"День «N». Неправда Виктора Суворова" - читать интересную книгу автора (Бугаев Андрей)

Глава 3 Сталин и Гитлер

Любая олигархия всегда склонна к внешней агрессии. Видимо, немалую роль в этом играет психология диктатора, которому требуется время от времени демонстрировать народу и себе самому свою силу. Преподнести людям если не достаток, то завоеванные территории. Почему-то людям это нравится. Почему-то часто готовы они обменять на захваченные земли даже собственное благополучие.

Не стал исключением и сталинский режим. В. Суворов выделяет его в какую-то особую категорию. А это была типичная тоталитарная держава со своим наделенным неограниченной властью государем^[27], своими дворянами и опричниками, своей псарней и своими крепостными. Такой была Россия со времен Ивана Грозного, при котором, кстати, бегство за ее рубежи наиболее деятельной части дворянства приобрело известный размах.

Словно по лестнице с разбитыми в щепы ступенями поднималась страна из бездны, понемногу, по чуть-чуть пытаясь подтянуться к просвещенной Европе. Временами с разбега преодолевая целые пролеты, временами обрываясь вниз, в кровь разбивая тело. Удивительно жизнестойкое национальное самосознание народа не раз отбрасывало внешнего врага и позволяло парировать смертельные, казалось, удары. Жаль только, власть всегда использовала патриотизм народных масс в своих лишь интересах, пытаясь любой ценой сохранить их вековую закрепощенность. И удивительное дело, победы иногда тормозили развитие страны, а страшные унизительные поражения действовали как неизвестный науке катализатор. Быть бы России мощной благополучной державой, конституционной монархией или парламентской республикой, но развитым, сильным и богатым демократическим государством. Как принято сейчас говорить, гарантом мира и безопасности.

Но страна не выдержала мировой бойни, в первую очередь психологически не выдержала. Война дала большевикам шанс, и они не преминули им воспользоваться и сломать ход истории. И отбросили Россию далеко назад. В Средневековье.

Специфика сталинской олигархии в том, что построена она на во многом сохранившемся костяке старой России, с ее поистине неисчерпаемыми ресурсами, с ее огромными техническими и культурными традициями и потенциалом.

Советский Союз всегда мог остановиться, более того, всегда останавливался. А стремление к территориальному расширению обусловлено, на мой взгляд, отнюдь не желанием уничтожить «последнюю республику», а скорее инстинктами диктаторского режима, как принято сейчас говорить, пиар-акциями, пусть специфическими. И даже если представить на минуту, что коммунизм сумел бы подчинить своему влиянию всю планету, что, на мой взгляд, нереально, долго бы он не просуществовал. Даже если не принимать в расчет неизбежные кровавые разборки внутри «планетарного» коммунистического правительства с бесконечным переделом власти, следует признать, что государство с преобладающим принудительным трудом, с затратной экономикой нежизнеспособно. Независимо от наличия «передовых» соседей, поддерживаться оно может лишь террором.

Но нельзя же долго жить в условиях стресса. Рано или поздно, как правило, значительно раньше, чем думалось, и как-то сразу все начинает рассыпаться. Экономика угасает, общество деградирует, и карательные органы уже не в состоянии давить выступления недовольных. Вот уже ореол божественности спадает с недавних «полубогов», и все ясно видят, что ими управляла едва ли не шпана. Все кончено. И все начинается вновь.

Пытались ли большевики провоцировать революции в Европе и в мире в перерыве между двумя войнами? Вне всякого сомнения. Но о вооруженном вторжении не могло быть и речи^[28]. Подкармливали зачастую крошечные, не имеющие ни малейшего влияния, но отличавшиеся завидным аппетитом компартии. В лучшем случае, старались наладить разведывательную сеть.

Что же касается более-менее серьезных выступлений, неизвестно еще, кто являлся их инициатором, «кремлевские мечтатели» или с тоской взирающие на них и рвущиеся к власти местные экстремисты^[29].

