"Три минуты с реальностью" - читать интересную книгу автора (Вольфрам Флейшгауэр)

12

В зале ничто не шелохнулось. Никто не хлопал. Дамиан один стоял на сцене и смотрел поверх голов вверх, на балкон. Видел ли он ее? Нет, его слепил свет прожекторов. Взгляд в никуда.

Сдержанные аплодисменты постепенно нарушили мучительную тишину. Дамиан развел руки в стороны и поклонился. Но несмотря на то, что аплодисменты постепенно набирали силу, никто из танцоров так и не появился. Дамиан пошел влево, потом вправо, поклонился еще раз, послал в зал воздушный поцелуй и исчез.

Зрители так и не поняли, почему не захотели выйти другие танцоры, и захлопали еще настойчивее.

Кто-то кричал: «Виват Нифес!» Другие скандировали: «Браво, Дамиан!»

Но раздавались и свистки.

Сцена оставалась пустой, постепенно погружаясь во тьму. Занавес закрылся, и за столиками принялись с удивлением обсуждать странный финал.

Дальнейшее больше походило на кошмар. Когда Джульетта добралась до раздевалки в подвале, Фабио и Сантьяго были готовы избить Дамиана. Она не понимала, о чем они говорят. Все орали друг на друга по-испански за исключением Нифес и Дамиана, которые сидели на скамье в самом дальнем углу раздевалки, враждебно сверля друг друга глазами. Дамиан молча слушал упреки, только раз бросив короткую фразу по-испански в ответ на все более яростные нападки аргентинских танцоров. Немецких танцоров он игнорировал вовсе – они тоже в основном молчали или пытались удержать от драки разошедшихся Фабио и Сантьяго. Лицо Нифес было белым как мел, она словно окаменела. Когда Джульетта вошла в раздевалку, Нифес поднялась и пошла прямо на нее. Остальные замерли и уставились на них. В полушаге от Джульетты Нифес остановилась и влепила ей звонкую пощечину. Джульетта была настолько удивлена, что несколько секунд стояла как вкопанная, пока перед ее глазами разыгрывалась уже по-настоящему безумная сцена. Дамиан с громкой бранью рванулся к Нифес, Фабио и Лутц навалились на него, пытаясь удержать. В ту же секунду между ним и Нифес встал Сантьяго, чтобы помешать ей выцарапать ему глаза, что непременно случилось бы, не оттаскивай ее изо всех сил от его лица. Дамиан орал на Нифес, а та отвечала ему пожеланиями, смысл которых был ясен и без знания испанского. Джульетта с отвращением развернулась, собираясь уйти, и столкнулась с Чарли, который тащил за рукав продюсера вниз по лестнице, отчаянно убеждая в своей невиновности. Лицо ее горело, сердце бешено колотилось. Она чувствовала в себе только ненависть. Ненависть к этой женщине. Ненависть к Дамиану. Ненависть к себе самой и к тому, что она сама себя ненавидит.

Даже теперь, только лишь воскрешая в памяти этот эпизод, она задыхалась от гнева. Эта шлюха дала ей пощечину. На глазах у всех. Дамиан ее унизил, и первое, что пришло в голову этой вульгарной сучке, увлечь с собой вниз и ее, Джульетту, в их примитивный мир танго, состоявший из чулок в сеточку, слишком узких бюстгальтеров, непристойных задниц и женщин, которые дерутся из-за мужчины. Если это фундамент, на котором зиждется их дурацкая аргентинская культура, то она вообще ничего о ней знать не желает! И о Дамиане тоже!

Но злоба была недолгой. Дамиан скоро приехал к ней. Он был совершенно не в себе, говорил странные вещи, плакал, цеплялся за нее, умолял не оставлять его и не спрашивать ничего о сегодняшнем спектакле. Он должен был так поступить, и он обязательно объяснит ей почему, только не сейчас. Он любит ее, пусть она всегда помнит об этом. Он никогда еще никого не любил так, как ее. Она может от него требовать все, что угодно, только пусть не запрещает любить себя. Он хочет прожить с ней всю жизнь и не может ждать больше ни одного часа, чтобы назвать ее своей женой.

И где же он теперь? Почему уехал? Что произошло через два дня? Ведь когда он все это говорил ей, он уже знал, что скоро оставит ее, уехав из Берлина без объяснений. Что же, ради всего святого, случилось с ним за эту неделю? Она должна это выяснить. Горло сжалось при воспоминании об их последней ночи в воскресенье после спектакля. На следующее утро они виделись в последний раз. Уходя, он снова умолял ее верить ему и ответить на его любовь. Как она могла не ответить? Он был в ней, повсюду вокруг нее. Изменилось бы что-нибудь, попытайся она сказать ему об этом? Но как? В то утро она еще не совсем оправилась от потрясения. Вчерашнее происшествие шокировало ее. Хотя никакой шок не мог уже изменить ее чувства. Надо было сказать ему это. Почему же она не сказала?

Вместо того они просто договорились встретиться у нее в квартире вечером в среду. Отец звонил ей в понедельник пять раз, поэтому она оставила телефон дома, уехав во вторник с утра к Арии в Брауншвейг. В последнее время беспокойство отца превратилось в настоящий телефонный надзор. Он хотел знать, как продвигается подготовка к просмотру в Театре немецкой оперы. Он всегда за нее переживал, поддерживал ее. Но сейчас это действовало на нервы. Хоть ненадолго оставил бы ее в покое, но он на это не соглашался. Узнав, что она помогает Арии с переездом, он бы просто рехнулся.

А потом мир затрещал по швам.

Отец словно заложник, привязанный к стулу в ее квартире.

Мать вне себя от страха и беспокойства.

Дамиан, исчезнувший без объяснений.

Да еще и полиция: чужие мужчины в форме с серьезными лицами у нее в квартире, желающие расспросить ее о Дамиане.

Джульетта закусила губу. Двигатели завыли, самолет стал набирать скорость. Она ощущала ускорение всем телом. «Еще один шанс, – твердила она про себя. – Пожалуйста, Господи, дай нам еще один шанс».

Потом самолет оторвался от земли и взмыл в сияющее синее небо. Джульетта сложила столик, демонстрируя, что не нуждается в завтраке. Сложила подушку пополам, подложила под голову и вскоре забылась в тревожной дреме, наполненной падающими лифтами и пустынными ландшафтами.

Лицо разгладилось. Прядь волос упала со лба на уголок губ и ритмично подрагивала в такт дыханию. Далеко внизу блеклыми тонами светился незнакомый континент. Но она не видела ни бразильского побережья, ни зеленых равнин Уругвая, ни сияющей ленты залива Ла-Плата.

Впервые за последние пятнадцать часов Джульетта глубоко заснула и даже не почувствовала, что самолет слегка изменил курс, а его правое крыло мягко наклонилось, словно плохо укрепленная декорация, и вся огромная машина дрогнула. Шум выдвигающихся шасси тоже не разбудил ее. Самолет заходил на посадку.