"Оле, Мальорка !" - читать интересную книгу автора (Морган Стенли)

Глава четвертая

В открытое море мы выбрались, когда стрелки часов приближались к восьми, а солнце уже почти скрылось за горизонтом. Волны улеглись, и над водной гладью задувал свежий бриз. Легкий ветерок и мелкие брызги приятно взбадривали меня, поднимая настроение.

Каролина казалась поглощенной вождением. Сидя за штурвалом, она вся ушла в себя. Дроссельная заслонка была, по счастью, открыта только наполовину, что давало мне возможность насладиться прогулкой, не опасаясь, что меня вот-вот выбросит за борт.

Магалуфский залив мы пересекли, следуя примерно в миле от берега. Огни отелей змейкой вились вдоль побережья; должно быть, оправившиеся после фиесты туристы уже готовились вкусить новых ночных развлечений.

Я невольно улыбнулся, представив себе, что сказали бы Элла и Дорис, узнав о том, как я провел день, и чем собираюсь заняться вечером. Я почти услышал, как Дорис прогнусавила:

— Ну и везунчик же ты, Расс — просто слов нет. Слушай, будь другом, приволоки мне симпатичного молодого миллионерчика. А лучше — двух.

Интересно, как отнеслась бы Каролина к моим толстушкам, подумал я. Впрочем, возможно, она даже не подозревала, что такие люди существуют.

Я взглянул на нее. Гордый профиль Каролины четко вырисовывался на фоне чуть розовеющего горизонта. Красотка в бикини. Подбородок казался таким же вздернутым, как и упругие груди, волосы мягким дождем рассыпались по обнаженным плечам.

— Ты не замерзла? — спросил я.

— Нет.

— Дать мою рубашку?

— Нет.

Я уже отчаялся услышать от неё хоть одно "спасибо" или "пожалуйста".

— А что делает папаша Кларенса, чтобы приумножать свои миллионы?

— Как что — сласти, конечно.

— Ах, да — "Кэнди Кинг"![1] А папаша твой чем занимается?

— Всем подряд. Он держит сеть супермаркетов.

— А братья и сестры у тебя есть?

— Если есть, то я о них не слыхала.

Единственное дитя, но — какое! Не удивительно, что она не склонна разбрасываться пустяковыми словечками, вроде "спасибо" и "пожалуйста". Я попытался представить себе её детство, но почти сразу отказался от бесполезной затеи. Что я могу знать о жизни таких людей?

Катер выскочил на просторы залива Пальма-Новы.

— Вот где я живу, — сказал я, кивая на берег. — Вон в том доме, на втором этаже.

Каролина мельком взглянула на берег и кивнула.

— Ты чем-то обеспокоена? — спросил я.

Она повернулась ко мне и нахмурилась.

— Нет, почему?

— Ты уверена, что не совершаешь ошибки, приглашая меня на яхту? Уверена, что никто не будет против?

— Нет, кое-кому это наверняка придется не по нутру. Впрочем, это зависит от настроения.

— Вот как? Замечательно!

— Боишься?

— Как тебе сказать… Как правило, я стараюсь не появляться там, где меня не очень ждут. Я все-таки — не полный мазохист.

— Хотя ничто мазохистское тебе не чуждо — не правда ли?

— В каком смысле?

— Я ведь тоже устроила тебе не самый торжественный прием, но ты остался.

— Ты была одна, а на борту их — восемь.

— Я знаю множество мужчин, которые при виде меня бежали бы без оглядки.

Я улыбнулся и пожал плечами.

— Хорошо, значит, я мазохист.

— Держись крепче! — вдруг крикнула она с нотками раздражения в голосе. — Слишком уж медленно мы тащимся.

Вввжжжжик! Рычаг выдвинут вперед до предела, корма погружается в воду и катер мчит вперед, как на крыльях.

Каролина не гасила скорость до самой последней секунды, пока мы не ткнулись в правый борт яхты, едва не раскроив носом дорогую обшивку.

Лишь завидев подобную яхту в заливе, пусть даже ночью — залитую яркими огнями, — любой нормальный обыватель разинет пасть и бухнет что-то вроде: "Ух ты, чтоб я сгорел!"; представляете же, что почувствует такой человек, оказавшись на борту этой сказочной красавицы! Размеры, великолепие и богатство просто поражают. Что бы там ни рассказывала Каролина про своих родственников с сотнями миллионов, но лишь в ту минуту, ступив на палубу этого сверкающего хромом и медью белоснежного чуда, я столь явственно осознал, в каком чуждом мире оказался. Так, должно быть, ощущал себя Тарзан, попав в Нью-Йорк, а ведь меня, вдобавок, никто не приглашал. Словом, вы, наверное, и сами догадались, что я уже начал горько корить себя за столь легкомысленно принятое предложение.

По трапу к деревянному причалу быстро сбежал матрос в белой майке и слаксах.

— Добрый вечер, мэм, — подобострастно поздоровался он.

— Прими катер, Хэнсон, — бросила Каролина. — Пойдем, Инглиш, — кивнула она мне. — И — хватит строить из себя затравленного кролика.

Она резво взбежала по ступенькам, привычная к ним. Я последовал за ней.

Едва мы оказались на палубе, как к нам приблизилась парочка. Парень напоминал меня — примерно моих лет и одного со мной роста и сложения, высокий, стройный и загорелый красавец, с темными вьющимися волосами. В легкой белой рубашке и брюках. В руке он держал наполненный темной жидкостью стакан, в котором позвякивал лед.

При виде сопровождавшей его девушки у меня захватило дух. Невысокая и худенькая, но с огромной грудью и длинными, черными, как вороново крыло, волосами. На ней был очень элегантный брючный костюмчик цвета морской волны, с полностью оголенным животиком. Девушка выглядела страстной, зажигательной и необычайно возбуждающей.

Завидев Каролину, мужчина остановился, как вкопанный. Вид у него сразу сделался угрожающим. Темные глаза сузились, губы поджались, а дыхание стало прерывистым. Зрелище довольно неприятное, скажу я вам.

Его подруга метнула на Каролину ревниво-мстительный взгляд и отошла к борту, словно предвкушая приятную сцену. На меня она даже не посмотрела.

Зато её спутник насмотрелся на меня вволю. Он стоял, набычившись, и прожигая меня насквозь взглядом, тепла в котором читалось не больше, чем у изголодавшегося паука, в тенетах которого запуталась жирная и сочная муха. Затем он перевел взор на Каролину.

— Я хочу с тобой поговорить…

— Потом.

— Сейчас же! Иди сюда. — Он кивнул на прикрытый жалюзи дверной проем в проходе.

— Я же сказала, Кларенс — позже! — раздраженно ответила Каролина.

Кларенс! Вот, значит, он каков! Господи, до чего же обманчивы бывают имена. А я-то представлял его одетым с иголочки снобом с бледной вытянутой физиономией и брюшком. Высившийся передо мной парень скорее напоминал профессионального теннисиста.

Каролина, задрав голову, быстро и решительно прошагала мимо него. Кларенс резко развернулся и последовал за ней, агрессивно ускоряя шаг. Ярдов через пятнадцать он настиг её, схватил за руку и рывком повернул к себе. Разговора их я не слышал, но доносившихся до моих ушей отрывков вполне хватило, чтобы составить представление о сути супружеских разногласий.

Кларенс: "…своем идиотском катере… собирались кататься на водных лыжах… кто тебе дал право!.."

Каролина (очень громко и отчетливо): "Иди в жопу, Кларенс!"

Кларенс (свирепо махнув рукой в мою сторону и метнув на меня убийственный взгляд):…очередного своего альфонса… опять протрахалась весь день…"

Каролина сорвалась прочь. Кларенс помчался следом, и они скрылись из вида.

Я стоял и дрожал, как осиновый лист. Жгучая девица смотрела на меня, опираясь на фальшборт и ехидно улыбаясь. Жуткая стервоза.

Внизу взревел мотор и послышался шум отплывающего катера — должно быть, матрос повел ставить его на якорь. Я пожалел, что не сижу сейчас в катере и не мчусь домой. И черт меня дернул ввязаться в эту авантюру.

— Как вас зовут-то? — спросила девица. Американка, решил я. Тон снисходительный, чуть нагловатый.

— Тобин.

— Давно знаете Каролину?

— Часов пять.

— О, это целая вечность! Должно быть, вы в своем деле мастак.

Ее развязность меня возмутила. Чего не выношу, так это подобной фамильярности — не важно, с чьей стороны. Хорошо, пусть эти люди из высшего света, пусть они любят пускать пыль в глаза — я же не возражаю, и готов их даже уважать; но почему бы им при этом не вести себя по-человечески? Есть предел, переступив через который, любая коронованная особа вместо признания удостоилась бы болезненного щелчка по самолюбию, столкнувшись с кирпичной стеной тобинского презрения. Все различие между мной и шайкой этих вальяжных бездельников состояло в каких-то восьмидесяти миллионах долларов. И то — заработанных не ими самими, а их папочками. К чертям их!