Также не следует забывать, что Сталин вплоть до конца 20-х годов был всего лишь «один из многих», а если учесть ту роль, которую играли в Коминтерне Бухарин и тот же Зиновьев, невольно задаешься вопросом, а выгодна ли была лично ему победа социалистической революции в любой европейской стране? Не укрепила бы она положение его внутренних противников?

Да и позднее, в середине 30-х, имел ли Сталин гарантию, что вчерашние финансируемые им ставленники, ставшие в одночасье руководителями такой страны, как, скажем, Германия^[30], станут и в дальнейшем выполнять его указания? Как показывает опыт, далеко не все национальные коммунистические лидеры согласились на роль сталинских вассалов. Все это, конечно, гипотезы, но, победи в 33-м году в Германии коммунисты и пойди они «своим путем», говорить о каких-то акциях возмездия со стороны Советского Союза по отношению к «заблуждающимся товарищам» даже и не пришлось бы^[31].

Вернемся к В. Суворову. Вот что он пишет:

Теперь понятно, для чего нужна «гениальность» Сталина. По Суворову выходит, что Сталин уже в середине 20-х, после «пивного путча» разглядел Гитлера, вычислил, что тот придет к власти и завоюет Европу, которую с легкостью необычайной сложит к ногам своего «создателя».

Куда до него Нострадамусу и современным прорицателям и всевозможным «белым магам», у которых все расплывчато, не поймешь сразу, о чем они, и указано с точностью до столетия. Тут все четко. 19 августа, 6 июля. А что 19 августа 1939 года? По Суворову — начало Второй мировой войны. Товарищ Сталин принял решение о целесообразности нападения Гитлера на Польшу^[35]. Ну, хорошо, а 6 июля 1941 года что? Естественно, «День М». Именно к этой дате Гитлер закончит завоевание Европы, и наступит его, Сталина, черед.

Желательно, конечно, ударить фашистов со спины, но при необходимости можно и в лоб. Все равно сокрушивший всех и вся, в том числе версальских победителей, Гитлер против Красной Армии, в современной крупномасштабной войне не участвовавшей и дня, не устоит. И уже через несколько недель вся Европа, а вскоре и весь мир станут коммунистическими. Идиллия, да и только.

И все это он предвидел и осуществил? А что вы хотите, сколько десятков страниц исписал В. Суворов, чтобы доказать, что Сталин — «гений всех времен и народов», а не дьявол-параноик.

Удивляюсь, как это идеи В. Суворова не нашли до сих пор поддержки в рядах нынешних левых. Разве в сути своей они не созвучны их помыслам? Бессмертный образ Великого вождя. Заботливый, строгий, но справедливый хозяин., Беззаветный, умелый борец за дело угнетенных всего мира против тогдашнего сионизма и реакции. И даже «малой кровью, на чужой территории». Как говорится, если и наблюдаются некоторые идеологические разногласия, то они непринципиальны и легко преодолимы.

Насчет умелости нашего борца — чуть позже.

Попытаемся разобраться, как это ему удалось сделать, создать Гитлера. Для этого обратимся вновь к В. Суворову.

«Вот расклад политических сил в Германии на конец 1932 года: гитлеровцы — 11,8 миллиона голосов, социал- демократы — 8,1 миллиона, коммунисты — 5,8 миллиона^[36]…

Ситуация: у партии Гитлера нет больше денег на штурмовиков, на коричневые рубахи, на сапоги, на знамена и факелы, на барабаны и листовки, на выпуск литературы, на проведение новой предвыборной кампании, на содержание партийного аппарата…

В конце 1932 года песня Адольфа Гитлера была спета, и как политик он уже был кончен. Он пока оставался самым популярным политиком Германии, но партия — в долгах, платить нечем. Германский национал-социализм был обречен. Гитлера могло спасти чудо. Но чудес не бывает.

Гитлера спас Сталин…

Демократия так устроена, что в решающих, поворотных моментах истории основную роль играет меньшинство…

Именно такая ситуация сложилась в Германии в конце 1932 года: гитлеровцы, как мы помним, на первом месте, социал-демократы — на втором, коммунисты — на третьем. Но ни гитлеровцы, ни социал-демократы, ни тем более коммунисты прийти к власти не могут.

