"Продажные твари" - читать интересную книгу автора (Дашкова Полина)

Глава 8

Рюкзачок у Маши был небольшой, но вместительный, вещей мало — только самое необходимое. Кроме одежды, она уложила в рюкзак большой плоский хлеб лаваш, остатки сыра, несколько огурцов и яблок. Для такой малоежки этих запасов должно хватить почти до Москвы. В пустую бутылку из-под пепси она налила кипяченой воды. Потом наберет еще на какой-нибудь станции.

Теперь ситуация уже не казалась ей ужасной и безвыходной. Она верила, что все будет хорошо. Она умылась на дорогу, почистила зубы, в последний раз сварила себе крепкий кофе. В джинсах и длинной широкой футболке навыпуск, с волосами, убранными под кепку, Маша вполне сходила за мальчика лет пятнадцати. Свою маленькую дамскую сумочку с паспортом и студенческим она спрятала в рюкзак. Еще раз пожалела о старых верных кроссовках — неизвестно, выдержат ли предстоящее путешествие китайские тряпочные тапочки.

Солнце светило ярко и весело, дул легкий ветерок. Настроение у Маши было отличное. На товарной станции, находившейся недалеко от вокзала, она прошла вдоль путей, присмотрелась к вагонам, к пульманам, теплушкам и открытым платформам, прикинула, куда лучше залезать, поспрашивала у дядек-башмачников в оранжевых жилетах, когда и куда отправляются составы. Ей указали на длиннющий поезд, стоявший на пятом пути, и объяснили, что он отправится в Орел через пятнадцать минут.

Машу удивило, что никто из дядек-башмачников даже не поинтересовался, зачем она спрашивает, будто путешествия на товарняках — обычное дело, как пятнадцать лет назад, так и сейчас. Радовало то, что все дядьки обращались к ней «сынок» и «пацан». Попалась пара вооруженных охранников, молодых солдатиков, пьяных в стельку. На Машу они не обратили никакого внимания.

Отыскав пятый путь, она медленно пошла вдоль бесконечных теплушек и пульманов. В некоторых вагонах находился груз, но и пустых оказалось много. Вдруг дверь одной из теплушек с грохотом двинулась, и появился дедок лет шестидесяти, кавказец в трикотажном спортивном костюме со всклокоченной седой бородой.

— Ты зыдэс зачэм ходышь, малчик? — спросил он с сильным акцентом.

— Я… Мне бы домой уехать, а денег нет. Украли, — честно призналась Маша.

— Куды ехат?

— Вообще-то в Москву. Ну хотя бы до Орла.

— Залаз! — кивнул кавказец.

— А куда этот поезд? — спросила она на всякий случай".

— В Арол. Чэрыз дэсат минут.

Маша решила: раз дедок сам едет в этом поезде, значит, точно знает, куда направляется состав. «Вряд ли такой старик станет приставать, — подумала она, — тем более к „малчику“. Можно считать, мне повезло».

Подтянувшись, она запрыгнула в теплушку.

Там было душно, пахло потом и табаком. От пола до потолка теплушку заполняли ящики, из которых торчали клочья стружки. Свободный кусок пола, тоже усыпанный стружкой, занимало что-то вроде стола — пустого ящика, накрытого газетой, на которой стояла располовиненная бутылка портвейна «Кавказ» и валялось несколько помидоров.

Маша осторожно присела на ящик, служивший, как ей показалось, табуреткой. Дедок сел напротив, молча разлил портвейн в две пустые жестянки из-под «спрайта», одну протянул Маше:

— Пэй!

— Спасибо, я не пью, — вежливо отказалась Маша.

— Пэй! — повторил старик громче, тут же залпом опорожнил свою банку, слил себе остатки, пусттую бутылку бросил на пол, в стружку.

Неожиданно поезд зашипел, выпуская пары, дернулся всей своей многотонной массой и медленно, неохотно тронулся. Прошло всего три минуты, а не десять.

— Можно приоткрыть дверь? — осторожно спросила Маша. — Очень душно.

Ни слова не говоря, старик подвинул громыхнувшую дверь. Сквозь широкую щель повеяло свежим воздухом. Поезд быстро набирал скорость. Товарная станция осталась позади. Запахло морем.

