"Продажные твари" - читать интересную книгу автора (Дашкова Полина)

Глава 20

— Мы разве не домой? — спросила Маша, заметив, что они едут в противоположную сторону.

— Нет, мы за кроссовками и вообще за всякими Одежками для тебя.

— Но кроссовки можно было купить на рынке, в вещевых рядах.

— Покупать китайские подделки на рынке — только деньги выбрасывать. В такой дряни ты больше ходить не будешь. Порядочная барышня должна иметь пару приличных платьев, и шорты твои никуда не годятся.

— Между прочим, приодеть Машу Кузьмину значительно сложней, чем покойную Юлю Воронину. Почему-то на мой тощий размер шьют либо попугаечно-молодежный хлам, либо проституточные тряпки типа того лилового платья, которое мы сожгли. Мне и так хорошо, не надо никаких одежек!

— Я очень рад, что тебе и так хорошо, — улыбнулся доктор, — но пара приличных платьев тебе не помешает.

— Вадим, я не ломаюсь, я серьезно — давай не будем ничего покупать. Я ведь не содержанка твоя!

— Фу, Машенька, откуда слова такие — содержанка? Ну, хочется мне тебя приодеть. Я десять лет, кроме цветов и духов, никому ничего не покупал.

— А кому ты покупал цветы и духи? — прищурилась Маша.

— Всяким разным дамочкам. Уже не помню.

— И не помни! Всяких разных дамочек забудь!

— Давно забыл.

— А что я скажу маме, когда она увидит у меня новую одежду?

— Ты лучше подумай, что ты скажешь маме, когда она увидит меня. Как ты меня представила своей преподавательнице? «Мой друг»? Сказала бы еще — «товарищ».

— Ну а как мне прикажешь тебя представлять? — смутилась Маша. — Как прикажешь, так и буду.

— Ну а как ты думаешь? Кто я тебе?

— Ты мне — все! — тихо сказала Маша. — Ты мне — любимый, единственный, но я ж не могу так тебя представлять. «Познакомьтесь, это — мой любимый, единственный Вадим!»

— Можно проще: это мой жених.

— Но ты же мне еще не предлагал руку и сердце.

— Дорогая Мария Львовна! — Вадим кашлянул и произнес торжественно:

— Я предлагаю вам руку и сердце. Я вас очень люблю и хочу, чтобы вы стали моей женой. Вы согласны?

— Дорогой Вадим Николаевич! Я вас тоже очень люблю и согласна стать вашей женой. Между прочим, после этого положено поцеловаться.

— Врежемся, — покачал головой Вадим.

— Еще положено шампанским чокаться, — вспомнила Маша, — но я терпеть не могу шампанское. Газированный одеколон. И вообще ты за рулем. Ой, Вадим, а как же продукты в багажнике! Все испортится на такой жаре. Ты ведь кучу денег на рынке потратил.

— Ну, ты зануда, девочка моя!

— Просто я не могу привыкнуть к таким финансовым ритмам. Ты на рынке потратил столько, сколько моя мама за месяц работы получает.

— Ты же в кафе сидела. Откуда ты знаешь, сколько я потратил?

— Я знаю цены и видела сумки.

— Ты у меня экономная?

— Я? — Маша задумалась. — Честно говоря, пока не знаю — нечего было экономить. Вот, например, нужны мне новые джинсы или сапоги, можно бы и сэкономить, но не на чем… На еду, конечно, хватает, но еле-еле. Вещей мы почти не покупаем, мама сама все шьет и вяжет. Она умудряется соорудить нечто из ничего. На новогодний вечер у нас в училище она за одну ночь сшила мне такое платье — никто не верил, что оно сшито моей мамой на зингеровской машинке. Она нашла на антресолях кусок вишневого бархата, еще моей покойной бабушки, и получилось словно от Кардена. Туфли тоже были бабушкины. А мама потом всем говорила, что той ночью, перед Новым годом, слетала в Париж и купила туфли и платье за две тысячи долларов.

«Тойота» подъехала к международному гостиничному комплексу. Маша и Вадим вошли в небольшой, совершенно безлюдный бутик. Кукольно-хорошенькая продавщица одарила их ослепительной улыбкой. От обилия вещей Маша растерялась, у нее даже в глазах зарябило. Одно дело — маскарад, выбор образа соблазнительной корреспондентки, другое, совсем другое дело — одежда для себя.

— Ну что, Машенька, начинай, — Вадим снял с вешалки несколько платьев.

