"Блистательный и утонченный" - читать интересную книгу автора (Сазерн Терри)

8

Когда доктор Эйхнер дошел до вестибюля палаты Восьмой сессии, он уже опаздывал больше чем на десять минут, и слушание к тому моменту началось. Он был сразу встречен дежурным в убогой униформе, который, тихонько приоткрыв дверь в палату заседаний, посмотрел на доктора странным взглядом.

Это был маленький амфитеатр, практически такой же, как и в большинстве европейских университетов, с круговыми колоннами сидений, возвышающихся ярус над ярусом и резко обрывающихся на самом верху, словно стенки деревянной миски.

Больше всего палата поражала своей структурой и пустыми рядами деревянных сидений, Жюри занимало только часть их, четыре ряда, по шесть сидений в каждом. Помимо Жюри, в зале также присутствовал судья, судебный клерк, один или два младших дежурных и небольшая группа наблюдателей, поскольку эти слушания были закрытыми сессиями. Над верхним рядом сидений, под плоским потолком, был круг из ламп, а нарисованные в концентрическом порядке фрески создавали иллюзию купола.

Когда доктор с дежурным вошли, в комнате была тишина, процесс, очевидно, достиг стадии, когда ничего уже не может быть сделано без присутствия основной стороны. Они оба прошли прямо к деревянной трибуне, расположенной в центре палаты, прямо перед высоким президиумом, за которым восседал судья Лестер.

В черной мантии, седой и тонкий, судья Лестер сильно напоминал актера Льюиса Стоуна. Единственным отличием были тяжелые очки судьи в роговой оправе.

Дежурный, сначала обратившись к судье, а затем к Жюри, которое группой восседало слева от судьи — двадцать четыре по-разному одетых мужчин и женщин, все предельно серьезные, все среднего возраста, — и объявил доктора Эйхнера, вежливо показав рукой, что тому полагается занять место на трибуне. Доктор важно кивнул судье и присяжным заседателям, а затем прошел и встал на трибуну с низкими перилами.

— Я очень сожалею, что опоздал, — сказал он. — Мне неожиданно пришлось задержаться. Я прошу у суда снисхождения. — Тут он почти незначительно склонил голову, как бы в извинении перед судом. Этот жест, сделанный с уверенностью и достоинством старого мира, незамедлительно вызвал волну шепота в Жюри.

Судья Лестер предупредительно посмотрел на Жюри и, мягко прочистив горло, обратился к доктору Эйхнеру.

— Рапорт офицеров полиции Стоктона и Фиске был выслушан судом присяжных заседателей — включая ваш первоначальный доклад об этом происшествии, а также, в конце, ваши показания перед капитаном Мейером. Все они явились в суд и, естественно, готовы ответить на любые ваши вопросы. Разумеется, ваше присутствие в ходе дачи их показаний было бы желательно, поскольку любое ваше утверждение могло бы быть выслушано и оценено более точно и было бы более уместным в ходе уже прослушанных показаний. Однако этого уже не исправить. Так что теперь я попрошу вас описать своими словами, как произошла авария. Как вы знаете, я здесь всего лишь в должности консультанта и для Жюри, и для вас как основной стороны. Далее вы будете адресовать ваши замечания Большому Жюри.

Доктор Эйхнер на мгновение пристально смотрел на судью, видимо, с надеждой отдавая себе отчет, что этот человек, с его мягкими манерами, относительно молодой, был решительно не тот судья Лестер, о котором он ошибочно подумал в самом начале, а, несомненно, другой судья Лестер. Тот, другой, малоизвестный судья несколько лет назад заработал дурную славу из-за своей строгости в делах по нарушениям правил дорожного движения, чрезмерной строгости, и это послужило причиной его импичмента.

— С вашего позволения, — сказал доктор Эйхнер уверенно и даже слегка кивнул в сторону судьи, который в свою очередь ответил ему, взмахнув рукой с вытянутыми от основания ладони пальцами, и белизна его руки мелькнула на фоне черных фалд мантии на его груди.

