"Строки, написанные кровью" - читать интересную книгу автора (Люшнин Григорий Иванович)

Вот она, любовь!

В одиночную камеру Шверинской крепости меня привезли ночью. В камере было сыро, пахло плесенью. Семь суток торчать мне в этом мраке. Я нащупал руками незастеленную кровать, привалился и заснул, как убитый, впервые после двухдневных допросов с побоями.

Утром рано сквозь щель окна пробился свет, и тогда можно было разглядеть серые, исписанные разными фамилиями стены. Я стал искать русские и читать их вслух. И вдруг заметил под самым потолком рисунок — сердце, пронзенное стрелой, и подпись «Алексей + Наташа». Как мог туда влезть человек? Этот вопрос мучил меня до тех пор, пока я не вспомнил Лешку, который спал рядом со мной на нарах. Это было в самом начале плена. В камеру его втолкнул полицейский.

— Меня зовут Лешка, — представился он. — Не люблю болтунов.

На другой день у него на нарах появилось выцарапанное гвоздем имя «Наташа». Каждый вечер он вспоминал о ней. Любил он ее самой светлой любовью. А фашисты эту любовь разорвали и, видать, надолго. Когда Лешка рассказывал о своей Наташе, лицо его сияло. А какая была радость на сердце! Такое словами не передается.

Однажды кто-то из слушавших оборвал Лешкин рассказ:

— Не надоело ли тебе о ней долдонить? Она, небось, замужем давно.

Как мне было жаль в эту минуту Лешку. У него, бедного, даже слезы выступили на глазах:

— Не может быть, она не выйдет замуж ни за кого, клянусь!

После этого он только мне рассказывал о Наташе. Вскоре его увезли от нас на какой-то завод работать. А через месяц мы услышали, что он один, ни с кем не посоветовавшись, вывел из строя два токарных станка. На другой лень его арестовало гестапо и отправило неизвестно куда. Но перед смертью, видно, Лешка сидел в этой камере. И рисунок — дело его рук. Мне понятно стало, как он ухитрился туда влезть. Кровать была поставлена «на попа» и прижата к стене. На нее-то он и встал, чтобы нарисовать сердце, пронзенное стрелой, и подписать «Алексей + Наташа». Да, это была настоящая любовь. Эту любовь Алексей пронес в своем сердце до последнего вздоха. Он стоял в моих глазах — высокий, с худощавым лицом, милой улыбкой. В память о нем все семь дней я писал на стене легенду.

На стене тюремной Сердце и стрела… Горькая легенда До меня дошла. Жил на свете парень, Девушку любил. За любовь в темницу Он посажен был. Заставляли парня Позабыть любовь, И тогда он будет На свободе вновь. — Это не случится, — Он сказал врагам. — Я любовь к подруге Не оставлю вам. И на это хватит Верности и сил. Парень был настойчив, Русский парень был. Палачам-фашистам Молодца не жаль — Вытащили сердце, Крепкое, как сталь. И закрыли снова Сердце под замок. Парень свою девушку Разлюбить не мог. Как враги узнали, Что цела любовь, В камере тюремной Появились вновь. В камере холодной Темною порой Прикололи сердце На стене стрелой. По стене стекает И поныне кровь. Вот она, какая У солдат любовь.

Через год после меня в этой камере сидел пятнадцать суток один военнопленный, который потом рассказывал, что все надписи и фамилии были затерты и закрашены. А вот сердце, пронзенное стрелой, с подписью «Алексей + Наташа» цело. Не смогли надзиратели достать его своей кистью.