"Черный клинок" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Э.)

Токио – Вашингтон

– Кое в чем вы были правы и, думаю, правы и насчет всего остального, – сказал Сума.

Он смотрел на Достопочтенную Мать, сидящую на камне в саду позади храма Запретных грез. Она всегда напоминала ему дикого зверя: красивого и опасного, потому что невозможно предусмотреть его следующий шаг. Теперь казалось, что она придает жизнь самому камню, оживляет его, будто являясь некой мезоморфной формой, меняющей свой облик с той же легкостью, с какой человек меняет одежду.

Сума смотрел на нее и не знал, слушает она его или нет. Он покашлял немного.

– Например, когда я впервые встретила его, «макура на хирума» была у него в зачаточном состоянии. Вообще-то если бы вы не предупредили меня, что от него всего можно ожидать, то я поклялся бы, что даром ясновидения он не обладает. Я не ощущал никакой ауры, исходящей от него, ничего совсем не ощущал, а, как вам хорошо известно, определять силу ауры я прекрасно умею.

На лицо Достопочтенной Матери пал солнечный луч, пробившийся сквозь туман, небоскребы и дымку огромного индустриального города. Кожа на ее лице была совершенно чистой, без морщинок и пятнышек, словно у маленькой девочки. Густые, длинные, блестящие и без единой сединки волосы, зачесанные назад от высокого крутого лба, ниспадали до самой поясницы. Они были похожи на некое таинственное оружие неизвестного предназначения.

– Ты имеешь в виду, что он совсем чист?

– Как грифельная доска без единого иероглифа. Очень походит.

– Ну тогда он один из тех двоих, про которых Минако рассказывала мне в прошлом месяце, когда вернулась с задания из Камбоджи.

– Достопочтенная Мать, – вежливо возразил Сума, – Минако вернулась из Камбоджи свыше двадцати лет назад.

– Двадцать лет как двадцать минут, – задумчиво произнесла Достопочтенная Мать. – Какая для меня тут разница?

Она открыла глаза, и Сума окаменел. Ему показалось, что он смотрит на солнце. От ее ауры исходил ослепительный блеск, способный выжечь глаза, может, и не в буквальном смысле, но если бы она решила их выжечь кому-нибудь, то выжгла бы непременно – в этом Сума ив капельки не сомневался. Она легко читала мысли собеседника и свободно могла помучить его или, наоборот, ублажить. В этом-то и заключалась, по мнению Сумы, ее самая великая сила: она была великолепным психологом.

– Достопочтенная Мать, хотя я и сделал все, чтобы расшевелить у Мэтисона, как вы наказывали, «макура на хирума», я тем не менее не могу с уверенностью сказать, каков будет результат. Хотя его аура теперь и находится в активном состоянии, я все еще не могу разобраться в ней. Поскольку в нее нельзя проникнуть, то невозможно и определить ее мощь.

– В таком случае весьма вероятно, что пробуждение ауры у этого человека предопределено самой судьбой, чего мы не смогли предусмотреть.

– Вполне возможно.

– Более чем возможно, Сума-сан, – уточнила Достопочтенная Мать. – Хотя ты и съездил в Нью-Йорк, будущее для меня все равно осталось зажатым в кулаке в скрытым от глаз.

Сума терпеливо ждал, пока Достопочтенная Мать не кончит говорить.

– К тому же еще весьма возможно, что его сила может одолеть мою.

– Да, это так. Достопочтенная Мать.

– Или даже одолеть силу Минако, чья «макура на хирума» с некоторых пор стала посильнее моей.

– Да, и одолеть Минако, – согласился Сума.

– Мне это говорит мое видение. Он единственный такой человек. – Она слегка отклонилась в тень. – Я это вижу очень четко. Сума-сан: он заявился сюда по мою душу. Мы должны быть начеку.

– Но как, Достопочтенная Мать? Ведь мы не сможем почувствовать его приближение. Он уничтожит нас.

– Нет, ты ошибаешься. – Она высунула кончик своего странного красного языка. – Для нас как раз настала самая подходящая пора.

Стиви Пауэрс любила останавливаться в Вашингтоне в отеле «Уиллард» не только потому, что он находился в деловой части города и был расположен неподалеку от Белого дома, что давало ощущение близкой причастности к высшей власти, но и потому, что его залы и коридоры напоминали ей роскошное убранство железнодорожных вагонов люкс, в которых она так любила ездить.

Если Аманда любила все, от чего можно было набраться ума, то Стиви предпочитала вращаться в обществе. Когда она узнала, что выйти замуж за богача еще не значит, что перед ней распахнутся двери в высшее общество, она страшно расстроилась. Это открытие стало для нее сокрушительным ударом. Члены семьи Мортона Донахью, может, и были состоятельными людьми, но они занимали не ту ступеньку социальной лестницы Филадельфии, какую нужно, и поэтому двери высшего общества оставались закрытыми для них, а следовательно, и для Стиви. Она оказалась напрочь отрезанной от общественной великосветской жизни и даже не представляла, что же такое можно предпринять, чтобы изменить положение. Если уж говорить по правде, то Стиви и психотерапией-то занялась только лишь потому, что, излечивая других людей без роду и племени, она тем самым лечила себя.

С Торнбергом она познакомилась через Аманду, а та знала его по Колумбийскому университету, где он прочел цикл лекций на юридическом факультете по приглашению попечительского совета за солидный денежный вклад в университетский фонд.

Нетрудно было догадаться, что привлекло ее в Торнберге: он легко мог очаровать и охмурить любого, да еще к тому же имел доступ в сверкающий мир власти, а против этого устоять она не могла. Торнберг оказал неоценимую услугу ее семье, создав Мортону солидную репутацию в Вашингтоне. Для Мортона это означало, что в последние два года он, по сути дела, безвылазно жил в Вашингтоне, но Стиви надеялась на еще большее.

