу, которая у них там была, пока Фидель не пришел и все не изгадил.

– Значит, вы эмигрировали… а когда? – спрашивает Гленда.

– В семьдесят девятом, – отвечает водила. – На тех транспортах.

Тут я вспоминаю, что в свое время об этом читал. Кастро, пытаясь очистить свою страну от нежелательных элементов, разом переправил всех кубинских зеков в Майами, где они охотно обосновались и в итоге влились в общую экосистему Южной Флориды. Получилось что-то вроде заповедника, вот только чиновники Службы иммиграции и натурализации почему-то специальной униформой работников зоопарка не обзавелись.

– Вы сидели в тюрьме? – спрашиваю я.

Шофер щелкает языком.

– Вот, значит, что вы подумали? Что те транспорты только одних зеков перевозили?

– Все так думают.

Водила разворачивается на сиденье, все тело его теперь обращено ко мне, глаза больше не следят за дорогой. На его вождение это, похоже, никак не влияет, зато это как пить дать влияет на мое душевное спокойствие.

– Это они хотят, чтобы вы так думали.

– А на дорогу вы не хотите взглянуть?

– Средства массовой информации, – продолжает шофер, не уделяя ни малейшего внимания моим протестам. – Это они все сделали так, чтобы мы выглядели как преступники, понимаете? Вот так-то. Угу. Это был расистский фокус – вот что это было.

– Отлично… а не могли бы вы все-таки…

– Расистский фокус, вот что я вам скажу.

– Да-да, прекрасно, это был расизм, махровый расизм. Но вы бы все-таки, блин, развернулись…

Водитель небрежно разворачивается обратно к рулю, ничуть не озабоченный тем, что мы были в считанных мгновениях от неминуемой смерти. Гленду это тоже, судя по всему, не особенно обеспокоило – она куда больше заинтересована в его рассказе.

– Расистский фокус? – спрашивает она. – Но ведь вы все были кубинцами.

– Нет-нет, – говорит шофер. – Это расизм. Кастро… он всегда терпеть не мог рапторов – вы это знаете? Вот кого он вышвырнул. Теперь на Кубе больше рапторов нет.

– Так он один из нас? – спрашиваю я. Вообще-то мне всегда казалось, что этот парень – человек. Борода, сигара – весь его облик слишком комичен, чтобы любой производитель личин относился к нему всерьез.

– Нет, – мрачно отвечает водитель. Видно, как крепко стиснуты его зубы, как скрежещут его челюсти. – Он не раптор. Он не один из нас.

Гленда бросает на меня быстрый взгляд, уже готовясь открыть рот и дать этому парню почуять свой гадрозаврский шарм, но я мотаю головой и срезаю ее на лету. В нашей работе мы сталкиваемся с немалым объемом расовых предрассудков – это непременная добавка, когда ты общаешься с народом из низов, будь то млекопитающие или рептилии. Однако у себя в Лос-Анджелесе я сумел найти нужное к этому отношение. Обычно я знаю, когда этого ждать и от кого. У Гленды в Нью-Йорке тоже в этом плане свои заморочки, хорошо ей знакомые. Но здесь, в Южной Флориде, мы дети, заблудившиеся в лесу. Лучше ступать осторожно и держать рты на замке – по крайней мере, на данный момент.

Десятью минутами позже мы летим по широкой автостраде, проложенной по дамбе, а внизу под яркой августовской луной сияет вода. От автострады, точно ветки от ствола, отходят двухполосные дороги, причем каждая ведет к отдельному островку. На отдалении я различаю несколько домов, чьи дворы выходят прямо на пляжи, где плещет пенный прилив. Там есть плавательные бассейны. Бельведеры. Теннисные корты.

– Это хороший район? – спрашиваю я.

– Знаменитости, политики, – говорит мне водитель. – Там мило. Если вам, конечно, такое по вкусу.

Мне такое определенно по вкусу. Несмотря на мою вышеупомянутую нелюбовь к плаванию, а также тот факт, что когда я в первый и единственный раз играл в теннис, то покинул корт с синяком на хвосте и полным ведром всевозможных унижений, понятие о доме с подобными удобствами все же почему-то кажется мне привлекательным. Надо полагать, здесь проявляется материалистическая сторона моей натуры. С другой стороны, если в моей натуре есть нематериалистическая сторона, то я на текущий момент никак о ней не сознаю. Пожалуй, мне следует отыскать данную грань моей личности – это наверняка поможет мне выпутаться изо всех заморочек со счетами за кредитные карточки.

Один из клочков земли, вскоре узнаю я, называется Звездным островом, и именно к нему сворачивает наш жалкий «додж». Мы проезжаем караульное помещение и ворота, после чего проделываем несколько коротких виражей по идеально наманикюренным дорогам. Дома с улицы почти не различить – большинство из них расположено за частными оградами с обильной листвой, надежно перекрывающей обзор.

Несколько секунд спустя мы прибываем к дому Эдди Талларико, и, тогда как меня впечатляет общая величавость этого строения, в то же время становится ясно, что уход за территорией здесь в последнее время на повестке дня не стоял.

