"Остров Инобыль. Роман-катастрофа" - читать интересную книгу автора (Шипилов Николай Александрович)3Видел ли кто, как взрослые играют с детьми в «тю-тю»? Ребенку показывают что-то яркое, а потом жульнически прячут, говоря при этом несмышленому: «Тю-тю!» Тот таращит глазенки с выражением обиды, машет пухлыми ручонками, выражая смятение чувств. Так было и со стариной Чугуновским, когда он просыпался и не понимал: что же происходило и где он находится? Он по-детски куксился и долго вживался в квадратуру утраченной во время сна реальности… Еще неделю назад он не думал о своих снах, не помнил их. Он считал, что ему ничего не снится. Нынче же, как пробудится, вспоминает утренние шепотки мамы, когда она по воскресеньям рассказывала отцу свой сон: — И вижу бы, что тот лысый тому чучмеку говорит: «Где мое Гаянэ?..» Представляешь? «Где, — говорит, — мое Гаянэ?» И в лице так меняется… меняется… Смотрю: а это бы Федя Куликов, и кнут на плече… К чему бы?.. Старине не до кнута. И никому не расскажешь, не маленький. Снится ему, что приезжает он в окружную прокуратуру к Антону Суверневу и входит в кабинет. Столоначальник кивком головы приглашает присесть, и человек этот, вроде бы, и Антошка, но без определенных черт лица. Тогда старина Чугуновский начинает говорить: — Звоню тебе, — говорит он, — в начале двенадцатого пополудни. А мне говорят: «Он зарыт в чеченских горах и награжден посмертно орденом Дружбы народов…» Что за шутки в серьезном государственном учреждении! Антон правит под ногтями зубочисткой, и все внимание его приковано к этому процессу, даже нижняя челюсть выдалась вперед. Потом он ложится грудью на стол, подбирает челюсть и говорит: — Не туда попамши, шнурок… Так и говорит: «попамши». И добавляет: — Ведь ты шнурок? — Э-э… — недоумевает Чугуновский. — Не экать! — Ды-ык… — Не дыкать! Говори, зачем пришел, мне пора ехать на процесс троцкистов! «С чего я взял, что это Антон?» — думает старина Чугуновский, и его слова похожи на бекасиную дробь, с которой он вышел на медведя. — Да… как же… ну?… Антон! Ты… Вы… Ваше благородие… — Бей челом! — велит столоначальник и встает из-за бюро так резко, что с плеч его валится на пол камергерский мундир с шитьем. «С чего я взял, что это Антон?» — думает старина Чугуновский. И бекасиная дробь сыплется изо рта Чугуновского: — Не воздвигни на мя бурю, батюшка! — говорит он, падая на колени и биясь лбом об пол — дум-дум-дум. Откуда эти незнакомые слова? «Не воздвигни на мя бурю…» — Родиной торгуешь, барабанная шкура! — Торгую турецкой кожей да текстилем, батюшка! Пашу, как карла земляная!.. — Ах, турецкими шкурами? — зримо успокаивается столоначальник. — Тогда заплати налоги и спи спокойно… Эй, чаю нам со стариной!.. Приговариваю тебя, старина, к расстрелу. А то повесить хотел… На кудрявой осине хотел тебя повесить… — Помилуй, батюшка, да за что? — Как за что, милостивец! За горло… — отвечает тот, кого он, старина, называет батюшкой, как священника. И как-то сразу, без суда и следствия, старину ведут на расстрел. Но он не верит, что умрет, пока горячо не ударило в сердце. «Все, блин! Вот те на!» — удивился старина и проснулся подавленным, разбитым, униженным и глубоко оскорбленным. Он сознавал, что это сон, но обида на Сувернева не отпускала еще несколько минут. До тех пор, пока в окна не постучали крупные капли дождя. Старина любил дождь и песни о дожде. Он справился с последствиями кошмара и вскоре уже тихонечко пел что-то. У него всегда был легкий характер прирожденного повесы… За обедом, перед самым отъездом Анжелики, он не удержался все же и рассказал женке о своих хождениях в инобытие. И снова нашла коса на сноп овса. — Да климакс у тебя, старина! — пояснила она с противной стороны стола противным докторским голосом. — Нормальный мужской климакс! — Прие-е-ехали! — в сердцах рявкнул Валерий Игнатьевич и швырнул в раскрытое окно серебряную ложку так, что с вишни упали сочные ягоды и от испуга взвизгнула собачонка. — Опять она, эта грязная мразь! — вспыхнул он фальшфейером и бросился к распахнутому окну. Собачка, похожая на грязную хризантему, лежала на стриженом газоне и, умно поводя головой, рассматривала серебряную ложку. С таким видом, наверное, туземцы чужедальнего аула рассматривали бы летающую тарелку на крыше старой кошары. — Ружье! — приказал он, отставив руку за спину наподобие подбитого крыла и хватая пятерней пустоту. Он намекал женке на обязанности второго номера в пулеметном расчете. Но она под номером первым имела свои расчеты. — Выпей вот таблетку и успокойся! Я купила тебе таблетки через своих знакомых дилеров… — Киллеров!.. — поправляет Чугуновский. — Их жевать или запивать? — Они сами кого хочешь съедят! — женка не упускала возможности горько пошутить от сладкой жизни. — Да я о колесах… — Запей кипяченой водой, мой дорогой… И не провожай меня, солнышко, на вокзал. Отдыхай, рыбка… Чугуновский проявил характер и не послушался — запил чудесную таблетку стаканом не воды, а водки. И уснул, уронив голову на стол из клееного клена. |
|
|