Она научилась здраво и с выгодой для себя использовать истинный расклад вещей, а он оказался таким, что она больше не любила своего мужа. В сущности, она сомневалась даже в том, нравился ли он ей вообще. Ей было трудно разобраться, изменилась ли она за последние годы, или же изменился Мортон. Но все это мелочи. Главное заключалось в том, что Торнберг сумел с блеском протащить ее в высший свет, более того, он научил ее, как вести себя и лавировать в этом свете. В результате ее перестали чураться самые осторожные и щепетильные его представители. Вот почему она с таким нетерпением ждала каждой новой поездки в Вашингтон.

Она еще не привыкла к своему новому положению в обществе и, войдя как-то в конце напряженного дня в роскошный вестибюль отеля «Уиллард», спохватилась, что несет в руках тяжелые сумки: почти весь день она промоталась по магазинам, совершая покупки, а теперь мечтала только поскорее принять горячую ванну, переодеться, пропустить рюмочку-другую в баре «Оксидентал-грил» и отправиться с Торнбергом в театр. А потом поужинать вместе с ним.

– Доктор Пауэрс?

Она обернулась и почти лицом к липу столкнулась со стройным симпатичным человеком восточного типа, которому на вид можно было дать около сорока лет или чуть больше.

– Да. Что вам угодно?

– Меня зовут Джейсон Яшида, – представился незнакомец и улыбнулся, не раскрывая рта. – О вас я кое-что слышал, но вы меня не знаете. Не можете ли вы уделить мне несколько минут?

Стиви тоже улыбнулась в ответ.

– Могу, конечно. Но сегодня вечером я, к сожалению, занята.

– Да много времени я не займу, уверяю вас, – настаивал Яшида.

Рот у Стиви еще шире расплылся в улыбке.

– Я очень извиняюсь, но, если бы вы оставили свой телефон у консьержки, я была бы рада поз...

Но тут азиат крепко взял ее за плечо и уверенно повел к лифту, а она почему-то не издала ни звука протеста.

– В ваших же интересах выслушать, что я должен сказать вам, доктор, и как можно скорее, – приговаривал он по пути. Двери лифта открылись, и он втолкнул ее в кабину. – Дело касается вашего знакомого, Торнберга Конрада III. – С этими словами он поспешно нажал на кнопку «Ход», чтобы никто больше не вошел в лифт.

– Ну и что же вы хотите сказать? – поинтересовалась Стиви.

Ее начало раздражать столь бесцеремонное поведение мужчины. Она смотрела, как азиат нажал на кнопку шестого этажа, на котором она как раз проживала, и ей стало любопытно, откуда он узнал, в какой гостинице, на каком этаже и в какой комнате она поселилась.

Яшида не прекращал в это время как-то странно улыбаться.

– У меня есть информация относительно Торнберга, которая вас, вне всякого сомнения, заинтересует, – сказал он.

– Кто вы такой, не шантажист ли? – подозрительно взглянула она на него. – Меня на дешевку не купишь. – Она сбросила его руку со своего плеча.

Яшида насупился и заметил:

– Вы ошибаетесь, доктор. Я не коммивояжер. – В это время лифт поднялся на шестой этаж, и двери автоматически распахнулись. – Пожалуй, мне следовало бы сказать вам также кое-что о вашей погибшей сестре Аманде. – Искусственная улыбка сошла с его лица, и оно приняло прежнее приятное выражение. – Вот мы и приехали на ваш этаж, доктор. Не разрешите ли мне войти вместе с вами?

– Ну выкладывайте, что там у вас? – поторопила она его, когда они переступили порог ее номера.

Она нарочито задержалась в прихожей и не приглашала его в комнату. Сумки с покупками она впихнула в настенные шкафы в прихожей.

Яшида ловким движением вынул из нагрудного кармана куртки обычный почтовый конверт и передал его Стиви. Она внимательно осмотрела конверт снаружи, но внутрь заглядывать пока не стала.

– Вам знаком этот почерк, доктор? – спросил он.

– Да, знаком. Это писала Аманда.

– Вы не ошибаетесь?

– Она же моя сестра. Думаю, что могу признать многое из ее личного... – заметила она и прикусила язык в раздумье, а не слишком ли резко отбрила собеседника.

Яшида удовлетворенно кивнул головой. Больше он не сказал ни слова и даже не пошевелился.

Стиви открыла незаклеенный конверт и, вынув письмо, начала было читать, но сразу же оторвалась от текста и, насмешливо взглянув на Яшиду, передала письма ему обратно.

– А можете ли вы доказать, что у моей сестры были какие-то связи с Торнбергом? – спросила она.

– Мне до этого нет никакого дела, доктор. Думаю, вам тоже, – ответил Яшида вежливо, но твердо и вернул ей обратно письмо вместе с несколькими другими.

– Вы должны прочесть их все, чтобы понять, в чем тут дело.

Некоторое время Стиви внимательно приглядывалась к нему с явно неприязненным видом, но писем обратно не отдала. Спустя минуту-другую она все же пригласила его войти в прихожую, а сама направилась в гостиную и, подойдя к маленькому письменному столику около задрапированного окна, присела на стул. Вскрыв первое письмо, она принялась читать. Прочитав его, принялась за другое.

На чтение ушло немало времени. В комнате начало темнеть, и Яшида вышел, чтобы включить электрическое освещение, держась при этом так, словно был ее прислугой.

Стиви будто не замечала его, она целиком погрузилась в чтение. Сестра писала как бы кровью сердца. И, к ужасу Стиви, письма отражали всю правду.