Высокие сорняки буквально душат пейзаж; с фасада дома вовсю облезает краска. Это средиземноморского стиля здание – покатая черепичная крыша, яркие цветовые пятна, подчеркивающие оконные рамы и косяки дверей. Однако деньги, вложенные в строительство дома, похоже, вконец разорили хозяев. Либо так, либо они просто больше о нем не заботятся.

Рауль берет наши чемоданы и торопит нас к входной двери, за которой тема запустения продолжается. Ковры изношены, лампочки перегорели, а в воздухе висит запах дыма и плесени. Рауль проводит нас в две небольшие комнаты, выходящие в главный коридор. В каждой каморке стоит видавшая виды кровать.

– Тебе ту, что с выцветшими обоями, или ту, где кошачьей мочой воняет? – спрашиваю я Гленду.

– Учитывая, что я уже перелетела из Нью-Йорка в Лос-Анджелес – вторым классом, – а теперь ты приволок меня в Южную Флориду – опять вторым классом…

– Ладно, ладно, – говорю я. – Беру кошачью мочу.

Рауль бросает наши чемоданы на соответствующие кровати и спрашивает:

– Хотите сейчас повидаться с мистером Талларико?

– А что, у нас есть выбор?

Рауль пожимает плечами, после чего проводит нас обратно по коридору, впуская в просторную гостиную. Телевизор показывает какой-то полицейский сериал, динамик ревет – там вопли пополам со стрельбой. Вокруг телевизора кучкуются пятеро мужчин, сидя по-турецки на полу, тогда как единственный диван у них за спиной совершенно свободен. Все одеты в пиджаки и слаксы, одежда мятая, поношенная. Идеальное живое дополнение к декору.

– Привет, – говорит один из них, мужик с низким лбом и сиплым голосом.

– Привет, – откликаюсь я, недоумевая, полагается мне знать этого мужика или нет. Еще один член компании бегло осматривает Гленду, и она намеренно отворачивается. Славная девочка. Сейчас не время и не место затевать драку.

Пока мы пробираемся через гостиную, из еще одной двери туда входит миниатюрная азиатка – от силы лет шестнадцати-семнадцати. В руках у нее поднос с едой. Кожа смуглая, почти каштановая, черты лица нежные, невинные, еще ничуть не тронутые временем. Однако двигается она вовсе не как подросток – походка у нее медленная, плавная, спина сутулая, словно на нее взвалили тяжелый груз. Я наблюдаю за тем, как девушка ставит поднос в самую гущу мужчин и благодарно принимает за свои труды несколько хлопков по заду.

– Идемте, – говорит Рауль. – Босс ждет.

Выйдя из гостиной, мы одолеваем узкую лестницу. Стены трутся о мои плечи, и впечатление такое, будто они меня даже слегка поддавливают. Пожалуй, это не иллюзия – штукатурка идет трещинами в тех местах, где стены начали выгибаться внутрь, а наша совместная нагрузка на лестницу определенно их состояния не улучшает. Когда мы благополучно достигаем верха лестницы, не сломав и не разрушив ничего капитального, я испытываю большое облегчение.

Рауль негромко стучит в деревянную дверь.

– Мистер Талларико? – зовет он. – Это Рауль. Я уже из аэропорта вернулся.

Никакого ответа. Рауль прикладывает ухо к двери, одновременно крепко прижимаясь долговязым телом к косяку.

– Порой босс… в общем, порой ему не нравится, когда его беспокоят.

Классно, еще один вздорный Талларико. Именно то, что требуется для успешной совместной работы. Рауль снова стучит, и на сей раз высокий гнусавый голос орет в ответ:

– Да что там еще за херня?

– Это Рауль.

– Пошел ты на хрен, Рауль.

– Я вернулся из аэропорта. С гостями из Лос-Анджелеса.

Молчание. Мы с Глендой обмениваемся недоуменными взглядами. Рауль пожимает плечами. Затем он снова прикладывает ухо к двери, прижимается к косяку – и тут дверь внезапно распахивается, бросая шофера на пол.

С виду Эдди Талларико совсем не похож на своего старшего брата. Лицевая структура, сами черты лица – просто день и ночь. Вообще-то, когда заказывается братский набор, большинство производителей личин стараются включить туда определенные семейные черты. Но эти двое запросто могли бы произойти из разных видов, не говоря уж о семьях. А подструктура, насколько я понимаю, разнится еще больше. Тогда как Фрэнк Талларико худ почти до такой степени, что ему впору вышагивать по лучшим парижским подиумам, Эдди располагает солидным брюхом, очень серьезным, которое к тому же не кажется мне частью личины. Конечно, есть места, где ты можешь заказать себе аксессуары вроде «любовных рычагов» Билла Шатнера или «суперпуза» Орсона Уэллса (а как, по-вашему, де Ниро набрал и сбросил тот вес для съемок в «Рассвирепевшем быке»?), однако даже для моего нетренированного глаза это не просто прикид. Это либо доброе старое брюхо, либо поздний срок беременности.