— Как предположил судья Лестер, — начал доктор Эйхнер, важно адресуя свою речь суду присяжных, которые тут же уютно устроились и внимали с уважительным интересом, — очень жаль, что я не присутствовал на слушании показаний офицеров Стоктона и Фиске. Что касается цитирования моего утверждения перед шефом Мейером, позвольте мне для начала сказать, что, если принимать во внимание должные акценты и правильную интонацию, сие утверждение адекватное, и нам не следует тщательно разбирать это сегодня. На самом деле, конечно, я хотел бы видеть записи этих отчетов в суде. И пока этого не произойдет, я воздержусь от комментариев по этому поводу, и это должно быть принято бесповоротно. Тем не менее, вероятно, показания офицеров Стоктона и Фиске, выслушанные здесь сегодняшним утром, аналогичны показаниям в их рапорте, который был представлен их шефу Мейеру. С этим рапортом я ознакомлен и заявляю, что — фактически — он соответствует истине, но тем не менее, боюсь, полностью ошибочный по духу. Я говорю это без всякого желания создать предвзятое мнение у этого Суда или любого другого официального лица, которое здесь присутствует, против этих офицеров. Если понимание данного случая было, в строгом смысле, неправильным и заслуживает тщательных корректив — пусть департамент, имеющий к этому отношение, примет это к сведению. Однако было бы, разумеется, неуместно, если бы мы стали сейчас обсуждать халатность этих офицеров в любом другом случае, кроме настоящего. Поскольку это может послужить правильному толкованию тех ложно истолкованных сведений, которые базируются на определенных обстоятельствах данного случая. А знакомство офицеров полиции с этими обстоятельствами было… ограничено. Теперь вы знакомы с моим утверждением, которое я сделал перед шефом Мейером. И оно, по существу, верно. Вы слышали, как судья Лестер замешкался перед тем, как произнести слово «авария». Намеренно. Я готов отстаивать… и даже настаивать на противоположном: это была не авария, а преднамеренное покушение на мою жизнь неизвестными мне людьми. Один из этих людей сейчас мертв, в городском морге, в кондиции, не поддающейся опознанию. Об известных мне участниках заговора я могу сказать: одна из них была женщина, двое других — мужчины, один из которых, предположительно, тоже мертв или же получил серьезные ранения. Мои описания каждого из них, а также замешанного в происшествии транспортного средства, естественно, к услугам заинтересованных органов.

Доктор закончил сурово, почти порицательно, но, выдержав эффектную паузу, он добавил с ободряющей улыбкой:

— Нам нужно многое сделать, чтобы продолжить, и эти люди, конечно, наверняка будут найдены.

Один из присяжных заседателей, серьезный человек, по виду бизнесмен, сидевший на нижнем ряду, почти рядом с судьей, немедленно поднял руку, как будто желая задать вопрос, повернувшись сначала к доктору, а затем к судье.

— Вопросы допускаются? — спросил доктор Эйхнер судью до того, как тот смог принять во внимание жест бизнесмена.

— Да, да, — сказал судья Лестер. — Суд теперь может задавать вопросы.

— Доктор Ричардс, — выпалил мужчина, уже наполовину встав, но его внимание тут же отвлекла женщина слева, которая сложила руки рупором и пыталась что-то сказать громким шепотом. — Я имею в виду, доктор Эйгнер, — продолжил бизнесмен и, смутившись, сдавленно хихикнул. Некоторые из судей рядом с ним прыснули со смеху, словно подтверждая его ошибку, и доктор Эйхнер тоже снисходительно улыбнулся. — Известны ли вам какие-либо причины, по которым могло произойти покушение на вашу жизнь? — вопросил бизнесмен, тягостно нахмурившись. — Я имею в виду, знаете ли вы кого-то, кто хотел бы убить вас?

Остальные присяжные снова замерли с уважительным вниманием, словно юные студенты факультета философии.

— Нет, — искренне ответил доктор, — и я не совсем это имел в виду. Фактически не подразумевалось, что покушение было сделано именно на мою жизнь — хотя, конечно, вы в любом случае не услышали бы моего мнения, пока не задали вопрос. Теперь позвольте мне заверить вас, что, насколько мне известно, у меня нет, скажем так, смертельных врагов. Криминальный аспект этого дела расследуется, конечно, но, как я полагаю, то, что это случилось со мной — этому есть только одно правдоподобное объяснение, одно несомненное: ошибочная идентификация.