Откупорив новую бутылку, старик уставился на Машу красными заплывшими глазами и произнес:

— Пэй!

— Ой, посмотрите, что это там? — Маша указала рукой на каменистый дикий пляж, мелькнувший в щели. Старик повернул голову. Быстрым движением Маша вылила содержимое своей банки в стружку, а когда дедок опять уставился на нее, скорчила гримасу, вытерла губы и взяла помидор.

— Я все выпила, — сообщила она, откусывая от целого помидора, — за ваше здоровье.

Дедок одобрительно кивнул, налил еще себе и ей.

— Пэй!

Повторилось все сначала. Маша подумала, что до Орла под ее ящиком образуется портвейное озеро. Впрочем, она не собиралась ехать в теплушке с дедком до самого Орла. Она надеялась, что ее попутчик скоро отключится от такого количества дрянного портвейна и ей удастся на ближайшей остановке выпрыгнуть и быстро найти пустой вагон в этом же составе.

Остановка не заставила себя ждать. Поезд, проехав не больше получаса, тяжело охнул, зашипел и замер. Маша выглянула в щель. Прямо за рельсами начинался обрыв, под обрывом — море. «Ничего — подумала она, — пробегу по кромочке».

Старик, казалось, задремал, сидя на своем ящике. Маша надела рюкзак на плечи и осторожно скользнула в щель. Ноги тут же заскользили по мелкой острой гальке обрыва. Забыв об одном из главных законов товарняцких путешествий, Маша пролезла под вагоном и едва успела распрямиться на другой стороне пути, как поезд тронулся и начал быстро набирать скорость.

Сердце у Маши заколотилось: еще чуть-чуть, и ее бы в лепешку раздавило колесом. «Надо быть внимательней и осторожней!» — строго сказала она себе. А поезд двигался все быстрей. Глядя на проезжающие мимо вагоны, Маша решила попытаться впрыгнуть на какую-нибудь тормозную площадку. Она знала, что сразу нарушит еще один закон товарняцких путешествий: не запрыгивать на ходу. Но очень уж жаль отстать от поезда, следующего до самого Орла.

Подходящей тормозной площадки все не попадалось. Маша бежала за вагонами, а скорость все росла. И вдруг с ней поравнялась невысокая открытая платформа, на которой ехало нечто огромное, прикрытое брезентом защитного цвета.

— Давай! Давай! — на краю платформы стоял на корточках дедок-попутчик и протягивал ей руки.

Не успев удивиться, каким образом он оказался возле брезентового чудовища, как умудрился попасть туда из своей портвейновой теплушки, Маша подпрыгнула на бегу, с поднятыми вверх руками. Старик ловко подхватил ее за руки и быстро втянул на платформу.

Кепка слетела, заколка раскололась, темно-каштановые волосы упали на плечи. Несколько секунд Маша и дедок молча смотрели друг на друга и тяжело дышали. Но Маша быстро отдышалась, а дедок продолжал сопеть. Поезд немного снизил скорость, стал двигаться ровно и медленно. Старик, ни слова не говоря, с растопыренными руками пошел на Машу. Он сопел все сильней. Маша с ужасом заметила, что не такой уж он и старый. Она медленно отступила к краю платформы. Старик продолжал надвигаться. И тут Маша спокойно произнесла:

— Подождите, пожалуйста. Послушайте, давайте сначала поговорим. Давайте поговорим по-хорошему.

Слова ее заглушило шипение выпускаемых паров. Поезд утробно фыркнул и замедлил ход. Не дожидаясь, пока он остановится совсем. Маша метнулась в сторону и точным балетным прыжком соскочила на соседний пустой путь.

Приземлилась она неплохо, только слегка занесло из-за рюкзака. Она упала на четвереньки, ободрала острым гравием кожу на ладонях и почувствовала, что одна коленка под джинсами разбита в кровь.

А поезд между тем раздумал останавливаться. Он лишь слегка притормозил, будто давая Маше возможность спрыгнуть, и поехал дальше, вновь набирая скорость. Но не в сторону Орла, как думала Маша, а совсем в противоположную — к реке Чандры, по которой проходила граница между Россией и маленьким кавказским государством.

