"До поворота (Кровавый Крым)" - читать интересную книгу автора (Якимец Кирилл)ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯВесело отстукивали колеса экзотический ритм какой-то знакомойй латиноамериканской музыки, не то рио-рита, не то ча-ча-ча, прямо хоть жопой веляй! Дорожная ломбада… Слава отстукивал этот ритм головой о чуть отошедший от стены пластик — опять мчи Солнце так и не смогло вытравить темный холод из души, прожарить до остекленевшего основания, скопившегося где-то на уровне живота или чуть выше. — Борис! — сидевший напротив парень поднял голубые глаза, полные до краев блеклой мутью, дунув, вытряхнул из стакана чаинки и утвердил стакан на столе. — Закусить, извини, нет, — он разлил прозрачную жидкость в три стакана и ткнул в бок спящего у стены товарища. — Мы домой едем. Демобилизация! — Ми-ихаил! — второй, глядя на стаканы, подозрительно потряс головой. — Держи, — достав из сумки хлеб и прогнутую местами банку консервов, Слава внезапно испытал странное облегчениме, как будто внутреннее стекло зашевелилось и стало испуганно плавиться. «Напиток виноградный крепкий Курский Соловей» — волшебное заклинание, он очистит себя изнутри. — А открывалки-то и нет! Михаил достал узкий нож, но его руки тряслись, и Слава сам легко пропорол нежную крышку девственной банки: — Зустречь! — нежданно вырвалось из глубин души теплое приветствие этим странным парням. — Зустречь! — осел к стене Борис. Михаил смотрел на Славу слабо мотая головой: — Звать-то тебя как? — Славик, а книжку Виан написал, — сунув надоевшую серую голову вместе с обложкой этому парню, Слава внезапно понял, что отныне он свободен. Свободен окончательно и бесповоротно, свободен ото всего: жары и холода, смерти и жизни, дхармы и адхармы… — Ребята, какие вы замечательные! — смело разлил по новой полную огня маслянистую жидкость. — Раскололся! — толнул в бок Бориса Михаил. — Ему в Джанкое сходить! — Мгм… — Эй, дембеля! — властно застучали в дверь, вошла тетка, подсадившая сто лет назад в этот поезд Славу, — Плати давай, или выметайтесь! Мне неприятности ни к чему! — она подозрительно оглядела Славу, — Эй, Джанкой уже проехали! Слава отрицательно покрутил головой: — Нет, мне в Шамбалу надо. Проводница озадаченно остановилась, припоминая остановки: — Это после Харькова, что ли? Но тут разбойник-соловей, очистив славино нутро от могильного холода, настоятельно потребовал для себя такой же свободы, какую дал Славе. — Эй-эй-эй! — проводница ловко вытолкала его в соседний тамбур. — Здесь не гадить! Не гадить, я сказала! Высажу всех к ебенематери! Острый запах, шедший от мокрого пола, привел Славу слегка в чувство. Главное, не дать себе упасть вслед за соловьем в узкую воронку небытия к мелькающей в смазанной кашей-движением разноцветной гальке. «А у Гальки — триппер!» — Слава что есть силы держался за металлические поручни окна и своего сознания: — Я не знаю где я тут! — внезапно кончился соловей, поезд дернулся и остановился, потом снова неторопливо поплыл дальше. Или это просто плыло в голове? Сейчас его грубо вытолкнут из поезда, повесив камнем на шею, как маленькой собачке Му-му, дурацкую сумку загадочно-убиенного в зеленом целлофане. Снова придется вместе с Сашком громить дурацкий двор с индюком-Брундуляком, и цикл времени замкнется сам на себя. Нет, на этот раз он не позволит ребенку взять оружие! Но как же тогда Сашок спасется от разьяренных панков-наркоманов?! Задумавшись, Слава шагнул в тамбур и налетел на проводницу: — Как же быть? — Я тебе побуяню! — захлопнув за ним сортир, она повернула ключ, — Бригадира позову! — Не надо, он вооружен. — Совсем, что ль, с головой плохо?! Осторожно протиснувшись в дверь ближайшего купе, Слава решил спрятаться, чтобы разрушить всемогущую цепь нелепых случайностей — сверху было огромное пустое пространство, сразу над дверью, там его суровый бригадир не достанет, он уйдет в другой мир разноцветного бытия… — А ты ходил на Кандагар? — мутные глаза Бориса смотрели неетественно-трезво и сухо, холодная сталь ярости. — Нет, — честно признался Слава. — И в Средней Азии я не был, — навернулась на глаза последняя слеза отчаянья. — Вот и я не ходил… — снова плеснул в стаканы Борис, — И не был… Михаил! — протянул Славе. — Борис! — кивнул ему Михаил, поднимая свой стакан. — Вячеслав! — сделав глубокй выдох, Слава уже собирался залить новую порцию «соловья», когда сзади, резко крякнув, отьехала дверь, пропустив вперед рослого широкоплесего человека: — Кто здесь