Вероятно, это был просто драматически построенный порядок слов, но многие из судей заметно зашевелились после этого утверждения доктора и начали перешептываться между собой, словно в его защиту. Против этого, однако, выступила женщина, сидящая в самой середине Жюри, которая перебивала бизнесмена на его первом вопросе, и, пока доктор отвечал, сидела с наполовину поднятой рукой. Теперь, под изумленными взглядами соседей, она встала и произнесла почти обвиняющим тоном:

— Доктор, насколько быстро, по вашему мнению, вы ехали на место столкновения?

— Давайте проясним этот вопрос, — сказал доктор Эйхнер воодушевленно и добродушно. — Там было несколько мест столкновения. Хотя, по-видимому, не больше трех определенных, и все это произошло на расстоянии в шестнадцатую мили или около того. Вы спрашиваете о скорости. Я всего лишь хотел бы добавить, что, таким образом, это будет относительная экспертиза. Честно говоря, я предвидел этот вопрос, и если не как вопрос, то как интересующую вас подробность, и я уже сделал кое-какие подсчеты. Я хотел бы попросить вашего снисхождения дать мне несколько секунд на то, чтобы еще мысленно проверить эти цифры.

Гнев на лице женщины, как показалось, сменился раздражением, а вокруг нее некоторые из присяжных начали покашливать и перешептываться. Сам судья Лестер тоже слегка откашлялся, а доктор Эйхнер снова стоял, пытаясь сосредоточиться, с головой, откинутой назад, с наполовину прикрытыми глазами, постукивая кончиками пальцев по краю своей трибуны.

— Да, все правильно, — наконец произнес он. — По моим подсчетам, скорость на месте столкновения: первый раз — 95, секунда, 112, и на третьей 127. — Каждая цифра произносилась отчетливо и после значительной паузы, очевидно, чтобы облегчить работу тех, кто делал примечания, но с объявлением третьей цифры в Жюри присяжных поднялся такой гвалт, шепот и удивление, что судье Лестеру пришлось дважды стукнуть молотком, чтобы восстановить порядок в зале.

— Сто двадцать семь миль в час?! — вслед за ударом молотка эхом откликнулся молодой человек.

— Это по моей оценке, — сказал доктор, принимая это за вопрос. Женские голоса жалобно провыли хором: «Не может быть!»

— Какого типа машину вы водите, доктор? — спросил бизнесмен довольно грубым, презрительным тоном.

— «Делахайя» 235, — сказал доктор почти с гордостью, при этом скромно, но значительно улыбнувшись.

— Какую?! — снова спросили хором присутствующие, и звук змейкой завибрировал в зале. Молодой человек отчетливо воскликнул: «Мощно!»

Судья Лестер мягко произнес:

— Давайте соблюдать порядок. Две машины участвовали в аварии, как утверждается в рапорте офицеров, это были седан «Кадиллак» и «Делахайя». «Делахайя» — это французская спортивная машина.

Судья Лестер замолчал, но присяжные все еще смотрели на него внимательно, как будто ожидая от него еще каких-то слов. Несколько человек даже вытянулись навстречу судье в безмолвном ожидании, а затем, казалось, расценили его молчание как разрешение говорить — и, словно сорвавшись с цепи, начали говорить одновременно. Однако присяжные быстро успокоились и дали высказаться женщине, задавшей первый важный вопрос. Она по-прежнему стояла.

— Доктор, как случилось, что вы ехали настолько быстро на первом пункте?

Доктор Эйхнер слегка нахмурился.

— Быстро? — в его тоне сквозило некоторое смущение, которое, как казалось, было преодолено этим дружеским упреком. — Видимо, у нас разные критерии, — спокойно сказал он. — На первом месте… я полагаю, вы имеете в виду первый пункт столкновения? Скорость была, как мы подсчитали, около 95… — На этом месте его голос затих, и он передернул плечами, просто как будто ему было нечего добавить.

— И вам не кажется, что это несколько быстро, доктор? — выкрикнул бизнесмен так громко, что аудитория замерла, ожидая ответа доктора.

Он между тем без колебаний, просто с пытливым интересом несколько секунд посмотрел на мужчину, а затем ответил:

— В каком смысле? Естественно, это не имеет отношения к законодательству — поскольку никаких требований по ограничению скорости на Каньон Драйв между Уилширом и Дрексалом не существует. Я правильно говорю, не так ли, судья Лестер?