В этих письмах – а их, вне всякого сомнения, писала сама Аманда – сообщалось о ее взаимоотношениях с Торнбергом Конрадом III, если только это можно было назвать взаимоотношениями. За время своей работы по специальности Стиви приходилось сталкиваться с самыми разными определениями слова «отношения», их было, пожалуй, не меньше, чем самих пациентов, но такого, о чем писалось в письмах Аманды, ей встречать еще не приходилось.

Чувствуя внутреннюю дрожь, она обхватила голову руками, уголок правого глаза начал непроизвольно подергиваться. «Боже мой, – подумала она, – какого только кошмара не бывает в жизни». Из писем со всей очевидностью вытекало, что Аманда стала своеобразным подопытным животным в чрезвычайно безобразном эксперименте, проведение которого субсидировалось Торнбергом. За год с небольшим до своей гибели Аманда регулярно три раза в неделю вкалывала сама себе сыворотку, опасную для жизни и не прошедшую еще клинических испытаний. Эта сыворотка разрабатывалась с той целью, чтобы иметь возможность задерживать процесс старения в человеческом организме, чего Торнберг добивался прежде всего для себя. Он же и снабжал Аманду этим дьявольским эликсиром.

Стиви захотелось отложить письма, но она не могла, ибо ее притягивали колдовские чары ужасного злодеяния. Открыв для себя печальную участь сестры, она по-новому взглянула на личность Торнберга и увидела в нем нечто такое, о чем еще час назад подумать не могла.

Из писем Аманды непреложно вытекало также, что она полностью разделяла с Торнбергом его навязчивую идею. По сути дела, получалось, что если бы эта идея превратилась в быль, то случайное знакомство Аманды с Торнбергом на коктейле, устроенном попечителями университета, вылилось бы в... во что? Во что выродились их взаимоотношения? В симбиоз – только так можно назвать этот странный альянс, в который оказалась вовлеченной Аманда.

Она вместе с Торнбергом поддерживала и лелеяла его навязчивую идею, не рассказывая о ней никому другому. Стиви мысленно ругала себя за то, что не догадалась в свое время поглубже заглянуть в душу Аманды и определить ее психику, которая с виду казалась безмятежной. С болью она припомнила теперь, как неоднократно, когда сестра впадала в депрессию, она объясняла, что все это блажь, пустяки и скоро пройдет. И вот она, Стиви, считающая себя неплохим специалистом, проморгала внутреннюю боль и переживания родной сестры.

Стиви вспомнила, как однажды, когда она еще только начинала свою практическую работу, Аманда сама проанализировала ее состояние и сказала: «Никогда не обольщайся, думая, что уже настолько изучила своих пациентов, что они ничем не смогут тебя удивить. Когда кто-то из твоих пациентов вдруг совершит самоубийство или еще что-нибудь страшное, а ты такого поступка заранее не предусмотришь, то будешь постоянно казнить себя и спрашивать: как же я упустила это? Как я должна была предотвратить несчастье? И позволь заверить тебя, Стиви, что ответов на эти вопросы просто-напросто не существует».

Стиви вытащила из конверта последнее письмо и, как это бывает в самый критический момент в классических трагедиях, узнала, как и чем жила Аманда в последние недели своей жизни. Вот что она писала:

"Вы писали мне, что я в отличном состоянии, что эксперимент проходит по плану, но тело мое говорит об обратном. Мне боязно не только потому, что я знаю, что происходит внутри моего организма, но и потому, что я понимаю слабости в вашей моральной позиции. Вы не можете встретиться со мной или даже переговорить.

Я знаю, что поклялась никогда никому не рассказывать о том, на что согласилась рискнуть, но теперь, когда я оказалась в одиночестве среди тьмы времени и пространства, не могу больше испытывать муки молчания. Я ощущаю себя буквально в преддверии ада, из которого есть только один выход – в сам ад, чего я никак не заслуживаю.

В любом случае, пишу вам (поскольку по телефону вы отказались говорить), чтобы сказать, что я должна нарушить данную клятву. И поэтому я приняла решение все рассказать Вулфу про эту гнусность, пока еще у меня не сгнило все внутри. Но расскажу не сразу, на это уйдет, без сомнения, некоторое время, поскольку мне надо собраться с духом, которого у меня за последние дни почти совсем не осталось. Но все же Вулфу я расскажу все. Это самое малое, что я могу сделать лично для себя, но весьма возможно, что это в то же время и самое большее.

Я хочу, чтобы вы знали, что я вовсе не обвиняю вас. Я теперь нахожусь в подвешенном состоянии между жизнью и смертью из-за своего слепого фанатизма. Знать бы мне тогда, почему вы не отказались от моей руки, когда я протянула ее вам, чтобы удержать вас, как я полагала, от грехопадения.

Прощайте, Торнберг... "

Стиви прикрыла глаза, но слезы все равно катились по щекам, обжигая их, словно кислотой. Под ложечкой она ощутила слабость, будто ее ударили по горлу. Она с трудом удерживалась от рвоты.

– Это Торнберг убил вашу сестру, доктор.

Услышав слова Яшиды, Стиви тяжело вздохнула и молча повернулась к нему. На лице у нее появились пятна и полосы от пролитых слез.

– О-о, я вовсе не имею в виду, что он убил ее самолично, – продолжал Яшида. – Он не такой простак, чтобы влипнуть в уголовщину и засветиться. Но несомненно то, что ее убили по его приказу.

– Зачем? – с неимоверным усилием только и смогла вымолвить это слово Стиви.

– В своем последнем письме она четко дает понять зачем, не так ли? – заметил Яшида. – Она же намеревалась рассказать своему приятелю, что творил с ней Торнберг. А Мэтисон ведь полицейский, правда? Ну и как вы думаете, какое бы решение он принял? Он бы привел в действие все имеющиеся у него возможности и не давал бы Торнбергу и дня спокойно прожить. Торнберг, конечно же, никак не мог допустить этого. У него оставался единственный выбор – заткнуть рот вашей сестре.