— Может, все-таки ограничимся кроссовками? — неуверенно возразила Маша, заметив цену на ярлыке одного из платьев.

— Спортивная одежда в другом магазине. Давай уж облегчим немного жизнь твоей маме, чтобы она спала ночами, а не сидела за зингеровской машинкой.

— Ладно, но выбирай ты сам. Я кое-что понимаю в театральном костюме, но представления не имею, что надо носить, так сказать, в реальной жизни.

Вадим заставил Машу перемерить семь платьев, выбрал два — повседневное из тонкого льняного трикотажа и нарядное, строгое, из светло-бежевого шелка. Именно эти два платья идеально на ней сидели, будто специально для Маши сшиты. В обувном отделе он подобрал к повседневному платью легкие замшевые босоножки, а к нарядному — строгие туфли-лодочки. Он стоял перед ней на коленях, сам надевал ей туфли и босоножки, прикасаясь к ее ногам так нежно, как если бы это были какие-то бесценные произведения искусства.

«Господи, — думала Маша, глядя на его седую макушку, — я таю от него, как мороженое на ярком солнце, растекаюсь сладкой лужицей и ничего не соображаю. Даже страшно… Хотя чего теперь-то бояться? Мы передадим кассету Константинову, все расскажем ему и полетим в Москву. Ведь столько уже всего произошло! Хватит, надо отдохнуть».

— Машенька, встань, пожалуйста, пройдись, — попросил Вадим, — удобно тебе? Не жмет? Не трет?

— Да, мне очень удобно. Давай на этом остановимся, ладно?

— А кроссовки?

В примерочной спортивного магазина Маша переоделась в новые светло-серые шорты-бермуды, новую бледно-розовую футболку и сменила драные китайские тапочки на новые замшевые босоножки.

— Упаковать? — спросила продавщица, глядя на жалкую кучку стареньких тряпочек, которую Вадим вынес из примерочной.

— Выкинуть! — распорядился он. — И тапки тоже!

Продавщица понимающе кивнула.

Напоследок он выбрал для Маши самые дорогие кроссовки. Продавщица упаковала их в коробку, завернув в шелковистую папиросную бумагу, словно экзотические фрукты.

В маленьком открытом баре они чокнулись свежевыжатым апельсиновым соком.

— Я нас с тобой поздравляю, Машенька, — сказал Вадим, — но по-настоящему мы поздравим друг друга в Москве, когда все останется позади.

— А все и так позади, — пожала плечами Маша, — все плохое кончилось. Знаешь, я поняла — когда мы вместе, нам везет. Порознь значительно хуже.

Как только они сели в машину, затренькал сотовый телефон. Доктор щелкнул крышкой:

— Алло!

В трубке стояло мрачное молчание.

— Молчат? — тревожно спросила Маша.

— Сейчас перезвонят, — успокоил Вадим ее и себя.

Но никто не перезванивал.

— Господи, какая я дура, — выдохнула Маша, — ничего еще не кончилось, они вполне могли засечь нашу встречу на рынке.

— Машенька, пожалуйста, не называй себя дурой. Мне не нравится это слово. Они, конечно, могли засечь нашу встречу на рынке, но только теоретически. Во-первых, они не следят постоянно. Нет у них такого количества людей. Во-вторых, когда они не спускали с нас глаз, мы это чувствовали, помнишь?

— Еще бы не помнить!

— Ну вот. А сейчас такого ощущения не возникло.

— Что ты скажешь, если сейчас они позвонят и вызовут тебя?

— Скажу — заболел. Температура высокая… В общем, придумаю чего-нибудь. Машенька, перестань, пожалуйста, паниковать. Ну, помолчали в телефоне, мало ли, может, не туда попали. Было бы куда хуже, если бы меня сейчас действительно вызвали.

По дороге к дачному поселку Вадим то и дело приглядывался к следовавшим за ними машинам. Но машины в зеркале заднего видения постоянно менялись. Никакого «хвоста» не видно.

«Мы нервничаем перед финалом», — подумал он, сворачивая на узкую улочку дачного поселка. Оставалось проехать еще несколько десятков метров. Улочка шла небольшой дугой. Показались ворота дома. И тут Вадим дал задний ход: из кустарника напротив ворот виднелся зеленый бок военного «газика», того самого, который всегда заезжал за ним.