— Да, это правда, — сказал судья, наклонившись вперед, весь внимание, и продолжил после паузы: — Однако я не могу рассматривать этот вопрос как неуместный.

— И я не рассматриваю этот вопрос как неуместный, — согласился доктор Эйхнер, воодушевленно обращаясь к судье Лестеру, как будто оба они удобно расположились перед камином, одни, смакуя старый портвейн и рассуждая о метафизике. — Однако это вопрос личного характера, и я думаю, что лучшая трактовка этого вопроса — смысловая. Я должен спросить судью, что он имеет в виду под словом «быстро»? — И, повернувшись к задавшему вопрос мужчине с понимающей улыбкой, доктор продолжил: — «Быстро», вы имеете в виду, без сомнения, в противовес слову «медленно». Но я должен спросить вас: как медленно? Медленно, как стрелки часов? Или медленно, как… реактивный снаряд?

— Я не имел в виду «медленно», доктор, — сказал бизнесмен с таким видом, как будто перед ним был скорпион, — я имею в виду «быстро», и быстро для автомобиля!

— Я почти что уверен, что вы это и имеете в виду, — учтиво сказал доктор. — Так что мы не должны опасаться этого относительного значения, не правда ли? Но все же я скажу, что для автомобиля, если вы имеете в виду мой автомобиль или автомобиль такого класса: двигатель Straight-Six с объемом класса Д по критериям Международной Федерации Автоспорта. И в этом случае ответ на ваш вопрос: нет, это не быстро. Если взглянуть на прошлогодние результаты о пробегах в Ла-Манше и Биарритце. Это вас убедит. Или же взгляните на официальные отчеты с гонок по прямой трассе в Солт Лейк, которые можно взять, насколько я полагаю, в публичной библиотеке.

Когда доктор закончил, суд присяжных казался смущенным, притихшим, неподвижным. Некоторые уставились на доктора с открытым восхищением, с которым нищие дети смотрят на людей, поглощающих пирог. Остальные же с умоляющим видом посмотрели на президиум. Судья Лестер, наклонив слегка голову в сторону, со слабой улыбкой на губах, спросил любопытствующим тоном:

— Как так случилось, что вы ехали на такой скорости, доктор? На первом пункте, — добавил он слегка панибратски, и в его вопросе чувствовалось невинное легкомыслие. В Жюри раздался одинокий смешок, пронзительный, но тут же подавленный, неуместный, остальные же присяжные снова смотрели на доктора внимательно и сосредоточенно.

— Фактически, — подхватил доктор, явно пытаясь скрыть озлобленность, — как мы вычислили, мы видим, что изначальная скорость, то есть скорость на первом пункте, была 95, в то время как на других пунктах: 112 и 127 соответственно. Так что, я полагаю, мы можем с уверенностью заявить, что это было не быстро, а наоборот, относительно медленно.

Это вызвало странный смех у части суда присяжных, слепой и отчаянный смех, как будто они смеялись над возможной нелепой шуткой судьи Лестера, который и сам теперь улыбался слегка напряженно. Но все неожиданно переменилось, когда один из членов Жюри, негр, строго одетый мужчина, который все это время с непроницаемым лицом выслушивал показания, наклонился к своему соседу и отчетливо произнес:

— Да что вы говорите? Он говорит «медленно ехала»? Или он говорит: «низко летела»?

Это было явной попыткой приобщиться к ходу процесса, и половина присутствующих в суде шумно рассмеялась.

— Что? — спросил доктор Эйхнер, не расслышав фразы до конца, с ищущей улыбкой, словно хотел понять и посмеяться над шуткой тоже. И присяжные рассмеялись снова первобытным дикарским смехом.

Однако некоторые из членов Жюри не смеялись, а, как и негр, восседали с непроницаемыми лицами, как будто им было строго-настрого запрещено смеяться над тем, что действительно было смешно. Видимо, доктор Эйхнер принял эту комбинацию из улыбающихся и предельно серьезных лиц как демонстрацию интереса и лояльности и продолжил, в страхе не навлечь на себя тень.