Стиви опустила голову. Ее слезы размыли последние слова в письме Аманды. Она аккуратно сложила все странички, тщательно разгладив их.

– Я хочу взять их на память.

– Да, да, конечно, – поспешно согласился Яшида.

Стиви смогла лишь начать дышать спокойнее, все остальные чувства и действия вышли из-под ее контроля. Ей почему-то подумалось, что все это происходит в каком-то безумном сне и что если она ущипнет себя и проснется, то реальность окажется не такой уж страшной.

– Ну и чего же вы хотите? – спросила она Яшиду спустя какое-то время.

– А ничего, – ответил тот, направляясь к двери. – Все, что я хотел, получил сполна.

Он вышел, в номере установилась мертвая тишина. Стиви долго сидела сгорбившись за столом. Сквозь окно со звукопоглощающими шторами прорвался звук автомобильного гудка, прозвучавший столь резко и остро, что она наконец очнулась. А потом снова воцарилась мертвая тишина, напоминающая ей густой запах цветов, лежащих у свежей могилы.

– Есть одна древняя японская легенда, а может, и в китайская – настолько она древняя-предревняя, – начала Чика. – В ней рассказывается о демоне-людоеде. Как и все прочие демоны, этот тоже был двуполым, то есть одновременно и мужчиной и женщиной, но раз уж он предпочитал являться перед людьми в женском обличье, то его и стали называть «она».

Этого демона изгнали из тринадцатого круга подземного царства, который жители западных стран отождествляют с адом, за нерадивость. Итак, ходила она, бродила по свету и никак не могла придумать, каким образом увеличить свою демоническую силу.

Сначала она пожирала сердца своих жертв, запивая кровью, а обнаружив, что от этого проку мало, пошла в своем стремлении сделаться сильнее дальше: стала пожирать у людей мозги. Почувствовав прилив энергии, она взялась за это дело особенно рьяно и вскоре уже не могла остановиться.

Вот в кого превратилась, по сути дела, Достопочтенная Мать. Она стремится превзойти мифического демона. Единственная разница между ними заключается в том, что она добилась гораздо большего успеха, высасывая и перекачивая из других людей их сущность – дар «макура на хирума». И предупреждаю тебя, что под какой бы личиной она ни предстала перед тобой, под ней все равно скрывается страшная морда демона-людоеда. Никому, чья «макура на хирума» сильна, она не позволяет жить на этом свете.

Если ты ослабишь бдительность, она уничтожит тебя, предварительно высосав из тебя то, что сочтет для себя полезным.

Чика и Вулф стояли в тени железобетонного здания, вытянувшегося вдоль узенькой улочки в районе Сибайя. На улочке стоял невообразимый шум, казалось, что даже густой туманный воздух дрожит от этого шума. Позади них стучало механическое сердце какого-то гигантского генератора. Над головами устремлялась вверх огромная дуга подвесной скоростной дороги, пересекающей этот район. Вулф знал от Чики, что такие генераторы создают поле, способное не пропускать волны особого психического настроя, и таким образом под ними можно укрываться от Достопочтенной Матери и ее людей. Но даже если это было именно так, то Вулф все равно на всякий случай привел в ход свое биополе «макура на хирума» и создал вокруг них своеобразный защитный экран.

– Теперь, когда Достопочтенная Мать узнала, что Минако предала ее, – сказала Чика, – она никогда не допустит ее в храм Запретных грез.

– Твоя мать, может, уже мертва.

– Нет. Достопочтенная Мать так теперь не поступит. Для нее не будет никакого удовольствия, если Минако легко умрет. Но твой план слишком опасен. Я все еще раздумываю, следует ли мне идти с тобой.

– Да, идти вместе со мной вряд ли разумно, – согласился Вулф. – Она учует твое появление и получше подготовится. А меня Сума не обнаружит, не сумеет обнаружить и Достопочтенная Мать. Только я один могу вызволить Минако из храма Запретных грез.

– Но чтобы вызволить ее оттуда, ты должен будешь уничтожить Достопочтенную Мать. – Чика наклонила голову и коснулась кончиками пальцев лба Вулфа. – Да, моя мама была права: это твоя карма.

А на роду ему было написано: уничтожить в этом регионе зло, принявшее невероятные размеры.

У дверей храма Запретных грез Вулфа поприветствовала женщина-карлица, одетая если не смешно, то уж, во всяком случае, странно: на ней был прекрасно сшитый по индивидуальному заказу мужской деловой костюм.

– Мое имя Дэвид Уоррен, – представился Вулф. – Я партнер господина Лоуренса Моравиа. Он сообщил мне ваш адрес и сказал, что у вас самый лучший клуб в Японии.

Карлица секунду-другую приглядывалась к нему, а затем, низко поклонившись, жестом пригласила войти внутрь.

Переступив через порог, Вулф услышал, как за его спиной захлопнулась дверь, и почувствовал вокруг своей головы легкие электрические разряды. Время было как раз полуденное, в храме находилось полным-полно народу. В баре он спросил банку пива и, стоя в тесноте рядом с каким-то японцем в темном костюме, утолял жажду. Освоившись немного и осмелев, он спросил, как пройти в туалет, и покинул бар.

Припомнив рассказ Чики о расположении помещений, он быстро спустился в выложенный каменными плитками коридор. По нему он шел довольно долго и наконец очутился в большой комнате. На стенах были развешаны литографии с изображениями вооруженных самураев, сражающихся в смертельной схватке не только друг с другом, но и со зверями: тиграми, вепрями и удавами. Свирепые лица самураев странно контрастировали со стоическими, спокойными выражениями на мордах животных.

