"Трое в одном морге, не считая собаки" - читать интересную книгу автора (Михайличенко Елизавета, Несис Юрий)

НОРМАЛЬНОЕ ЖЕРЕБЯЧЕСТВО

Даже единственный бдительно сохраненный мною мешок вывел шефа из обычного улыбчивого равновесия. Он произнес темпераментный монолог о том, что израильтяне порядочно оскотинились, если предпочитают такие вещи выкидывать, а не занести соседу оле. А я стоял и радовался не только за его духовный взлет, но особенно тому, что мы начинаем понимать друг друга и, может быть, сработаемся, если я, зная лишь каждое десятое слово, все-таки ловлю общий смысл шефовой речи. А последнюю обобщающую фразу: «Давно войны не было!» я даже понял полностью.

Пользуясь упоительным моментом слияния наших душ, я решил подсунуть шефу версию о самоубийстве. В моем переводе на мой же английский она выглядела настолько убогой, что он беспардонно прервал меня. И на столь же скудоумном английском растолковал, что когда «русский» возвращается на свою историческую родину, он не может совершить самоубийство, во всяком случае, в течение первых месяцев, поскольку это время он пребывает в эйфории от осуществления многолетней мечты, изобилия исторических мест и товаров, и полного государственного обеспечения. Он понимает, что мне негде было изучить основы психологии, но даже элементарная логика и наблюдательность подсказывают, что покойница не провела в Израиле и месяца. Но, как ни странно, похоже, что я действительно попал пальцем в небо — и это самоубийство. Только, конечно, не новой репатриантки, а туристки из СССР Киры Бойко, которая приехала к нам несколько дней назад, увидела, что такое нормальное общество, и решила остаться здесь навсегда хотя бы таким образом, ибо не попадала под закон о репатриации. Потому что была не такой «русской», как я, а настоящей русской. Вот сейчас приедет ее подруга, опознает, и я смогу заняться собакой Фридой. А после Фриды меня, даст Бог, отправят отсюда в полицейскую школу.

Приехала подруга — Анат бат Ицхак — говорят, в предыдущей алие менять фамилию на отчество считалось хорошим тоном. В принципе, обычная советская баба, но уже с легким акцентом и прочими намеками на заграничный шарм. Впрочем, к летающим тараканам она все еще относится плохо — когда в момент опознания на Анат спикировал племенной рыжий экземпляр, она шлепнулась в обморок. А когда очнулась, наотрез отказалась признать в трупе свою подругу Киру.

Начальник мягко настаивал, отпаивал пивом, очень уж ему хотелось снять стресс и вернуть Ицхаковне память. Первое ему вполне удалось, Анат выпила, закурила, пококетничала с шефом, посетовала на одиночество. Но и только.

— Слава Богу, это не Кирка, — сказала она. — Кирка ведь красавица. Как такая красивая женщина может бесследно исчезнуть в такой маленькой стране?

— Найдется, — потускнел шеф. — «Сопровождает» кого-нибудь. Россия ведь валюту не меняет.

Мне же шеф объяснил, что туристку эту теперь никто не найдет. Наверняка она «залегла» в массажном кабинете.

Потом шеф подвез меня прямо к дому убийцы, а я шел по лестнице и пытался вспомнить о теще что-нибудь хорошее, чтобы избежать искушения совершить за нее чистосердечное признание.

Перед дверью я вспомнил, что когда меня после исключения из университета забрили в армию, именно теща сама запекла мне в пирожок перочинный ножичек с открывашкой для консервов. А у остальных ножи и открывашки отобрали. И всю бесконечную дорогу до Термеза я имел долю с каждой открываемой банки. И это воспоминание укрепило мой слабый мятущийся дух. Мой бедный дух, оторвавшийся от ветки родимой и еще не пустивший корни на родимой же земле. Совершенно одичавший в предотъездной мышиной возне, продолжающейся и после приезда. И слегка озадаченный сегодняшней супружеской изменой… Какая, однако, женщина! Нет, такое чувство «постели» должно быть врожденным, как талант. Но это я не от пошлости — просто приятно вспомнить.

За последние несколько дней я стал столь популярен среди местных олим, что другой бы на моем месте уже вовсю баллотировался в муниципалитет. Но я ограничил свои амбиции Маришиной спальней, хотя это и могло повлиять на голоса избирателей.

Мне так надоело отвечать на одни и те же вопросы о ходе следствия, а главное — выслушивать советы бывших соотечественников, что я позвонил во все русские газеты и пригласил на пресс-конференцию.