— Вы… отдыхаете здесь? — прогнусавила она.

— Нет, работаю. — Меня так и подмывало спросить, знает ли она, что означает это слово, но я сдержался. Я ещё мало разозлился; скорее испытывал неудобство, да и, честно говоря, немного побаивался.

— Вот как? И чем же вы занимаетесь, мистер Тобин?

Даже слово "мистер" прозвучало в её устах обидным.

— Я — курьер в компании "Ардмонт Холидейз".

— Как интересно!

Внезапно я ощутил острый приступ одиночества. Какого черта я сюда приперся? В жизни не чувствовал себя настолько омерзительно. Я вдруг стал белой вороной, затесавшейся в благородную черную стаю. Чего угодно ожидал от красотки Каролины, но не того, что она способна бросить меня на растерзание этим волкам. Жаль, что рядом нет Патрика. Мне остро не хватало дружеского плеча.

— Что ж, раз уж вы здесь, так хоть выпейте, — предложила девица. Здесь все пьют.

— А Каролина вернется?

Брюнетка загадочно улыбнулась.

— Кто знает. Каролина непредсказуема. Поскольку вы знакомы с ней уже пять часов, то знаете её ничуть не меньше, чем я… — Ухмыльнувшись, она добавила: — А то и больше.

Моя собеседница повернулась ко мне спиной и решительно зашагала по палубе, ожидая, судя по всему, что я последую за ней. Мы миновали несколько дверей-жалюзи — кают, должно быть, решил я.

— А я удостоюсь чести знать, как вас зовут? — с легкой ехидцей спросил я.

— Элла Райнхорн, — бросила она через плечо.

Ага — невеста пресловутого Карла Бирскина, припомнил я.

Мы уже приближались к корме, когда Элла толкнула двустворчатые двери, пересекла небольшой холл, распахнула другую дверь и куда-то вошла. Я проследовал за ней и очутился в голливудской сказке.

Вам наверняка приходилось видеть подобное в кино — огромные, в несколько этажей гостиные, от стены до стены застланные пушистыми, с ворсом по колено, коврами. Вот в такую комнату я попал. Все в ней дышало богатством, роскошью и удобством. Уютные кожаные диванчики с грудами мягких подушек, розовые зеркала, огромный каменный бар с встроенным в стойку аквариумом, протянувшийся вдоль всей стены и уставленный таким количеством бутылок, какого хватило бы, чтобы держать под хмельком все население Пальмы в течение месяца.

В самой середине утопавшего в роскоши зала располагался круглый бассейн, окруженный каменным парапетом. Посередине бассейна бил самый настоящий фонтан. В пруду красовались экзотические водоросли и, должно быть, плавали рыбы.

Обведя завороженным взглядом все это пышное великолепие, я начал замечать людей. Мне показалось, что там находится человек тридцать — все под стать молодые, лет по двадцать с небольшим. Одни возлежали на подушках, другие сидели на диванчиках, третьи расположились у стойки бара или топтались рядом. Одна пара примостилась на низком парапете, окружающем бассейн, свесив босые ноги в зеленоватую воду.

Гости, похоже, были предоставлены сами себе. Одеты все были кто во что горазд — мужчины преимущественно в свободных брюках и рубашках с расстегнутыми воротничками, женщины — в шортах, брючках или мини-юбках. Почти все пили или курили; в огромной гостиной стоял смех и отовсюду слышались оживленные веселые возгласы.

Мягкая подсветка придавала великолепному залу вид какого-то сказочного грота, а льющаяся неведомо откуда музыка только усиливала это впечатление.

Я чуть постоял, привыкая к невиданному великолепию, потом последовал за Эллой, которая уверенно продефилировала к бару. В углу у стойки трое мужчин, сидя за столом, резались в какую-то азартную игру. Я остановился неподалеку, решив понаблюдать.

Все трое игроков были сложены, как настоящие атлеты — загорелые, крепкие, мускулистые. Один из них был ярко-рыжий, с крепкими руками, густо поросшими рыжей шерстью, второй — смуглый усатый брюнет с кудрявыми волосами, а третий — русоволосый красавец с недоброй физиономией и пронзительным взглядом.

Внезапно компания игроков разразилась смехом и в ту же секунду от кучки оживленно беседовавших людей отделилась хорошенькая блондинка, которая быстро взбежала по ступенькам к подиуму, на котором расположился игральный стол, и склонилась над русоволосым красавчиком. На ней были обтягивающие розовые брючки и розовая блузка, низкий вырез которой позволял мне видеть её хорошенькие голые грудки.

— Что случилось? — возбужденно спросила девушка.

Вместо ответа парень привлек её к себе и впился в её губы; одной рукой он гладил её хорошенький задик, а вторая ловко юркнула под блузку. Блондинка, казалось, только того и ждала. Она обвила его за шею обеими руками и прильнула к нему всем телом.

Я украдкой оглянулся по сторонам. Никто не обращал на целующуюся парочку ни малейшего внимания.

— Тебе бросать, Карл, — произнес рыжий, устремив безразличный взор на увлеченного своим делом красавца.

— Карл? Карл Бирскин? Быть не может. Элла, его суженая, стояла рядом, буквально в двух шагах, совершенно не реагируя на то, что её жених увлеченно сосет и лапает другую девицу.

Карл безмятежно извлек лапу из-под блузки, потянулся к игральному стаканчику, выкинул кости и снова, как ни в чем не бывало, полез за глубокий вырез блондинки.

— Слушай, Бирскин, — пробурчал рыжий. — Трик-трак или трах-трах выбирай. Оставь её в покое, будь человеком.

Так это и в самом деле был Бирскин! Я нервно оглянулся на Эллу. Она и ухом не повела.

— Что будете пить? — спросила она меня.

— Э-ээ… Водка у вас есть?

— Пять марок. Какую вы предпочитаете?

— Сойдет любая. С тоником, пожалуйста.

Элла нетерпеливо щелкнула пальцем и к ней подлетел молодой бармен с оливковой кожей. Впервые заметив меня, он метнул на меня встревоженный взгляд. Ему было на вид лет двадцать и мне показалось, что он араб или египтянин, или кто-то в этом роде — смуглый красавчик-брюнет с угодливыми глазками. Мне он сразу не понравился — возможно, за взгляд, которым меня одарил.

— Водку с тоником, — приказала Элла. — А мне шампанского.

Разливая напитки, он несколько раз поднимал глаза, бросая на меня взгляды, в которых недвусмысленно читалось, что он раскусил меня, и прекрасно знает — что я за птица и зачем пожаловал.

Элла вручила мне мой стакан и взяла со стойки бокал с шампанским.

— Располагайтесь и чувствуйте себя, как дома, — сказала она и спустилась по ступенькам, оставив меня одного. Да, что-то я сегодня быстро терял собеседников. Я мысленно взял на заметку, что нужно сменить дезодорант.

Присев на свободный табурет, я закурил. Что ж, решил я, раз уж я попал сюда, то стоит повеселиться на всю катушку. Я сам себе не верил — Расс Тобин как ни в чем не бывало сидит на яхте мультимиллионера, попыхивая сигаретой. Кстати… Я вдруг вспомнил, что яхта стоит на якоре в доброй миле от берега, а то и в двух. Как мне покинуть эту посудину? Проплыть столько я не смогу, это как пить дать. По моей спине пробежал неприятный холодок. Куда, черт побери, могла запропаститься Каролина? Мне вдруг остро захотелось увидеть хоть одно знакомое лицо.

— У вас все в порядке, сэр?

Я круто развернулся. Мустафа-Али-Абдул пялился на меня своими бесстыжими арабскими глазами. Что ж, по крайней мере — знакомая физиономия. Я плюхнул опустевший стакан на стойку.

— Еще водки, пожалуйста.

— Все, что хотите, сэр.

Вы представляете!

— Я… что-то вас прежде здесь не видел, сэр.

— Да, это верно.

И вряд ли ты меня ещё когда-нибудь увидишь, засранец!

— Если вам что-нибудь понадобится… все, что угодно… Дайте мне только знать, сэр.

— Спасибо, непременно.

Я бы дорого отдал за то, чтобы взгромоздиться на любую моторку и рвануть к берегу. От взгляда Ахмед-бея по спине ползли мурашки. Да и губы у него были слишком толстые.

