"Занимательная наркология" - читать интересную книгу автора (Макаревич Андрей Вадимович)

Портвейн

Прямо вижу, как все следующие за нами поколения дружно кривят морду – ну сколько можно про этот портвейн? Что они в нём нашли? Господа! Мы ничего в нём не искали! У нас просто не было выбора. Итак, портвейн, он же портешок, он же партейное вино, он же красненькое, он же чернила, он же бормотуха, в семидесятые годы прошлого тысячелетия к общечеловеческому напитку под названием «Портвейн» никакого отношения не имел. Думаю, речь идёт об элементарном совпадении названий. С таким же успехом он мог называться «Фернебранко» или «Амонтильядо». Никто, кстати, не утверждает, что это было вкусно. То есть, конечно, эстетические критерии у нас тогда были сильно занижены в связи с полным отсутствием материала для сравнения. Сравнивать можно было с отечественным же вермутом (он же огнетушитель – из-за литровой бутылки), который точно так же не имел ничего общего с тем, что в мире носило название «Вермут», или уже с чем-то совсем маргинальным типа «Розовое крепкое» или «Плодово-ягодное» (в народе – «Плодово-выгодное»), и сравнение выходило не в их пользу. Вермут отчаянно вонял, а «розовое» вообще не ассоциировалось с чем-либо пригодным в пищу. Лет десять назад на телевидении отмечали специальной программой двадцатый день рождения фильма Георгия Данелии «Афоня». Поскольку это было первое кино, в котором каким-то боком засветилась «Машина времени», мы принимали в этом участие. Люди собрались всё больше хорошие, душевные, и очень скоро беседа соскочила с фильма, и пошли воспоминания – что и как двадцать лет назад пили. А нам какие-то наши фаны, пробравшиеся на съёмку, принесли в подарок настоящую бутылку портвейна «33» начала семидесятых – это уже тогда был раритет аукционного масштаба (не верьте сегодняшнему новоделу – никакого представления о подлинном напитке он не даёт). Лёня Ярмольник (вот, кстати, что он там делал – и в «Афоне» не снимался, и в «Машине времени» не играл?) страшно оживился, забрал у меня бутылку и предложил в знак памяти о счастливых годах выпить это дело по старинке – из горла по кругу. Пузырь вскрыли по всем правилам – сперва разогрели зажигалкой пластмассовую пробку, потом сковырнули её с помощью зуба – уж не помню чьего. Лёня первый припал к флакону, лицо его исказилось. «Какая гадость!» – изумлённо сказал он. Так вот, Лёня, это и тогда была гадость. А что было делать? Выбор тем не менее был совсем не случаен. Водка стоила дороже (о коньяке я вообще не заикаюсь) и требовала хотя бы элементарной закуски. То есть просто отхлёбывать её из горла, гуляя, или быстро выпить стакан, не почувствовав позыва к рвоте, – не получалось. Сухие вина типа «Эрети», «Алиготе» и «Гурджаани» были чуть-чуть дешевле, но содержали значительно меньше кайфонов, то есть градусов одиннадцать – двенадцать против шестнадцати – восемнадцати, и употребление их виделось пустой тратой денег. Оставались ещё отечественные ликёры – химически зелёный «Шартрез», жёлтые «Бенедиктин», «Абрикосовый». Пить их было невозможно по причине их чудовищной сладости. В семьдесят восьмом изобретательный Крис Кельми, игравший тогда в «Високосном лете», придумал напиток, состоявший на одну треть из ликёра и на две трети из появившегося только что в продаже полусухого «Арбатского» вина. Девушкам нравилось, Крису нравилось, что их валит с ног. Но сама необходимость смешения усложняла процесс и требовала стационарной обстановки и дополнительной посуды. Итак, оставался портвейн. Нет, возникали иногда, как кометы на небосводе, то «Солнцедар» (на самой заре юности), то «Рымникское», то вдруг венгерское вино «Токай» или даже «Мурфатлар» (причуды СЭВа), но всё равно в наших глазах это был портвейн, надевший на себя какую-то прозрачную личину. Интересно, кстати, что в эти времена народ, живший в деревнях, удалённых от городов более чем на 100 км, делил всё жидкое на три категории: «беленькое» – это водка, «красненькое» – это любое вино, независимо от цвета, и «венгерское» – «Токай». За что это «Токаю» была такая честь – ума не приложу. Портвейн был недорог – не выходил за ценовую категорию 2р. 20коп., хорошо забирал и не требовал никаких аксессуаров для его употребления – ни закуски, ни стакана. Впрочем, стакан не возбранялся. Стакан брался в автомате с газированной водой, они стояли по всей Москве, похожие на холодильник «ЗИЛ», только красные, с хромированными деталями, как я сейчас понимаю, в изумительной стилистике пятидесятых, три копейки – с сиропом, одна – без. Вот, кстати, кому мешало? Гранёные стаканы стояли прямо в пасти автомата, штуки две-три, там же находилась моечка – перевернул стакан, вставил, надавил – побрызгала водичка. Так вот, оттуда его и пёрли. Делали это не только мы, и к вечеру стаканы в автоматах кончались. Правда, во двориках сидели бабушки, у них всегда был напрокат стакан в обмен на пустую бутылку (15 копеек!). Я не настаивал на стакане – он был мутный, липкий, и я видел, как по нему ползают бактерии. К этому времени я прочитал в какой-то пиратской книге, что матрос пьёт ром из бутылки залпом, потому что верхняя губа его не касается горлышка. Попробовал – и получилось. Портвейн следовало заливать внутрь сплошной струёй, не отвлекаясь на вкус. Он бил по голове тёплой подушкой, угол зрения ощутимо сужался (в буквальном, а не в переносном смысле), тянуло к каким-то добрым глупостям, но кто-нибудь тут же заводил спор на тему, кто лучше – Битлы или Роллинги, и вся энергия портвейна вылетала в этот спор, и внутри возникала не занятая ничем пустота – как будто из горшка вырвали растение вместе с землёй, и срочно надо было добавить, а вот добавляли уже не обязательно портвейном – чем удавалось. Портвейн, надо сказать, не терпел смешений. Он даже сам себя не терпел в количестве более полутора бутылок на рыло. В общем, рвало. Падающего поднимали, доводили до дома, ставили у двери, звонили и убегали. Лично я тяжело спал два-три часа на подоконнике лестничной клетки за мусоропроводом – после этого мог, не шатаясь, войти в квартиру и проскользнуть к себе в комнату мимо родителей. Подоконник был шириной сантиметров двадцать пять, и лежание на нём очень собирало. Описываемые мной действия имели отношение, разумеется, к чисто мужским компаниям. При чём тут герлы? Впрочем, думаю, что герлы занимали в голове десятое место только потому, что делать с ними было нечего. Точнее – негде. Вести домой, где тебя и так ожидает нагоняй от родителей, по меньшей мере безумно, а гулять по парку без продолжения – глупость какая-то. Правда, с возникновением на горизонте свободного ФЛЭТА герлы поднимались с десятого на третье место сразу после ДРИНКА. На первом были Битлы и Роллинги. И когда мы пили в мужской компании – мы пили с ними. А что такое портвейн, я вам сейчас расскажу. Портвейн – это когда конец апреля, и даже внутри школы невозможно пахнет весной, а за окном на голом ещё, но уже ожившем, дереве безобразно орут птицы, и солнце лупит прямо в глаза, и слушать химичку нет никаких сил, и ты сбегаешь, не выдержав всего этого, из ненавистной казармы с Мазаем и Борзовым, и идёшь с ними по Кадашевской набережной, стараясь не наступать на лужи, потому что в них качается небо, и через каких-то сто метров – «Три ступеньки» – действительно, три ступеньки вниз, автоматы, автопоилка, и ты бросаешь в щёлку 20 копеек, и в гранёный стакан тебе наливается больше половины восхитительного портвейна медового цвета, и ты пьёшь его залпом, но не спеша, маленькими глотками, и он нежно и властно заполняет твоё нутро, оставляя во рту аромат диковинных фруктов, жжёного сахара и чего-то ещё совсем уже неуловимого, и всё это фантастически вписывается в общую картину весны. А потом можно дойти до угла, повернуть на Пятницкую, купить куль горячих пончиков, посыпанных сахарной пудрой, и через соседнюю дверь попасть в кинотеатр документального фильма и пойти, глотая горячие пончики, в тёмный кинозал, не важно, что там идёт, – «Иностранная кинохроника» или фильм «Япония в войнах». Портвейн будет творить с тобой чудо ещё часа полтора. Изжога начнётся потом.