Раздался оглушительный гудок. Маша едва успела опомниться, встать с четверенек и отпрыгнуть. Мимо промчался поезд, обдавая ее горячим ветром и гарью. Он состоял из одних наглухо заколоченных пульманов. Как только путь освободился, на Машу наскочила огромная кавказская овчарка и с остервенелым рычанием стала заваливать ее на землю. Уже ничего не соображая. Маша только старалась закрыть разодранными ладонями лицо и горло.

Однако собака не собиралась ее грызть — лишь повалила на землю и стала обнюхивать, потом даже лизнула. Тут раздался грубый мужской голос:

— Сильва! Ко мне! — чья-то рука оттащила овчарку за ошейник.

Маша осторожно отняла ладони от лица и попыталась встать. Тот же голос скомандовал:

— Лежать! Руки за голову!

Маша не возражала. Ее грубо ощупали, обыскали, потом заорали:

— Встать! Руки за голову! Повернись! Медленно! Маша выполнила все команды, а когда повернулась, увидела перед собой двух молодых кавказцев в какой-то странной полувоенной форме. Один держал овчарку за ошейник, другой — автомат наперевес, дулом в Машу.

«Странно, почему они не заглянули в рюкзак, ничего не спрашивают и не требуют предъявить документы», — успела подумать Маша перед следующей командой.

— Вперед! Пошла! Шаг в сторону — стреляю!

Днем из больницы доктор направился на своей «Тойоте» к Студенческой улице, оставил машину на углу и пешком дошел до калитки дома номер восемь.

Сквозь яблоневые ветки он увидел в глубине двора очень полную женщину в цветастом сарафане, развешивающую белье на веревке.

— Здравствуйте! — позвал ее доктор. — Скажите, пожалуйста, у вас живет Маша из Москвы?

Женщина закрепила прищепкой угол мокрой простыни и подошла к калитке. Войти во двор она не предложила.

— Жила у меня Маша из Москвы, — надменно сообщила она, — уехала сегодня. Деньги назад затребовала и отчалила со своим рюкзачишкой. Артистка-авантюристка! А вам она зачем?

Маленькие быстрые глазки окинули доктора с ног до головы жадным подозрительным взглядом.

— То есть она вам заплатила вперед, стало быть, уезжать не собиралась, а потом неожиданно уехала? — проигнорировав вопрос хозяйки, уточнил доктор.

— А вы кто ей будете? — хозяйка, в свою очередь, не желала отвечать доктору.

Секунду подумав, Вадим тихо и внятно произнес:

— А я ей буду любовник! — Развернулся и быстро пошел по улице к машине.

Садясь за руль, он подумал, что хозяйка, наверное, еще полчаса проторчит у калитки, хлопая своими быстрыми глазками и забыв про мокрое белье.

«Однако не судьба, — грустно сказал он себе. — Машенька уехала. Ее нет и не будет никогда. Не надо больше думать о ней. Все к лучшему. Я не могу ручаться за свой завтрашний день, так по какому праву я привез бы ее к себе?»

Затренькал сотовый телефон. Выруливая на проспект, доктор услышал в трубке голос фельдшера из горного госпиталя:

— Сейчас можешь приехать?

— Я же был вчера вечером? Что случилось за ночь? «Кассета, — сказал он себе, — опять кассета. Капитан Головня — это только начало».

— У него кровь в моче, — сообщил фельдшер. «Это что-то новенькое», — усмехнулся Вадим про себя, а вслух произнес:

— Хорошо. Сейчас приеду, — и захлопнул крышку телефона.

«Вот так. Знай свое место, бандитский эскулап!» Он развернул машину и направился к синевшим вдали горам.

«В доме, где все происходило, меня не было, — рассуждал доктор, переезжая границу у реки Чандры, — я близко не подходил к дому. Госпиталь на другом конце села. Я даже не знал, кто к ним приехал и зачем. Между тем кассету мог взять кто угодно. Мало ли кому это нужно? Из того, что я возил Ивану, то есть Андрею, еду, ничего не следует. Ровным счетом ничего. Может, у Ахмеджанова и правда что-то не то с мочеточником? Ладно, посмотрим. Еще день-другой я выиграю, а потом, если повезет, бандитской мочой будут заниматься тюремные врачи Лубянки или Бутырки».