И тем не менее, если вы поместите меня в одну комнату с Фрэнком Талларико, его братом Эдди и тысячей других динозавров, затем завяжете мне глаза и станете крутить меня волчком, пока я не буду готов выложить вам под ноги свой завтрак, я все равно смогу мгновенно выделить этих двоих из толпы. Их запахи почти идентичны.

Запахи для меня висцеральны, почти гипнотичны. За всех диносов я, понятное дело, говорить не могу, но вполне могу себе представить, что для них все обстоит точно так же. С каждым уловленным мною запахом я тут же получаю мысленную картинку. К примеру, уборщица, что приходит мыть полы у меня в конторе, запах имеет масляно-кленово-сиропный, и будь я проклят, если всякий раз, как она заходит со шваброй и ведром, я не получаю изображения тетушки Джемаймы, покачивающейся в кресле у себя на веранде. Я могу смотреть прямо на уборщицу, желать ей доброго утра, указывать на те места, которые надо протереть особенно тщательно, однако определенная часть моего мозга все это время видит, как та старая негритянка смеется и качается, качается и смеется.

В общем, когда я чую Эдди Талларико, в голове у меня выскакивает тот же самый образ, который я наблюдал, когда чуял его брата Фрэнка: строительная бригада решила немного подкрепиться. Какой-то деготь, какая-то патока, и избежать этого я никак не могу. Вот они, пара дюжих парней на строительных лесах, раскрывают свои металлические коробочки с бутербродами, которые тем утром приготовили им их старухи.

– Входите, – говорит Эдди, едва отодвигая свое необъятное брюхо, чтобы я мимо него проскочил в комнату. Гленда следует за мной, и Эдди выталкивает Рауля обратно к лестничному колодцу, прежде чем захлопнуть дверь прямо у него перед носом. Мгновение спустя я слышу, как кубинец топает вниз по неверной лестнице, что-то негромко бормоча.

Небольшой кабинет плотно упакован бумагами, сложенными в стопки по три фута в вышину, и там едва ли находится свободный дюйм, чтобы встать. Мы с Глендой еле-еле шаркаем, толкаем друг друга, пытаясь найти для себя комфортное пространство. Нет, это просто невозможно.

– Он нормально водит? – спрашивает Эдди.

– Кто?

– Рауль. Он вас нормально сюда довез?

Я киваю. Пожалуй, парень слишком крепко жмет на газ, но вселенской проблемы я из этого делать не собираюсь.

– Да, превосходно. – Я протягиваю руку для пожатия. В конце концов, этот жиряга обеспечивает нас жильем, и я стараюсь не забывать хороших манер. – Спасибо, что доставили нас сюда. Я Винсент.

– Я знаю, кто ты такой, – говорит Эдди, напрочь игнорируя мою протянутую руку. – Мой брат дал мне наводку. – Тут он косится на Гленду. – А вот ее я не знаю.

– Взаимно, – огрызается Гленда. Я стреляю в нее взглядом, и она отворачивается. – Гленда Ветцель.

Эдди это, похоже, ни в какую не удовлетворяет. Он шаркает по комнате, ни на секунду не спуская с нас глаз.

– Ладно, валяйте.

– В смысле… что? – спрашиваю я.

– Ну, раздевайтесь. В темпе.

Гленда в недоумении:

– Раздеваться?

Эдди усаживается за стол, пристраивая брюхо на деревянной столешнице. Кресло кошмарно скрипит, и я с трудом справляюсь с побуждением выхватить из кармана немного крема для лица и смазать проклятую штуковину.

– А вы думаете, я вам на слово поверю? Мало ли, кто вы такие. У меня здесь наготове двадцать систем безопасности, чтобы вывести вас на чистую воду. А внизу сидит десяток парней, которые через мгновение ока будут здесь. И вы думаете, я просто поверю вам на слово?

– Вообще-то как раз на это мы и надеялись, – говорю я. – Мы ведь в аэропорту у Рауля никакого удостоверения не спрашивали.

– Это ваши проблемы. А здесь мои проблемы, здесь мой дом, мои правила, так что лучше заткнитесь и раздевайтесь.

– Вы хотите, чтобы мы совсем разделись? – спрашивает Гленда.

– Совсем-совсем, сеструха.

Лично я никогда не страдал комплексами на предмет обнажения. Просто я предпочитаю, чтобы вместо меня раздевался кто-то другой. Большинство динозавров, обнажая свои задницы, не испытывают таких душевных мук, как их млекопитающие двойники.

Поэтому я запросто приступаю к делу, снимая с себя одежду – сперва брюки и рубашку, затем нижнее белье. И почти мгновенно начинаю чувствовать себя куда лучше в местом климате. Южная Флорида могла бы стать чудесным местом постоянного проживания, если бы не одежда. Когда я гол и свободен, мне любая влажность нипочем.

