"Порок сердца" - читать интересную книгу автора (Соя Антон Владимирович, Минина Ольга)ГЛАВА 2В комнате было очень слабое освещение, горели только лампадки у образов. Свет еле проникал в небольшую щель между штор. Когда она вошла, вообще не могла ничего разобрать, пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Отец Пантелеймон жестом пригласил присесть. — Вот, значит, собралась с духом и пришла. Страшно мне, Паня. — Молодец, что пришла. Ничего не бойся, говори, что наболело. — Рожать мне скоро, а с сердцем все хуже и хуже. Дроздецкий говорит — шансы, пятьдесят на пятьдесят, но я все равно буду, решила. — На все воля Божья, верю я, что спасены будете-и ты, и дитя. И ты, Лена, верь. — Ой, хочу верить, только грехов на мне, как на собаке бездомной блох. Боюсь я. — А ты покайся, облегчи душу, все, что гнетет тебя, что мучает, — все расскажи. — Тогда с Москвы начну. Провалилась я в универ — с кем не бывает, решила — в Коламск не вернусь. Снова через год буду поступать, а пока в школу моделей пойду. Название у нее хорошее было — «Фламенко». А я — красавица, жгучая испанка, как нам было разойтись? — Вернуться тебе надо было, — отец Пантелеймон не сдержался и прервал рассказ, — Москва — трясина известная — засосало тебя бедную. — Ну да, так и было, — согласилась с отцом Пантелеймоном Лена и ответила на замечание вопросом. — А к кому возвращаться? Павлов в тюряге был, ты в семинарии, да и планы у меня другие были — Париж, Мадрид, Нью-Йорк. Отучилась я, деньги кончились, а типаж мой что-то непопулярным оказался: хожу на кастинги, как дура, не берут никуда, так, в паре клипов снялась, и все. Ничего, кроме интима, не предлагают, а кушать хочется. В общем, согласилась на сопровождение. Название красивое, а на самом деле обычная проституция — только рангом повыше. Покатилась я под откос. — Не пойму я — ты каешься, Лена? Стыдно тебе за прошлое или жалеешь себя просто? — Стыдно. Павлов — твой друг — вытащил меня из этого болота, как нарисовался он в Москве на моем пути, так и поняла, что это судьба моя, с тех пор я его верная собака, вот дите ему рожаю, а сама помереть боюсь. — Говорят, он бьет тебя, Лена… — Отец Пантелеймон решился уточнить ходившие в городе слухи. — Так за дело же. Изменяю я ему, Паня. — Паня остался в школе, — сердито прервал ее священник. — Лена, ты на исповедь пришла. — Простите, отец Пантелеймон, изменяю я ему, потому что, мне кажется, ему это надо — на ревности любовь наша цветет. — Неправильно все у вас — на уважении любовь должна стоять, на верности, а не на похоти да на побоях. Еще вертеп этот ночной в городе открыли — слабых духом прельщаете. Не откупит Сашка душу, сколько раз ему говорил — толку с того, что на монастырь деньги дает, — нет, если скотство вокруг развел, тебя мучает. Ты вон загубить себя готова из-за него, а ему лишь бы зенки залить — другой тебе муж нужен. — Другой? Это кто ж? — Лена посмотрела в упор на отца Пантелеймона и голосом, в котором была слышна досада, добавила: — Кто меня такую после Павлова возьмет? Развратную, избалованную, с душой раздрызганной. Ты меня замуж возьмешь, святой отец? — Не то, не то ты говоришь, Лена. Я тебя замуж шесть лет назад звал. Ты сюда-то каяться или задираться пришла? — Ой, каяться, прости меня, господи. — Лена перекрестилась. — Ведь мало того, что мужу любимому изменяю, так еще и в мальчишку влюбилась. Так влюбилась, готова любую курву, что к нему подойдет, в куски порвать. — Ты зачем ругаешься, греховодница? — Священник сурово посмотрел на нее исподлобья. — Простите меня, святой отец, замучила я Женьку, грех это, ведь не нужен он мне, так — игрушка, а я ему жизнь переломала, и не только ему. К Ритке Ким ревновала Женечку — так прям убить ее была готова, а она — раз и исчезла. — Ну тут ты явно свое участие преувеличиваешь. Но грех, даже если просто смерти кому желала, грехом так и останется. — Да знаю я, вот и мучаюсь. К Катьке ревновала — лютой ненавистью к этой бабочке ночной прониклась. А ведь она мне сестрой оказалась. Женьку дурака запугала — он ее от ребенка заставил избавиться. Да и где она вообще, эта Катя? А я-то и радовалась, дура, загубила ребеночка. Страшно мне, мучаюсь теперь — нет мне прощения. — Всем прощение есть, даже таким, как ты, может быть. Все похоть твоя да гордыня. Ишь натура какая любвеобильная. Молись и кайся. — Пантелеймон. А ты никак заревновал, ишь зарделся, как девушка. — Опять ёрничаешь. — Священник смерил Лену тяжелым взглядом и сердито добавил: — Если б не дите в пузе у тебя, выгнал бы сейчас взашей за такие