В этой ситуации судьбы Германии, Европы и всего мира оказались в руках меньшинства — германских коммунистов. Поддержат коммунисты социал-демократов — и гитлеризм рухнет и больше никогда не поднимется. А если коммунисты поддержат гитлеровцев, рухнет социал-демократия»^[37].

Далее автор убеждает читателя в том, что Эрнст Тельман, готовый уже пойти на союз с социал-демократами, вынужден был, разумеется, по прямому приказу Сталина, сохранять нейтралитет. «Потому победил Гитлер»^[38]. Ну и далее — те же пространные рассуждения о предвидении Сталиным всего и вся, о том, что уже тогда, в начале 1933 года знал он, когда Гитлер ударит и в какую сторону и с какой легкостью завоюет для Сталина Европу.

Попытаюсь возразить. Во-первых, не стоит преувеличивать масштабы кризиса, якобы охватившего НСДАП буквально накануне ее триумфа. Удивительное совпадение, за период с 1924 по 1932 год кризис случается именно перед решившими судьбу Германии выборами. Не стоит придавать большого значения и словам самого Гитлера^[39]. Он вообще склонен был к мистицизму и в силу этого представлял дело так, будто тогда, в 1932 году, все висело на волоске, но он, Гитлер, победил^[40]. Финансирование нацистов, которое осуществлял отнюдь не Сталин, не прекращалось и не прекратилось бы даже в случае поражения на выборах. Слишком много было вложено средств, чтобы с ними порывать.

Во-вторых, был ли возможен блок коммунистов с социал-демократами в принципе? На мой взгляд, нет. И вот почему. Он мог обеспечить сиюминутный результат, не допустить Гитлера к власти, но в перспективе не сулил ни немецким коммунистам, ни тем более товарищу Сталину ничего хорошего. С укреплением в стране демократии в любом случае происходило бы повышение жизненного уровня, становление среднего класса и, как следствие, уменьшение числа людей, коммунистов поддерживающих. Да и ориентироваться социал-демократическое правительство стало бы скорее на благополучный Запад, чем на СССР. Что касается Гитлера, то он был темной лошадкой. Кто же думал, что он всерьез?! Политики, в том числе и коммунисты, привыкшие уже к демократическим свободам, вполне могли рассчитывать, что катастрофой для НСДАП, для пустых, по их мнению, крикунов, станет именно приход нацистов во власть с неизбежным провалом и окончательной потерей популярности. Если так, то люди эти жестоко просчитались.

Не следует также забывать, что, как справедливо замечает В. Суворов, НСДАП и партия Ленина, а следовательно, получается, и КПГ были — «близнецы-сестры»^[41]. Одна, или почти одна, у них и социальная база. И даже последуй прямой приказ Сталина о союзе с социал-демократами, чего, по-моему, быть не могло, и выполни его верхушка германской компартии безоговорочно, еще неизвестно, каким образом разделились бы голоса рядовых прокоммунистически настроенных избирателей. Не исключаю, что немалая их часть отошла бы в этом случае к Гитлеру, и как знать, не получил бы он абсолютного большинства?

В-третьих, выборы есть выборы. Они непредсказуемы сегодня, тем более, заранее говорить о чьей-то гарантированной победе тогда, в 1932-м, никто бы не решился. Всегда остается надежда, она, как известно, умирает последней. А власть есть власть, ради нее стоит и рискнуть.

В общем, нравится кому-то или нет, но приход нацистов к власти был обусловлен прежде всего внутренними причинами, внутренней расстановкой политических сил^[42]. Будь иначе, ни Сталин, даже если бы очень захотел, даже будь он сверхгениален, и никто другой не смог бы привести их к власти. И уж конечно, создал Гитлера не Сталин, а словно одурманенный массовым психозом немецкий народ, которому потом пришлось расплачиваться за роковую ошибку едва ли меньше остальных.