Чеченец сидел на камне перед дверью госпиталя и пил гранатовый сок из литровой банки. После операции он пил его в огромных количествах — восстанавливал кровь. Вышедший навстречу фельдшер нес в руках точно такую же литровую банку. В ней находилась жидкость, по цвету похожая на гранатовый сок. Не глядя на Вадима, фельдшер быстро произнес:

— Он мне не верит. Говорит, это кровь. Говорит, не правильно ты его лечишь.

— Ну, не правильно, так и не буду, — весело ответил доктор, — я свое дело давно сделал. Пусть теперь собирает консилиум, выписывает себе врачей из Кремлевки, — он обращался только к фельдшеру, будто Ахмеджанова вовсе не существовало.

— Ты не обижайся, доктор, — подал голос чеченец — я таким цветом никогда раньше не мочился. Вот и решил тебе показать.

— Конечно, чтобы мочиться гранатовым соком, надо его не меньше трех литров выхлебывать в день. Все, Аслан. Сок отменяется. А то придется тебе сюда психотерапевта вызывать, от мнительности лечить.

Вместе с фельдшером Вадим зашел в госпиталь, осмотрел двух недавно прооперированных боевиков, дал фельдшеру несколько новых указаний. Пол в госпитале был грязным. Сегодня его не мыли. Вадим заметил это сразу и, выходя, небрежно бросил фельдшеру:

— Что ж грязь здесь такую развели? Ты бы позвал кого-нибудь, чтобы пол помыли. Все-таки госпиталь, а не казарма.

— Позову, помоют, — кивнул фельдшер и быстро взглянул Вадиму в глаза.

«Он ждал, что я спрошу про Ивана, а я не спросил. Значит, они что-то сделали с ним ночью. Возможно, они пытались его допросить. Господи, как можно допросить немого, слабоумного человека? Но он ведь сказал мне два слова, отдавая кассету: „Андрюха жив!“ Он мог говорить, но не хотел. Он вспомнил свое имя — но больше ни слова не произнес, сразу ушел, скрылся в темноте… Они могли просто пристрелить его сгоряча».

Вадим не знал, что и как произошло на самом деле, но чувствовал: Андрюхи уже нет. Больше всего хотелось сейчас запереться в своем одиноком доме встать под горячий душ, а потом поспать хоть немного. Он вдруг обнаружил, как страшно устал за эти дни.

Когда доктор ушел, Ахмеджанов подозвал фельдшера и тихо спросил:

— Ну что?

— Нет, — покачал головой фельдшер, — он не спрашивал про Ивана. Он только заметил, что пол грязный, и сказал: надо помыть.

Под дулом автомата Машу провели в какой-то каменный сарай с выбитыми окнами. Сарай находился между железной дорогой и шоссе. Рядом стоял крытый военный грузовик. Несколько вооруженных кавказцев курили, сидя на корточках или развалившись на траве.

Внутри стоял голый канцелярский стол, несколько табуреток. За столом сидел бородатый кавказец в черной джинсовой рубашке. Не сказав ни слова, он кивнул тем двум, которые ввели Машу. Один из них сдернул рюкзак с ее плеч, основательно порылся в нем, вытряхнул все из сумочки, лежавшей сверху, паспорт и студенческий билет протянул бородатому. Тот стал молча листать документы, потом поднял на Машу тяжелые красноватые глаза:

— Ты что здесь делаешь?

— У меня украли деньги. Я хотела добраться до дома на товарняках, — стала объяснять Маша как можно спокойней.

— В Москве живешь? Маша кивнула.

— Почему не могла позвонить, чтобы тебе прислали деньги?

— Мне прислали. Но здесь, на почте, переводы не выплачивают.

— Почему ехала в другую сторону?

— Как в другую сторону? — опешила Маша. — Мне сказали, поезд до Орла…

— Кто сказал?

— Люди на товарной станции, башмачники, которые рельсы проверяют. Потом мужчина в вагоне. Он вино вез, целый вагон портвейна.

— Сядь! — рявкнул бородатый. — И сиди тихо!

Маша опустилась на одну из табуреток. В руках бородатого появился радиотелефон, он стал куда-то названивать и что-то быстро говорить на своем языке. Говорил довольно долго, набрал еще несколько номеров, спрашивал о чем-то, кивал, хмурился, слушая ответы невидимых собеседников.

У Маши складывалось странное ощущение, будто все это происходит не с ней, будто она просто наблюдает со стороны, как какая-то бедная-несчастная девочка попала в ужасную историю.