Никакой благодарности за рекламу производственной деятельности я от шефа не получил. Напротив, корреспонденты произвели на него, по-моему, гораздо большее впечатление, чем труп. В лучших традициях русских городовых, он разогнал эти ошметки еврейской интеллигенции и сообщил мне, что я «кцат куку[13]». Самое гнусное, что невозможно понять, то ли это дружеский упрек и на него следует улыбнуться, то ли оскорбление, за которое пристало дать в морду. По смыслу-то это вроде как «чудак», а вот подразумевается ли, что на букву м…, я понять так и не смог.

Вместо пресс-конференции меня послали от греха подальше к Ицхаковне, которая домогалась у шефа — что делать с вещами исчезнувшей? Но от греха подальше не получилось. Родные советские старушки у подъезда поняли все гораздо раньше меня и проводили сообщническими взглядами.

Вещи занимали половину, а то и треть большого чемодана. Под ироничным взглядом Анат я ковырялся во всем этом женском балаганчике, изредка, чтоб не скучно было, вставляя реплики в стиле Шерлока Холмса:

— Похоже, у вашей подруги были длинные черные волосы, — это после разглядывания расчески.

Когда, рассматривая лифчик, я глубокомысленно сообщил:

— Похоже, ваша подруга была комсомолкой с 1975 года? — Анат сообразила, что ее присутствие здесь вовсе не обязательно и пошла выбрасывать мусор.

Я решил, что по Фрейду это следует рассматривать, как проявление российской ментальности и пожалел, что не могу восхитить своими психологическими познаниями шефа. Впрочем, я бы все равно не смог объяснить этому чурке, почему на российской фене стража порядка величают «мусором».

Вернулась Анат в тот момент, когда из очередного лифчика выпал орден «Красной Звезды» и зазвенел, шмякнувшись на общеизраильский каменный пол.

Орден был новенький, значит, почти наверняка, «афганский». Такой же, как у меня.

Ясно, что шалава везла его на продажу, да видно они тут не в цене оказались.

Оно и к лучшему. А то теща намекала мне, что советским орденам здесь место в коллекции устроенных людей.

Я обернулся к Анат, ожидая комментариев. Но она была вся в каком-то письме. Им же пришлось заняться и мне. В смысле, письма из ее дрожащей руки я не взял, а пообещал поверить на слово. Потом заметил, что письмо на русском и с удовольствием изменил свое решение.

Какие-то придурки, пацаны наверное, подписавшиеся «Совет по Чистоте и Вере» печатными буквами, с массой ошибок, сообщали Анат, что она — нехорошая женщина, занялась преступным бизнесом по поставке русских христианок в еврейские бордели. Тем самым она оскверняет Святую землю и подрывает нравственность народа. И вообще, как палестинский агент, она приговаривается к смертной казни, которая, с Б-жьей помощью, за ними не заржавеет.

Я заржал, но Анат была искренне напугана:

— Они на все способны! Хоть бы мужик был в доме, или собака! Сожгут квартиру, как автобусную остановку! Ну пожалуйста, вы должны меня охранять! Зря я налоги на вас плачу?!

— Хоть до утра! — браво брякнул я. — Ваша полиция вас сбережет! — и, к собственному ужасу, вскоре обнаружил, что был понят слишком буквально.

До утра я, конечно, не остался, но домой вернулся поздно и всю дорогу пытался объяснить хоть самому себе — на фиг мне все это было нужно. И почему я согласился — из нормального жеребячества или из жалости? «Ладно, — отмахнулся я сам от себя. — Зря она, что ли, в самом деле, платит на нас налоги?»

Когда я приперся на работу, меня тут же препроводили к начальнику.

Оказалось, что быть здесь хоть кому-то нужным очень приятно. И я с порога, в служебном рвении, начал рапортовать.

— Когда ты от нее ушел? — оборвали меня уже на третьем слове.

Кажется, я покраснел. И замямлил:

— Довольно поздно. Она была испугана — к ней пришло письмо с угрозами…

— Вот это?

— Да.

— Сам писал?

— Да нет, — я попытался сбиться на игривый тон. — Хотя в подростковом возрасте мог бы. Но для тридцатилетней одинокой женщины в этом не было необходимости.

Шеф мрачно сверлил меня взглядом.

— Какого черта?! — разозлился я. — Все это случилось после окончания рабочего дня. Она что, пожаловалась, что я ушел не заплатив?

— Точное время когда ты от нее ушел, — медленно сказал шеф. — И советую как следует подумать, прежде, чем отвечать.

— А почему, собственно? — я судорожно боролся за свое право на личную жизнь.

— А потому, что эксперты уточняют сейчас время ее смерти.