— Так что скорость была 95. К вашему сведению, я не прочь поделиться с вами обстоятельствами, связанными с этой цифрой. — Он прервался, а затем снова начал говорить, уверенно и оживленно. — Я хорошо знаю этот участок дороги, — добавил он жестко. — Я засек время моего съезда с холма, когда оставалась одна восьмая мили, на светофоре в Дрексале, он горел ровно пять секунд. Скорость в среднем была 97,5. Далее. Затем я замедлил ход до 65 из-за указателя и потом постепенно набирал скорость вплоть до первого столкновения… которое произошло, если точно, — плюс-минус 30 футов — на полпути на спуске, скажем так: в расстояние в одну шестнадцатую мили от светофора. Незадолго до этого я набрал скорость… предположительно 105, но сбросил до 85, чтобы пропустить седан, который, как я указал ранее в своем отчете, не стал меня обгонять или же решил не делать этого. Затем, конечно, когда я сделал попытку…

— Простите, — прервал его судья Лестер с выражением неловкости на лице. — Вы говорите, что вы засекли время вашего спуска напротив светофора, доктор. Что именно вы хотите этим сказать?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — ответил доктор. — Я не помню, чтобы я говорил — против светофора, скорее — «на светофоре» или «проезжая мимо светофора».

— Но вы же фактически проехали мимо светофора? Не так ли?

— Нет, я не мог такого сказать. Вы намекаете на соревнование, которого фактически не было. Светофор был — и продолжает быть — твердой и определенной вещью. Механическим инструментом. Я использовал его, чтобы засечь время спуска, и именно таково было мое предыдущее утверждение.

Судья Лестер резко дернулся вперед, словно в приступе раздражения, и вздел вверх указательный палец, настаивая на вопросе, и тут — внезапно — суд присяжных неожиданно взорвался в беспорядочными репликами и вскриками:

— Он хотел проехать на красный, когда это случилось!

— И где, как он думает, это находится?

— Проехал на красный свет!

— Он далеко не глухонемой!

— Проехал на светофор.

— Да он сумасшедший и хитрый!

— Не такой дурак, каким хочет казаться!

Судья Лестер ударил своим молотком, чтобы навести порядок в зале, и зашуршал бумагами, лежащими перед ним на столе.

— Если я не ошибаюсь, — монотонно заговорил он, — об этом аспекте инцидента вы умолчали в вашем утверждении ранее, вы не сказали об этом ни офицерам, ни капитану Мейеру. Скажете, что я не прав?

— Я не могу согласиться с этой фразой, — раздраженно ответил доктор Эйхнер. — Умолчал? Нет, я просто попридержал эту информацию, если вам угодно. Тем не менее. Так мы никогда не придем ни к какому конструктивному решению относительно статей закона, в то время как психологически это просто правильно отразило бы суть обстоятельств, которые превратно истолковали офицеры полиции. У меня достаточно опыта в фундаментальной психологии, видите ли, и я думаю, что знаю, когда…

— Это все софистика, — громким шепотом сказал молодой человек, тот, который говорил «Мощно!». Неожиданно другой человек из Жюри, похожий на фермера, с красным раздраженным лицом, сидящий в центре, накренился вперед и отрывисто произнес:

— Все, что я хочу знать, и то, что, как я думаю, остальные присяжные хотят знать, без всего этого двусмысленного разговора, это: хотели ли вы проскочить на светофор или нет?

Доктор Эйхнер громко вздохнул. Было очевидно, что он уже начал уставать.

— Нет, — устало ответил он. — Нет, решительно нет. Вы попробуйте представить светофор чем-то, кроме полезного механизма. Может быть, вы думаете, что это живая вещь, чей интеллект и положение как-то представляют угрозу… для меня и с кем мои отношения имеют элемент соревнования? Так действительно ли это моя позиция? Или это ваша позиция? Или же на самом деле это не просто позиция, которую вы мне приписываете? В любом случае, признайтесь, что вы увидели в моем отношении к светофору этот соревновательный элемент. И соответственно, ваше утверждение гипотетически правильно, поскольку это оправдывает использование вашего слова «проскочить». Пока вы заинтересованы в этом, я действительно проскочил светофор. Даже не только в этом контексте, однако, в этом слове «пытаться», поскольку «пытаться» подразумевает риск или возможную неудачу как часть моей позиции. А это не в вашей прерогативе. Вы можете сказать, если угодно, просто что я «проскочил светофор». Выбор слов, естественно, ваше собственное дело.