Входили и выходили кавказцы, одетые в странную полувоенную форму, у некоторых были платки на головах, завязанные узлом назад и надвинутые низко на лоб, как у опереточных разбойников. Бородатые, грязные, темнолицые, с автоматами за плечами, они что-то бурно обсуждали, спорили, курили, смеялись, сплевывали сквозь зубы прямо на пол. То и дело хлопала дверь.

На Машу напало тупое оцепенение. Она уже устала сидеть, ноги затекли, саднили исцарапанные ладони и разбитая коленка. А разбойники жили своей разбойничьей жизнью и на бедную-несчастную девочку казалось, не обращали никакого внимания. Она попыталась тихонько встать, даже сделала шаг к двери но тут же раздался окрик: «Сидеть!» — и она послушно села на место.

Почему-то больше всего ей хотелось сейчас умыться. Она чувствовала, какое у нее грязное, чумазое лицо, и от этого становилось неловко даже перед разбойниками.

Проходя по селу к машине, Вадим краем уха услышал разговор двух боевиков-чеченцев:

— Ахмед звонил с поста только что. Сказал, девчонку задержали, русскую. На товарняке ехала. Молодая, девятнадцать лет.

— И чего?

— Не знают, выясняют пока.

— А сама что говорит?

— Говорит, деньги у нее украли, она хотела до Москвы на товарняках доехать. Только ехала почему-то в другую сторону.

Чеченцы загоготали. Вадим не стал дожидаться конца разговора. Сердце почему-то забилось очень быстро. «Тахикардия», — машинально отметил он про себя, уже подбегая к машине.

Кто такой Ахмед, звонивший с поста, доктор знал очень хорошо. Преуспевающий бизнесмен из Австрии Ахмед Саидов, услыхав о войне на своей далекой родине, бросил семью, бизнес и отправился воевать.

За полтора года доктор встречал уже второго такого героя-патриота.

Чеченцы разбросаны по всему миру. Деньги в войну вкладывали многие, но находились и такие, которые сами бросались спасать землю своих предков. Они воевали особенно самозабвенно и жестоко, будто старались кровью врагов смыть с себя вину перед покинутой когда-то родиной.

Ахмеда Саидова доктору пришлось недавно оперировать, удалять мелкие снарядные осколки из бедра. Теплилась слабая надежда договориться с ним мирно.

Какой-то маленький кривоногий кавказец в войлочной мусульманской шапке надолго остановился у стола и, темпераментно жестикулируя, что-то объяснял бородатому. Маша не понимала ни слова, но вдруг заметила, как кривоногий несколько раз кивнул в ее сторону.

— У Хасана есть русский раб, у Сайда есть, — рассуждал между тем кривоногий, загибая пальцы, — они себе купили, а я купить не могу. Новых давно не привозят, старые передохли. Пусть хоть эта поработает.

— Много она не наработает, — возражал бородатый, — смотри, она тощая, слабая.

— Почему слабая? Тощие сильными бывают, — не унимался кривоногий. — Тощая! Я же ее не в жены беру!

Все, кто находился в сарае, загоготали. Даже бородатый скривил губы в усмешке.

— Ладно, только на пару дней моим джигитам оставишь, пока она свежая, — сказал он, махнув рукой — Да, вам оставишь! А потом она и работать не сможет, подохнет сразу.

— А ты думаешь, мы тебе ее прямо сейчас и отдадим? — бородатый хитро прищурился. — Тебе надо и джигитам тоже надо.

— Мне необходим работник, а вам…

— Ладно, не переживай. Все равно она бы у тебя больше месяца не протянула. Ты ж ее хорошо кормить не станешь, я тебя знаю. Хочешь — забирай через два дня. Не хочешь — мы ее потом сразу пристрелим.

Кривоногий подошел к Маше и гаркнул по-русски:

— Встань!

Маша продолжала сидеть, низко опустив голову.

— Встань, я сказал! — Он выбил из-под нее табуретку, но она не упала, успела вскочить на ноги.

Кривоногий деловито оглядел ее, пощупал мышцы предплечья.

— Открой рот!