Впрочем, я не совсем гол – по крайней мере, не в таком виде хочет лицезреть меня Талларико. Я быстро принимаюсь работать с личиной, хватаясь за потайные застежки и пуговицы, отстегивая ремешки и ослабляя зажимы. Требуется время, чтобы расстегнуть Г-серию – хотел бы я, чтобы на это при случае посмотрел профессиональный портной, – но довольно скоро мой обмякший человеческий костюм уже лежит на полу, раскинувшись по разнообразным бумагам, а я стою о-натурель в центре комнаты.

– Хорош, все в порядке, – рявкает мне Талларико. – Теперь она.

– Вы что, будете все это время на меня глазеть? – интересуется Гленда, снимая одежду и аккуратно укладывая ее на соседний стул.

– Именно, радость моя.

Личина Гленды имеет абсолютно точные изгибы в нужных местах, и, пока она постепенно обнажается, я поражаюсь качеству работы. Швы различить просто невозможно, кожа безупречно гладкая. Соски торчат как само совершенство, все идеально симметрично.

Но ведь я уже видел Гленду в ее человеческом прикиде и, если вдуматься, не припоминаю ничего особенно выдающегося. Не поменяла ли она за последние шесть месяцев свою личину?

– Это еще что? – спрашивает Эдди, тоже не на шутку впечатленный. – Тайицу?

– Дюбоше, – отвечает она и подмигивает. Трусики спускаются.

– Кутюр? – удивленно спрашиваю я.

– Только самый лучший.

– А я думал, ты девушка типа «что ношу, в том и хороша».

– Вкусы меняются, – говорит мне Гленда. Никогда не считал ее краснеющей модницей, но, может статься, она устала от типа «хулиганка с крутым нравом». Может статься, он готова двигаться дальше. И все же я удивлен тем, что ей удалось насшибать столько бабок, чтобы обзавестись Дюбоше, особенно после наших ночных телефонных переговоров, когда мы оба плакались друг другу о недостатке финансов. Дюбоше – это тебе не будничный бутик или каталог шмоток. Такого типа личины обычно вышагивают по красному ковру получать своего Оскара.

– Классные ножки, – говорит Эдди, – но лучше снимай их и пошустрей. Мне тут делом надо заниматься.

Гленда начинает возиться со своими Г-зажима-ми, но ее хвост даже наполовину не появляется из-под лямок и ремешков, как Талларико уже вскакивает на ноги и с возбужденным хрюканьем отталкивается от стола.

– Вон отсюда! – орет он, вовсю размахивая руками. – Я так и зная! Я давно должен был тебя почуять…

– Ну-ну, спокойно, – говорю я, заслоняя Гленду от диких жестов коренастого мужчины. – Давайте малость остынем.

– Сам остывай. А она пусть свою долбаную гадрозаврскую жопу отсюда уносит!

– Да погодите секунду, – снова начинаю я.

– Никаких разговоров! – орет Талларико. Теперь он прямо какой-то вихрь активности, весь красный, машет конечностями, отпихивая меня в сторону и толкая Гленду по комнате подобно взбесившемуся сумоисту. – Она сейчас на хрен отсюда вылетит, и чтобы я ее никогда больше не видел…

– Да что за херня? – орет в ответ Гленда. – Вы хотели, чтобы я разделась, вот я и разделась…

– И ты думала, что сможешь тихой сапой сюда пролезть…

– Чего?

– Того. Думала, сможешь тихой сапой сюда пролезть и остаться гостьей в моем доме, жить вместе с моей семьей. – Талларико пусть бочком, но продвигается еще на шаг, и его становится по-настоящему тяжело держать на безопасном расстоянии. Почему у меня в таких случаях никогда с собой намордника не оказывается? – Решила дождаться, пока мы все сделаемся такими любезными, типа дружелюбными, а потом темной ночью выползти из кровати и всем нам глотки перерезать? Так, значит, хотела?

Гленда резко взмахивает руками и пристегивает свой хвост на место. Я вижу, как он дрожит – кончик аж слегка ходит туда-сюда от гнева.

– Сами не знаете, какую херню несете, – говорит она. – Вам бы, блин, малость гостеприимству научиться.

Как третья сторона в этой небольшой дискуссии, я чувствую себя обязанным попытаться все уладить.

– Уверен, мы сможем решить эту проблему, – говорю я. – Давайте разумно все обсудим.

– Не о чем тут болтать, – рычит Талларико. – Рапторы остаются. Все остальные – долбаные гадрозавры в особенности – на хрен отсюда выметаются.

– Так это… расовая проблема?

– До хрена расовая! – плюется Талларико. – Просто мозги надо иметь. Думаешь, я бы прожил так долго, если бы хоть кому-то из них доверял?

Я собираюсь снова запротестовать, вступить в бой за Гленду, но она только отмахивается. Торопливо одеваясь, Гленда уже напялила лифчик и другое нижнее белье, а на лице у нее я подмечаю маску беспечности.

– Брось, не дергайся, – говорит она мне. – Я знаю, откуда этот член растет.

– Ручаюсь, знаешь, – хрипит Талларико.