Дело не в телефонном молчании — оно в конце концов могло оказаться случайностью. Дело в том, что «газик», обычно ждавший у ворот, на этот раз почему-то спрятался в кустах, съехав с дороги прямо на траву. Его вполне можно было и не заметить, если бы ветер не клонил кусты. Но главное, тот же ветер чуть качнул створки ворот, и Вадим понял, что запертые утром перед отъездом на рынок ворота его дома теперь открыты.

Развернуть машину на узкой улице довольно сложно, пришлось проехать до шоссе медленным задним ходом. Двигатель при этом работал совсем тихо, под ветром шумели деревья, рядом шумело море. Оставалась надежда, что из «газика» и из дома их не услышали.

— Паспорт у тебя с собой? — спросил Вадим, выруливая на шоссе.

— Да, в сумке, — кивнула Маша, — и те сто долларов, которые ты мне тогда дал, лежат в паспорте.

— Очень хорошо. Тогда нам хватит на билеты. У меня мало наличных, только кредитка, а банкомета в аэропорту нет.

Они ехали по почти пустому шоссе. «Тойота» обогнала лишь пару рейсовых автобусов. Доктор рассчитал, что до поста ГАИ можно проехать на предельной скорости, на этом они выиграют около получаса.

— Пристегнись, — сказал он Маше и нажал на газ.

Будка ГАИ оказалась пустой, Вадим заметил это издалека и скорости не убавил. «Возможно, даже лучше, если нас остановит гаишник. Это тоже шанс. Они какая-никакая, но милиция. Можно попросить их связаться со штабом округа… Впрочем, ни с кем они не свяжутся. Главное — выиграть время», — думал он, пока «Тойота» неслась к городу со скоростью сто двадцать километров.

При въезде в город скорость пришлось сбавить — вокруг появилось много машин, пешеходы перебегали дорогу где попало.

Притормозив у ворот санатория «Солнечный берег», Вадим выскочил из машины. В проходной за стойкой регистрации сидел старик вахтер в фуражке и читал газету. Как только доктор вбежал в проходную, у него за спиной возник опомнившийся охранник.

— Я на секунду. Мне только передать. Я не буду входить, — успокоил его доктор и тут же обратился к вахтеру:

— У меня к вам огромная просьба.

— Я вас слушаю, — важно произнес старик, поднимая глаза от газеты.

Тут же на стойку перед ним легла пятидесятитысячная купюра.

— Пожалуйста, передайте Константинову Глебу Евгеньевичу, третий корпус, номер четыреста тридцать семь, что его очень ждут в поселке Гагуа. Скажите, чтобы он обязательно захватил кассету «Жестокий романс», которая находится дома у доктора. Вы запомнили? Поймите, это очень срочно!

— Да вы сами пройдите, если такая срочность, — быстрым движением старик спрятал купюру и кивнул на металлическую вертушку.

— Нет, спасибо. Я очень спешу. Вы не забудете? Это очень важно.

— Вы уж напишите на бумажке, — старик положил перед ним тетрадный листок и обгрызенную шариковую ручку.

— Да, хорошо, — Вадим взял ручку, но она противно скребла по бумаге — паста кончилась.

И тут он услышал, как сигналит его «Тойота». Звук казался таким пронзительным, что даже вахтер вздрогнул.

— Я прямо сейчас позвоню дежурной по этажу, — прокричал он вслед убегающему солидному седому гражданину, который так спешил и волновался, что пятидесяти тысяч не пожалел.

Подбегая к машине, Вадим увидел, что, кроме Маши, там сидят еще двое — один на водительском сиденье, другой сзади. Два бугая, русский и кавказец. Все как положено: бритые затылки, боксерские майки, обнажающие накачанные пудовые плечи в татуировках. Сидевший сзади прижимал дуло маленького автомата с навинченным глушителем к Машиному затылку.

Вокруг проходило много народу, лениво покуривали вооруженные охранники у ворот санатория, торговали орехами и семечками бабушки, прогуливались отдыхающие. Но всех этих людей сейчас будто и не существовало вовсе. Они испарялись на глазах, исчезали в мутной розоватой пелене, словно призраки. Вадим видел только дуло с глушителем у каштанового затылка, жирный, как сарделька, палец на курке. Зрение так странно сфокусировалось, что он видел даже грязный ноготь на этом жирном пальце, хотя находился достаточно далеко от машины.

— Давай в машину, быстро и тихо! — услышал он шепот у самого уха и почувствовал твердый металлический холодок дула у спины между лопатками.