Хасан отвалил выполнять очередной заказ и я, оставшись в одиночестве, снова обвел взглядом залу, прикидывая, о ком из собравшихся мне рассказывала Каролина. Я попытался вспомнить их имена. Лола Шлитц, например — такие имечки не забываются. Ги д'Арблэ, кажется, и ещё кто-то… А, Вильям Писбоди. Или Догсбоди. Больше я никого не помнил. И черт с ними. Главное, что я сам здесь. Яхта, битком набитая миллионерами, и я — Расс Тобин. Надо, пожалуй, чуток подналечь, чтобы их догнать. А что? Семь тысяч долларов на моем счету уже есть. Оставалось наскрести каких-то жалких девятьсот девяносто три тысчонки и — дело в шляпе. Можно вступать в клуб. Пораскинь мозгами, Рассел. Кто знает, может быть, тебе не придется их зарабатывать. Просто жениться — и все. А что — возьму и женюсь на какой-нибудь Элле. Или даже на Каролине. Брр! Я зябко поежился при одной мысли о такой перспективе. Через неделю я превращусь в трясущуюся развалюху.

Я постарался пристально рассмотреть всех женщин. Все, как одна, заслуживали внимания. Просто поразительно, почему богатые женщины всегда выглядят столь привлекательно.

На одном из диванов я заметил мужчину, со всех сторон окруженного прехорошенькими кралями, каждая из которых старалась хоть чем-то угодить ему — поднести к губам сигарету, погладить, поцеловать…

Я узнал Стива Ренника — звезду сцены, экрана и дамских будуаров. Шесть футов четыре дюйма роста, сложением с регбиста. Пожалуй, Ренник был худшим актером за всю историю человечества, но в ковбойском наряде парень смотрелся просто сногсшибательно. Когда я уезжал из Лондона, в одном из вест-эндских кинотеатров как раз начался показ его новой картины, на котором, как выразился один из кинокритиков, "он всласть назевался". Тем не менее очередь женщин, желающих лицезреть его могучую фигуру, мальчишеское лицо, и насладиться тягучим техасским говором, змейкой обвивалась вокруг квартала. Девчонки просто теряли голову при виде этого красавца, который, в свою очередь, отнюдь не терялся, умело извлекая выгоду из массового обожания.

О его сексуальных подвигах ходили легенды. Не проходило и недели, чтобы одна из бульварных газетенок не живописала скабрезные подробности очередной захватывающей оргии на его техасском ранчо. Удивительно, но этот парень каким-то непостижимым образом находил время, чтобы сниматься в кино.

— Эй, ты в коброглаза играешь?

Я обернулся. Карл Бирскин разглядывал меня с нескрываемым любопытством.

— Мы знакомы?

— Э-ээ… нет.

— Как тебя зовут?

— Расс Тобин.

— Ты с кем здесь, Тобин?

— Э-ээ… с Каролиной. Она… привела меня.

Темные глаза Карла засверкали, а на губах заиграла презрительная усмешка. Он повернулся к остальным игрокам и провозгласил:

— Его зовут Расс Тобин, и его привела сюда Каролина.

Рыжий и Усатый осмотрели меня — с некоторым интересом, как мне показалось, — потом переглянулись. Теперь все трое усмехались одинаково. Надменно и презрительно.

— Ясно, — проронил Рыжий. — В коброглаза сгоняем, Тобин?

— Э-ээ, да, с удовольствием.

Что за коброглаз такой, черт побери?

Усатый-Гаучо сказал:

— Мы играем по голубку за кон — нормально?

— Да, замечательно…

Хоть убей, не знаю, что такое "голубок".

— Как, говоришь, тебя зовут? — переспросил Усатый.

— Тобин. Расс Тобин.

— Хватит с нас и Тобина. Я — Д'Арблэ. Это — Бирскин… А этот вот Писбоди. Выбрасывай, кому начинать, Тобин.

Я принял у него из рук стаканчик с двумя костями. Перед нами на столе стоял ящичек длиной в фут, шириной дюймов в девять и в пару дюймов глубиной. Он был разделен на два отделения. Одно из них предназначалось для того, чтобы выбрасывать кости. Второе занимал ряд цифр, от единицы до девяти — каждая помещалась в отдельной рамочке. Со стороны игра показалась мне исключительно простой. После каждого броска вычисляли выброшенную сумму и соответствующую цифру выводили из игры, накрывая её пластмассовым кружочком. Когда кружочек снимали, под ним приоткрывалась какая-то буква. Я предположил, что эти буквы и составляли слово "коброглаз". Я также догадался, что цель игры заключалась в том, чтобы поочередно выбросить все нужные числа.

Я сделал первый бросок. Два и два.

— Четыре, — возвестил Бирскин, забирая стаканчик.

Он выбросил пять. Д'Арблэ — семь. Рыжий Писбоди — девять.

Писбоди открыл игру.

Первым броском он набрал девять очков и накрыл кружком девятку, приоткрыв букву "з" в "коброглазе". Затем он выкинул семерку и обнажил букву "л". Выбросив затем девять, он накрыл кружками сразу две цифры четверку и пятерку, — открыв "р" и "о". Он продолжал бросать, пока в "коброглазе" не остались всего две буквы — вторая и третья. Бросок. Шесть очков. На очко больше, чем требовалось. Ему осталось набрать пять.

— О, черт, — сплюнул Рыжий.

— Писбоди… пять очков, — провозгласил Бирскин, записывая его результат шариковой ручкой прямо на столе. — Д'Арблэ, ты следующий.

Д'Арблэ кидал здорово. Мне уже показалось, что он очистит всего "коброглаза", но он остановился на последней букве.

— Д'Арблэ… два, — записал Бирскин. — Теперь моя очередь.

Он сделал всего два результативных броска, накрыв девятку и восьмерку, а вот после третьего хода на костях выпали две единицы. Это и оказался пресловутый коброглаз — несчастливый бросок в данной игре.

— Тьфу, блин! — прогремел Бирскин. — Что за невезуха!

Оказалось, что после такого хода право на бросок переходит к следующему игроку.

Я встряхнул кости и выкинул их на игровое поле. Дьвольщина — коброглаз с первого же броска!

— Не повезло! — гоготнул Д'Арблэ. — Я выиграл. Запиши, Бирскин.

Мы сыграли ещё раз. Д'Арблэ снова взял верх.

В третьей игре победителем вышел Бирскин.

В четвертой пальма первенства досталась Писбоди.

Счастье решительно отвернулось от меня. Я проиграл четыре голубка кряду.

Подкатил Мустафа.

— Еще выпьете, сэр?

Он произнес это так, словно я и впрямь нуждался в том, чтобы промочить горло.

Д'Арблэ выиграл в пятой партии, Бирскин — в шестой. У меня не получалось ровным счетом ничего. Три моих броска закончились коброглазом уже после двух или трех попыток. Мне это уже начало надоедать — да и в голове немного зашумело. Мустафа наливал мне практически чистую водку.

— Твой черед, Тобин, — сказал Бирскин.

Это был седьмой раунд и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, все изменилось. Недаром говорят, что новичкам везет. В этом раунде фортуна улыбнулась мне: все остальные выбросили коброглаза, и я вышел победителем всего лишь с одним удачным броском. Затем я выиграл следующий тур, а за ним ещё один, обойдя Бирскина лишь на одно очко. После этого разок отличился Д'Арблэ, а потом настал нескончаемый тобинозой — эра Тобина. Фартило мне совершенно бессовестно, ведь до этого я играл в кости всего раз в жизни. Клянусь, что я ничего не делал — просто тряс кости в стаканчике, но всякий раз выпадало нужное число. Мы уже играли больше часа, но вот, после моей десятой подряд победы, Бирскин отбросил в сторону ручку и процедил:

— Ну и прет же, блин, этому парню! Все, с меня хватит. Он разделал нас под орех — на десять конов. Расплатитесь с ним — с каждого по три тридцать три.

Черт побери — я обставил каждого из них на три доллара и тридцать три цента. Десять долларов… почти четыре фунта! Пожалуй, свожу Патрика в ресторан…

Плюх… плюх… плюх… Передо мной выросли три стопочки зеленых бумажек.

— Спасибо большое, — произнес я, но моих партнеров уже и след простыл; расплатившись со мной, они дружно устремились к распростертому на подушках Стиву Реммику, окруженному гурьбой девиц.

Я сложил доллары вместе, немного смущенный своим выигрышем. И тут мой взгляд впервые упал на них. Перед глазами вдруг все поплыло. Сердце екнуло. Сверху лежала стодолларовая купюра!

Первая мысль — кто-то из игроков ошибся. Все они давно были под мухой. Должно быть, один из них по ошибке достал стодолларовую бумажку.

Я отодвинул её, чтобы проверить остальные банкноты и — едва не упал с табурета. Еще одна сотня! И еще! Затем двадцатка… десятка… три однодолларовых бумажки… и опять сотня! И ещё одна! И еще!.. Черт побери, на что же я играл!