– Я подыщу себе отель, – говорит мне Гленда, и голос ее при этом слегка подрагивает.

– Глен…

– Нет, все отлично. Бизнес есть бизнес, разве не так?

Я смотрю на Талларико – на его самодовольную усмешку, расползающуюся по широченной ряхе. К такой усмешке обычно от души хочется хорошую лопату приложить.

– Я поеду с тобой, – говорю я, протягивая руку за своими ремешками и застежками. – Мы найдем чудесное местечко в Саут-Бич и там обоснуемся.

– Хрена собачьего, – сипит Эдди, выхватывая у меня из рук П-зажим и швыряя его себе за плечо. Зажим с лязгом приземляется на пол и исчезает в кипе бумаг.

– Что за… он у меня один…

– Мой брат сказал мне за тобой присматривать.

– Ну да, и еще он сказал вам мою подругу выставить.

Эдди пожимает плечами:

– А Фрэнк знает, что она гадрозавриха?

– Он не спрашивал.

– Тогда неважно, что он там сказал. Ты здесь, чтобы работать на семью, и ты останешься там, где я смогу тебя видеть.

Деньги. Двадцать тысяч. Конечно, он про них знает. Фрэнк не слишком щепетилен насчет подобных материй.

– Да-да, именно, – продолжает Эдди, подбирая нить там, где ее оставили мои мысли. – Я знаю, за что ты здесь пашешь, приятель. За двадцать кусков. И в ближайшее время тебе их точно на вилах не принести. Так что пока две недели не истекут, я тебя вот здесь, в своем кулаке буду держать. А что до нее… – Талларико тянется к себе в карман и достает оттуда толстый бумажник, кожа которого буквально трещит от старых квитанций и бесполезных бизнес-карт. Извлекая оттуда несколько двадцатидолларовых купюр, он мнет их в комок и швыряет к ногам Гленды. – Это за стриптиз. А теперь – вон отсюда. – Хихикая, он снова поворачивается к столу.

На сей раз уже Гленда удерживает меня от атаки на жирного сукина сына, крепко ухватывая за руку и медленно, со значением покачивая головой.

– Он этого не стоит, – тихо говорит она. – Не сейчас.

У Гленды уходит всего несколько мгновений на то, чтобы полностью одеться и собраться с мыслями. Талларико уже не уделяет нам никакого внимания, склоняясь над столом и перекладывая туда-сюда какие-то бумажки.

– Спасибо вам за гостеприимство, – не без сарказма говорит Гленда. – У вас просто прелестный дом.

– Такси тебе внизу вызовут, – бормочет Эдди и пренебрежительно машет рукой. Похоже, этот жест является фирменным знаком семьи Талларико. Гленда быстро меня обнимает и чмокает в щеку.

– Я позвоню тебе, как только найду место, – говорит она. – Не выключай мобильник.

Я по-прежнему хочу все исправить, хочу сказать Гленде, чтобы она осталась, чтобы она подождала меня на дамбе, но я крепко прикован к Талларико. Те же самые силы, что отправили меня в Майами, держат меня внутри этого дома, и я ничего не могу с этим поделать. Гленда уже за дверью и спускается по лестнице, и я остаюсь в кабинете наедине с Эдди Талларико.

– Ну что… – говорю я, не слишком уверенный, с чего мне начать или чем кончить. – Это все? Мы с этим разделались?

Он вдруг перестает возиться с бумагами на столе и поднимает на меня мохнатые брови.

– Думаешь, я неправильно поступил?

– Думаю, это была подлая трусость, – говорю я ему. Над моим языком семья Талларико все же не властна.

Я ожидал всплеска ярости, но Эдди лишь пожимает плечами.

– Ты не отсюда, ты просто не врубаешься. Нельзя доверять никому, кроме чуваков из своего вида. Особенно гадрам.

– По-моему, это просто паранойя. Талларико опять пожимает плечами:

– Я жив. И я чертовски устал. Ты собираешься торчать здесь и всю ночь меня доставать – или ты намерен делать свою работу?

Вообще-то прямо сейчас я не то чтобы в настроении делать мою так называемую работу – о том, является ли исполнение роли стриптизера моей настоящей работой, я тоже прямо сейчас спорить не собираюсь, – зато я определенно испытываю побуждение проводить с Талларико ровно столько времени, сколько необходимо. И ни секундой больше.

– Вы хотите, чтобы я нашел Хагстрема? – спрашиваю я.

– Мы платим тебе за то, чтобы твои глаза и уши постоянно были открыты.

– Они открыты.

– Да не здесь, – вздыхает Эдди. – В общем, вали отсюда. Вон. Поговори с парнями внизу, они скажут тебе, с чего начать.

И с этими словами он снова принимается за свое. В глазах у гангстера лихорадочный блеск, руки в темпе перекладывают бумажки с места на место. Не очень похоже, что Эдди уделяет документам хоть мало-мальское внимание. Мне становится интересно, написано ли там что-нибудь вообще. И даже если написано, умеет ли он читать. Внизу пестрая компания бандитов по-прежнему окружает телевизор, наблюдая за какой-то эротической комедией. Каждые секунд десять из группы вылетает несколько смешков. Я приближаюсь к тому мужичку, который ранее удостоил меня кивка, надеясь, что он будет так любезен и даст мне пару-другую ценных директив. Не могу понять, исходит запах сыра и старых носков от него самого или от миски с начосом, которую он держит на коленях.