вооружен? — Ты ходил на Кандагар? — уставились на вошедшего глаза Бориса-Михаила. — Ходил, — вошедший внимательно оглядел ряд бутылок на столике и под ним. — И я ходил, — как-то грустно признался Михаил-Борис, — Ты кто? — Бригадир, — его свирепые черты слегка смягчилиись, когда Слава сунул ему свой стакан и выскользнул из купе в надежде, что свежй ветерок в коридоре очистит сознание и вернет утраченную память. Кто он, откуда и куда едет? По перрону ходили бессмысленные люди, опоздавшие на Кандагар: кто-то торопливо бежал вдоль поезда, кто-то просто толпился возле ступенек своих вагонов, покупали ябоки ведрами и так, проносили пиво и водку, жареных кур и пирожки. К горлу снова привалила невыносимая тошнота, рванулся было в тамбур, но заветная дверь оказалась накрепко закрытой, прищлось вывернуть в проходе между вагонами. Слава старался как можно меньше пачкать пол, но тут поезд дернулся в предательской судороге новой «ламбады», и Слава наступил на что-то неприятно-скользкое. Сполоснув полость рта в вонючем сортире, он вышел в коридор и испугался: люди весело, уверенно отворачвали в сторону плоские двери-щиты и пропадали в параллельных мирах купе, которые, весьма возможно, по праву считали своими. Но которое из них было его, славино? Слава смутно вспоминал кишащий людьми суетный вокзал, усталую платформу, пришибленную ногами тысяч отдыхающих почти до самой земли, Макса и Милу. Куда они делись? Осторожно, словно с ним ничего и не случилось, принялся искоса разглядывать пассажиров, пока коридор совсем не опустел, только маленький мальчик, сидя на горшке, возился с машинкой. Две веселые девицы остались курить с парнями в тамбуре. — А вы, молодой человек, куда едете? — мило улыбалась очень средних лет дама, слегка кокетливо поводя глазами, — Извините, мы тут на вас поспорили немножко… А? — Че-го? — невольно отшатнулся Слава, вспомнив неудержимую страсть Барбары, смутно угадывавшуюся и в этой слегка смущенной женщине. — Да вы не бойтесь! — она торопливо ухватила Славу за рукав, чтобы не сбежал, — Мы вот, из Питера. Я поставила, что вы — москвич. — Д-да… — Девочки! Я выиграла! — вильнув задом, тетка одарила его последним кокетливым взглядом и попытлась легко упорхнуть в купе, но зацепилась широким рукавом байкового халата о ручку двери. Халат развернулся, выпустив наружу ее громадную бойкую грудь. В купе весело засмеялись, и дверь захлопнулась. Ребенок на горшке привстал и задрал кверху, в сторону своего купе, попку, возюкая по полу машинкой. Машинка отъезжала все дальше и дальше, ребенок двигался вслед… Из предполагаемого родительского купе высунулась Мила и Слава все вспомнил! — Евгений! — грозно окликнул малыша Макс, но тот только быстрее побежал на четвереньках по проходу. — Держи его! — Мила, зажалв в руке бумажку, посмотрела в горшок, — он еще не покакал! Слава подхватил малыша — тот сразу как-то подозрительно обмяк — и понес обратно, навстречу молодой, симпатичной женщине. На столике уютно свернулась в бумажном гнезде копченая курочка, она высиживала промаслянными и блестящими окорочками вареные кругляшки картошки, пару малосольных огурцов и два натуральных яйца в треснутой скорлупе. Приятно постукивали в такт по прозрачному стеклу нырнувшие в дымящуюся буроватую жидкость аллюминиевые ложечки. Стаканы в узорных подстаканниках чуть отставали от общего ритма, внося легкий диссонанс. И это было хорошо… — Ах, да мне же только до Харькова, — щебетала юная мамаша, от ее груди трудно было оторвать взгляд. И когда отпрыск, весело хрюкая, полез под футболку и принялся страстно чмокать, каждый раз вздрагивая ножкой, Макс незаметно под усами закусил губу и достал смятую пачку примы: — Пойдем, что ли, покурим? — кивнул Славе. Отказаться хотя и хотелось, но было почему-то неловко, и преодолев осоловелое бессилие, Слава вышел следом, бросив рассеянный взгляд на верхнюю полку — зажав край подушки зубами, Мила смотрела в приоткрытую щель окна, ветер относил волосы со лба… — Слушай, — неожиданно спросил Слава, глядя прямо в серые глаза Макса, — а ты ходил на Кандагар? — Ходил, — тихо признался Макс, Слава еле расслышал, — С другой стороны… — А сейчас? — почему-то Макс вызывал в нем уважение все больше и больше, своим тихим голосом, что ли, и доверие, почти безграничное, как к отцу или брату. И когда в ответ Макс тихо рассмеялся, это не было оскорбительно. Слава только слегка смутился и протрезвел, увидев снова загадочную книжицу с печатью, даже рассматривать вблизи