«Одного дула у Машиного затылка вполне достаточно, чтобы я никуда от них не делся, — подумал он, — мне достаточно, но не им».

Он шагнул к своей «Тойоте».

— Не в эту, в другую! — шепнули ему и слегка подтолкнули к зеленой «Ниве», в которой сидели два точно таких же бугая, один на водительском месте, другой сзади. Третий, державший пистолет, сел вслед за доктором. Обе машины тронулись. Доктору надели милицейские наручники.

«Они могли бы сразу нас прикончить, — думал Вадим, зажатый на заднем сиденье „Нивы“ между двумя амбалами, — они могли бы прилепить взрывчатку к моей машине, могли просто пристрелить нас. Но они везут нас в горы, значит, хотят еще проверить, допросить напоследок. Конечно, в случайность моей встречи с Константиновым чеченец не поверит. Но ведь мы действительно встретились совершенно случайно, мне даже врать не придется: Маша увидела в кафе на рынке свою преподавательницу балета. Никакого полковника рядом с ней не было. Он подошел позже. Но откуда мне знать, кто именно подошел? Какой Константинов? Просто мужчина с мальчиком, МЫ только поздоровались, даже не познакомились. И тут же разошлись. Тот, кто засек нашу встречу, наверняка видел, что мы тут же разошлись. А разговора он слышать не мог — на рынке шумно. Те несколько слов, которыми мы с полковником перекинулись, не расслышать даже в двух шагах. Так, теперь — санаторий. Я заехал в „Солнечный берег“, чтобы забрать журнал „Хирургия“, который обещала оставить для меня на вахте тамошний терапевт Зинаида Сергеевна. Даже если представить, что они попытаются проверить… У Зинаиды Сергеевны действительно валяется мой журнал, я давал ей его несколько месяцев назад. Но вряд ли они вообще полезут это проверять. А кассету они у меня дома найти не могут. Для этого им пришлось бы пересмотреть всю мою видеотеку. Нас с Машенькой, разумеется, допросят по отдельности. Она догадается сказать „не знаю“ и про полковника, и про санаторий. Главное, тянуть время. Если вахтер все передаст Константинову, есть шанс, что спецназ поспеет вовремя. Впрочем, пристрелить нас — дело одной минуты».

А Маша, сидя в «Тойоте» в наручниках, вспоминала почему-то сказку Андерсена «Снежная королева». Мальчик Кай прицепил свои санки к красивым белым саням, а когда понял, что красивые сани несут его в никуда, попытался прочитать про себя «Отче наш…», но в голове стучала лишь таблица умножения.

Таблица умножения стучала в голове, как часы, тикала, как механизм взрывного устройства. «Господи, помоги нам! Отче наш…» — стала повторять Маша шепотом, пытаясь заглушить тупое тиканье в голове.

— Что ты там шепчешь, сучка? — легонько пнул ее в бок локтем один из амбалов.

— Молится она, мать ее… — хмыкнул другой. Машины выехали из города и свернули на старое заброшенное шоссе.

«И что ему так приспичило? — думал старик вахтер, держа телефонную трубку и слушая долгие редкие гудки. — Полтинника не пожалел, видно, много их у него, полтинников-то. И где это Раиска гуляет?»

Дежурной четвертого этажа на месте не оказалось. Подождав еще немного, вахтер положил трубку.

«Надо бы записать, забуду ведь. Нехорошо получится. Услуга невелика, и гражданин такой солидный, лицо вроде знакомое. Как он сказал? Константинова ждут в поселке Гагуа… Е-мое! Это ж в горах, на той территории! У меня ж там шурин жил. Ну, дела!»

Вахтер покачал лысой головой в фуражке с зеленым околышем, поцокал языком и вспомнил, что в его ручке паста кончилась.

— Я извиняюсь, — обратился он к двум пухлым дамочкам в ярких платьях, проходившим мимо стойки с курортными пропусками, — у вас ручки не найдется?

Дамочки стали шарить в сумках. Наконец одна нашла. «№ 437, Константинову. Вас ждут в поселке Гагуа. Захватить кассету „Жестокий романс“, которая дома у доктора», — написал вахтер на клочке бумаги круглым крупным почерком. Подумав немного, он поставил внизу число, месяц и время.

— Спасибо, — вернул он ручку дамочке, — а вы, извиняюсь, в каком корпусе живете?

Одна из дамочек жила в третьем корпусе на пятом этаже.