– Привет, – говорю я, вплывая в его поле зрения. – Я Винсент.

– Шерман, – отзывается мужичок. Когда он делает движение, чтобы пожать мне руку, смрад острого лимбургского сыра не первой свежести становится еще сильнее. Возможно, у парня инфекция в ароматических железах. Что ж, случается и с лучшими из нас. Говорят, именно поэтому Льюиса и Кларка послали на запад – на востоке их вони уже никто не мог выносить. – Садись, бери кусочек.

– Пожалуй, в другой раз. Эдди говорит, вы можете сказать мне, где найти Нелли Хагстрема.

Из телевизионного динамика выскакивает новая концовка сального анекдота, и Шерман выпускает из себя несколько смешков, для довершения эффекта пару раз хлопая своего соседа по спине. Затем он отклоняется назад и едва не опрокидывается на ковер, прежде чем снова выпрямиться.

– Послушайте, я просто хочу знать, где они ошиваются…

– «Морская хибара», – хрипит Шерман. – Ресторан на Бискайском бульваре. Пусть Рауль тебя туда отвезет.

– Рауль уехал, – вмешивается другой бандит. – Типа минут десять назад.

– Тогда ладно, – говорю я. – Я вызову такси.

– На здоровье, – благословляет меня мой новый приятель. – Телефон на кухне. – Он дергает большим пальцем себе за плечо, и я направляюсь туда по гостиной.

Но тут Шерман вдруг меня зовет, и я останавливаюсь.

– Эй, погоди секунду. – Я послушно разворачиваюсь и снова ступаю на грязный ковер. – Вернись…

– Что-то еще? – спрашиваю я.

– Угу, – говорит Шерман, кивая головой в сторону прямоугольной фигульки в каких-то пяти футах от него. – Ты мне пульт не передашь? Терпеть это придурочное шоу не могу.


«Морская хибара». У нас в Лос-Анджелесе тоже есть заведения с подобными названиями. Однако там мы всегда знаем, что это шутка.

Чучела акул развешаны по стенам, стеклянные глаза бывших хищников буквально умоляют посетителей положить конец их страданиям. «Упакуй меня в ящик, отвези на свалку или хотя бы повесь в какой-нибудь более-менее пристойной гостиной, – говорят они. – Пристрой где угодно, только не здесь». Все без толку – это китчевый уголок, и именно здесь место потомкам героини «Челюстей». Витые раковины нанизаны на рыболовные лески и развешаны под потолком, опускаясь оттуда, чтобы раздражать более высоких клиентов и вызывать комплекс неполноценности у малых детей. Вход украшает неизбежная занавеска из нанизанных на тонкие веревки мелких ракушек – явно возврат к представлению какого-то паршивого мореплавателя о стиле семидесятых.

Но первое, что я замечаю, отваживаясь зайти в «Морскую хибару», это запах. Вся эта рыба жутко воняет. Черт возьми, меньше чем в миле отсюда Атлантический океан – можно было бы предположить, что, когда последний улов начинает тухнуть, местной обслуге не составляет труда сгонять до берега, малость помахать там острогой и обзавестись свежей рыбой. Увы, этим заведением, похоже, владеют млекопитающие – и вони они не чуют до самого перехода от салями к сальмонелле.

Другая река запаха, что течет мимо моих ноздрей, более мне знакома: сосна, осеннее утро. Здесь точно должны быть диносы. Мимо бронзовой черепахи я прохожу дальше по ресторану – к бару в задней его части, где у деревянной стойки горбится немало посетителей. Над стойкой висит целый ряд телевизоров. Все они настроены на какую-то игру «Марлинс», но их никто не смотрит. Неплохо было бы для разнообразия малость здесь пообщаться.

– Вечер добрый, – говорю я бармену. – Пожалуй, я бы не прочь…

– Тсс, – шипит он.

– Тсс?

– Тсс.

Итак, это тихий и молчаливый бар. Очень даже понимаю. Пытаясь прикинуть, как мне заказать здесь газировки, я припоминаю самые основы языка глухонемых, но тут до меня вдруг доходит, что не все пришли в «Морскую хибару» дать отдых своим голосовым связкам. Один голос возвышается над общим безмолвием – этот сильный, командный тон для меня одновременно и нов, и знаком.

– …короче, зовут меня словечком с ним перекинуться. Да-да, именно так. Словечком перекинуться. А когда Франческо хочет перекинуться с кем-то словечком, чаще всего этому чуваку можно дать хороший совет заблаговременно приобрести себе могильную плиту и место на кладбище.