неудобно. — Отпуск у меня. Все наши на Канары махнули, а я решил выпендриться, — он слегка растер отбитую руку, — премию отдел получил… Шеф недельку за свой счет предоставил, а тут это… Опять отчет писать. — А какой у вас отдел? — Слава сглотнул неподвижный и колючий клок слюны. — С наркотиками боремся, — хмыкнул в бороду Макс. — На высшем мировом уровне. Цеппелина замочили, а мне теперь выговор вкатят. И эту куклу велели пристроить. Ты ее хорошо знаешь? — Ну, с самого начала… Макс снова тепло засмеялся: — Со времен сотворения? — Д-дда нн-нет, — оправдываться было вроде и не нужно, но Слава вдруг стал заикаться, как тогда, в трехлетнем возрасте, когда брата укусила сабака. Брат был сам виноват, он дергал дога за хвост, а потом, когда тот его тяпнул, еще и огрел стальным прутом и стал гонять по двору, пока не вышел хозяин, дал брату пинка и посадил собаку на цепь. Но Слава все равно ужасно испугался и его потом лечили специально под гипнозом… — М-ммне ее Л-левка ппп-подки-иннул… Макс резко хлопнул Славу по левой руке и заикание прекратилось. — Да я не о том. Ты ее домой-то вернуть сможешь? — Мафии?! — Да не ерепенься ты! Других родных у нее нет? — Тетка в Прибалтике, — припомнил неуверено Слава. — Это теперь заграница, отпадает. Что, уже Харьков? — ухватил проходившую мимо проводницу за обьемную талию Макс. — Стоянка пять минут. Поезд опаздывает, — она застучала в некоторые купе, — стоим только пять минут. Пять минут стоим… Когда Слава оглянулся, Макс уже помогал соседке тащить чемоданы и неуклюжую складную коляску. Ребенок выбрался из поезда первым и, проскочив мимо суетливой бабушки и, вероятно, отца, выхватившего у Макса чемоданы и коляску, залез под поезд. Мамаша завизжала, проводница принялась ругаться и побежала звать бригадира, застрявшего в купе у дембелей. Макс полез следом за ребенком. Толпа входивших и выходивших смешалась и придавила Славу к окну. Кто-то, передавая чемоданы через окно, нечаянно задел по голове и ему пришлось помочь пассажиру, потом мимо пронесли какие-то ящики, и поезд тронулся… Слава снова остался в проходе один и растерялся, не запомнил номера купе. Мимо прошли девушки, судя по запахам, из вагона-ресторана, потом кто-то в пижаме занял очередь в туалет, чтобы почистить зубы. Снова выходила, кокетливо жмурясь, средних лет дама в байковом халате и тренировочных штанах: — Что-то вы, молодой человек все один, да один? Никак зайцем едете? Может к нам зайдете, чайком вас угостим? Слава неловко попятился: — Э… Я… нет, я с друзьями… — Так вы с друзьями заходите… — Ну, мама, — прервал ее веселый девичий голос. Из купе высунулась красивая рука с мусорным пакетом, — Кинь туда… — женщина, скорчив устало-брезгливую гримаску, свернула к туалету. — Привет. Макс куда свалил? — по заспанному лицу проходили мятые полосы, оставленные подушкой, голос казался простуженно-хриплым, Мила рассеянно теребила в руках последнюю сигарету. — У него трава была? Ты не помнишь? — Нет. — Ну, ладно. Так покурю. Будешь? Слава отрицательно покачал головой. — А ты чего в купе не идешь? У нас теперь пусто. Парень какой-то зашел и перебрался к своим. — Губы ее слушались с трудом, и поэтому слова получались как-то невнятно, наверное, ветер надул — простыла. — Тебе куртку принести? Холодно. — Мы ее на Чуфуте потеряли. Без тебя. Там вещи только у Макса. — Затушив окурок, Мила поднялась с мусорной приступочки, — пойдем посмотрим, может у него свитер есть. Меня знобит что-то. Тускло горел квадратный ночник, оконная рама никак не хотела подниматься до верхних пределов, пришлось опускать штору, но дуло снизу. Мила завернулась в одеяло и приткнулась у двери. На столе все еще стояли два недопитых стакана с остывшим чаем, пара картофелин, огурец, а курица исчезла, оставив пустые скорлупки от яиц и недопитую бутылку с детской газировкой. Огромный зеленый рюкзак Макса был засунут на антресоль, но самого Макса все не было. — Куда он пошел? — слабо поинтересовалась Мила. — Не знаю, под поезд полез… — Зачем? — За этим, за ребенком… — За Евгением? — Да. Он убежал и полез под поезд, Макс пошел его доставать. — Вернется. Если бы их задавило, поезд бы остановили… — Давай я тебе постель постелю? — предложил Слава, оглядывая голубовато-желтые стены. Работало только два ночника и в полнакала лампа наверху. — Мы белья не брали. Посмотри, у него в рюкзаке трава должна быть. — Да далась она тебе! Трава! А кто говорил, что на нее наркомании не бывает? — Слава с трудом вытащил неуклюжий рюкзак