Я осторожно огляделся по сторонам, ожидая, что взгляды всех присутствующих прикованы ко мне, но увидел, что все заняты своими делами, не обращая на меня ни малейшего внимания. Даже Ибрагим куда-то отлучился. Я распихал деньги по карманам, дрожащими пальцами вынул сигарету и закурил. Мне вдруг показалось, что я очутился в каком-то нереальном мире. Неужели это и впрямь я? Я потянулся к своему стакану и едва осушил его, как подкатил Ахмед — он, оказывается, ходил за льдом.

— Игра закончена? Хотите ещё выпить, сэр?

— Да, пожалуйста… А где здесь гальюн?

— "Гальюн", сэр?

Как называется уборная у этих чертовых янки?

— Этот… как его — сортир?

— В углу, сэр, за раздвижной ширмой.

Я слез с табурета и нетвердой поступью проковылял через огромную гостиную. Пора, пожалуй, завязывать с коктейлями, решил я, чувствуя, как заиграл в голове хмель, и, завернув за ажурную ширму, увитую лианами, вошел в туалет. Господи, ну и заведение — настоящий чертог с белоснежными и раззолоченными стенами. Впрочем, любоваться на пышный декор я не стал, а, уединившись в кабинке и заперев дверцу, дрожащими руками извлек из карманов свой выигрыш и снова воззрился на него. Я пересчитал деньги трижды, прежде чем окончательно убедился, что это не сон. Да, я выиграл тысячу долларов, или, чтобы быть точным — девятьсот девяносто девять. Четыреста фунтов!

При мысли о том, что я ставил на кон по сорок фунтов, мне едва не стало дурно. "Голубком" эти чертовы снобы именовали сотню зеленых. Подумать только — после первых шести раундов я проигрывал шестьсот баксов! А вдруг бы я проиграл, и не десять конов, а двадцать… Или тридцать!

Что ж, поделом тебе, Тобин. В следующий раз потрудись хотя бы узнать, какова ставка, прежде чем ввязываться в игру. И что за голубок такой? Собственная выдумка? Студенческий жаргон? Воистину говорят: век живи — век учись. Интересно, чему ещё я научусь, пока не покину эту яхту. Если честно, то грызть гранит науки меня вовсе не тянуло. Я мечтал только об одном — как бы дать деру.

Я вернулся в бар в состоянии полуоцепенения. В гостиной, казалось, стало ещё более шумно, весело и накурено. Две пары кружились в интимном танце. Стив Реммик избавился от рубашки, а одна из девиц, распростершись у его ног, вылизывала ему грудь, покусывая за волоски. Д'Арблэ, Бирскин и Писбоди валялись неподалеку в окружении других шаловливых красоток в разном состоянии раздетости. Все они совершенно беззастенчиво целовались и лапались. Похоже, наклевывалась настоящая оргия.

Я взгромодился на прежний насест у стойки бара, недоумевая, куда пропали Каролина и Кларенс. Впрочем, по большому счету, мне было на них наплевать. Абдулла добился своего: голова кружилась, ноги предательски отяжелели. Я взглянул на часы; было почти одиннадцать. Меня нестерпимо тянуло домой. Я решил, что прикончу последний стакан и отправлюсь на поиски матроса, ответственного за катер. Попытаюсь уговорить его переправить меня на берег. В Пальме возьму такси. Хватит с меня этих аристократов — я сыт ими по горло.

Отвернувшись к стойке, чтобы допить свою последнюю на сегодня водку, я взглянул в огромное зеркало и… стакан замер на полпути к моим губам.

Должно быть, она уже давно стояла за моей спиной, разглядывая меня. Боже — ну и глазищи! А личико! Невыразимая прелесть! Оливковая кожа, облегающее леопардовое платье тончайшего шелка… Самое сексуальное существо, что я когда-либо видел.

— Что-то я вас прежде не встречала, — улыбнулась незнакомка. Голос низкий, грудной, обволакивающий. Американский Юг, решил я. От её пристального взгляда во мне взыграла тобинская кровь. Сердце колотилось так, что грозило перевернуть яхту вверх килем.

— Да, верно, — проквакал я.

— Как это приятно. Я — Ханичайл Лэзер.

— А я — Расс Тобин.

Она улыбнулась, ослепив меня сверкающими ровными зубками.

— Мне кажется, для начала это неплохо — а тебе?

— Лучше не бывает.

Не сводя с меня томного, гипнотизирующего взгляда, она обратилась к Мустафе:

— Али, сооруди-ка нам с Рассом парочку твоих самых особых коктейлей, да побыстрей. Нам ведь с ним предстоит срочно наверстать упущенное.

Прихватив по здоровенному стакану "особого", наполненному таинственной бледно-зеленой жидкостью, мы с Ханичайл присели на диванчик. Говоря "присели", я имею в виду "провалились" — я и впрямь почти утонул в мягчайшей подушке.

На возлежавшую рядом Ханичайл стоило посмотреть, скажу я вам. Леопардовое платьице казалось невероятно коротким, когда девушка стояла; в горизонтальном положении оно выглядело просто абсурдным. И не только из-за длины (оно едва прикрывало пупок), но и по причине абсолютной прозрачности. Иными словами, если бы не крохотные трусики, могло бы запросто показаться, что рядом со мной лежит совершенно голая девушка. Длинные стройные ножки, казалось, тянулись в бесконечность; не менее сладостные мучения причинял мне её очаровательный животик, то вздымавшийся, то опадавший в нескольких дюймах от моего лица. Я не мог оторвать глаз от этого зрелища.

Повернувшись ко мне, Ханичайл приподняла стакан и, игриво улыбнувшись мне, спросила:

— Как тебе коктейль нашего Али, милый?

Я пригубил стакан.

— Приятно. Немного отдает анисом.

— В основе здесь перно; что ещё добавляет туда этот хитрый прохвост знает лишь он сам. Но эта штука действует, можешь мне поверить.

Я отважился на изрядный глоток.

— А кажется вполне безобидной.

Девушка негромко рассмеялась. Немного удивленно и многозначительно. Уже тогда мне следовало насторожиться.

— Откуда ты, Ханичайл?

Она небрежно махнула стаканом.

— Отовсюду… В последний раз — из Танжера.

— Откуда ты знаешь Кларенса Хорнета?

Ханичайл странно улыбнулась и сказала:

— Ты, похоже, и впрямь новичок здесь. Сам-то ты как тут оказался? Мне кажется, ты не из их компании.

— Я сегодня днем познакомился с Каролиной Куртни…

Ее глаза изумленно расширились, и она устремила на меня заинтригованный взгляд.

— Так ты тот самый "Инглиш"? Курьер? И у тебя хватает духа сидеть здесь? Ты хоть представляешь, какую бучу ты учинил?

Что-то творилось с моим зрением. Ханичайл вдруг покачнулась и поплыла. Даже музыку куда-то повело. Я слышал слова Ханичайл, слышал и собственный голос, хотя говорил за меня, по-моему, кто-то другой, со стороны.

Вдруг Ханичайл рассмеялась; смех её донесся с другого конца гостиной.

— Кларенс там брызгает слюной, кипятится и грозится растереть тебя в пыль, а ты тут преспокойно развлекаешься…

— А в чем дело? — услышал я собственный голос. — Я не понимаю…

— Брось, не придуривайся. Мало того, что ты так нахально оттрахал его невесту, так ты ещё и приперся сюда вместе с ней. Кларенс, когда разойдется, готов на все. Поверь мне, я уже насмотрелась, на что он способен!

— Черт побери, — я судорожно сглотнул. — Но Каролина сказала, что ему наплевать… что она ему совершенно безразлична…

Ханичайл замотала прелестной головкой.

— Если малышу надоедает любимая игрушка, это вовсе не значит, что он готов отдать её первому встречному. А Кларенс — тот же малыш, хотя и великовозрастный. И характер у него прескверный, можешь мне поверить…

— Как… откуда ты знаешь про нас с Каролиной?

— Я была в соседней каюте и все слышала. Господи, как они орали! Ты и в самом деле трахнул её, Инглиш? Ты отважный парень! — Она ослепила меня улыбкой. — Слышал бы ты, как она расписала твои способности! Да после такой рекламы ты за одно лето станешь миллионером!

— Но я вовсе… Я хочу сказать…

— Слушай, Инглиш, на этой посудине найдется по меньшей мере полдюжины голодных баб, включая меня, которые отдадут половину состояния за то, чтобы с тобой перепихнуться! Не представляешь, какое счастье увидеть новую и такую симпатичную мордашку после до смерти надоевших рыл этих слащавых импотентов. Допивай свой коктейль, пропустим ещё по стаканчику, а потом уже посмотрим, на что ты в самом деле способен!