— А записочку не передадите?

— Любовную? — игриво поинтересовалась дамочка.

— Деловую! — обиженно пояснил вахтер. — Просто под дверь номера подсуньте на четвертом этаже, номер 437, — и он крупно написал номер на сложенном вчетверо листке и еще приписал «Константинову».

«Забудет! — подумал он, отдавая записку дамочке, и глядя, как она легкомысленно кидает листок в сумку. — Обязательно забудет!»

Дамочки проследовали на санаторную территорию, бурно обсуждая внешние данные и личную жизнь эстрадной звезды, приехавшей на гастроли в курортный город. Сегодня утром дамы приобрели по билету на концерт этой звезды, который состоится через час на открытой эстраде в парке отдыха, неподалеку от санатория. Конечно, лучше бы пойти на ночной концерт, начинавшийся в половине двенадцатого, а не на семичасовой, проходивший засветло, без красивой и впечатляющей иллюминации. Но билеты на ночной концерт в два раза дороже, он уже называется не концерт, а шоу. К тому же дамы опасались возвращаться в санаторий глубокой ночью, а кавалеров они себе приобрести еще не успели. Они приехали всего два дня назад и друг с другом познакомились только вчера в столовой.

Разойдясь по своим корпусам, они договорились встретиться через полчаса у проходной. Та, у которой в сумке лежала записка, сосредоточенно размышляла, какое платье лучше надеть на концерт — бледно-зеленое «сафари» с золотыми пуговками стройнило и скрадывало полноту, но для концерта казалось слишком строгим. А синее в горошек с оборками, хоть и достаточно нарядное, не скрадывало полноты.

Размышляя над этой сложной дилеммой, дама поднялась к себе на пятый этаж, сначала отправилась в душ, потом долго приводила себя в порядок. Надев красный в белую полоску крепдешиновый костюм, а не «сафари» и не «горошек», пройдя в последний раз пуховкой с пудрой по лицу, она взглянула на часы и охнула: прошло тридцать пять минут.

«Ждет Людмила-то, неудобно!» — подумала она о своей приятельнице и, выскочив из номера, побежала к лифту.

Вахтер не обратил внимания на двух дамочек, чинно проплывших мимо и окативших его сладким запахом духов. Они были одеты и причесаны совсем иначе, к тому же в этот час отдыхающие шли толпой, кто с ужина, кто на ужин, кто на вечерние развлечения в город. Так что про записку он не спросил.

Дамочки вышли из проходной и перешли на другую сторону.

— Людмила, я орешков куплю, — сказала та, у которой так и лежала в сумке записка.

— А семечек нет у вас? — поинтересовалась Людмила у сухонькой старушки, насыпавшей для ее подруги колотый фундук в газетный кулечек.

— Семечек нет. А орешки у меня хорошие, — ответила старушка.

Из сумки дамы в полосатом красном костюме выпала какая-то бумажка. Дама этого даже не заметила, отдала старушке деньги, взяла кулек с фундуком и удалилась вместе с подругой Людмилой на концерт заезжей звезды.

А старушка между тем подобрала сложенный вчетверо листок бумаги и собралась уже окликнуть удалявшихся дамочек, но, прочитав своими молодыми зоркими глазами надпись на листке, окликать никого не стала, а тихо присвистнула: «Это ж надо!»

«Ореховая бабушка» Тамара Ефимовна сидела сегодня целый день напротив ворот санатория. Ничего интересного за целый день не произошло. Подъезжали и отъезжали разные машины, входили и выходили люди. Она автоматически отметила, что красивый молодой, но совершенно седой человек, выскочивший из черной «Тойоты» и забежавший в проходную часа полтора назад, очень спешил. Именно этой непривычной для курортного города спешкой да еще, пожалуй, ранней сединой и привлек он на секунду внимание «ореховой бабушки». Но только на секунду. Она не видела, как седой человек вышел из проходной, не видела, как в его отсутствие сели в черную «Тойоту» два амбала. Ее отвлекли покупатели, большое шумное семейство с тремя детьми. Мальчишка лет двух ревел басом на всю улицу и колотил ногами по ступеньке прогулочной коляски. Тамара Ефимовна умела легко успокоить любого плачущего малыша. У нее имелся какой-то свой секрет: достаточно произнести несколько смешных и ласковых слов, удивить, переключить внимание — и ребенок успокаивался. Некоторые семьи, отдыхавшие с детьми, даже специально подходили к «ореховой бабушке», если ребенок начинал заливаться.