и поставил на пол. — Сама ищи свою траву… — Нету, — она разочарованно достала нераспечатанный блок Мальборо. — Ладно, хоть покурим. Хочешь, анекдот расскажу? — Не надо. Ты знаешь, Макс хочет, чтобы я тебя вернул домой. — Ну и что? Ты будешь всегда делать то, что хочет кто-то другой? — Нет. То есть да. То есть нет. Подожди! — Ты знаешь, почему люди так быстро привыкают к сигаретам? — Нет. — Никотин расслабляет и успокаивает. — Мила протянула ему пачку, — извини, но сейчас это тебе необходимо… Неловко повертев в руке упругую трубочку, Слава рискнул закурить. — Максик, значит, нашел стрелочника, на которого можно переложить ответственность? — Мила снова весело ухмылялась, — а что он тебе еще нагнал? — Ну, что с наркотиками борется, в отпуске, — дым был нерпиятно сладким и каким-то дерущим, но действительно принес легкость, успокоение, и мысли теперь были гораздо яснее и четче. — А. Ну-ну. Значит они обо всем договорились… — С кем? — С отчимом. — Он же погиб! Мила пожала плечами. — Наверное, они еще раньше договорились. Короче, не загружайся. Они тут решили меня в интернат спихнуть. — В колонию? — Слава поперхнулся дымом и закашлялся. — Нет. Для вундеркиндов, закрытого типа со спецпрограммой. — Какого типа? — Ну, языки, математика, борьба и так далее. Психотреннинг там какой-то особо блатной, короче. — Так это, наверное, хорошо. — Да иди ты! — она фыркнула себе под нос. — Каждый должен решать свои проблемы сам. Я не хочу, чтобы они вмешивались в мою частную жизнь… — Они? — Макс… Они все. — А со мной-то что будет? — вдруг пришла в голову забавная мысль, Слава даже захихикал. — Да ничего, вырастешь юристом, они, может, тебя на должность возьмут. Ты им, вроде, понравился. — Мила тоже весело смеялась. — Так что, выбирай под кого лечь, а лечь все равно придется! — А ты меня не задира-а-ай! — разомлевшие губы сами разьезжались в сладкой улыбке. — А я тебя и не задира-а-аю! — передразнила его Мила. — Это ты сам такой глупый… Целый блок такой дури, Ну Макс дает! Бек бы сдох от зависти. А, Бек? — Мила смотрела на стоявшего в дверях Атабека, сладко втягивавшего задымленный воздух волосатыми сердцевинками ноздрей. — Где здесь двенадцатый имам? — грозно спросил Бек, укореняясь неплотными ногами из эфира в джинновской бутылке. — Не лезь в бутылку! — грозно произнесла из пробитой насквозь головы Марго. Широким жестом Мила протянула им всю пачку, но та упала на пол. В дверях больше никого не было. Но Мила подолжала разговаривать с Атабеком, свернувшимся, подобно котенку, на антресолях, гда раньше лежал рюкзак Макса. — Мила, там никого нет, — попытался пробиться сквозь туман к девочке Макс, или Слава, но зацепился за свесившийся сверху хвост Атабека. Штора поползла вверх, впуская в накуренный воздух плотные солнечные лучи. — Борис! — представился дембель с трезвыми глазами. — Глеб! — другой, который раньше был Михаилом. — Бригадир, — промямлил Кандагар. На столе лежала пустая пачка Мальборо, рассыпанная в каком-то хаотическом порядке колода карт и три одинаковых удостоверения, такие же как ему показывал Макс. Наверное, и печати есть.. — А где Мила? — распухшие губы плохо слушались в предрассветном сизом тумане. Тошнило. Бригадир сделал еще одну затяжку: — Все ребята, приехали. Москва. Не очень твердо стоя на ногах, Слава вышел в коридор. Заспанные люди собирали вещи, стояли в очереди, чтобы почистить зубы, он осторожно заглянул в какое-то купе и узнал брошенный на пол максовский рюкзак. Купе было пустым. — А где Мила? — спросил рассеянно проходившую мимо проводницу, собиравшую белье у заспанных пассажиров. — Не знаю, — она что-то пробурчала себе под нос. — Стаканчики, молодой человек, отнесите! Слава послушно подхватил скользящие ушки подстаканников и двинулся следом. — Эта черненькая что ли? — сторого зыркнула проводница, — Билеты заберешь? Сначала Слава кивнул, а потом отрицательно затряс головой. Проводница чуть смягчилась: — В Туле ночью сошла твоя, вся в слезах была. Любит тебя говорила, а жить не может. Вот довел девчонку! — в ее глазах промелькнуло нечто романтически-жалобное и тотчас погасло, — у вас две простыни, а брали три… — проводница набросилась на заспанного пассажира с лошадиным лицом, — и одеяло складывать как следует надо! Матрасы сами сворачивайте! — она снова удалилась по проходу. Взвалив на плечи жесткую раму рюкзака, Слава, чуть пошатываясь, вышел на перрон последним. Слегка моросил дождь, утро было неприывычно хмурым, даже захотелось нырнуть обратно