"Жизнь Леонардо. Часть третья.(с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Нардини Бруно)

Ревнивое чувство Микеланджело

У друга Леонардо Джованни Бенчи был глобус. Леонардо, который еще не вполне оправился от «военных перипетий», часто навещал друга, чтобы побеседовать о науке, и особенно о космографии.

«Глобус Джованни Бенчи»,— читаем мы в одной из записных книжек Леонардо.— «У джованни Бенчи моя книга». Эти записи говорят о том, что друзья обменивались не только впечатлениями, но и книгами. Нередко в своих беседах они пытались решить и самые трудные проблемы—загадку бытия и явлений природы: камня, который, упав в воду «оставляет круги в месте падения, о голосе, отдающемся эхом в воздухе, о разуме угасшем, который не уносится в бесконечность».

«Во Флоренции Леонардо написал с натуры портрет Джиневры, дочери Америго Бенчи. И столь прекрасен он был, что казался не портретом, а живой Джиневрой»,— писал неизвестный автор. Возможно, Джиневра была сестрой Джованни Бенчи. Но мы знаем точно, что она жила в его доме и была очень красивой. Как это было и с Чечилией, Леонардо видел перед собой образ, отражавшийся в идеальном зеркале. Он писал не только лицо, но и душу девушки, неуловимую улыбку сомкнутых, неподвижных губ, улыбку затаенную — признак глубокой чистоты, а во взгляде чуть прищуренных глаз с большими ресницами стремился уловить мечты нетерпеливой и радостной молодости.

Картина впоследствии пропала. Ее нашли в прошлом веке в княжестве Лихтенштейн. На заднем плане Леонардо нарисовал «джинепро» (можжевельник) растение, название которого созвучно имени девушки—Джиневра. Сейчас эта картина находится в Национальной галерее Вашингтона.

Возвращение Леонардо во Флоренцию нарушило мирные сны гонфалоньера Содерини. Он знал, что Леонардо долго не пробудет в городе—король Франции вновь звал его в Милан и потому искал идеи, достойной Леонардо да Винчи и Флоренции, чтобы засадить художника за работу. И однажды утром Содерини осенило,

Проходя к себе в кабинет, через зал Большого Совета, он вдруг увидел, что две огромные белые стены зала голы,

— Одна—для Леонардо, другая для Микеланджело,— громко сказал он,

Леонардо, немолодой уже художник на вершине славы, перед творениями которого застывали в восхищении даже короли, и Микеланджело, юный, одинокий художник и скульптор-бунтарь, который после римской «Пьета» создавал для Синьории грандиознейшую статую Давида.

Когда Содерини призвал его во дворец, Леонардо только что закончил портрет Джиневры и вместе с друзьями Аттаванте и Герардо изучал способ создания «матовых» миниатюр. В его записных книжках этого периода мы находим записи о деньгах, данных взаймы и возвращенных, и краткое упоминание о Салаи. Оно подтверждает наши подозрения: этот самонадеянный, пустой юноша ходил в гости к приятелям одетый как принц и повсюду выдавал себя за отменного художника. Он набрал множество заказов, зная, что Леонардо всегда исправит его мазню, и продолжал красть у него деньги, ел и одевался за его счет.

«Вспоминаю, что в день 8 апреля 1503 года я, Леонардо да Винчи, одолжил Аттаванте-миниатюристу 4 золотых дуката. Отнес их ему Салаи и вручил прямо в руки. Аттаванте сказал, что возвратит долг через четыре дня. Вспоминаю еще, что в тот же день я вернул Салаи 3 золотых дуката, на которые тот хотел заказать розовые туфли с пряжками. Мне осталось отдать ему девять дукатов, а он должен вернуть мне двадцать дукатов — семнадцать, одолженных ему в Милане и три в Венеции».

В начале мая 1503 года Леонардо заключил с Синьорией соглашение о написании фрески на тему одного из победоносных сражений флорентийского войска. Из множества баталий Леонардо выбрал битву при Ангиари в 1440 году между флорентийцами и войском герцога Миланского. Он сразу же написал целый ряд эскизов.