С середины 30-х годов отношения между фашистской Германией и СССР резко ухудшаются. Диктаторы заняты, в общем-то, одним делом, искореняют все, мало-мальски напоминающее оппозицию. При этом Гитлеру вместе с лидерами социал-демократии приходится сажать в лагеря и «всех этих, предварительно прогревшихся на крымских пляжах, Тельманов… своих, прикормленных (Сталиным, естественно. — А.Б.) и послушных ребят»^[43]. За несколько месяцев самая многочисленная, организованная, активная и, что немаловажно, твердо стоявшая на позициях марксизма-ленинизма, иными словами, признающая главенствующую роль СССР и ВКП(б) компартия была разгромлена практически до основания. Роль ушедших в подполье, чудом уцелевших звеньев ее свелась к разведывательной деятельности в пользу Советского Союза.

В Европе у большевиков появился жесткий, уверенный в себе конкурент. Новый удар нанес он по самолюбию Сталина в Испании^[44].

В. Суворов утверждает, что военно-промышленный потенциал Германии — творение рук Сталина^[45]. Не спорю, были периоды в истории наших двух стран, во второй половине 20-х годов и после подписания пакта о ненападении, когда СССР проводил подготовку на своей территории немецких офицеров-танкистов, поставлял Германии стратегическое сырье и. т. д. Но в середине 30-х, после избиения ГКП, все это прекратилось. И теперь уже немало усилий прилагал к вооружению Германии Запад, наивно возомнивший, что Гитлера можно рассматривать всего лишь как противовес, заслон против Сталина. Этим, кстати, объясняется и уступчивость Запада при занятии нацистами демилитаризованной Рейнской зоны^[46], и аншлюс^[47], и безумие Мюнхена^[48].

Сталин, кстати, собирался оказать помощь Чехословакии вполне искренне. Прими Бенеш эту помощь, и при любом раскладе Сталин остался бы в выигрыше. Судите сами. Воевать против прекрасно вооруженных, занявших горные укрепления чешских дивизий, поддерживаемых танками и авиацией, Красной Армии, имея в тылу всю мощь Антанты, было бы безумием. На сопротивляющейся Чехословакии фашизм мог поломать зубы. Но даже если Гитлер и отступил бы, Сталин все равно не оставался внакладе. Авторитет СССР, а следовательно, и европейских компартий неизбежно возрастал, а главное, войска, введенные в Центральную Европу, вовсе не обязательно было поспешно выводить. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Однако Запад сделал ставку на Гитлера и жесточайшим образом просчитался. В последующем вскоре дележе Чехословакии приняла участие и Польша. Скоро, очень скоро разделят и ее территорию.

Попробуем поставить себя на место Сталина. В Европе — три приблизительно равных, как он считает, по силам соперника. Англия и Франция с ориентирующейся на них, связанной с ними оборонительным договором Польшей. Гитлер. И он, Сталин. Настоящий, направленный против Гитлера союз с западными демократиями невозможен. СССР не имеет с Германией общих границ, а Польша Красную Армию не пропустит через свою территорию ни при каких обстоятельствах. Иными словами, заключение подобного договора с англо-французами ровным счетом ничего ему, Сталину, не давало^[49].

Совершенно иные последствия влекло за собой подписание договора о ненападении с немцами. Ни к чему СССР не обязывая, он открывал широкие перспективы.

В самом деле, случись нападение немцев на Польшу, и при любом итоге СССР оставался в выигрыше. Неизбежное вступление в войну Англии и Франции, гарантов польского суверенитета и безопасности, автоматически превращало войну в мировую. А мировая война, по мнению всех без исключения экспертов, война двух практически равных группировок, должна была быть затяжной^[50], с неизбежным ослаблением, истощением сторон^[51]. И, отсидевшись в стороне, через год-два, подобрав в руку оставшийся козырь, можно было бы смело вступать в игру. Склонись победа на сторону союзников, он, Сталин, — ни при чем. Разгроми Гитлер Польшу и втянись в затяжные кровавые бои вдоль линии Мажино, Западная Украина и Белоруссия, Финляндия и большая часть Прибалтики автоматически пополнят число «братских» республик^[52].