— Чувак, это все софистика! — сказал молодой человек. — Забей на эту софистику!

— О да! — воскликнул другой. — Как лиса!

— В любом случае это не является статьей закона, — продолжил доктор. — Ваша позиция далеко за пределами закона.

— Это противозаконно — преднамеренно проскакивать на красный, скажу я вам! — сказала молодая женщина в хорошеньком платье.

— Нет, — ответил ей доктор с долей сочувствия, — позвольте мне заверить вас по этому поводу — это неправда. Не принимая во внимание, устраивает нас или нет данный выбор слов, одна вещь несомненна: на этом расстоянии дороги без зоны ограничений вы не можете превышать — вы видите, мы снова пришли к противоречию.

— Будет вам противоречие, если у вас шина слетит на такой скорости и вы потеряете управление и насмерть собьете маленького мальчика или девочку по дороге домой из школы! Я думаю, его нужно отправить под стражу!

— «Форнер блюз», — твердо сказал доктор, — не соскакивает. Это вопрос статистики. Более того, школьники редко пересекают случайно дороги вне зоны. Я боюсь, что вы к ним несправедливы.

— А представьте, если бы он просто гулял вдоль дороги? По дороге домой из школы? Как бы вы тогда себя чувствовали? — Женщина была близка к тому, чтобы расплакаться.

— Мадам, — мягко сказал доктор, — со всем полагающимся уважением к вашим чувствам по этому поводу я должен попросить судью Лестера напомнить вам, что это суд, действующий по нормам общего права. Однако для справки скажу вам, что ближайшая школа к Дрексалу и Каньон Драйв — это Вествудская католическая школа, которая находится в пяти милях, и это — поправьте меня, если я ошибаюсь, — школа полного пансиона.

— Это очевидно, — сказал судья Лестер, повысив свой кроткий голос, чтобы вмешаться, — что данное слушание может тянуться до бесконечности, скажем так. И может быть, созванное заново, оно будет в должном порядке. На данный момент, однако, я готов предложить суду удалиться и обсудить полученные сведения. — Судья остановился и снова разложил свои бумаги. — Я хотел бы задать последний вопрос основной стороне, — продолжил он, глядя прямо на доктора. — Доктор, вы сказали, что вы знаете этот промежуток дороги. Я делаю вывод, что это ваш обычный маршрут. Это ваш ежедневный маршрут?

— Ежедневный, — ответил доктор, — пять дней в неделю. И обычно дважды в день, в оба конца, скажем так, поскольку я часто езжу на ланч домой.

— Понимаю. Дальше. Это ваша привычка. И в вашей привычке — судя по частоте таких явлений — засекать ваш спуск на светофоре в Дрексале?

— В восточном направлении, на обратном пути — да. В западном направлении — нет. Западный маршрут, строго говоря, не спускается к Дрексалу, это почти горизонтальный подступ, с отклонением, которое начинается не более чем через 75 ярдов от светофора. До этого пункта это слепой промежуток дороги.

Судья Лестер кивнул, положив одну руку на висок. Через мгновение после этого он посмотрел на часы и обратился к присяжным заседателям:

— Если у вас нет больше вопросов, суд может удалиться. Полученные сведения не совсем ясны, но дискуссия по этому поводу может оказаться плодотворной. В любом случае мы хотели бы сейчас удалиться на ланч. Не будет ли любезен назначенный старшина присяжных провести суд через эту дверь, пожалуйста? — Судья закончил, показав жестом на маленькую дверь между своим столом и Жюри, после чего бизнесмен, сидевший слева в нижнем ряду, встал и, официально кивнув судье и доктору, резко повернулся и повел процессию через маленькую коричневую дверь.

— Доктор, — судья Лестер, повысив голос, монотонно заговорил, — вы, наверное, хотели бы тоже пойти на ланч? На втором этаже есть кафетерий: это через дверь, через которую вы входили, и вверх по лестнице направо. Пожалуйста, возвращайтесь до двух часов.

После этого двое мужчин обменялись маленькими кивками, слегка отрывистыми, каждый сошел со своей трибуны, и они пошли в разных направлениях, судья через маленькую коричневую дверь, идентичную остальным, которая была напротив, ту, в которую проходил суд, пока сам доктор выходил обратно через большую переднюю дверь, ту самую, через которую он входил.