слова. — Сам же сказал — натура у меня любвеобильная, а натура-то от Бога. А Бог-то сам есть любовь. — Ишь разговоры бесовские пошли. Любовь, а не похоть. Различать их надо, иначе бед не оберешься. Сдается мне, что ты оправдываться пришла, а не каяться. Нет твоим грехам, Лена, оправдания, а прощение отмолить надо да заслужить поведением праведным. — Я молюсь. — Лена изменила тон и просяще добавила: — И ты за меня помолись, Паня… отец Пантелеймон. Боюсь, поведение свое не успею я исправить. Того и гляди рожу, а сама на тот свет непрощенная уйду. Цыганка мне в детстве нагадала, что погубит меня мужик, но не настоящий. Не объяснила больше ничего. Наверное, младенец, отец Пантелеймон, ты уж о мальчике моем позаботься, если что. Пусть наследство Папагеново получит сполна, а то ведь Павлов все пропьет. — Я молюсь, Лена, за тебя каждый день, еще с семинарии начал. Так что, может, и отмолил. Все в руках Господа. Я верю, что все у тебя будет хорошо, и скоро я к вам приду — маленького крестить. А насчет Павлова подумай, пока он тебя не загубил. Все одно — не венчаны. — Спасибо, отец Пантелеймон, за добрые слова. Мне они сейчас так нужны. В соседней комнате раздался звонок телефона. — Больше ничего рассказать не хочешь? — Отец Пантелеймон слегка напрягся, прислушиваясь к звонку. — Про отца ребеночка, что ли… Их разговор был прерван стуком в дверь. — Кто это там? В комнату вошла жена отца Пантелеймона — Ольга: — Простите, но тут срочный звонок. — Я же просил не беспокоить нас, — недовольно обратился к ней священник, но тем не менее подошел к дверям и взял у нее телефон. Он разговаривал тихим голосом, но динамик в трубке был очень громкий, и Лена хорошо слышала весь разговор. Сперва она не прислушивалась к тому, о чем там говорят, но неожиданно ей показался знакомым голос на том конце линии. Она отчетливо услышала фразу и наконец узнала голос — это была Катя, обращаясь к священнику, она говорила: — Отец Пантелеймон, мы с ребеночком вас ждем, сегодня в шесть, как договаривались. — Хорошо. А чего звонишь-то? — Так метелью подъезд к дому занесло, а чиститьто некогда мне, я выйду к шести на дорогу, путь вам осветить. Не опаздывайте, ладно? — Хорошо. Жди. Отец Пантелеймон окончил разговор, положил трубку на стол и повернулся к Лене. Она была уже не в себе, она просто задыхалась от возмущения: — Ждет с ребеночком! Это же Катин голос был! Это что за представление, батюшка? И здесь достала сучка! — Что ж, врать не буду, тем более что это явно добрый знак от Бога. Подает Он его тебе, Лена, чтоб не боялась ты, рожала. Видать, простил он тебя, раз святая наша из монастыря позвонила. Хороший звонок. — Хороший? Estas loco![35] Да ты охренел, Паня?! — Лена быстро вскочила со стула, да так, что тот упал. — Эта шалава еще и родила раньше меня! А ты все знал! А может, еще и Женьку к ней возил? За моей спиной. Иуда! Предатель! Que me maten![36] Поп липовый! А я-то, дура, душу тут перед ним изливаю, перед Богом его! — Не богохульствуй, Лена! — Отец Пантелеймон попытался остановить ее излияния. — Не гневи Бога. Катя в монастыре, она почти святая — ей видения были. И ребенок ее жив — одним грехом твоим меньше. Радуйся. — Щас! Одним меньше — одним больше. Вот, на забери, не верю больше ни тебе, ни ему. — Одним движением она сорвала с себя крестик и швырнула им в попа. — Разорву на тряпки сучку, а кобеля давно кастрировать пора! Она оттолкнула Пантелеймона от двери, резко выскочила, чуть не ударив дверью вовремя отскочившую Ольгу, и бросилась от дома бегом. — Дура! Какая же я дура! — на ходу, не переставая, ругала она себя. Обескураженный отец Пантелеймон посмотрел ей вслед, прикрыл дверь, встал на колени перед образами и начал молиться. Через полчаса Пантелеймон встал с коленей. — Ольга! Ольга, собери меня, я к Кате в монастырь. Ольга! Где ты? Куда она подевалась?… Он еще раз окликнул жену, но к его удивлению, никакого ответа не последовало. Он, не торопясь, собрался сам, вышел во двор и остолбенел, увидев, как резко газует его машина, в окне которой промелькнули очки и платок Лены. — О Господи! Не натворила бы бед, дура окаянная. Пришлось идти на дорогу и ловить попутку. В такую метель желающих проехаться по заснеженной дороге до деревни, где жила Катя, было не много. С трудом уговорив молодого парня довезти его, он наконец выехал. Дорога и вправду была ужасна, местами она обледенела, видимость была нулевая, приходилось сбрасывать скорость до минимума. Он опоздал, поэтому не был удивлен, что Катя не встречает его, как обещала. Подъехав к месту, отец