в поезд к дембелям и ехать обратно. Но проводница уже закрыла дверь, и Слава решил спуститься в подземный переход. — Во, Славка, — ухватил его кто-то сзади, — Молодец что вещи прихватил, а то я во втором вагоне приятеля встретил… Не веря своим глазам, Слава разглядывал Макса. — А Мила сбежала опять, — вдруг почувствовал неестественную пустоту внутри себя и снаружи, — Ты знаешь? — Так и черт с ней. Тебя к нам на работу берут. — сунул в руку клочек какой-то бумажки Макс. — Зачем? — Слава удивился бессмыссленности ситуации и отдал рюкзак Максу. — Там сигареты у тебя были. Она их нашла и мы их выкурили… — Не трудно было догадаться, — Макс казался неестественно оживленным и суетливым, — Ладно, увидимся еще. Мне к жене надо, обещал сразу, как вернусь, на огород — картошку собрать… Тут как раз первая электричка, а мне еще билет брать. Ну, пока! Звони! — он мелькнул где-то в длине перехода. Автоматически передвигая замороженными ногами, Слава в конце концов вышел в просторный светлый холл, кишащий людьми, и остановился, растерянно оглядываясь. — Молодой человек, документики предьявите, пожалуйста! — снова остановил его кто-то сзади. — Чего? — Слава не очень хорошо понял что от него хотят. — Пройдемте-ка… — его уже крепко подхватили с двух сторон и куда-то повели, он попытался вырваться, но не смог. — Так, ну и… — сидя на краю голубоватого вместилища ванной, Савватий теребил полотенце, — связно ты все обьяснить-то можешь? — Не знаю. Наверное, нет. — Слава еще раз погрузился в шипящую пену, только нос оставил и глаза, смотрел на узловатые колени, покрытые буроватым налетом грязи. — Где ты пропадал все это время? — В Крыму, там город такой Бахчисарай, с фонтаном, но я его не нашел… — Город? — Нет, фонтан. — Ты знаешь, какое сегодня число? Слава наморщил лоб. — Нет. — Второе сентября, а как тебя зовут? — Славик, — внезапно его вырвало пустой слизью. — Вылезай, — брат подхватил его подмышки и рывком вытянул из теплой, еще совсем чистой воды, бережно перенес в комнату и опустил на диван. Грязь с коленок ручейками перетекала на непривычно-белоснежную простыню. На журнальном столике стояла чайная чашка, буроватая жидкость в ней оказалась крепким кофе, без молока… Нервно приглаживая коротко подстриженные волосы, Савватий снова присел рядом: — Слава, мне придется показать тебя психиатру, прежде чем ты сможешь вернуться в университет. — Хорошо, — несмотря на кофе, Слава медленно погружался в безопасную дремоту, — Слушай, а кто такой Цеппелин? А Рыбак? И другие? А? Там, на Кандагаре… Савватий со всего размаху влепил ему пощечину и сильно встряхнул, затем влил еще одну чашку кофе. — Ты… — выдержав зловещую паузу, Савватий внимательно поглядел брату в глаза, — молокосос, все дело мне испортить хочешь?! Ты и я, мы против Цеппелина ничто! Запомни! — он отшвырнул Славу на диван. — В разборку встрял, да?! — Нет, — безопасный уют дома мгновенно куда-то улетучился, оставив во рту неприятный металлический привкус. — Ты чего взьелся-то? — Зачем ты мне тогда позвонил? — Савватий глубоко выдохнул сиплый воздух из груди, — давай все сначала и по порядку. — Эта чумазая… — Мила? — Да. Так вот, она от этого своего Цеппелина сбежала, кажется на мотоцикле… — Знаю. — Ну вот, а этот ее Цеппелин — глава всей мафии. — Знаю, — неприятная усмешка перекрыла широкое, сильное лицо Савватия. — Дальше. Слава поудобнее подмял под головой подушку. — Мы с ней в Крым и махнули. — Зачем?! Я же сказал, чтобы вы ко мне двигали! На минуту задумавшись, Слава неопределенно пожал плечами: — А черт его знает! Она вся такая, шебутная какая-то. Ну, а я не смог ее оставить, знаешь, как котенка или щенка. — И все? Только поэтому?! — Ну, да. Я думал позвонить тебе, а там такая неразбериха: одно за другим, я завертелся, думал дня на два, ну на неделю, да и тебя дома не было… — А Рыбак? — Савватий подозрительно покосился и крепче сжал зубы. — Кто он? — Под Цеппелина роет, говорят, что он дурь из Афгана гонит, а так он тут способ нашел из аскорбинвой кислоты лезергиновую гнать! — Савватий слегка завистливо усмехнулся. — Прямо здесь? — Да нет, под Чернобылем, его куры охраняют. — Какие еще куры? — Да такие, цепные, которые всех собак перегрызли. Не хило мужик устроился, я у него одну такую видал — зверь! Так ты что, и с ним тоже не поладил? — Да нет, вроде все нормально… — Слава попытался припомнить некоторые подробности. — Точно? — Ну этих, с наколками, кажется грохнул… — он неуверенно посмотрел на брата. — Скольких? — Черт