Вот что пишет Суворов:

С этими утверждениями при всем желании согласиться невозможно. Гитлер не имел войну на два фронта осенью 1939 года. Не способные изменить тупиковый курс, так и не пожелавшие посмотреть правде в лицо, лидеры западных демократий объявили войну напавшей на Польшу Германии, но и пальцем не шевельнули, чтобы помочь захлебывающейся в собственной крови, погибающей польской армии.

И уж точно не оказалась Германия «между двумя жерновами» летом 1940 года. С поразительной легкостью, едва ли не десантом захватил Гитлер Данию и Норвегию.

Англичане и французы скорее обозначали противодействие, война на франко-германской границе, самими участниками названная «странной», война без артиллерийской стрельбы, без авиационных налетов, почти без жертв, продолжалась.

Сталин же был союзником. Сталин практически без сопротивления занимал отведенные ему территории. До тех пор, пока одна из жертв не посмела огрызнуться.

После роковой неудачи в Финляндии, я уверен, он уже боялся Гитлера^[55]. Когда же за месяц без малого с Францией, считавшейся сильнейшей военной державой на континенте, было покончено, Сталина охватила паника. Все его расчеты рухнули, как карточный домик. Повторюсь, это нам известно, сколько у будущих противников было орудий, танков и самолетов. Сталин этого не знал, он знал другое. Менее чем за год непрерывных боев Германия с минимальными потерями завоевала почти всю Европу, сокрушив при этом недавних своих победителей. За тот же срок Красная Армия с неимоверным трудом и ценой страшных потерь захватила в буквальном смысле залитую кровью ее солдат крошечную полосу Карельского перешейка.

Не стоит искать особых, сверхоригинальных объяснений происшедшего, тем более подгонять под них факты и выдавать особенности характера, а зачастую пристрастия и капризы тех или иных политических деятелей, за первопричину судьбоносных исторических событий.

Все предельно просто. Мог Сталин рассчитывать на победу, и если мог, то за счет чего? За счет тысяч танков и самолетов? Но у Гитлера тоже были танки и самолеты и, как он полагал, не хуже наших. За счет обеспечившей молниеносные победы тактики ведения войны? Но Вермахт эту тактику уже освоил и принял на вооружение, а останки советских военных теоретиков, которые говорили о глубоких рассекающих ударах и решающей роли взаимодействия танков и авиации еще в середине 30-х годов, как и останки десятков тысяч их боевых товарищей, давно уже покоились в земле. Тогда, может быть, за счет патриотизма масс? Но ведь он, Сталин, лично сделал все возможное, чтобы каленым железом выжечь из людей все чувства, кроме страха и бездумной преданности ему, вождю. Он так презирает этих людей, превращенных в винтики и шурупы огромной машины.

Ответ очевиден, Сталин на победу и не рассчитывал. Единственным выходом в создавшейся ситуации виделась ему демонстрация миролюбия и открытости западной границы. Почему-то он решил, что, если сумеет продемонстрировать Гитлеру небоеготовность частей прикрытия, тот не нападет. И, надо признать, Сталин сделал все возможное, чтобы части не просто выглядели небоеготовыми, но таковыми и являлись, чем значительно облегчил совершенно в этом не нуждавшемуся Вермахту жизнь.

Что еще можно добавить к сказанному? Приведу аналогию. Молодой боксер из провинции, кровь с молоком, не без таланта и напористости, приезжает покорять столицу. Первый бой. Соперник — не из сильнейших, к тому же едва ли не вдвое легче. С огромным трудом, заработав лиловый, чрезвычайно болезненный синяк под глазом, побеждает новичок лишь по очкам. А в финале — рвущийся к пьедесталу безжалостный профессионал. Он вызвал на ринг сразу всех остальных претендентов, сумел стравить друг с другом и разделался с ними поодиночке, едва ли не шутя, а предыдущего чемпиона послал в нокаут в первом же раунде. Звучит гонг, противник смотрит новичку в глаза с холодной уверенной усмешкой, обнажающей клыки вампира. Играют стальные мускулы. Сейчас начнется избиение. Или кто-то все же сомневается?