Следующие четверть часа напрочь вычеркнулись из моей жизни, словно кадры, вырезанные из фильма. После этого я помню лишь одно: как Ханичайл танцевала на краю бассейна. Впрочем, "танцевала" — не то слово. Настоящий леопард по сравнению с ней показался бы неуклюжим бегемотом!

Над залом плыла какая-то дикая, первобытная музыка. Все мелькало в калейдоскопе стробоскопического света. В этом гипнотическом мелькании извивающаяся фигура Ханичайл то появлялась, то пропадала, оставляя у зрителей иллюзию полной нереальности происходящего. Вдруг руки девушки исчезли за спиной, а в следующий миг леопардовое платье свалилось к её ногам. Я остолбенел. Ханичайл осталась абсолютно голой! Ни крохотных трусиков, ни набедренной ниточки стриптизерш — ничего! Она продолжала танцевать в чередующихся вспышках магического света, олицетворение дикой и первобытной Африки, прекрасное создание природы.

Я почувствовал, как меня засасывает желание, увлекая в темный пульсирующий туннель, безжалостно швыряя в бездонный водоворот, воронку дикой, необузданной страсти. Я был жутко пьян или одурманен, но меня это нисколько не беспокоило. Я просто плыл по течению. Ханичайл уже больше не танцевала — она судорожно извивалась, словно одержимая. То и дело дрожь пробегала по её гибкому телу, на котором проступили капельки пота. Движения Ханичайл с каждой секундой становились все более раскованными и эротичными. Извивающиеся бедра стали подергиваться, имитируя соитие с невидимым любовником. Вот она расставила стройные ножки в стороны, и её длинные пальцы бабочками замелькали в завитках черного треугольничка. Ее таз начал дергаться сильнее и ритмичнее, в такт музыке, темп которой нагнетался с каждым мгновением. Глаза Ханичайл были закрыты, зубы оскалились. Музыка звучала громче и громче… Мой одурманенный мозг совсем затуманился, глаза обволокло пеленой, в ноздри шибанул пряный аромат… Я вдруг осознал, что повсюду вокруг меня на полу и на подушках извиваются обнаженные тела, мелькают голые конечности… Голова моя закружилась и мне показалось, что я теряю сознание…

Гостиную внезапно заполнил странный звук — низкий гортанный, постепенно нарастающий вой. Я с ужасом понял, что он исходит от Ханичайл. Он доносился через её плотно стиснутые губы, предвещая наступление оргазма. Ее бедра дергались в бешеном ритме, а пальцы нервно теребили набухшие соски прекрасных грудей. Внезапно рот Ханичайл широко открылся и из её горла вырвался дикий крик. Звериный вопль. Она рухнула на подушки, где продолжала метаться и извиваться в пароксизмах раздирающего экстаза под оглушающую музыку, достигшую крещендо.

Я сидел ошеломленный, купаясь в собственном поту и почти не осознавая, что происходит. Стробоскопические вспышки выхватывали из темноты фантасмагорические картинки, казавшиеся скорее снами больного разума, нежели реальностью. В ушах витали непонятные звуки — смесь музыки, вздохов, криков, рычания и барабанной дроби.

Мне вдруг показалось, что я соткан из воздуха и парю над безбрежным океаном. На самом деле я просто наклюкался до чертиков. Дьявольское зелье Али-Мустафы сработало на всю катушку.

Ханичайл, вдруг подумал я. Что случилось с Ханичайл? Где она? И куда подевались все остальные? Неужели я остался на яхте один? На какой яхте? С какой стати я решил, что нахожусь на яхте? Где она? Бред какой-то. Но ведь я был… Где я, черт возьми, нахожусь?

Нет, это, конечно, сон. Когда-то мне уже пригрезилось нечто подобное в кресле у дантиста. Очнувшись, я тогда решил, что меня похитили и усадили в это кресло — я никак не мог вспомнить, каким образом попал туда. Я вдруг с интересом подумал, где окажусь, когда проснусь на сей раз. Хорошо бы в постели с Самантой. Саманта? Господи, ведь это было два года назад. В Ливерпуле.[2]

Господи — ещё в Ливерпуле! И с какой стати мне это вдруг в башку втемяшилось? Где я — в Лондоне? Господи, до чего же мне плохо…

Вдруг я почувствовал что-то другое — рядом со мной кто-то был. От страха у меня заныл затылок. Я судорожно обернулся. В каких-то дюймах от моего лица пурпурная ночь сложилась в подобие человеческого лица. Оно придвинулось ко мне, обдав мою щеку жарким дыханием. Невидимая рука поползла по моему бедру.

— Ты один… — услышал я шепот Али. — Женщины тебя не интересуют…

Я охнул.

— Может быть, я предложу тебе кое-что особенное? — пылко выдохнул он.

Внезапно я пришел в себя и стряхнул со своей ширинки его липкую паучью лапу.

— Пошел в задницу, Мустафа! — выпалил я, срываясь с места.

— Сука! — прошипел он мне вслед.

С колотящимся сердцем я примостился на ближайшем диване. Господи, что за вывихнутая компания! Тобин, старина, пора и честь знать. Катись-ка домой, малыш!

Я перевернулся и попытался встать. Мне это уже почти удалось, когда на потолке вспыхнул экран и начался какой-то фильм. Я замер на месте. Чертовски странно — я был убежден, что потолок совсем не там. Я крутанул головой, пытаясь определить, в каком измерении нахожусь, и — отрубился.

Очнулся я, должно быть, довольно скоро — порнофильм был в самом разгаре и на меня надвигался гигантский, футов под двадцать, негр с угрожающе торчащим членом в полтора человеческих роста и толщиной со слоновью ногу. Монстр явно намеревался пустить в ход свой чудовищный инструмент. Я перепуганно попятился и снова провалился в небытие.

Придя в себя, я обнаружил, что надо мной заботливо склонилась Ханичайл. Я знал, что это она, по экзотическому мускусному аромату её духов. Ее мягкое дыхание ласкало мое лицо, а тело источало жар. Я протянул руку и коснулся упругой атласной груди. Ханичайл вздохнула.

— Эй, курьер, ты меня бросил, да? — промурлыкала она. — А ведь обещал…

— Что? — прохрипел я.

— Обещал, — настойчиво повторила она, ища мой рот жаркими влажными губами. Ее язычок змейкой скользнул ко мне в рот, обследуя, как мне показалось, самую внутренность моего черепа. В следующее мгновение я почувствовал её руки на своем животе и догадался, что Ханичайл пытается расстегнуть пряжку моего ремня. Несколько секунд спустя она проникла внутрь и жадно сграбастав то, что искала.

— Давай же… иди ко мне! — нетерпеливо понукала она.

— Постой минутку… Дай мне встать…

Я обнял её за обнаженную талию, но Ханичайл только крепче впилась в меня, покрывая мое лицо поцелуями. Затем она ловко перевернула меня на спину, а сама взгромоздилась сверху. Впрочем, долго она не усидела.

— Я так не хочу, — не скрывая нетерпения, произнесла она. — Сними свою идиотскую одежду…

Она скатилась с меня. Я покатился вместе с ней и — очутился на полу. Тут я её потерял. Немудрено — тьма стояла, хоть глаз выколи. Но Ханичайл сама отыскала меня, притянув к себе. Я споткнулся и упал прямо на нее, оказавшись между её широко расставленными бедрами. Самое удивительное, что я был по-прежнему полностью одет.

— Проклятье! — прошипела она.

Пожалуй, моя репутация несколько пошатнулась, но что я мог поделать голова кружилась, и я ни черта не видел в этой дурацкой темноте. Я попытался выпрямиться, но тут же запутался в собственных ногах и упал. Потом никак не мог сообразить, где оставил Ханичайл.

— Эй, ты ещё здесь? — шепотом спросил я.

— Черт, ты что там ковыряешься? Сними же свои проклятые портки!

Больше я её не видел. Внезапно меня подхватили под мышками и уволокли прочь. Ни слова, ни звука. Знал я одно: тащили меня крепкие парни, которые знали свое дело. Я не боялся; я впал в оцепенение. В моей голове беспорядочно роились мысли, сводившиеся к одному: не сказать ли Ханичайл, что меня похитили. Меня больше всего беспокоило, что она напрасно ждет легендарного Тобина.

Внезапно меня выволокли на свет Божий. Во всяком случае, оказавшись в ярко освещенном коридоре, я моментально ослеп. Затем меня протащили по какому-то коридору и внесли в незнакомую комнату. Не столь большую, как гостиная-бар, и довольно тускло освещенную. В глаза мне сразу бросился бледно-желтый освещенный круг посреди комнаты, вокруг которого на стульях сидели какие-то типы с жутковато-мертвенными физиономиями. Падавший снизу свет придавал им сходство с вурдалаками. По мере того, как мои глаза привыкали к свету, я начал узнавать некоторые лица, хотя других видел впервые.