его знает, они сами поперли. — На тебя? — На нас. Они же наркоманы, не соображают ни фига. — Та-ак. — протянул Савватий и присвиснул, — А еще что было? — Ну, в Ялте, в замке… Или в Судаке… Слушай, там города такие смешные! — В Ялте или в Судаке? Слава задумался: — И в Ялте, и в Судаке… В Бахчисарае они меня поймали, на кладбище, в лесу… Нет, в дурке. — Кто? — Цеппелин, он меня пытал, в кресле… — Слава сам себе удивлялся, как быстро к нему вернулась память и навалилась клубочком теплого ужаса под горлом, там, где забегал суетливый кадык. — А потом Цеппелина грохнули. Савватий аж подскочил. — Как?! — Я не понял. Я в отрубе был. Савватий криво улыбнулся. — Это уже ничего… Потом что было? Помнишь? — А потом пришел черный Николас и забрал папку… Эту, — увидел он вдруг на письменном столе светло-зеленый прямоуголник, — Вот, такую же. Тяжело поднявшись на ноги, Савватий нарочито медленно убрал папку в ящик и запер его на ключ. — Ладно, спи пока. Я сам разберусь. Брат вышел, Слава остался лежать в странном оцепенении. В голове снова завертелась веселая карусель. Пришлось подняться и выйти следом за братом на кухню. Знакомо скворчал шницель на сковороде, пузырясь и отстреливаясь маленькими, колючими капельками жира. — Сав, а Сав. Обьясни мне все, а? Ничего во всем этом понять не могу. — А тебе и незачем, — Савватий выложил прожаренное мясо на тарелочки, посыпал рядышком в холмик кругляшки горошка из стеклянной банки и стал нарезать тонкими ломтиками остатки бородинского хлеба, — Пожрать надо… Гнетущую тишину прорезали только писклявые крики детей на улице и шорох машин. Свысока, где-то над головами прерывисто тикали часы. — Ты кукушку починил? — удивился Слава. — Починил. — Кукует? — Кукует. Вдруг страх понимания пронзил Славу от макушки до кончиков пальцев босых ног: — Что ты теперь будешь со мной делать? — Ничего, — брат мрачно жевал горошек, глядя куда-то в пустоту тарелки. — Савва! — Что? — Савватий поднял наконец глаза. — Ведь Рыбак — это ты! Неожиданный легкий смех брата заставил Славу вздрогнуть. — Нет, но я ему и не «рыбка», и, к сожалению, не старуха, чтоб ему передо мной прыгать. Да ты за себя не бойся, все уладим, — хитро усмехнувшись, брат поставил пустую посуду в раковину, — мы дядю Ваню попросим, он у нас бо-ольшой дока по этой части… Понял? Слава вяло кивнул. — Так скольких ты там у него примял? — Не знаю, всех, наверное… Савватий весело присвиснул: — Может, тебе в Париж сьездить, или в Венецию податься? — он на минуту задумался, — ты понимаешь, есть тут у нас один родственник… в Иерусалиме. — Савватий с сомнением покачал головой, — за еврея ты, конечно, не сойдешь… Ладно, живы будем — не помрем! — Савва, — тихо произнес Слава, — а твое-то место во всем этом какое? — Мое место с краю, — брат просто весь лучился непонятной радостью, — а где был — не знаю! И заруби себе на носу. — А папка? — холодная ярость закипела где-то внутри, готовясь смести все со своего пути, как первый паровоз. — Какая папка? — Которая на столе лежала! — Ни на столе, ни под столом, ни в столе НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ЛЕЖАЛО. Ага? — Ага. — Прорвав внутренний барьер, ярость растворилась, превратившись в такое же холодное и ясное равнодушее. — Что мне теперь делать? Завтра же в Париж? — Ну, куда торопиться? Как дядя Ваня скажет. — Он нам на самом деле дядя? — Он — брат нашей матери. — Ты помнишь, как перевернулась лодка? — Ну? — И дядя Ваня был там… — Ну и что? Чем он мог помочь, они же были почти посередине, пока доплыл… — Рисунок… — неясная, смутная догадка шевельнулась в груди, в самом сердце кольнула острой иглой. В шкафу, в самом дальнем ящике, со времен далекого-далекого детства, под слоем пыли, альбомом с марками и конструктором, где тетради и дневник за пятый класс. Ну почему они это все не выбросили? Тетрадь с сочинениями и алгеброй, красными галочками и пятерками? Слава аккуратно вытянул стопку бумаги: львы, тигры, носороги под пальмами — Африка. Вот она, рыбка, растопорщившая смешные перышки среди переплетающихся водорослей… — Савва, — смотрел Слава на пожелтевший лист. — Это нам дядя Ваня рисовал, помнишь? — Ну и что? — Это было вытатуировано на запястьях у панков-наркоманов. — Ну и что? — Нет, ты не понимаешь! — он упрямо смотрел теперь в хитро прищуренные глаза брата, — именно такая, именно эта рыбка была меткой у людей Рыбака. — Ну да, — охотно согласился Савватий, — причем не у всех, а только у избранных! — Откуда ты