Другая застекленная дверь вела из комнаты прямо в сад, оформленный с большим вкусом. Вулф прошел по комнате, толкнул дверь и очутился в саду. Сверху над ним неясно вырисовывались силуэты токийских небоскребов, искаженные волшебными чарами сада. Они казались гигантскими таинственными деревьями, криптомериями, растущими на склонах гор. Вулф четко ощущал, что течения времени здесь не замечаешь, и вспомнил, что Чика предупреждала его об этом, рассказывая об особенностях храма.

В саду находилась женщина. Она сидела в позе лотоса на коричневом мху. В легкой дымке было трудно разглядеть ее овальное лицо. Глаза она закрыла и как будто дремала среди необычного спокойствия, царившего в этом уголке. У женщины были густые волосы, блестевшие, словно боевой шлем, и зачесанные от высокого лба назад. Полные губы бантиком, накрашенные красной помадой, резко контрастировавшей с бледным лицом, производили необычное впечатление: будто внезапно натолкнулся на срамное слово, написанное на скромной одежде монахини. Она носила черное кимоно с белыми полосками на отворотах и спине. Когда Вулф вошел в сад, ему сразу бросилось в глаза что-то черное на черном же фоне, что создавало впечатление реки, журчащей в темноте ненастной ночи.

Женщина сидела одна и, по-видимому, без оружия. Это и была Достопочтенная Мать.

Но вот она открыла глаза, желтоватые и столь светлые, что казались золотыми. Создавалось впечатление, что сквозь них можно видеть все, что происходит позади нее.

– От вас ничего не исходит, я ничего не ощущаю. И все же вы обладаете биополем, – произнесла Достопочтенная Мать, обшаривая Вулфа взглядом своих широко раскрытых необычных глаз, и непонятно было: то ли в них играючи менялся цвет, то ли в глубине разгорался желтоватый огонь.

Вулф ощутил, как рядом с ним возникло и прошло мимо нечто массивное, будто он стоял на палубе корабля, дрейфующего ночью в открытом море и мимо него проплыл айсберг невероятных размеров.

– Либо я слепа, либо вы не существуете, – продолжала она, не сводя глаз с Вулфа. – Но я не слепа, и вы все же существуете. Следовательно, я права.

Легкая улыбка тронула ее лицо, придав ему обезоруживающее выражение, а Вулфу вспомнилась девушка-аборигенка в Лайтнинг-Ридже.

– Скажите мне тогда, а как же моя крестница Чика может улавливать вашу ауру? – задала вопрос Достопочтенная Мать.

– Не знаю, – ответил Вулф.

– Ах, будущее свершилось, – встрепенулась она. – Невероятно, но свершилось. Будущее, неизвестное нам обоим.

– Кто убил Лоуренса Моравиа? – начал словесный поединок Вулф. – Кто убил Аманду Пауэрс? Это сделал Сума? Он здесь, я это знаю, я чувствую его ауру.

– Только ради этого вы заявились сюда?

Он направил в пространство свою энергию «макура на хирума» – черный луч биополя, дрожащий от избытка силы.

– Отвечайте мне!

– Если бы у меня было то, что вам надо, я, конечно бы, передала это вам, – защищалась Достопочтенная Мать. – Наберитесь терпения.

Она закрыла глаза, и Вулф почувствовал, что и его глаза тоже закрываются. Затем он ощутил, что выпадает из времени и пространства, и испытал жуткое чувство, будто он вместе с Достопочтенной Матерью стал единым целым, одной машиной, сила его и энергия неизмеримо возросли, и ему вдруг стало очень тревожно.

Глаза у Достопочтенной Матери внезапно широко распахнулись, и в это же мгновение они открылись и у Вулфа. Она начала говорить – ну прямо сама кротость:

– Чика вас любит, за вас она жизнь отдаст. Благодаря вам ее «макура на хирума» стала намного сильнее. Вот почему она смогла распознать внутри вас то, что не сумели распознать мы.

Вулф внимательно приглядывался к ней, пытаясь обнаружить признаки сумасшествия, о чем говорила Минако.

Достопочтенная Мать встала и медленно пошла между холодными камнями и валунами.

– Да, да, хорошенько смотрите на меня, Табула Раза, чистая вы моя доска без иероглифов, – сказала она. – А затем подумайте о своей любимой Чике. Она родилась в 1972 году, но будет выглядеть в предстоящие по меньшей мере сорок лет примерно так же, как и сейчас. – Уголки ее губ раздвинулись в подобие улыбки, напоминающей загадочную улыбку сфинкса; она явно наслаждалась его растерянным видом. – Даже если я и Чика можем сойти за сестер, все равно я старше, так как родилась в последний день последнего года прошлого столетия.

Хотя Чика и говорила ему о том, что люди, обладающие даром «макура на хирума», живут необычно долго, Вулф мысленно даже ужаснулся и воскликнул:

– Так вы родились в 1899 году? Боже мой!

– Скажите мне, Табула Раза, когда вы родились? – спросила Достопочтенная Мать.

– Сорок три года назад.

– А известно ли вам, что на вид вам не дашь больше тридцати пяти?

Вулф машинально приложил ладони к своим щекам и поинтересовался:

– А сколько лет я проживу?

Достопочтенная Мать неопределенно пожала плечами:

– Моя «макура на хирума» не может сказать мне о вас ничего.

Она ходила и ходила между валунов, а тень ее бесшумно скользила за ней, гибкая словно кошка. Потом она вдруг очутилась рядом с Вулфом с другой стороны, и он опять ощутил, будто какая-то огромная глыба стремительно прошла мимо него на столь близком расстоянии, что он даже смог бы определить ее массу.