— Леонардо, я одобряю твой выбор. Битва при Ангиари была полна неожиданностей. Если хочешь, я расскажу тебе любопытные эпизоды,— сказал ему Макиавелли.

Как раз в это самое время он предложил Синьории отвести воды Арно, чтобы одолеть войско пизанцев. Замысел был весьма смелый и трудно осуществимый, но Макиавелли утверждал, что Леонардо сможет справиться с этой титанической задачей.

Едва Леонардо узнал о плане Макиавелли, он бросил работу над росписью стены и углубился в проблемы гидравлики. Вместе с Алессандро дельи Альбицци он советуется с «мастерами воды», спорит с правительственными комиссарами, пытается убедить военных.

В конце концов он с общего согласия представил гонфалоньеру Флоренции подробный отчет, снабженный множеством рисунков, в котором предлагалось направить воды Арно по каналам в Ливорно.

Содерини разрешил начать работы. Но «мастера воды» и комиссары вновь засомневались, и начатые работы были приостановлены.

Двадцать четвертого октября Синьория приказала предоставить Леонардо Папскую залу в церкви Санта Мария Новелла, дабы Маэстро мог с надлежащим спокойствием сделать картоны для фрески.

Каждое утро Леонардо отправлялся в Санта Мария Новелла для сооружения мостков. Люди уже ждали его: женщины стояли у раскрытых дверей, ремесленники выходили из мастерских.

Леонардо был высокого роста, грива белокурых волос ниспадала на плечи и словно сливалась с окладистой, до самой груди, белой бородой, лицо отличалось редкой красотой, из-под высокого лба глаза глядели горделиво. Он шел своей легкой походкой, а за ним шла свита — Салаи и другие помощники, красивые, одетые щегольски, как теперь говорят, по последней моде. Сам Леонардо порицал пристрастие к частой смене одежды. Он всегда носил одно и то же одеяние, довольно, правда, экстравагантное, сшитое им самим. Покрой одежды оставался неизменным, менялись лишь ткань и сочетание тонов.

«Наружность его отличалась красотой, сложение — пропорциональностью, лицо—своей приятностью. Он носил красный, короткий, до колен, плащ, хотя тогда обычно носили плащи длинные. На грудь ниспадала густая, хорошо расчесанная борода»,— писал о Леонардо неизвестный автор.

Никому не было дозволено входить в Папскую залу: Леонардо работал непрерывно с рассвета до заката. Лишь в конце дня он позволял себе побеседовать с друзьями о философских и научных проблемах.

В один из осенних вечеров, выйдя из Санта Мария Новелла вместе с Салаи и другим своим учеником, Джованни Гавина, он подошел к Санта Тринита, где, по словам анонимного автора, собирались ученые и уважаемые люди, и где в этот раз спорили об отрывке из поэмы Данте. Они позвали Леонардо и попросили его прочесть наизусть отрывок из поэмы... В это самое время мимо проходил Микеланджело. И тогда Леонардо сказал: «Вот он и прочтет вам отрывок наизусть». Микеланджело решил, что это было сказано, чтобы над ним посмеяться, и в гневе ответил Леонардо: «Нет уж, прочти его ты. У тебя все в отрывках. Сделал модель коня, хотел отлить ее в бронзе, но не смог. И со стыда бросил работу неоконченной». С этими словами он повернулся и ушел. Леонардо же, весь побагровев, остался стоять на месте.

Микеланджело был знатоком Данте, и во Флоренции это было известно всем. Он вместе со многими гуманистами того времени был желанным гостем во дворце Лоренцо Великолепного. Там ему не раз приходилось слышать комментарии к поэме Данте знаменитого ритора Ландино. Леонардо хотел показать свое уважение к познаниям Микеланджело. Поэтому несправедливый ответ Микеланджело не делает ему чести. Истинная причина заключалась в том, что само присутствие Леонардо приводило Микеланджело в ярость. В его ревнивом чувстве к Леонардо было нечто болезненное. Он видел несколько картин и фресок Леонардо и понял всю их неповторимость и новизну. Слава о «Тайной вечере» и о гигантском коне достигла и Флоренции, и Микеланджело это мучило. Он велел воздвигнуть ограду за церковью Санта Мария дель Фьоре, чтобы никто не видел, как он работает над «Давидом». Но этот «колосс» был высотой всего четыре с половиной метра, а конь Леонардо почти вдвое больше. Если бы удалось одной плавкой отлить его в бронзе, это было бы чудом.