Голос доносится из самого центра плотной группы – рассказчик что-то травит другим посетителям бара. Мне его отсюда не видно – плотная толпа не на шутку увлечена. Пожалуй, это южнофлоридская версия ресторанного шансона. Какой-нибудь болван встает, начинает болтать про свою жизнь, и время от времени кто-то из посетителей швыряет доллар ему в бокал. Я придвигаюсь поближе.

– В общем, вхожу я в контору Франческо, – говорит парень, – в ту, что он у Вискайи держит. Внутри – тьма кромешная. Я прикидываю, сначала самое главное – надо завещание написать, привести свои дела в порядок, все такое, верно? – Легкое гоготание толпы, но рассказчик не позволяет ему затянуться.

– Франческо говорит мне садиться, а я отвечаю, что я лучше пешком постою. Тогда он снова говорит мне сесть, и тут уже я слушаюсь, потому как прикидываю, что костер круто разгорелся, и подливать туда бензина не стоит. Может статься, я уже труп, но если я буду с ним мил, Франческо, вполне возможно, позволит мне быстро куда надо отправиться. Короче, я сажусь, и не успеваю я даже извиниться – ясное дело, я понятия не имею, чего я там такого натворил, но извиниться всегда нужно, – как Франческо мне говорит: «Хочу, чтобы ты одно задание для меня выполнил». Просто вот так, с бухты-барахты. «Задание?» – спрашиваю. А он кивает и повторяет: «Задание». Теперь я начинаю совсем жутко нервничать, но уже в хорошем плане. Наверняка он после этого задания собирается поставить меня к нужной кнопке, подключить к чему-то солидному, сделать меня известной персоной. «Все, что хотите, – говорю я. – Я к вашим услугам». Тогда Франческо встает, обнимает меня за плечи и отводит к дверце в задней части конторы, такой малюсенькой, что я даже ее сразу и не приметил. Меня начинает малость потряхивать, но я креплюсь как могу, соображая, что именно здесь я узнаю самые потаенные тайны. Здесь Франческо расскажет мне, что он знает о жизни. В общем, входим мы в крошечную комнатушку, и Франческо со значением мне кивает. Я киваю в ответ, а он вдруг ко мне спиной поворачивается. «Самому мне с этим не справиться, – говорит он. – Надеюсь, тебе удастся». Я перевожу дух, поднимаю глаза… и вижу Франческо с губкой в одной руке и с куском мыла в другой. Он стоит и один за другим спинные шипы выпускает. «Понимаешь, – говорит мне Франческо, – моя медсестра из города отлучилась, а мне надо шипы помыть. Особенно хорошенько третий протри. Очень тяжко их без посторонней помощи чистить». Вот так я и вошел в семью Франческо.

Толпа разражается смехом и аплодисментами – эту басню все уже явно слышали раньше, но, насколько я понимаю, всякий раз ею наслаждаются. В голосе рассказчика мне слышится что-то до боли знакомое, и я пододвигаюсь еще поближе, пытаясь уловить запах. Это не так просто – вонь тухлой рыбы забивает мне ноздри, затрудняя распознавание.

Тогда я присаживаюсь к стойке и жду, пока толпа рассеется. Рано или поздно я надеюсь получить если не обонятельную, то хотя бы визуальную информацию. Бармен снова начал раздавать выпивку, и я улучаю момент, чтобы ухватить себе диетическую газировку.

Но не успеваю я толком отхлебнуть свой напиток, как твердая рука опускается мне на плечо, и знакомый запах сои с корицей пробирается по моим ноздрям.

– Я тебя знаю?

Хагстрем. Я не отворачиваюсь от стойки, надеясь на то, что в тот день в казино ему недосуг было меня обнюхивать и что моего лица он тоже не вспомнит.

– Не думаю, – бормочу я и делаю глоток газировки.

– Нет, я точно тебя знаю. От тебя сигарами пахнет.

– Мало ли от кого ими пахнет.

– Ну да, и все они в Норуолке за баккару садятся.

Вот тебе и раз. Я чую, как вокруг нас скапливается толпа. Дружки Хагстрема несомненно его поддерживают. Я разворачиваюсь, стараясь сохранять сталь в глазах и неподвижность во взоре. Если пути наружу мне уже обманом себе не выторговать, быть может, мне удастся удержать их на безопасном расстоянии при помощи нескольких подходящих усмешек.

– А в чем проблема? – спрашиваю я. – Ты проиграл, я выиграл. Простая удача в картах.

Я не могу оторвать глаз ото лба Хагстрема – от сморщенного шрама, корежащего кожу у него между бровей.

– Ты за мной следишь?

– Ага, – фыркаю я. – Именно этим я и занимаюсь. Мне больше делать нечего, кроме как за тобой следить. – Хмыкнув, я разворачиваюсь на табурете и делаю еще один глоток газировки.

– Что? Ты ко мне спиной повернулся?

– Получается так, приятель.

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, пара коллег Хагстрема уже держит меня за руки. В следующее мгновение я сдернут с табурета и брошен на посыпанный опилками пол «Морской хибары», присоединяясь к россыпи шелухи от арахиса и пролитому пиву. Ударившись о пол, я на секунду лишаюсь дыхания, поле зрения искажается, мир переворачивается с ног на голову.