Сталин не сомневался, и его поведение в первые дни войны лишь подтверждает: это. Привожу слова Хрущева:

Пытаясь доказать, что Сталин предвидел быстрый разгром Франции и продолжал якобы владеть ситуацией, В. Суворов приводит еще и такой аргумент:

Разберемся по порядку. Начнем с Польши, границу которой части Красной Армии перешли лишь 17 сентября. Сталин отнюдь не спешил «влезть в авантюру» и занял отведенную ему согласно секретным соглашениям территорию, когда судьба Польши была решена, Вермахт, по сути, покончил с организованным сопротивлением польских вооруженных сил. Одна только Варшава продолжала еще борьбу, да под Львовом передовые части немцев получили неожиданный отпор. Уверен, закрепись поляки на Висле, начни союзники продвижение в глубь Германии, Сталин не сдвинулся бы с места. Но Польша была разбита в две недели^[62], французские дивизии сидели в своих бункерах и в бой не рвались.

Мог ли Сталин в создавшейся ситуации отказаться от «освободительного похода»? Нет, конечно. Любое приращение территории, тем более бескровное, работало на укрепление его авторитета и личной власти внутри страны. К тому же тогда он еще не боялся Гитлера. Молниеносный разгром Польши прозвучал первым тревожным звоночком, не более. «Прогнившее», как ему думалось, польское государство, вероятно, оказалось слишком слабым. К тому же Сталин не знал еще, чего по-настоящему стоит Красная Армия. Ему очень хотелось верить, что Вермахту она мало в чем уступает^[63].

Очень скоро эти иллюзии развеяла крохотная Финляндия. Сталин получил отпор, разом изменивший его взгляды. И хотя, ценой страшных потерь, советским войскам удалось прогрызть линию Маннергейма и взять Выборг^[64], дальше Сталин не пошел. Что его остановило? Резкое заявление Черчилля^[65] и французского премьера Даладье о мнимом или реальном намерении оказать Финляндии военную помощь? Или очевидная готовность отошедшей, но не разбитой финской армии продолжать борьбу за независимость Родины до последнего? Или десятки, если не сотни тысяч погибших, пропавших без вести, обмороженных, не одна тысяча пленных красноармейцев? Или же все эти факторы, вместе взятые?

Важно другое. Там, где Гитлер шел напролом, Сталин — отступал. Ему «большая» Драка с большим, но весьма сомнительным успехом была не нужна. Он вполне довольствовался малым. Выход из столь неудачной войны с приобретением новых территорий, перемещение границы от пригородов Ленинграда западнее Выборга позволило ему спасти лицо.

Мог ли Сталин не занять Прибалтику? Если да, то каким образом? Что он должен был сказать Гитлеру? Извините, дорогой коллега, но, когда мы с вами подписывали эти в высшей степени легкомысленные соглашения, вы еще не успели разделаться с Францией. А теперь я вас, простите, опасаюсь, со своими экспансионистскими замашками порываю и от права первой ночи в отношении стран Балтии отказываюсь. По целому ряду причин этого произойти не могло.

Представим на секунду, что Сталин отказался от присоединения к СССР прибалтийских государств. И что, им удалось бы сохранить свою независимость? Да нет, конечно. Гарантом их суверенитета вольно или невольно выступали западные демократии^[66]. С их поражением, но никак не раньше, участь Эстонии, Латвии и Литвы была решена. Не займи их Сталин, тут же в той или иной форме были бы включены они в сферу влияния рейха.

Вопрос был решен чуть раньше.

Не очень понравилось Гитлеру подобное требование. Но предпринять что-либо в защиту будущего союзника в условиях, когда большая часть Вермахта еще вела бои во Франции, он, конечно, не мог^[69]. Видимо, тогда, в середине лета 40-го впервые всерьез задумался Гитлер о ставшем неизбежным столкновении с СССР…

Так что упоминаемый В. Суворовым барьер нейтральных государств не мог не быть разрушен. Два хищника не могли не идти навстречу друг другу и в движении своем не могли не встретиться. Вряд ли кто-то будет спорить, что Прибалтику поглотил Сталин, но также очевидно и то, что это стало возможным лишь благодаря непрерывным, коренным образом изменившим политическую карту Европы победам Гитлера.