Несколько дней спустя гонфалоньер Содерини назначил комиссию, которая должна была определить художественную ценность «Давида» и решить, куда его поставить — в лоджии дель'Орканья либо на площади перед Палаццо Синьории.

Вместе с Андреа делла Роббиа, Аттаванте, Козимо Росселли, Гирландайо, Поллайоло, Филиппино Липпи, Сандро Боттичелли, Джулиано и Антонио да Сангалло, Сансовино, Граначчи, Пьеро ди Козимо, Перуджино в комиссию вошел и Леонардо. Комиссия единодушно признала творение Микеланджело превосходным.

— Я знаю эту глыбу мрамора,— сказал Леонардо,— и сам хотел над ней поработать. Но маэстро Агостино так ее покромсал, что я не решился просить ее. Работать над глыбой было невероятно трудно. Поэтому могу сказать, что Микеланджело, создав столь прекрасную статую, сделал больше, чем тот, кто смог бы оживить мертвеца.

Все захлопали в ладоши, лишь Микеланджело при этих словах вновь испытал чувство досады. Когда же Леонардо присоединился к мнению Сангалло и предложил поставить статую в лоджии дель Орканья, обшив ее черными деревянными панелями, чтобы оттенить белизну мрамора, Микеланджело не согласился. Он сказал, что это суждение художников, а не скульпторов, и срывающимся голосом потребовал, чтобы статую поставили перед Палаццо Синьории, на месте «Джудитты» Донателло.

— Но ведь это белый, сахаристый мрамор! На открытом воздухе он сразу начнет крошиться,—сказал Андреа делла Роббиа.

— Неправда, этот мрамор твердый как камень. Статую из него ваял я, и я требую, чтобы ее поставили на площади! — возразил Микеланджело.

И в начале июня 1504 года, чтобы ублаготворить ее создателя, статую поставили на площади перед Палаццо Синьории.

На этом столкновения Леонардо с Микеланджело не кончились. Однажды возле церкви Санта Мария дель Фьоре Леонардо да Винчи вступил в спор с группой художников во главе с Граначчи, которым он изложил свою теорию перспективы.

— Если хотите стать настоящими художниками, не забывайте, что композиция любой картины подчиняется математическим законам. Я даже попытаюсь их описать, и тогда каждый сможет выдвинуть свои возражения,— заключил Леонардо.

— Что ты можешь описать, если ты учился у одного лишь Верроккьо,— прервал его Ручеллаи.— Знаешь, что о тебе говорят во Флоренции? Что ты даже латинскую грамматику не изучал.

— Я хорошо знаю, что, поскольку я человек неученый, любой самодовольный господин может осуждать меня, обвиняя в невежестве. До чего же эти люди глупы! Я мог бы вам ответить, как Марий римским патрициям: вы процветаете благодаря чужим богатствам, а я свое положение завоевал собственным трудом. Все мои познания — плод моего личного опыта, а опыт лучший учитель жизни.

В это время к церкви подошел Микеланджело, услышавший лишь последние слова Леонардо.

— А еще ты утверждаешь, что скульпторы— жалкие резчики мрамора с мозолистыми руками, грязными от пыли и земли! — воскликнул он.— А вот живописцы с женскими ручками, как у тебя самого, рисуют «изящной кистью», внимая музыке! Не так ли?

Леонардо ничего не ответил. Увидев лежащий на земле железный брус, он велел Салаи поднять его и дать ему. Затем, глядя Микеланджело в глаза, спокойно согнул брус, так, словно он был из мягкого свинца, и бросил его в Микеланджело. Брус угодил бы Микеланджело прямо в лицо, если бы тот не поймал его на лету.

— А теперь попробуй, если сумеешь, разогнуть его своими мужскими ручищами! — сказал Леонардо.