Кларенс… и ещё Бирскин, и Писбоди. Все они таращились на меня, а я во все глаза смотрел на Кларенса. Внезапно я полностью протрезвел, и ещё не на шутку струхнул.

— Садись, Тобин, — предложил Кларенс. Голос его прозвучал вежливо и спокойно — слишком уж спокойно, — напомнив мне шелест приближающейся гремучей змеи.

Я заколебался.

— Если не подойдешь сам, тебя заставят, — все так же спокойно и миролюбиво произнес Кларенс.

Я оглянулся. Двум гориллам за моей спиной явно не терпелось применить свою силу.

Я подошел. Что за нелепость? Почему я должен опасаться этих типов? Мы, как-никак, находимся в Пальме, а не в Чикаго, и на дворе 1972-й год, а не 1932-й. Я свободный человек, гражданин свободной страны. Все законы на моей стороне. Нет, они не имеют права причинить мне зло. Увы, уговоры не помогали — я дрожал, как осиновый лист. Мне невольно припомнились слова Ханичайл. Да, Кларенс и вправду производил угрожающее впечатление. Водянистые рыбьи глаза обдавали льдом. Я внутренне поежился — мало ли какие фантазии взбредут в голову этому капризному и взбалмошному сумасброду.

Усевшись на стул слева от Кларенса, я впервые заметил Каролину. Она сидела чуть в стороне. Вид её поразил меня. Сгорбившись на стуле, она смотрела перед собой невидящими глазами. Выглядела она измученной и безразличной, почти безжизненной. Я думал, что, увидев меня, она хотя бы поднимет голову, но Каролина даже бровью не повела. Как будто впала в транс.

— Что ж, Тобин, будь как дома, — усмехнулся Кларенс. — Понаслаждайся жизнью, пока можешь.

Эта реплика пробудила во мне прежние страхи, но и разозлила меня. Я устремил взгляд на круг света, и то, что я там увидел, мгновенно заставило меня позабыть обо всем на свете.

Свет проникал через окошко. Особое окошко. Через него была видна другая комната, в которой я почти сразу узнал гостиную, где и сам находился ещё несколько минут назад. Каким-то загадочным образом гостиная была освещена, хотя — я готов был поклясться — находившиеся в ней люди были уверены, что она погружена в темноту, перемешанную с призрачным пурпурным сиянием. Должно быть, фокус с этим сиянием и позволял нам следить за тем, что творилось внизу.

А творилось там нечто невообразимое. Две дюжины участников барахтались в разнузданной оргии, которая составила бы честь фантазии самого развращенного римского патриция. По двое, по трое, и даже по пятеро… Это было настоящее торжество обнаженной плоти, клубок извивающихся и сливающихся в экстазе тел и перепутанных конечностей.

Я украдкой осмотрелся вокруг. Включая меня и Кларенса, всего нас, зрителей было девять. Все они сейчас следили за тем, что происходит в гостиной. Не пыхтели, не задыхались и не утирали вспотевшие лбы — просто глядели.

Я покосился на Каролину, надеясь получить от неё хоть какой-то знак или увидеть мимолетную ободряющую улыбку. Но нет — Каролина сидела с отсутствующим видом, упорно не замечая меня. Ее состояние напугало меня даже больше, чем присутствие Кларенса.

А о нем я не забывал ни на секунду. От Кларенса исходил какой-то зловещий дух. Да, втянула меня в историю Каролина. Кларенс совсем не походил на "полного мудака". Он почему-то напомнил мне актера Брэдфорда Диллмана в совершенно жутком и кошмарном фильме "Принуждение". Диллман сыграл в нем убийцу-психопата — внешне мягкого, учтивого и обходительного. Но — безнадежно больного. Кларенс де Курси Хорнет был таким же больным. Впрочем, все они были чокнутыми. Включая и Каролину.

Да, век живи — век учись. Тебе кажется, что, постранствовав по свету и пообщавшись с людьми, ты уже поднабрался уму-разуму и поднаторел в любовных делах, а тут вдруг выясняется, что у тебя ещё молоко на губах не обсохло. Читая подобные истории в воскресных газетах: "Разнузданная оргия в пригородном коттедже", "Обмен женами в захолустной английской деревушке", "Уважаемый адвокат фотографирует жену в объятиях юного любовника", обычно воспринимаешь их за шутку.

Даже теперь, сидя в компании этих чокнутых и наблюдая за бурлящей внизу оргией, я все ещё не мог поверить своим глазам. Как будто все это происходило не со мной.

— Реммик начинает, — раздался голос из темноты.

Кларенс оживился.

— Отлично. Подключи правую камеру и вруби монитор.

Я был так поглощен невиданным зрелищем, что даже не заметил установленного в углу пульта управления с бесчисленными кнопками, рычажками и несколькими экранами. Из числа окружавших светящийся круг зрителей отделился незнакомый мне парень, который быстро прошагал к пульту и уверенно нажал какие-то кнопки. В ту же секунду загорелся экран в углу, на котором появилось черно-белое изображение нескольких барахтающихся парочек, увлеченно предававшихся любви.

— Наведи камеру на Реммика и возьми его крупным планом, — приказал Кларенс.

Очевидно, что управлять камерой можно было прямо с пульта. Она уверенно выхватила из кучи тел массивную фигуру Стива Реммика, возлежавшего в чем мать родила на подушках у фонтана. Компанию ему составляли сразу две девицы — блондинка и брюнетка, — обе пышногрудые и задастые. Я украдкой осмотрелся по сторонам. Все мужчины, тяжело дыша, напряженно пригнулись вперед, не сводя глаз с экрана; на губах их играли выжидательные улыбки.

Интересно, чего они замыслили, подумал я. И что это — извращенный способ поразвлечься или средство шантажа? Во что обойдется Реммику это скромное удовольствие?

— Съемка пошла, — доложил голос из темноты.

— Включи микрофон в фонтане, — велел Кларенс.

Секунду спустя экран заговорил. Внезапно в мои уши ворвался певучий голос Реммика, который говорил: "…трахал бабенку из Бронкса пять дней без передышки…"

Он не закончил, потому что блондинка, соскочив с его колен, впилась в его губы, в то время как брюнетка занялась нижней частью его могучего торса.

— Лизу… Лизу крупным планом! — приказал Кларенс. — Так, разверни камеру… Стоп! Вот так и держи! Отлично… Наш Казанова будет в восторге. Я всегда говорил Реммику, что левая половина его члена куда более фотогенична, чем правая… Ух ты, ну дает Лиза!

Зрители загоготали.

Точно — больные… Они снимали фильм для Реммика!

Спектакль продолжался минут двадцать; трио продемонстрировало нам все, о чем я только слышал и читал. Реммик с блондинкой; блондинка с Реммиком. Реммик с брюнеткой, в разных позах. Блондинка с брюнеткой; брюнетка с блондинкой; обе с Реммиком… Сзади, сверху, сидя, стоя… И так далее, до бесконечности…

Кларенс был вне себя от восторга — ему удалось снять тот момент, когда все трое кончили одновременно.

— Стоп, снято! — выкрикнул он. — Перезаряди камеру, Фрэнк.

Экран вспыхнул и погас. В комнате воцарилось молчание; тяжелое, давящее молчание. Я затылком почувствовал, что Кларенс смотрит на меня неприятнейшее ощущение, скажу я вам. Судя по всему, мой час пробил.

Наконец, он заговорил, притворно шутливо, словно играя со мной:

— Господа, позвольте представить вам Рассела Тобина, курьера "Ардмонт Холидейз" и заодно — дежурного жеребца моей невесты. По словам, Каролины, Тобин очень хорош. А мы все знаем, как трудно её ублажить.

Каролина, словно впервые осознав происходящее, протестующе взмолилась:

— Кларенс…

— Заткнись, — негромко оборвал он, даже не удосужившись повернуться к ней, а продолжая есть меня взглядом. — Ты, должно быть, уже догадался, Тобин, что Каролина сейчас "летает". Она предпочитает проводить вечера в своем собственном мирке. Думаю, она даже не подозревает, что ты сейчас здесь…

О, Господи! Куда подевались простые, серые, повседневные люди? Нормальные обыватели. Я вдруг возлюбил их всех, готовый отдать годовое жалованье только за то, чтобы услышать раскатистый хохот Глэдис, или даже оскорбительные уколы Альберта Финча. Фред Стейли… Джордж Дарнли… Элла… Дорис… Где вы!