Сталин, конечно же, не победил «заранее», в конце августа 1939 года. Он, как и все остальные, даже и не представлял, как оно все будет дальше и с каким противником в самом недалеком будущем придется иметь дело Европе. Возможно, смутное беспокойство посетило вождя, ведь чувство самосохранения развито было у Сталина в достаточной мере. Но еще не скоро сменится оно тревогой, а затем и обреченностью. Гитлер переиграл и его и лидеров Запада и добился главного, сумел избежать войны на два фронта. Переиграл, воспользовавшись их близорукостью, безответственностью, трусостью, в конце концов. Удалось это Гитлеру, конечно же, еще и потому, что воссозданный Вермахт оказался куда сильнее, чем кто-либо мог предугадать. Сталин в том числе, да разве один только Сталин?

Напоследок мне возразят, ведь СССР имел больше всех в мире танков, и среди них лучшие в мире «Т-34» и «КВ». И огромное количество боевых самолетов. И мощную индустриальную базу в тылу.

Все это так, но из этого вовсе не следует, что Сталин рискнул бы напасть первым. Он действительно готовился к войне, но к войне такой, в которой заранее имел бы решающее преимущество. В которой противник, либо уже выдохшийся, либо вынужденный распылять силы для действий на других фронтах, не представлял серьезной опасности. Но в середине лета 1941 года сложилась диаметрально противоположная ситуация — все лучшее, что у него имелось, Вермахт сосредоточил на советско- германской границе^[70].

Сколько людей, столько и мнений. Можно рассматривать исторические события под разными углами и судить о происшедшем по-разному.

При желании можно разглядеть во множестве секций ОСОВИАХИМа подготовку миллиона парашютистов, в скромном, мало кому известном «Су-2» — суперштурмовик «Иванов», а в «бэтушках» с 13-миллиметровой броней — танк прорыва. В чудовищных репрессиях, почти уничтоживших командные кадры армии и руководство ГРУ^[71], — меры по усилению вооруженных сил и разведки, а в трусости, некомпетентности и отрешенности «отца народов» — гениальное предвидение. В контрударах мех- корпусов — верные признаки наличия сколь грандиозного, столь и засекреченного плана вторжения, и, наконец, в страшном разгроме войск Первого эшелона — их несомненную якобы готовность уже в августе 41-го раздавить Вермахт и форсировать Одер…

Вот только факты — упрямая вещь.

Нравится кому-то или нет, но, если бы Сталин в самом деле собирался напасть на Гитлера, лучшего времени, чем начало лета 1940 года^[72], для этого шага невозможно было и придумать. Тогда все силы Вермахта вели поначалу вовсе не легкие бои в Бельгии и на севере Франции. Путь на Су валки, Варшаву и Плоешти был свободен. Нанеси Сталин удар в спину нацистам тогда, и Гитлер действительно имел бы войну на два фронта, действительно мог лишиться румынской нефти, и кто знает, как бы оно все повернулось. Но Сталин ограничился расширением «семьи братских республик», и год спустя ему пришлось схватиться с лучшей армией мира один на один, в условиях, когда даже намека на второй фронт не было и в помине^[73].

Мне кажется, он как-то верил в свою счастливую звезду. Весь опыт предыдущей мировой войны говорил о том, что серьезное столкновение великих держав, Германии с англо-французами, не может закончиться скоротечным поражением одной из сторон. Даже после Дюнкерка^[74] все еще теплилась надежда, что французы остановятся под Парижем, нароют окопы, опутают фронт колючей проволокой, устоят. И, как и четверть века назад, начнется взаимное истребление противников, на которое он, Сталин, будет смотреть со стороны, выжидая, когда можно будет выступить безо всякого риска. Иллюзии имеют свойство рассеиваться…