Пантелеймон отпустил водителя. Он не сразу заметил тело. Сперва он увидел свою машину, стоящую как-то боком, поперек дороги к дому, с распахнутой дверцей со стороны руля. Только обойдя машину, он разглядел припорошенную свежим снегом Катю. Все ее лицо было в крови, она без сознания, недалеко валялся разбитый фонарь. Отец Пантелеймон осторожно положил Катю на заднее сиденье своего «зубила», забежал в дом и, к своему облегчению, нашел там спокойно спящего ребенка. В доме не было никого, видно, женщины, живущие здесь, ушли на всенощную в монастырь и оставили Катю встречать его. Осторожно взяв девочку, он вынес ее из дому и тоже положил в машину. Сев за руль, решил, что нужно все-таки сделать один звонок. Он набрал номер Павлова: — Саша! Это отец Пантелеймон! Лена дома? На том конце провода как-то нечетко ответили: — Н-н-нет… — Саша, случилась беда, — отец Пантелеймон торопливо заговорил, боясь, что его перебьют и не дадут договорить, — у Лены могут быть очень большие неприятности. — Это точно. Будут, нах. — Как ни странно, Павлов с ним сразу же согласился. — Большие неприятности нах у нее и еще кое у кого — это уж точно нах. Я с ней сам разберусь — пусть только нах домой заявится. — Подожди, Саш, — священник опешил, — ты что — уже все знаешь? — Все нах. И даже больше. А твой звонок нах только подтверждает все. Вот уж не ожидал нах, что еще ты проявишься. — О чем ты? — О чем нах? О всем! Кирдык нах вашей попобратии, понял? — Подожди, я сейчас приеду, ничего не делай! — Поздняк. Нах. Павлов бросил трубку. Отец Пантелеймон снова набрал номер Павлова, но тот больше не ответил и вообще отключил телефон. Отец Пантелеймон принялся набирать другой номер. — Гриша! С Катей случилось несчастье! Я везу ее в больницу! Жди меня там! Как мог быстро, он доехал до больницы, там его в приемном покое уже поджидал Григорий. С большой осторожностью они вытащили Катю из машины, Григорий сразу увез ее на отделение. Ребенка отец Пантелеймон отдал медсестре, а сам сел ждать в пустом больничном коридоре. Его мобильный резко зазвонил, взглянув на него, священник увидел, что это Павлов: — Можешь забирать свою подружку нах. Я ее убил… Пантелеймон чуть не выронил телефон, но раскисать не было времени. Он снова был за рулем и мчался к Павлову. Дверь нараспашку — звонить и требовать, чтобы его впустили было незачем. На пороге лежал с проломленной головой шофер Лены — известный всему городу как Кинг Конг. За столом гостиной лежал, уронив голову на стол, с бутылкой в руке Павлов в полном отрубе, рядом с диваном — с окровавленной головой — Лена, под ней — бейсбольная бита — вся в крови. Пантелеймон, переведя дух, первым делом сделал звонок в милицию, все подробно объяснил и сказал, что ждать их приезда не будет, нужно оказать помощь пострадавшей. Он на руках отнес Лену к машине и снова помчался в городскую больницу, где передал ее несчастному Григорию. Григория было не узнать — он как будто постарел на десять лет, на все вопросы о Кате качал головой. Лену срочно надо было на родильное отделение, но сегодня отмечали юбилей заведующего и весь персонал был не в состоянии что-либо делать, они не ждали никаких осложнений этим вечером и пустились во все тяжкие. Только одна пожилая медсестра с родильного была трезва и готова оказать помощь. Григорий, который и так валился с ног от усталости, был вынужден с этой медсестрой принимать у Лены искусственные роды. К их огромному облегчению, они справились — родилась здоровенькая и красивая девочка. Когда все было позади, Григорий держал девочку на руках и мог наконец расслабиться — перестать контролировать свои поступки и чувства. Он смотрел на девочку, и по его лицу катились слезы, какие это были слезы, то ли радости, то ли горя, он и сам не смог бы ответить. Лена же была плоха, она не приходила в сознание, находилась в коме, и ее состояние не предвещало ничего хорошего. Павлов прервал свой рассказ и обратился к Григорию, так и не убрав пистолет от виска дрожащей Кати: — Ну что, Григорий, я — все нах. Теперь твоя очередь. — Я не верю ни одному твоему слову, Павлов. Молчавшая во время рассказа, Катя вдруг как заведенная затвердила на одной ноте начало своей медитации: — Я Катя, Катя, КАТЯ… Не обращая на нее внимания, Павлов продолжил разговор с Григорием: — А мне плевать! Ну-ка быстро рассказывай нах, что дальше было! А не то порешу, на хрен, и ее, и тебя прям щас нах! Гриша, уставившись в пол, начал говорить: — В ноги он упал мне — вот что дальше было. Я над Катей сидел — она угасала, и я вместе с ней, а тут… |
||
|