Придется прыгать в море — другого выхода нет. Я готов был плыть до Пальмы хоть целую ночь — в одежде, в чем угодно, — лишь бы выбраться с этой проклятой яхты!

Кларенс по-прежнему обращался к своим приятелям, но при этом не сводил с меня немигающего взгляда.

— Так что нам с ним делать, господа? С нашим бычком. Как вознаградить его за верную службу Каролине?

Признаться, мне стал здорово надоедать этот чокнутый. Несмотря на всю опасность положения, в котором я очутился, во мне взыграла фамильная тобинская гордость. Впрочем, я уже дал себе зарок, что впредь буду осторожен. Я отлично понимал, что сидящие передо мной парни способны на все. Это читалось во взгляде Кларенса. Один неверный шаг мог дорого мне обойтись.

Первым высказался Писбоди.

— Послушай, Кларенс, — протянул он. — Давай отдадим его Али и рванем в море. Мне тут, в Пальме, уже порядком осточертело. Прошвырнемся в Алжир и повеселимся всласть. У Али в Алжире бездна приятелей.

Змеиные губы Кларенса медленно расплылись в улыбке. Он задумчиво провел пальцем по щеке, словно смакуя эту идею.

— Как тебе нравится наш план, любовничек? Друзья Али, я слышал, горазды на выдумку. Славное выйдет кинцо.

— Я хочу прямо сейчас сойти на берег, Хорнет, — сказал я, силясь придать голосу твердость, хотя у меня все поджилки дрожали. — Немедленно.

— Я хочу прямо сейчас сойти на берег, Хорнет, — передразнил он, и вся компания покатилась со смеху.

Я почувствовал, что закипаю, но сдержался. Двое головорезов Кларенса дежурили за моей спиной, всего в каких-то двух футах от меня. Стоит мне хоть пальцем шевельнуть, и они обрушатся на меня, как вагон металлолома.

— Неужели вы рассчитываете, что вам это сойдет с рук? — отважно спросил я дрожащим голосом. — Есть ведь полиция, как-никак. Если я завтра не выйду на работу…

Похоже, я очень удачно сострил — все дружно, как по команде, разразились хохотом.

— Да, — кивнул Хорнет, давясь от смеха. — Полицейские здесь — хоть на подбор. — Он пригнулся и указал куда-то вниз. — Видишь этого здоровяка, который засадил рыженькой? Это один из местных начальников. А вон тот кобель со слоновьим инструментом — его заместитель. Да и остальные ребята ходят у нас в дружках. Что же касается твоей работы… — Он выразительно пожал плечами. — Думаю, что двухдневный отпуск тебе не повредит. А через сорок восемь часов тебя доставят назад — живого и невредимого… Точнее живого.

Он кому-то кивнул, и в ту же секунду оба головореза выросли у меня по бокам.

Лицо Кларенса вмиг изменилось. И куда только подевалась напускная веселость. Глаза его уставились на меня с холодной ненавистью, голос задрожал от презрения.

— Засеки себе на носу, курьер — впредь держись от нас подальше. Не вылезай из своего дерьмового мирка. Простолюдин должен жить с простолюдинами. При одной мысли, что ты лапал Каролину, меня блевать тянет. Я бы с радостью удавил тебя собственными руками… Кто знает, может, так я и сделаю.

Я судорожно сглотнул и растерянно вылупился на него. Совершенно чокнутый! Маньяк какой-то!

Кларенс снова кивнул, и я вдруг почувствовал, как отрываюсь от пола. В следующую секунду дюжие молодцы вынесли меня в коридор. Сзади снова заржали. Да, для компании Кларенса это была новая веселая игра.

Дело принимало скверный оборот. Меня собирались удержать здесь силой. Чтобы отвезти — куда? Бред какой-то!

— Слушайте, что происходит? — обратился я к тащившим меня громилам. Отпустите же меня!

Я резко дернул правой рукой, но ничего не изменилось. С таким же успехом я мог попытаться вырваться из стального капкана.

— Утихомирься, приятель, мы просто запрем тебя в чуланчик для красок.

— В чуланчик? Да вы что — обалдели?

— Не рыпайся, старичок, не то хуже будет.

Меня бесцеремонно выволокли на палубу и потащили куда-то вперед. Увидев темнеющее за бортом море, я даже изумился — я каким-то образом ухитрился позабыть, что нахожусь на яхте. А в двух милях от яхты сияли и переливались огни Пальмы… Я должен во что бы то ни стало вырваться отсюда. Если меня запрут в чулане…

Внезапно я резко остановился и рванулся назад, застав врасплох обоих головорезов. Высвободив правую руку, я замахнулся, чтобы отправить ближайшего противника в нокаут, как вдруг… Ба-бах! Я так никогда и не выяснил, что меня ударило по голове, но тогда мне показалось, что на меня обрушился дом.

— Чудак какой-то, — услышал я недоуменный голос, придя в себя. В следующий миг снаружи проскрежетал засов, и я остался в одиночестве.

По счастью, горел свет; кроме того, в моей крохотной каморке царила безукоризненная чистота, а по полу не шныряли крысы. Зато вся она была заставлена мириадами банок краски. Присев на жестянку вместимостью галлонов в десять, я поскреб себя за ухом, пытаясь очухаться.

Я до сих пор не мог поверить, что ухитрился попасть в такую передрягу. Ведь в наше время людей уже больше не похищают… Нет, похищают, черт побери! Каждый день — особенно в старых добрых Соединенных Ш. Америки. Там, похоже, это вошло в привычку. Но ведь у них — совсем другое дело! В моем случае речь ни о каком выкупе не идет. Просто кучка полоумных, изнывающих от безделья богатеев решила поразвлечься. Хорошенькое развлеченьице… Я припомнил разнузданную оргию, наклюкавшуюся до одури Каролину, Кларенса, по заданию которого снимали на пленку бравого ковбоя, трахающего двух девиц…

Я посмотрел на часы. Боже милосердный — половина третьего ночи! Через каких-то пять часов Патрик постучит мне и… ха-ха! Заварится каша!

А какая? Патрик ухмыльнется и решит, что я опять взялся за старое, и появлюсь лишь к вечеру, а то и на следующее утро.

Нет, на Патрика надежды нет. Как, впрочем, и на клиентов. Допустим, меня рядом не окажется. Ну и что? Поднимет ли хоть кто-то из них шумиху оттого, что не увидит меня один день?

Нет, конечно. Да, ну и дела. Похоже, я влип по уши.

В глубине души беспокоило меня отнюдь не вынужденное путешествие в Алжир. Меня не на шутку тревожила та участь, что мне уготовили. Мне отнюдь не улыбалось попасть в лапы Али и его приятелей. Я смотрел фильм про Лоренса Аравийского и помнил, какая судьба его постигла. Бедняга месяц не мог ездить на верблюде.

Что ж, поделом тебе, Тобин, впредь не будешь падким до дам из высшего общества. Неужели тебе мало, что Каролина едва не оттяпала тебе голову винтом своего моторного катера? Нормальные люди так не поступают. Ты должен был уже в ту минуту уяснить, с какой сумасбродкой имеешь дело.

В моей клетушке становилось жарко. В ней не было ни иллюминаторов, ни даже вентилляционных отверстий. Я прилег на пол и задремал. Потом очнулся, и снова задремал. Когда я проснулся в очередной раз, мне показалось, что прошла уже целая вечность, но стрелки часов остановились на половине четвертого. Прошел всего час, а я уже готов был лезть вон из кожи. Сколько же эти бешеные псы меня здесь продержат?

Должно быть, я опять ненадолго прикорнул, а потом с колотящимся сердцем вскочил — мои уши уловили непонятный скрежет. Что это? Звук был явно металлический. Я навострил уши. Звук больше не повторился. Стояла мертвая тишина.

Я привалился к жестянке с краской, чувствуя себя подавленным и разбитым. И вдруг… в лицо брызнула струйка свежего воздуха. Я встрепенулся и не поверил собственным глазам. Тяжелая металлическая дверь была приоткрыта почти на целый дюйм! В мгновение ока я очутился на ногах и осторожно высунул голову наружу. Никого! На палубе не было ни души.

Я выбрался из чуланчика и, присев, начал красться вдоль борта, то и дело оглядываясь по сторонам. Сердце колотилось так, что грозило вырваться из груди. Преодолев ярдов десять, я уловил краешком глаза какое-то движение и быстро задрал голову. Так и есть! Прямо надо мной, стоя на фальшборте, возвышалась какая-то фигура. Душа Тобина ушла в пятки. Я замер, парализованный ужасом.

— Сюда, малыш! — послышался чуть хрипловатый шепот. — Ко мне.

Она! Ханичайл! Чудесная, спасительная, обворожительная Ханичайл.

