"Братская ГЭС" - читать интересную книгу автора (Евтушенко Евгений)

ЯРМАРКА В СИМБИРСКЕ

Ярмарка! В Симбирске ярмарка! Почище Гамбурга! Держи карман! Шарманки шамкают, а шали шаркают, и глотки гаркают: «К нам, к нам!» В руках приказчиков под сказки-присказки воздушны соболи, парча тяжка, а глаз у пристава косится пристально и на «селедочке»[1] — перчаточка. Но та перчаточка в момент с улыбочкой взлетает рыбочкой под козырек, когда в пролеточке с какой-то цыпочкой, икая, катит икорный бог. И богу нравится, как расступаются платки, треухи и картузы, и, намалеваны икрою паюсной, под носом дамочки блестят усы. А зазывалы рокочут басом. Торгуют юфтью, шевром, атласом, прокисшим квасом, пречистым Спасом, протухшим мясом и Салиасом.[2] И, продав свою картошку да хвативши первача, баба ходит под гармошку, еле ноги волоча И поет она, предерзостная, все захмелевбя, шаль за кончики придерживая, будто молодая: «Я была у Оки, ела я-бо-ло-ки, с виду золоченые — в слезыньках моченые. Я почапала на Каму. Я в котле сварила кашу. Каша с Камою горька. Кама — слезная река. Я поехала на Яик, села с миленьким на ялик. По верхам да по низам — все мы плыли по слезам. Я пошла на тихий Дон. Я купила себе дом. Чем для бабы не уют? А сквозь крышу слезы льют…» Баба крутит головой, все в глазах качается. Хочет быть молодой, а не получается. И гармошка то зальется, то вопьется, как репей… Пей, Россия, ежли пьется, только душу не пропей!.. Ярмарка! В Симбирке ярмарка! Гуляй, кому гуляется! А баба пьяная в грязи валяется. В тумане плавая, царь похваляется… А баба пьяная в грязи валяется. Корпя над планами, министры маются… А баба пьяная в грязи валяется. Кому-то памятник подготовляется… А баба пьяная в грязи валяется. И мещаночки, ресницы приспустив, мимо, мимо: «Просто ужас! Просто стыд!» И лабазник стороною, мимо, а из бороды: «Вот лежит… А кто виною? Все студенты да жиды…» И философ-горемыка ниже шляпу на лоб и, страдая гордо, — мимо: «Грязь — твоя судьба, народ!» Значит, жизнь такая подлая — лежи и в грязь встывай?! Но кто-то бабу под локоть и тихо ей: «Вставай…» Ярмарка! В Симбирске ярмарка! Качели в сини, и визг, и свист, и, как гусыни, купчихи яростно: «Мальчишка с бабою… Гимназист!» Он ее бережно ведет за локоть, он и не думает, что на виду. «Храни Христос тебя, яснолобый, а я уж как-нибудь сама дойду…» И он уходит, идет вдоль барок над вешней Волгой, и, вслед грустя, его тихонечко крестит баба, как бы крестила свое дитя. Он долго бродит… Вокруг все пасмурней… Охранка — белкою в колесе. Но как ей вынюхать, кто опаснейший, когда опасны в России все! Охранка, бедная, послушай, милая: всегда опасней, пожалуй, тот, кто остановится, кто просто мимо чужой растоптанности не пройдет. А Волга мечется, хрипя, постанывая. Березки светятся над ней во мгле, как свечки робкие, землей поставленные, за настрадавшихся на земле. Ярмарка! В России ярмарка! Торгуют совестью, стыдом, людьми, суют стекляшки, как будто яхонты, и зазывают на все лады. Тебя, Россия, вконец растрачивали и околпачивали в кабаках, но те, кто врали и одурачивали, еще останутся в дураках! Тебя, Россия, вконец опутывали, но не для рабства ты родилась. Россию Разина, Россию Пушкина, Россию Герцена не втопчут в грязь! Нет, ты, Россия, не баба пьяная! Тебе великая дана судьба, и если даже ты стонешь, падая, то поднимаешь сама себя! Ярмарка! В России ярмарка! В России рай, а слез — по край, но будет мальчик — он снова явится — и скажет праведное: «Вставай…»

Братская ГЭС обращается к пирамиде:

Пирамида, снова и снова утверждаю с пеной у рта: революций первооснова есть не злоба, а доброта. Если слезы сквозь крыши льются, строй лишь внешне несокрушим, и заваривается революция, и заваливается режим. Вот я вижу: летят воззвания, уголь — мастеру-гаду в рот, и во мне — не воды взвывания, а неистовых стачек рев. И Россия идет к избавленью, кровью тысяч землю багря, сквозь централы, расстрел на Лене, сквозь Девятое января. И в боях девятьсот пятого, и в маевках, флагами машущих, — всюду брезжит светло, незапятнанно яснолобость симбирского мальчика. Кто-то ночью, петляя, смывается, кто-то прячет шрифты под полой, и, как лава, из глоток в семнадцатом сокрушающее: «Долой!» Но вновь, оттирая правду назад, неправда к власти протискивается. И вот, пирамида, взгляни: Петроград. Временное правительство.
* * * Под вихрь витийственных словечек, о славе грезя мировой, скакнул в премьеры человечек с вертлявой полой головой. Он восклицал о прошлом горько. Он лясы лисанькой точил, а потихоньку-полегоньку все то же прошлое тащил. «Народ! Народ!» — кричал под марши, но лучше уж бесстыдный гнет, чем угнетать народ, как раньше, крича: «Да здравствует народ!» Следили Зимнего колонны ловчилу в шулерском дыму с крапленной мастерски колодой министров, надобных ему. Он передергивал шикарно, но пальцы чувствовали крах. Так шла игра. Менялись карты, но оставался тот же крап. А в Зимнем все еще банкеты. Бокалы узкие звенят, и дарят девочки букеты, как это дамы им велят. И в залах звон, как будто бал там, и подхорунжий с алым бантом при николаевских усах стоит у двери на часах. И вот, подняв бокал с шампанским, встает премьер с лицом шаманским, с просветом в хилых волосах. Здесь революцией клянутся, за революцию здесь пьют, а сами ссорятся, клюются и все на свете продают. У них интриги и раздоры, хоть о единстве и галдят, и Ярославли и Ростовы на них презрительно глядят. Их презирают и солдаты, и те, кто сеют и куют, и человеки, что салаты им, изгибаясь, подают. С усмешкой сумрачной и странной, сосредоточен, хитроват, на их машины под охраной глядит рабочий Петроград. Он видит, видит их бессилье. Еще немного — и пора… Игра в правительство России — всегда опасная игра. * * * Глядит пирамида, как тяжко, огромно, сопя, разворачивается «Аврора», как прут на Зимний орущие тысячи… Глядит пирамида все так же скептически: «Я вижу: мерцают в струенье дождя штыки — с холодной непримиримостью, но справедливость, к власти придя, становится несправедливостью. Людей существо — оно таково… Кто-то из древних молвил: чтобы понять человека, его надо представить мертвым. Тут возразить нельзя ничего. Согласна, но лишь отчасти. Чтобы понять человека, его надо представить у власти». Но Братская ГЭС в свечении брызг грохочет потоком вспененным: «А ты в историю снова всмотрись. Тебе я отвечу Лениным!»