Маша окаменела. Она не могла шевельнуться. Не долго думая, кривоногий ткнул ее кулаком в солнечное сплетение. Наверное, удар получился несильным, но для Маши он был первым в жизни. Она поперхнулась, непроизвольно приоткрыла рот. Кривоногий тут же грязным пальцем оттянул ей щеку, посмотрел коренные зубы.

— Молодая, здоровая, — заключил он, — если вы над ней сильно стараться не станете, сможет месяца два проработать. А то отдал бы ты мне ее сразу, Ахмед?

— Что торгуешься? — повысил голос бородатый. — Берешь бесплатно, скажи спасибо. А не хочешь — пристрелим.

— Все бы тебе стрелять, — проворчал кривоногий, — зачем пропадать добру?

«Они меня продают, а этот кривоногий покупает — думала Маша, — он покупает меня как рабочую силу: мускулы щупает, в зубы заглядывает. Наверное, ему даже бесплатно меня предлагают, а он думает: брать или нет? Родители начнут меня искать только через десять дней. Куда именно я уехала, знают всего два человека, Саня и его мама. Даже если родители приедут сюда, каким-то чудом найдут хозяйку, у которой я снимала комнату, на этом след оборвется. Милиция объявит официальный розыск. „Помогите найти человека!“ — такой листочек с моей фотографией и описанием примет повесят у районного отделения в Москве и здесь, в городе. Ну и что? Сколько сейчас людей пропадает? Конечно, есть и частные детективы, но у родителей вряд ли хватит на это денег, даже если они влезут в долги. Надо как-то выкарабкиваться самой. Ничего, я справлюсь. Я найду возможность убежать от этого кривоногого».

Происходящее все еще казалось нереальным, напоминало что-то из детской литературы, из «Хижины дяди Тома». В подсознании срабатывала защитная реакция: если сильно задуматься, можно запросто свихнуться. Но чтобы выжить и выбраться отсюда, надо оставаться в здравом рассудке. Ощущение, что все это не с ней, не наяву, пока не проходило.

— Учтите, меня начнут искать! — Она немного удивилась: собственный голос показался ей чужим.

Впервые за все это время бородатый, которого звали Ахмед, взглянул на нее в упор, долгим тяжелым взглядом. От этого взгляда Машу передернуло, будто ей плеснули в лицо ледяной воды. Она опомнилась и поняла, что сейчас произойдет. Никакой здравый рассудок не поможет. Ничего не поможет.

«Надо сделать так, чтобы они сразу, сейчас же застрелили меня», — успела подумать она.

Бородатый, продолжая глядеть на нее в упор, встал, обошел стол и сказал, приблизившись к ней вплотную:

— Искать начнут, говоришь? Никто никогда тебя не найдет! — Он резко дернул ворот майки, разорвал ее сверху донизу.

Маша не успела даже закричать, ей сразу зажали рот, поймали руки и быстро связали их за головой. Бородатый уже опрокидывал ее на пол, раздирал «молнию» на джинсах, одновременно кто-то приклеивал кусок скотча ко рту, а кто-то крепко держал за ноги.

«Лучше бы я попала под поезд. Господи, сделай так, чтобы я умерла прямо сейчас, сию минуту. Господи!..»

Маша не слышала, как завизжали тормоза у сарая, не видела, как распахнулась дверь.

Вадим успел моментальным движением сорвать с плеча одного из боевиков автомат. Боевик стоял у двери, он зазевался, наблюдая забавную сцену и с нетерпением ожидая своей очереди.

Щелкнув затвором, Вадим наставил дуло на пыхтящего, расстегивающего собственную ширинку Ахмеда, и закричал:

— Отпусти ее! Быстро!

Ахмед удивленно оглянулся, узнал доктора и сказал вполне мирно:

— Уйди, доктор, не лезь. Не твое это дело.

Нависла напряженная, гулкая тишина. И вдруг в этой тишине за спиной Вадима негромко щелкнул затвор автомата. Ахмед заметил, как кривоногий Рафик вздернул свой ствол.

Рафик находился недавно в отряде. Дом его располагался здесь, в горах, в крошечном селе у самых вершин. Именно туда он и собирался везти эту случайную русскую девку, доставшуюся ему задаром. Он уже решил, что поселит ее в погребе, ноги закует длинной нетяжелой цепью. Соседи, Хасан и Сайд, заковывали своих русских рабов. Сайд имел даже двух рабов, старого и молодого. Молодого пришлось убить, он бросился на хозяина с камнем. Если эту девку тоже придется убить, то по крайней мере не так жалко. Она ему даром досталась. А Сайд за своего молодого раба дорого отдал, даже не говорит сколько, но все знают — дорого.