Именно те несколько минут, в течение которых в «Тойоту» сели два амбала, доктор выскочил из проходной и под дулом пистолета был втиснут в «Ниву», Тамара Ефимовна успокаивала басовитого малыша. А когда он успокоился, заулыбался и семейство с кулечками орехов удалилось, и «Тойота», и «Нива» уже исчезли. Тамара Ефимовна не придала значения отчаянному сигналу, слышному сквозь рев малыша. На то и машины, чтобы сигналить. Номера «Тойоты» она не знала, доктора Ревенко никогда в глаза не видела, никаких указаний на этот счет не получала. А Маша Кузьмина из машины не выходила, только смутный тонкошеий силуэт с хвостиком на затылке виднелся за передним стеклом.

Немного поколебавшись, «ореховая бабушка» решила записку, адресованную полковнику и странным образом выпавшую из сумки рассеянной покупательницы, все-таки прочитать: записка не была запечатана, просто сложена вчетверо. Надо оценить степень ее срочности.

Прочитав странные слова о поселке Гагуа и «Жестоком романсе», написанные явно стариковским почерком, Тамара Ефимовна почуяла своим партизанским нутром, что произошло нечто, требующее немедленной связи с полковником. Под текстом стояли число, месяц и время. Записку писали сегодня, полтора часа назад. Тут же в ее памяти зарябили события полуторачасовой давности. Вдруг вспомнилась черная «Тойота», седой красавец, влетевший в проходную, силуэт девочки за стеклом машины, отчаянный сигнал… Да, это произошло примерно полтора час назад, когда она успокаивала ревущего малыша. А потом «Тойоты» уже не было, вместе с ней пропала и зеленая «Нива», простоявшая перед этим у ворот санатория довольно долго.

Ни о чем больше не размышляя, Тамара Ефимовна подхватила свою корзинку, сложила стульчик, перешла дорогу и, поздоровавшись с охранниками, заглянула в проходную.

— Бабуль, туда нельзя, — лениво заметил один из охранников.

— Ты прости, сынок, я на два слова, к Андреичу. Сегодня ведь Андреич дежурит?

— Ладно, — махнул рукой охранник, — только корзину свою здесь оставь.

— Спасибо, сыночек, ты орешков возьми себе, вы оба угощайтесь. — Она опустила корзину у высоких ботинок охранников и нырнула в проходную.

— Ты чего, Ефимовна? — удивленно взглянул нее вахтер.

Смена кончалась через пятнадцать минут, он засыпал, сидя в своем ободранном кресле. Фуражка с зеленым околышем съехала на затылок, очки — на кончик носа.

— Здорово, Андреич. Тут вот записочка для отдыхающего. Кто-то выронил, я подумала, надо занести. Вдруг важное что-нибудь.

Андреич уставился на сложенный вчетверо листок, не сразу узнал собственную записку, отданную дамочке из третьего корпуса, а когда узнал, даже покраснел от неловкости. Все-таки полтинник взял, а пустяковую просьбу не выполнил.

— Вот люди, — вздохнул он и покачал головой, — гражданин один забегал, очень спешил, просил передать. А я дамочке отдыхающей перепоручил, из того же корпуса, а она, пустая голова, позабыла. Прямо не знаю, что делать. Мне-то с поста уйти нельзя.

Он еще раз набрал номер дежурной четвертого этажа, но там опять никто не отвечал.

— Слушай, Андреич, раз ты не можешь уйти, давай я сбегаю, передам. На отдыхающих-то нет надежды, а получилось нехорошо. Раз уж попала мне в руки эта записка, так я и передам.

Андреича немного удивила такая несовременная отзывчивость. Ефимовне-то полтинника никто за это не давал, а она примчалась. «Это нынешним на все наплевать, а в нашем поколении еще остались люди», — подумал он и даже покраснел немного. Записка так и жгла руки, очень нехорошо вышло.

— Спасибо тебе, Ефимовна, проходи быстренько. Третий корпус сразу направо. Как на четвертый этаж поднимешься, подсунь под дверь.

Тамара Ефимовна не стала ждать лифта, поднялась пешком на четвертый этаж, быстро, без всякой одышки, и постучала в дверь, но не 437-го номера, в котором жили Белозерская с Арсюшей, а в соседнюю, под номером 435.

— Войдите, открыто! — услышала она знакомый голос.