Загадочная улыбка постепенно исчезла с лица Достопочтенной Матери, и она сказала:

– У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, как исправить баланс сил, а, Табула Раза? Для меня путь закрыт. Чика – моя преемница. Я люблю ее сильнее, чем любое другое существо, больше любого мужчины, которого я укладывала к себе в постель.

Вулф мог видеть, как с каждым разом она становилась все привлекательнее.

– Понимаете ли вы, что происходит здесь? – продолжала между тем Достопочтенная Мать. – Можете ли вы постичь новое будущее, которое теперь становится нашим настоящим благодаря вашему появлению? Ее мать создает мне угрозу. Чика – мой надежный страж. Но сейчас и она – это несомненно – тоже стала угрожать мне, и все из-за вас.

– Я здесь, в Токио, вместе с ней, – предупредил Вулф. – Иначе я поступить просто не мог.

Свет, расплывчатый в слабый от дымки, теперь стал поярче и, отразившись от верхних этажей зданий вокруг храма, окрасил сад и фигуру Достопочтенной Матери в нежный бронзовый цвет.

– Вы сами вроде блудного сына, – говорила между тем Достопочтенная Мать. Похоже, она взяла себя в руки. – И, подобно блудному сыну, обладаете внутренней энергией, которая может быть направлена на созидание или на разрушение. – Ее красный рот немного приоткрылся. – Вы уже кое-что испробовали и знаете способность своего биополя. Подумайте о том, как нам объединить силы. Помните, что мощь нашей объединенной «макура на хирума» – это средство, с помощью которого можно с успехом достичь... чего угодно.

Вулф, ощущая, как его обволакивают соблазн и сладость, исходящие от ее ауры, резко встряхнулся и произнес:

– Я не нуждаюсь в ваших услугах. Суму я смогу найти и сам.

Достопочтенная Мать лишь кротко улыбнулась и заметила:

– А как же насчет Минако? Неужели вы думаете, что и ее легко найдете?

Вулф резко повернулся.

– Что вы с ней сделали?

– Мне как-то странно, – уклонилась от ответа Достопочтенная Мать и гордо вскинула голову. – Почему это вас так заботит ее судьба? Она совсем уже сошла с ума. Я взяла ее сюда ради ее же блага, а также чтобы защитить от других.

– Вы лжете.

– С чего бы мне лгать? Минако моя лучшая подруга. Мы ближе, чем даже кровные родственники. Паша близость носит особый характер, она... уникальна. Она заботилась обо мне, когда все другие отвернулись, в выходила меня. Неужели вы считаете, что я покину ее в момент, когда она так нуждается в моей помощи?

– Я сам решу за себя. Позвольте мне повидаться с ней.

Достопочтенная Мать согласно кивнула головой.

– Пожалуйста. Пойдемте со мной.

Она повела его по саду в противоположную сторону от той, откуда он появился, и ввела в небольшую комнату, стены которой были обиты толстыми кедровыми досками, отполированными до блеска. В комнате стоял острый запах, непонятно какой, возможно, воска и смолы.

Вулф заметил, что Достопочтенная Мать прикрыла за собой скользящую стеклянную дверь и заперла ее, а потом увидел в комнате другую женщину – это была Минако. Она сидела на полу, положив руки на колени.

– Минако?

– Я, Вулф-сан.

Он пристально вглядывался в ее лицо, никакого сомнения – это она.

– Вас здесь удерживают насильно? – спросил он.

– Я нездорова, – ответила Минако. – Временами, когда на меня находит просветление, я понимаю, что со мной не все в порядке.

– Но что же вы мне говорили тогда, в храме...

– Я больна, Вулф-сан. Меня обуревают всякие опасные мысли, и я не могу следить за своей речью.

Она казалась какой-то странной, у нее был неестественный вид. Это о чем-то напомнило ему. Но о чем? Тогда он возбудил свое биополе «макура на хирума» и направил энергию прямо на нее.

И тут произошла странная метаморфоза. Сползла оболочка, как сползает кожа у гремучей змеи. А под ней таилась знакомая аура, на которую он уже наталкивался там, в грузовом складе в Нью-Йорке, потом под водой в Массачусетсе...

Да это же Сума!

Чика стояла под навесной линией скоростной дороги в Сибуйе. Стало холодновато. Она обхватила себя руками, но от этого не согрелась. Хотя Вулф и приказал строго-настрого и близко не подходить к храму Запретных грез, она все же решила подойти на всякий случай. Если информация Юджи верна и Достопочтенной Матери известно о бунте Минако, тогда все пропало. Однако об этом Вулфу она ничего не сказала – и не потому, что он не поверил бы ей, а просто из-за того, что она не верила, что он встретится с Достопочтенной Матерью. Вспомнив, что она все еще является ее телохранительницей, Чика вздрогнула. Нехорошо, даже подло думать так, но она не могла понять, как это Минако угораздило оказаться в таком двусмысленном положении. Правая рука Достопочтенной Матери и в то же время агент, работающий на два лагеря, – да, таковым она и являлась. Но какой ценой? Чика знала, что она не раз и не два вливала в Достопочтенную Мать энергию своей ауры.

«Догадываюсь, – подумала она, – что Достопочтенная Мать, хоть и любит меня, все равно с превеликим удовольствием собьет с пути истинного. Только таким образом она сумеет оторвать меня от Минако. Да она, как пить дать, пойдет на это. Своих детей у нее нет, а у Минако их четверо – вот уж детородная машина».

Чику передернуло. И вдруг ее буквально пронзила мысль: «Я позволила Вулфу пойти в храм одному, а ведь психологически он не готов к встрече с Достопочтенной Матерью». Эта мысль не давала ей покоя, поэтому она взяла такси и отправилась в храм Запретных грез, нисколько не заботясь о том, что кто-то обнаружит ее ауру.