Рафик готов был выстрелить в этого седого незнакомого русского, который посмел остановить самого Ахмеда, наведя на него автомат. Но без приказа не решался. А Ахмед почему-то медлил, возился со своей ширинкой. Хоть бы глазом моргнул, что ли?

«Молния» у Ахмеда заела, ни туда ни сюда. Возбуждение еще не прошло, он тяжело дышал. Он видел, как кривоногий Рафик замер в ожидании приказа. Рафик единственный из семи боевиков, находившихся в сарае, не знал, кто такой этот доктор. На секунду мелькнула мысль: а не воспользоваться ли этим незнанием? Ведь и приказа никакого не надо, только глазом моргни — и прошьет доктора насквозь очередь из Рафикова ствола. По-хорошему полагалось бы так и сделать и продолжить с девкой все как задумали. Но ведь Аслан не станет слушать, кто именно стрелял и почему. Он скажет, что Ахмед убил доктора из-за девки. Это может стоить головы. Доктор еще долечивает Аслана после ранения. Два полевых командира лежат сейчас в госпитале. Один фельдшер не справится. Пока найдешь нового хирурга, пока его привезешь, проверишь… Столько хлопот из-за какой-то девки! Да и сможет ли другой доктор делать свое дело так, как этот? Ведь и самому Ахмеду он недавно так ловко вытащил осколки из бедра. Ахмед уже не хромает даже. А кто-то сделал бы кое-как, хромал бы Ахмед потом всю оставшуюся жизнь. Нет, тут нечего думать. Пока этот доктор лечит Ахмеджанова, стрелять в него нельзя.

— Ну куда ты лезешь, доктор? — медленно произнес Ахмед, справившись наконец с ширинкой. Возбуждение прошло, он стал дышать спокойно. — Зачем весь этот базар? Влетел, заорал, стволом в меня тычешь. Остынь. И ты, Рафик, опусти свой ствол, — повернулся он к кривоногому, — хочет доктор девочку, пусть берет. Зачем ссориться из-за такой ерунды?

Вадим уже поднимал Машу с пола, осторожно отклеивал скотч с ее рта. Автомат мешал, но он не выпускал его, просто зажал под мышкой. Узел веревки на Машиных запястьях никак не поддавался. Наконец Вадим развязал его зубами.

— Чего ж она на товарняке ехала? — спросил Ахмед, усаживаясь назад, за стол.

Доктор молчал. Оглядевшись, он заметил рядом вывороченный рюкзачок, вытянул из него какой-то свитер, надел на Машу поверх разодранной майки.

— Послушай, Ахмед, — подал голос кривоногий — ты же обещал. Нехорошо, нечестно так.

— Да, доктор, — как бы спохватился Ахмед, — тебе еще надо с Рафиком договориться. Действительно нехорошо получилось. Ему руки рабочие нужны. Я же не знал, что это твоя девочка, обещал Рафику. Ты уж не обижай джигита.

Вадим вытащил из заднего кармана брюк бумажник.

— Сколько? — спросил он, ни на кого не глядя. Кривоногий Рафик задумался на секунду, потом произнес по-русски:

— Пятьсот.

Вадим молча отсчитал пять стодолларовых купюр и сунул их кривоногому в лицо. Тот проворно выхватил деньги и заулыбался:

— Вот это дело, это разговор.

На столе перед Ахмедом так и валялись Машины документы. Вадим взял их, сунул в нагрудный карман рубашки, подошел к Маше, обнял ее за плечи и спросил шепотом:

— Ты можешь сама идти? Маша слабо кивнула в ответ. Когда они подходили к машине, их догнал один из боевиков:

— Эй, доктор, автомат-то мой верни!

Вадим отдал ему автомат, усадил Машу в машину, потом вернулся в сарай, сгреб валявшиеся на полу вещи, кое-как запихнул в рюкзак.

Наконец «Тойота» двинулась в сторону города. Маша только сейчас почувствовала, что ее бьет крупная дрожь и зубы стучат как в лихорадке.