знаешь? — вскочил на ноги ошеломленный Слава. — Дядя Ваня вообще большой эстет и фантазер… Давай, что ли, чайку попьем. — Нет, Сав. Они всегда с отцом рыбу ловили, мама боялась, плохо плавала и вообще, я точно помню… — Славик, а я тот день вообще не помню. Мы же все грибами потравились. Забыл? Холодок ужаса сковал затылок, взьерошив волосы: — Так ты знал? — Я не знал, я грибов не ел… — А они ели? — Не помню. Как на станцию вышли, помню. — Многозначительно помолчав, Савватий взял брата за плечо и, глядя в глаза, тихо прошептал: — Они с отцом не поладили, ясно? — Что не поладили? — таким же театральным шопотом спросил Слава. — А вот этого я не знаю, — развернулся к столу Савватий, — что прошло, то ушло. А что ушло, то забыто! Понял? — Не совсем. — Что еще? — устало вздохнул Савватий. — А как же тогда мама? — Не знаю. Ну, не знаю я! — внезапно сорвавшись на визгливый крик, Савватий выскочил в прихожую. Тихонько шамкнув, хлопнула дверь. Суровая, когда-то бывшая такой родной и теплой, реальность этого панельного дома до боли в костях пронзила все тело, там внутри теперь что-то выло, пытаясь вырваться наружу под лихой присвист безумной мысли: «Бежать! Бежать от всего этого. Куда-нибудь, только бы подальше… Подальше… В Шамбалу, которая осталась под Харьковом, в мир галлюцинаций. Только бы подальше от всего этого бреда!» Хотелось закурить или плеснуть внутрь чего-нибудь муторного, того же «Курского Соловья»-разбойника, и поглубже. Сделав размереннный глубокий вдох-выдох, Слава расслабился. Вся жизнь прошла перед его глазами уже совсем по-другому, совсем… — Я убью его, — автоматически вернувшись к письменному столу, Слава попытался выдвинуть ящик. — дядя Ваня, дядя Ваня… — невольно тряслись губы, горячая слеза потекла по щеке вниз и попала на закушенную губу. Слава замер. Резко и колюче звонил телефон. Оставив стол в покое, Слава снял трубку, но из темного нутра трубки тоскливо тянул свое занудное «У» гудок. Возле ножки серванта валялась скомканная серая бумажка, создавая некий дисоннанс с привычной чистотой и упорядоченностью всей квартиры. Подобрав записку, Слава неловко скомкал в руке и хотел выбросить, но увидев какие-то цифры, развернул: «Светлана Петровна, от Олега». Ряд неразборчивых цифр — неровный почерк Макса. Нужное приятное контральто отозвалось только с третьей попытки: — Да-а? — И-извините, меня просил позвонить Макс, он оставил ваш телефон и все… Я не знаю… — растеренно залепетал Слава. — Зарайский? — томное контральто казалось близким и знакомым, словно парное молоко. — Я. — Вы зачислены в штат с первого числа этого месяца… — Простите, че-го? — не понял Слава. — Явитесь с паспортом в 214 комнату… — Простите, а это где? — Что где? — контральто обиженно вздрогнуло. — К-комната 214. — На втором этаже, на лево… — Спасибо. — Пожалуйста… — вместо теплого контральто снова завыли прерывистые гудки. Слегка опешив, Слава осторожно положил трубку на рычаг, так и остался стоять рядом. Через час телефон неожиданно снова сам зазвонил, выбив его из сонного оцепенения. — Зарайский? — теплое молоко растапливало осколочки в занемевшем от неподвижности теле, — Зарайский, почему не явились? — К-куда? — плохо еще слушаясь, язык прилипал к гортани. — В офис. — Простите, а где это? — Что это «где»? — контральто наигранно «подзакипало». — Молодой человек… — П-простите, но я не знаю адреса. — Улица Шверника дом 1, на вахте предьявите паспорт, второй этаж налево — отдел кадров, комната 214. Там вам все скажут. Еще чего вы не знаете? — Хорошо, спасибо, извините, я приду… — но трубка снова обидно гудела. Пришлось одеваться и идти на улицу. А зачем? Идти почему-то вовсе не хотелось, даже из любопытства. Навстречу из-за запыленных стеклянных дверей подьезда странного, похожего на раскрытую книгу здания, вышли три знакомых человека: «Михаил? Это Борис. Третий, кто третий?» Уже пройдя вахтеров — крутых парней в стилизованной под десантную форме, Слава вспомнил и поезд, и Михаило-бориса, и третьего — бригадира. Его привычно стало подташнивать, но у двери «214. Отдел кадров» все прошло. Подписав какие-то нелепые бумаги, Слава заполнил анкету и тест, компьютерный, он занял почти два часа. — Зарайский, — сидевшая за нелепо-массивным столом женщина средних лет строго нахмурилась, — вы, оказывается, зачислены с августа, а не с сентября. — она перекрутила заполненные бланки, — Зайдите в бухгалтерию, ваша зарплата ушла на депонент. Напишите заявление. Комната 307. На третьем этаже. Запомнили? — она