И конечно же, этот «кто-то» сразу нашелся. К счастью, этот человек был вовсе не из руководства общества Черного клинка, чего так опасалась Чика. Им оказалась сама Минако.

– Куда это ты направляешься?

Чика остановилась как вкопанная, с изумлением уставясь на мать. Минако перехватила ее, когда она выходила из такси у храма Запретных грез, и увлекла к входу в ближайшее здание.

– Мама, Вулф сказал, что ты пошла на встречу с Достопочтенной Матерью.

– Да, – подтвердила Минако. – Я ему сама сказала об этом.

– Но ты же здесь, – с изумлением сказала Чика. – И это после того как Юджи известил нас о том, что Достопочтенная Мать знает...

– Разумеется, знает, – резко ответила Минако. – Я сама знала, что она рано или поздно докопается, – вопрос лишь времени. У нее прямо нюх на всякие заговоры, а безумие сделало ее еще проницательнее.

Чика стояла, не в силах сразу осознать сказанное, а потом спросила:

– В таком случае все это, видимо, было частью твоего хитроумного плана? Я имею в виду, что ты нарочно заставила нас подумать, будто тебя заманили в храм Запретных грез, поскольку Достопочтенная Мать раскрыла твои намерения.

– Да, – рассмеялась Минако. – Это был план внутри более широкого плана. Ну как самой не быть дьявольски изобретательной, когда выступаешь против демонов. – Вздохнув, она продолжала: – Сначала я намеревалась использовать Казуки против Достопочтенной Матери.

– Но ведь Казуки больна и не обладает даром «макура на хирума».

– А вот тут-то ты ошибаешься, дочка, – возразила Минако. – Как раз она обладает этим даром, но он разрушает ее изнутри, не имея выхода наружу. Видишь ли, ее биополе столь сильно, что вырывается из-под ее контроля. Я пыталась помочь ей, пыталась научить ее, как справляться, но она схватывает уроки слишком медленно, и ее дар вырывается из-под контроля, словно атомная электростанция, и начинает пожирать ее. Теперь этот процесс уже не остановить.

– Боже мой! – воскликнула Чика. – Но ведь Казуки уже давно больна. Я думала, что ты начала бороться с Достопочтенной Матерью...

– Совсем недавно? О нет, уже давно, – широко улыбнулась Минако. – Моя неприязнь к ней возникла несколько десятилетий назад. Я увидела, что делает с ней ее «макура на хирума», как она подрывает ее здоровье. Она была посильнее Казуки, поэтому смогла управлять своим биополем более долгое время. Но в конце концов и у нее этот дар вырвался из-под контроля.

– Так вот зачем ты посылала меня разыскать Вулфа.

– Да. После того как Казуки вышла из игры, я поняла, что должна найти другого союзника, который помог бы мне одолеть Достопочтенную Мать. Мэтисона я давно имела в виду. Ну а потом родилась Казуки с даром «макура на хирума», и я настроилась использовать ее возможности в борьбе с Достопочтенной Матерью. Вулф все же представлял для меня загадку. Он как-никак единственный внук Белого Лука, следовательно, он должен был обладать сильным биополем. И все же все обычные проявления биополя у него отсутствовали, поэтому о нем забыли. И лишь гораздо позднее интуитивно я поняла, что его «макура на хирума» должна быть необычайно мощной. Но как направлять его? Как заполучить его в союзники и привлечь к борьбе на моей стороне?

И тогда я пошла на единственный шаг, который смогла сделать: по секрету все сообщила Достопочтенной Матери. Я знала, что она призовет Суму, а когда она призвала его, то, как ты понимаешь, у меня не было другого выбора, кроме как послать тебя охранять Мэтисона.

Чика находилась в состоянии, близком к шоку, и поэтому изумилась:

– Но подумай, мама! Ведь это так опасно. Зачем было нужно привлекать к этому делу Суму и рисковать? Почему ты не послала меня с заданием просто привезти Вулфа сюда?

– У меня не было подходящего случая, дочка, – с горечью заметила Минако, покачав головой. – Даже ты не знаешь, на что способна Достопочтенная Мать, а я знаю. Болезнь довела ее до своеобразного психического каннибализма. Вбирая в себя «макура на хирума» из своих жертв, она с каждым днем обретает все большую силу. Не было никакого резона тратить время и направлять тебя к Мэтисону, если бы оказалось, что у него нет дара «макура на хирума» или же что он – дар – недостаточно силен. Следовало подвергнуть его испытаниям в условиях, требующих особого напряжения. Но и еще, разумеется, немаловажно, что ты к тому времени созрела для любви.

– Так ты, выходит, все знала, что произойдет?

– Более или менее.

– И позволила, чтобы это все случилось?

– Даже подтолкнула развитие событий. Я должна была так поступить – он был мне нужен. Нужен нам всем.

Даже находясь в состоянии шока и ужаса, Чика все же заметила, что мать ни разу не упомянула о планах общества Черного клинка, касающихся обеспечения Японии мирового господства. А затем она поняла, что заговор Минако против Достопочтенной Матери всегда носил характер пробы силы воли и мощности биоэнергии между ними. Главное для них – одержать победу любой ценой. К своему растущему ужасу, Чика увидела, как ее мать систематически использовала своих детей, одного за другим – когда сознательно, а когда и нет – в этой честолюбивой борьбе с Достопочтенной Матерью.

– А вот сейчас, в этот момент, Вулф один противостоит Достопочтенной Матери, – вспомнила она.

– Да, один, – подтвердила Минако. – Так и должно быть.

– Но он же не знает ее коварства, он даже вообразить не может, на какие трюки она способна.

– Он с ней справится.