Ботинок Хагстрема – темной кожи, до блеска отполированной – миг спустя опускается мне на шею, давя не на человеческое дыхательное горло, а чуть ниже, где находится слабое место диноса. Этот парень неплохо изучил анатомию.

Нажим. Не вдохнуть. Это уже интересно.

И интереснее всего – не придет ли мне на помощь бармен или еще кто-то из обслуги. Впрочем, очень скоро я понимаю, что это тот тип заведения, которое гангстеры опекают именно по той причине, что бармен и обслуга становятся слепоглухонемыми в те самые моменты, когда им следует таковыми становиться.

– Ну что? – говорит Хагстрем, возвышаясь надо мной, явно довольный своей небольшой победой. – Может, еще раз ко мне спиной повернешься?

Он начинает еще сильнее давить ботинком, и вдруг я понимаю, что весь воздух из меня выходит, а нового вдохнуть ни в какую не получается. Я размахиваю руками, пытаясь подняться, но те же два олуха, что бросили меня на пол, внезапно падают на колени, буквально пригвождая меня к опилкам. Рычага у меня нет – и выбора тоже.

– Погоди… – пытаюсь сказать я, но наружу выходит лишь невнятное бульканье. – Погоди…

Но Хагстрем меня не слушает. Его размытая фигура плавает перед моими вдруг заслезившимися глазами, шрам на лбу дергается туда-сюда, губы кривятся в болезненном совокуплении ярости с радостью. Ноги мои слабеют, руки – вялые отростки в крепкой хватке дружков Хагстрема.

И в тот самый момент, когда мне уже кажется, что все куда-то уходит – и вдохи, и звуки, и запахи, – в тот самый момент, когда ботинок Хагстрема опускается еще ниже, – в тот самый момент, когда с моей жизнью вроде бы все кончено, когда я вытираю руки о салфетку экзистенции и навсегда покидаю этот ресторан, в тот самый момент, когда я понимаю, что все равно нет никакого смысла…

Нажим вдруг исчезает. Какое-то мгновение мне кажется, что я просто загнулся, хотя в раю вряд ли воняет месячной давности тунцом.

– Поднимите его, в темпе. – Этот голос из далекого прошлого только что рассказывал историю о том, как начинающий гангстер протирал губкой шипы большого босса. И, судя по всему, этот голос принадлежит капитану местного корабля. – Помогите же ему, черт побери…

Я чувствую, как чьи-то руки поднимают меня и усаживают обратно на табурет, хлопают по спине, поддерживают мое обмякшее тело в равновесии. На это уходит немалое время, но все же вскоре я оказываюсь способен вернуться в телесную оболочку, восстановить контроль над своими конечностями. Они гудят, и их словно бы кто-то колет маленькими иголочками.

– Ты в норме? – спрашивает тот голос.

– Угу.

– Ты уверен?

– Угу, – повторяю я, глядя на широкое лицо мужчины, который только что спас мне жизнь, если не достоинство, – и не ловлю ничего, кроме воздуха. Наконец я позволяю своему взгляду передвинуться на несколько футов и примечаю холеного малого, пристегнутого к инвалидной коляске с электромотором. Голос его по-прежнему мне знаком, а облик – нисколько. Раньше я никогда этого парня не видел. – Твоего чувака малость занесло, но я в норме.

– Нелли немного на взводе, – говорит он, кладя ладонь мне на плечо и поддерживая меня в равновесии. Постепенно у меня в голове появляются какие-то ощущения, ноздри начинают фурычить, отметая в сторону запах рыбы и пытаясь уловить намек на персону моего нежданного спасителя. – Но если тебе уже лучше…

– Все хоккей.

Мужчина нажимает на кнопку своей инвалидной коляски и разворачивается, готовясь отбыть. Но пока он собирается уезжать, я вижу, как внезапная вспышка мысли скользит по его лицу, освещая глаза, бороздя морщинами лоб. Тогда он опять разворачивается ко мне, ноздри его раздуваются, грудь сильно вздымается. В тот самый миг, когда он чует меня, я чую его, и внезапно у меня в голове выскакивает картинка в картинке, целый ряд снимков, которые много лет сидели глубоко в мозгу.

Лимон с медью. Азиатский мальчонка проходит по полю, то и дело подбрасывая монетку.

– Джек? – невольно спрашиваю я. Имя слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.

И мужчина – чьего лица я никогда раньше не видел, и все же которого я знаю так близко, как никого на всем белом свете, – широко ухмыляется и разводит руки, чтобы заключить меня в беспредельные медвежьи объятия.

– Винсент Рубио, – мурлычет он, прижимая мое лицо к ткани своей рубашки, обхватывая мой затылок, гладя мои волосы, как будто я потерявшийся ребенок, которого внезапно нашли. – Даже не знаю, поцеловать мне тебя или убить.

– Джек…

– Тсс, сиди смирно. Дай-ка мне все обдумать.