еще раз строго посмотрела, как учительница, сомневающаяся в умственных способностях стоящего у доски ученика. В комнату 307 Слава зашел почему-то сразу, не постучавшись. Человек, расписывавшийся в толстой, разлинованной карандашом книге-тетради, обернулся, и Слава невольно отступил назад: — И-извин-ните… — он узнал Николаса. Но тот только дружелюбно улыбнулся, взял осчитанную пачку денег, небрежно сунул в карман и вышел, оттеснив прилипшего к стене Славу. — Зарайский? — теплое контральто принадлежало очень знакомому лицу, которое он вспомнить стеснялся и не хотел. Его внимание привлекла салатово-зеленая папка, которую женщина заперла в сейф и мило ему улыбнулась. От неожиданности Слава зажмурился — это была странная тетка в байковом халате, тоже из поезда. «Они тут все сговорились, что ли?!» — пронесся в душе вихрь плохо сдержанных эмоций. — М-мне про депонент. — Пишите, — протянула ему чистый листок женщина, — Выдадим двенадцатого или двадцать пятого. — Спасибо, — поставив подпись, он уже собирался выйти, но его неожиданно осенило, — Простите? — Да? — А где я теперь работаю? — В смысле? — Зачислили меня куда? Это штат чего? Женщина фыркнула и отхлебнула чаек: — Отряд «Дзета», молодой человек, для особых заданий. — Каких? — неприятный холодок вновь зашебуршился в груди. — Откуда я-то знаю? Это вам лучше знать. — А что… — вернулся было к столу Слава. — Да ничего, идите, — женщина наигранно испугалась, — идите, идите, молодой человек, вам позвонят. Словно замороженный, Слава вышел из дверей лифта и собрался было, миновав охрану, выйти в пока еще по-летнему теплый сентябрьский вечер, когда его окликнул один из охранников: — Молодой человек, вы сумочку оставли! — Я?! — ожидая по меньшей мере пули в затылок или нож в живот, Слава осторожно обернулся. Он чувствовал себя так, как будто сам только что заминировал здание. На столе у охранников, прижав к стене телефон, навалившись на регистрационную книгу, расплылась знакомая черная сумка с надписью «ROIAL». Слава не стал спорить и послушно подхватил ее за ремень, сразу успокоился и внутренне собрался. Нужно найти тихое, безлюдное местечко и хорошенько выпотрошить эту дурацкую сумку! Перебрав в уме многочисленные варианты, Слава увидел подъезжавший к остановке автобус и решил ехать к знакомому месту у Университета. … У тротуара плавно притормозила, словно сонная акула, черная Ауди-сотка. Двое в тренировочных костюмах выскочили из машины с обеих сторон и устремились куда-то в гущу деревьев. «Не лезь!» — сказал слава сам себе. Но ноги непроизвольно понесли его к машине. Внезапно подозрительная парочка вновь почвилась возле машины. Один, коренастый, прыгнул за руль, второй, повыше, на заднее сидение. Машина сорвалась с места и через мгновение скрылась за поворотом. Слава раздвинул кусты. Там лежал труп. Очень знакомый. «Где я его видел? Это не от Рыбака… А людей Цеппелина Нурик с братвой замочили, должно быть, всех. А вдруг это кто-то из иностранных охранников?» И тут Слава вспомнил. Именно этого человека, так похожего на его школьного друга Пашку, он пытался спасти от Бека — давным-давно. Как же на самом-то деле звали бедолагу? Слава вспомнил и это. Александр. Что ж, Александр, спи спокойно. Ты, наконец, доигрался. Черт! Черт их всех побери! И меня черт побери! Слава еле удержался, чтобы не пнуть труп. Еще раз чертыхнувшись про себя, Слава вылез из кустов, отряхнул брюки. Оглянувшись на труп Александра-Пашки, брезгливо сплюнул. Дома Слава устало прошел на кухню, расстегнул попорченную молнию и перевернул сумку. На пол с грохотом высыпались кучкой две аллюминиевые кружки, морская галька, зачем-то собранная Милой, складной ложко-нож с обломанным лезвием, какие-то нелепые тряпки, заляпанная книжечка — путеводитель по Крыму, славин паспорт, чебурашка с заплывшим глазом, статуэтка улыбчивого толстого китайца, новенькое удостоверение и мешок с заплесневелыми куриными костями, от него исходил приторно-знакомый запах смерти. — Ты чего это тут мусоришь? — остановившись в дверях кухни, Савватий внимательно осатривал «трофеи», — хорошая вещь! — поднял статуэтку и повертел в руках, — на буфет поставим! — Под кукушку? — с сомнением переспросил Слава. — Ладно, на столик, в гостинной. — согласился Савватий. — А это что? — развернул обернутую газетой трубочку. Слава уставился на небольшой натюрморт — значит, Мила тоже что-то успела спрятать от пожара в немецком хранилище. Кое-где в куче поблескивали кусочки янтаря. |
|
|