– А что, если не сумеет? Ты знаешь будущее, мама?

Минако молчала.

– Нет, не знаешь, – решила Чика и, взглянув на мать, будто увидела ее впервые. – Ты не можешь предвидеть развития этого будущего. Оно остается для всех нас чистым листом.

– Я знаю...

– Ничего ты не знаешь, – отрезала Чика и, выйдя на улицу, решительно направилась в сторону задних стен храма Запретных грез.

Вулф сделал всего один шаг к «Минако», и образ ее сразу же расплылся, как расплывается отражение на поверхности воды. Образ мелко задрожал, будто на экране кинематографа при смене кадров, и выплыл Сума. Вулф тут же сильным ударом отбросил его к стенке из кедровых досок.

Но Сума был наготове и, даже не пошевелив пальцем, напрягся и испустил энергию своего биополя, приглушив биополе Вулфа. Вулф пропустил психологический удар, но устоял. Тогда он резко отступил влево и, наклонившись, нанес Суме мощный удар в грудь, одновременно направив туда же пучок своей биоэнергии. Оба удара попали в цель, но Суму они, очевидно, мало затронули. Вулф почувствовал тяжелый удар в левое плечо и чуть было не задохнулся от пронзительной боли.

В левой руке Сумы оказался серповидный клинок на длинной ручке – грозное оружие, вращающееся, словно веретено, обоюдоострое и искривленное, словно клюв хищной птицы. Им-то он и зацепил левое плечо Вулфа.

Сума даром времени не терял и, раскрутив серп с вращающимся лезвием, сделал новый выпад. Рассекающее со свистом воздух лезвие описало небольшую дугу. Вулф блокировал удар, вовремя перехватив запястье противника, и сделал быстрый и ловкий шаг вправо и назад. Отпустив руку Сумы, он сделал ложный выпад, будто нацелившись ударить его левой прямо в переносицу, а сам, пригнувшись, уклонился от отвлекающего удара Сумы и схватил его за левую руку. Затем он принялся заламывать ему руку назад, вывернул ее обратно и, оказавшись за спиной у врага, обхватил его голову своей правой рукой и, придвинувшись вплотную к нему, попытался свернуть ему шею. Сума медленно отошел назад и ткнул Вулфа толстой рукояткой серпа под нижнее ребро. В глазах Вулфа заплясали искры от боли, а хватка сразу ослабла. Именно этого Сума только и ждал. Он ударил каблуком по правому колену Вулфа, тот зашатался и потерял равновесие. Опять просвистело в воздухе кривое лезвие ножа, и Вулф, все еще не оправившись от удара рукояткой под ребро, с трудом увернулся от поражающего удара в грудь.

Он никак не мог восстановить нормальное дыхание и не понимал, отчего Сума опять взмахнул грозным лезвием. Вулф пригнулся и моментально шагнул вперед под сверкающий металлический круг. Левой рукой он отвлек внимание противника и, уклонившись от серпа, нанес потрясающей силы удар по его почкам. Удар пришелся в цель, но почему-то опять не в полную силу.

Тогда Вулф снова направил луч «макура на хирума» вовне и понял, о чем больше всего беспокоился Сума: о зелье, которым было натерто лезвие серповидного ноша. «Да он намерен отравить меня, – мелькнула у него мысль. – Неудивительно теперь, что он не стремится нанести мне смертельный удар, так как считает, что достаточно и малейшей царапины, чтобы я упал без сознания».

Вулф снова сделал выпад вперед, но Сума проворно отступил назад. Такая позиция повторялась уже дважды, тогда Вулф опустился на одно колено и резко помотал головой из стороны в сторону, как бы пытаясь отогнать наваждение. С деланным усилием он встал на обе ноги и неуклюже двинулся на противника. И снова Сума ловко отступил назад, но на этот раз с насмешливой улыбкой на лице. Лезвие ножа болталось у его бедра.

Тут Вулф неожиданно выбросил вперед согнутую в локте левую руку, а пальцами обхватил лезвие и от этого притворно закричал, как если бы обоюдоострое лезвие порезало ему пальцы. Затем он отдернул руку и резко толкнул Суму. Сума широко открыл глаза и с изумлением уставился на кровь, струёй бьющую из раны на руке Вулфа, разум его помутился от поступка противника.

Слабость Сумы заключалась в его самонадеянности, и Вулф прекрасно воспользовался ею. Сума слишком полагался на мощь своего оружия, и теперь эта ошибка доконала его.

Вулф притянул его к себе как можно ближе, и черный луч его биоэнергии прошил оборону врага. Никогда в жизни не испытывал Сума такой боли. Она словно проникала в каждую клетку его организма, и они как бы взрывались одна за другой по цепной реакции, отключая разум. Сердце его бешено заколотилось, свет померк в глазах.

Тесную комнату заполнило ужасное зловоние, когда Сума ударился об окровавленные кедровые доски и бесформенной кучей рухнул на пол. А Вулфа охватила ни с чем не сравнимая радость победы и одновременно с этим пронзила боль – яд все-таки успел проникнуть в организм. Он упал на колени, попытался подняться, но не смог. Стало трудно дышать, а мозг, пока еще не затронутый ядом, почему-то обратился к образу Достопочтенной Матери. Где же она?

Он повернулся, пытаясь отыскать ее глазами, и тут раздался жуткий вой, протяжный, как ураганный ветер. От вибрации даже мелко-мелко застучали зубы.

А потом Вулфу показалось, что из комнаты вдруг улетучился весь воздух, а толстые кедровые доски, обрушившись со страшным грохотом, ударили по нему с такой силой, что его отбросило к другой стене, где он очутился под развалинами бревен и камней, но все равно живой, способный еще почувствовать приближение дикого зверя.