— Вот, лови! — шепнула она.

В звездной ночи мелькнула серебристая вещица. Я ловко поймал её. Какой-то ключ.

— Для моторки! — пояснила Ханичайл. — Спеши, не мешкай!

— Спасибо, Ханичайл! Век не забуду!

— Жаль, что мы так и не успели трахнуться, — вздохнула она. — Может, в следующий раз повезет больше. Мне нравится твой приятель.

— Я приберегу его для тебя, детка. Честное пиратское.

— В любое время, курьер. Когда захочешь. Топай — кто-то идет!

Я на цыпочках помчался вперед, высматривая трап. Перемахивать через борт мне не хотелось — я боялся привлечь внимание громким всплеском, да и сигать в море с такой высоты мне не слишком улыбалось.

Но до трапа я так и не добрался. Я был от него уже в двух шагах, когда откуда-то, словно чертик из бутылки, выскочил Али.

— Эй! — завопил он. — Как это ты выбрался?

Если вы думаете, что я остановился и начал подробно объяснять, как мне удалось спастись, то вы заблуждаетесь. Воспользовавшись его секундным замешательством, я тигром скакнул к трапу, но Али оказался ещё проворнее, и успел преградить мне путь. Он уже озирался по сторонам, готовый звать на помощь. Ну что, Рассел? Ты так и собираешься стоять с разинутой пастью и смотреть, как этот чертов араб топит твою последнюю надежду на спасение? Да, ты не драчун, ты никогда никого не мутузил — но не пора ли начать, дубина ты этакая?

Сжав кулаки, я угрожающе (как мне показалось) надвинулся на него. Во рту вмиг пересохло, коленки предательски дрожали.

— Прочь с дороги, Али, или я убью тебя…

Мерзавец захохотал. Расхохотался мне в лицо!

— Оставь, Тобин. Возвращайся в свою конуру. Я ведь могу тебя одной левой по стенке размазать.

Мне не понравился его тон. Уж слишком он был уверен. Кто его знает, может, он был чемпионом Саудовской Аравии по каким-нибудь дракам.

В свое время мне довелось прочитать какую-то книжонку по самообороне. Там говорилось: "Когда сомневаешься, примени хитрость". Я придвинулся к нему почти вплотную.

— Что ж, Али, посмотрим, как тебе понравится мой хук справа…

Я резко замахнулся правой. Его левая машинально взлетела вверх, готовая отразить мою неуклюжую атаку. В ту же секунду я изо всей силы лягнул его в живот. Не совсем в живот, а чуть пониже… Ну, вы понимаете, да?

Бедняга даже не хрюкнул. Он согнулся пополам, выпучив глаза и открыв рот в беззвучном крике, а потом рухнул на палубу, словно куль с мукой.

Отсчитывать до десяти я не стал. Сбежав по ступенькам, я плюхнулся в воду и слепо рванул вперед. Я даже не представлял, куда плыву. Насколько я знал, я вполне мог взять курс на Северную Африку. Я помышлял лишь об одном — как унести ноги, да побыстрее.

— Не туда, малыш — правее! — донесся над темной водой голос Ханичайл.

Я высунул из воды голову, осмотрелся и увидел привязанный к бую катер справа от себя, ярдах в двадцати. Быстро скинув туфли, я отчаянно заработал руками. К тому времени, как я достиг катера, на яхте вспыхнули огни.

Не знаю, доводилось ли вам в одежде карабкаться на борт моторного катера? Если да, то вам известно, что это нелегко. В обычном состоянии я выполнил бы эту задачу попыток за двенадцать, потратив минут пять. Тогда же я забрался внутрь секунды за три, прихватив с собой пару тонн воды.

Не чуя под собой ног, я слепо устремился к штурвалу, на ходу шаря по карманам в поисках ключа и моля Бога, что не потерял его, пока плыл и кувыркался. Нащупав ключ, я вставил его в замок зажигания и повернул. На пульте вспыхнули огоньки. Я облегченно перевел дух — я боялся, что Ханичайл могла перепутать ключ.

Я торжествующе надавил на кнопку стартера, приготовивишись услышать рев мощного мотора. Хлоп! Ничего! Мотор был мертв, как додо. Боже, что могло случиться?

Я метнул взгляд на яхту. На палубе суетились какие-то люди, слышались голоса. Должно быть, Али все-таки успел поднять тревогу. Сейчас на воду спустят шлюпки и — мне конец…

Я нажимал и давил проклятую кнопку, но двигатель даже не чихнул… Спокойно, Тобин, возьми себя в руки! Не паникуй. Вспомни, что делала Каролина… О'кей, вот она залезла в катер, вставила ключ, установила рычаг дросселя в нейтральное положение… Ну, конечно же! Нужно перевести рычаг на нейтральную позицию. Это же самая обычная мера предосторожности. Нельзя же запускать такой могучий катер, когда заслонка дросселя открыта до предела.

Я быстро передвинул рычаг и с замирающим сердцем нажал на кнопку стартера. Ввжжик! О, сладкая музыка, бальзам для моего сердца. Мотор загремел. Я осторожно передвинул рычаг вперед и катер сорвался с места. Вперед, малыш, унеси меня из этого ада! Беги, Тобин, беги!

Далеко я не ушел. Преодолев какой-то десяток ярдов, катер вдруг судорожно дернулся, развернулся и понесся… к яхте! Болван! Кретин! Идиот! Он же привязан к бую! Я снова перевел рычаг в нейтральное положение, перегнулся через ветровое стекло и сбросил в воду тросик, которым катер привязывали к поплавку. В этот миг со стороны яхты послышался рев запускаемого мотора. Мерзавцы пускались в погоню!

Я рванул к берегу на всех парах. Преследователей своих я так и не увидел. По крайней мере, до тех пор, пока не высадился в Пальма-Нове. Причалив к пляжу, я бросил якорь, бегом преодолел полоску песка, домчался до сосен и лишь тогда оглянулся. Минуты три-четыре спустя в залив пригромыхала небольшая моторная лодчонка. Она остановилась рядом с брошенным катером, кто-то перебрался с борта на борт, а минуту спустя катер с моторкой отчалили от берега и взяли курс на яхту.

Прощайте — черт бы вас побрал!

Когда я постучал в дверь к Патрику, стрелки моих часов показывали половину шестого. Я был мокрый с ног до головы, продрогший, усталый и голодный, но — счастливый.

Мне пришлось позвонить шесть раз, чтобы разбудить этого лежебоку. Когда Патрик увидел меня, у него отвалилась челюсть.

— О Господи! Что с тобой стрялось?

— Ха! — ухмыльнулся я. — Ты, небось, думаешь, что это ты закатил вечеринку! Погоди, пока я тебе про свою расскажу!

Целый час Патрик слушал меня с разинутым ртом. Я скинул мокрые тряпки, облачился в его махровый халат, налил себе гигантский стакан виски, закурил и начал рассказывать. За все это время Патрик произнес всего одну фразу: "Чтоб я сгорел!". Зато — восемнадцать раз.

Когда я закончил, он выпалил:

— Послушай, Расс, нельзя, чтобы это сошло им с рук…

— А что ты предлагаешь?

— Нужно что-то предпринять. Нельзя же средь бела дня похищать людей.

Я ухмыльнулся.

— А доказательства. К тому же — куда мне обратиться? В полицию?

Он кивнул.

— Да, ты прав. Первый встречный полицейский может оказаться одним из козлов, которые трахали ту рыжую девку. Да, пожалуй, тебе ничего не остается, как выбросить эту историю из головы и забыть о ней, как о дурном сне.

Я лукаво улыбнулся.

— Я бы не сказал, что о дурном. Как-никак, некоторую компенсацию я получил.

Патрик ухмыльнулся.

— Имеешь в виду Каролину? Да, судя по всему, это стоящая краля.

— Каролина и ещё кое-что.

Я предъявил ему стопку промокших купюр.

— Четыреста фунтов — прекрасное лекарство от уязвленной гордости. Торжественно обещаю просадить часть этих бабок на хорошую гулянку.

Патрик закатил глаза к небу.

— Ты удивительный тип. За одну ночь с тобой случилось больше, чем с другими за целую жизнь.

— В пятницу, — пообещал я. — Закатим в Пальме холостяцкую вечеринку. О'кей?

— О'кей? — расхохотался Патрик, вздымая руки. — В пятницу, так в пятницу.

В пятницу мы познакомились с обаятельной Амандой Уоринг и с не менее восхитительной Лайлой Деверо; в ту же ночь дискотека и физиономия Дюка Стаффорда претерпели изрядный ущерб, а испанские полицейские арестовали нас с Патриком, двух девушек и добрую половину моряков американского военного флота.

Кроме этого, ничего существенного больше не случилось.