"Сексуальный миф III Рейха" - читать интересную книгу автора (Андрей Васильченко)

Глава 1. «Я дал вам мужчину»

Среди многих представителей возмущенных и оскорбленных мелких бюргеров был слесарь Антон Дрекслер. Он вместе с несколькими десятками своих сторонников создал «Немецкую рабочую партию». Это высокопарное название организации могло ввести в заблуждение. Членами этой партии были в основном мастера мюнхенского железнодорожного депо, мелкие торговцы, служащие, преподаватели и демобилизованные солдаты, только что вернувшиеся с фронта. Набор политических требований «Немецкой рабочей партии» был достаточно традиционным для немецкого национализма – борьба против коммунистов и жидомасонов. Определение немецкого рабочего, данное А. Дрекслером, было во многом комическим: «Тот, кто физически или умственно трудится на благо родины, является рабочим, а стало быть, должен вступать в „Немецкую рабочую партию“. В деятельности этой группировки эмоции брали верх над глубоким анализом, риторическая бессмыслица заменяла ясные политические цели. В сентябре 1919 года в эту организацию вступил бывший фронтовик Адольф Гитлер, которому буквально за несколько лет удалось превратить мелкую политическую организацию, ютившуюся в мюнхенских пивнушках, в мощное националистическое движение, получившее название Национал-социалистической рабочей партии Германии.

Как талантливый оратор Гитлер сразу же сделал ставку на расизм в его социал-дарвинистском виде. Он буквально провозгласил новый моральный кодекс общества, который должен был быть воплощен в тысячелетнем рейхе. Но новые моральные законы он обосновывал при помощи уже господствовавших в массах этических представлений. Гитлер буквально провозгласил себя главным борцом против морального и физического загрязнения немецкого народа. Под физическим загрязнением он, прежде всего, подразумевал сифилис, который в трактовке Гитлера превратился в некую новую чуму. Бороться с этой болезнью надо было не при помощи медикаментов, а устраняя сами причины ее появления – проституцию, аморальный образ жизни, «ожидовление духовной жизни Германии».

В принципе Гитлер не сказал ничего нового – о моральном упадке Германии в те дни вещали многие. Но именно фюрер додумался связать антисемитизм и причины нравственного гниения. В словаре Гитлера сифилис стал некой отличительной чертой евреев. «Французская болезнь», как называли его во времена «галантного века», превратилась в еврейскую заразу. Для Гитлера евреи были подлыми противниками, которые собирались сломить немецкий народ не в открытых битвах, а исподволь, разлагая и разрушая его изнутри. По Гитлеру, евреи принесли в мир «новый первородный грех», который заключался в том, что представители национальной буржуазии предпочитали родниться с богатыми еврейскими семьями. Эти брачные союзы он называл не иначе как «продажным спариванием, между жертвами финансовой целесообразности». В «Майн кампф» он писал по этому поводу: «Проникновение еврейского духа в область половой жизни, мамонизация этой стороны нашей жизни неизбежно подорвут раньше или позже жизненные силы молодых поколений. Вместо здоровых детей, являющихся продуктом здоровых человеческих чувств, на свет божий начинают появляться одни нездоровые дети – продукт коммерческого расчета. Ибо ясно, что основой наших браков все больше становится голый коммерческий расчет; инстинкты любви удовлетворяются где-то в другом месте».

На первый взгляд могло показаться, что Гитлер объявил войну преуспевающему среднем классу. Это впечатление усиливалось, когда он отпускал гневные тирады в адрес буржуазии и ее лицемерного ханжества. Но это было лишь хитрой политической тактикой. Критике в основном подвергалась та буржуазия, которая поддерживала Веймарскую республику. К тому же, провозгласив концепцию «лба и кулака», Гитлер открыл путь в НСДАП для всех, кто не являлся евреем, марксистом и демократом. Не стоило забывать, что Гитлер как одаренный оратор очень чутко чувствовал публику. В пивных он льстил пресловутому среднем классу. Там он громогласно заявлял, что стоит различать здоровую, энергичную и национально мыслящую часть немецкого общества и декадентское «высшее общество», пораженное расовой инфекцией космополитизма. Но в Индустриальном клубе Дюссельдорфа тон его выступлений был совершенно другим.

Социореволюционная концепция Гитлера была на самом деле всего лишь разновидностью буржуазной этики, призванной усилить «лучшие инстинкты здоровой части общества». Гитлер стремился сражаться с проституцией, приветствуя ранние браки. В любом случае это касалось только мужчин, женщин фюрер всегда рассматривал как пассивную субстанцию. Этот тезис он аргументировал ошибочным мнением, что женатые мужчины не склонны шляться по проституткам. Он яростно нападал на высшие слои, где матери хотели, чтобы их дети заключали браки с представителями знатных фамилий. Подобная замкнутость приводила к вырождению. Гитлер требовал, чтобы государство всячески поощряло многодетные семьи и занималось расовой гигиеной. Для него брак не был самоцелью, он всего лишь служил высшей задаче – преумножению и сохранению немецкой расы. Как мы помним, именно так сформулировал цели института брака профессор Макс фон Грубер. Не исключено, что Гитлер был знаком с его трудами. По крайней мере в 1925 году он взял на вооружение евгенику. Гитлер, следуя за Грубером, требовал предотвратить появление на свет наследственно больных детей. Для этого было необходимо проводить в жизнь широкую программу селекции, предполагавшую в том числе, стерилизацию. Личная жизнь должна была быть поставлена на службу государству и расе.

Теории воспитания молодежи были построены Гитлером так, чтобы вызвать доверие у простого обывателя. Они были незамысловатыми. «Все дело воспитания должно быть поставлено так, чтобы свободное время молодежи использовалось для физических упражнений. Наш юноша не должен праздно шляться по улицам и кино, а должен после трудового дня посвящать все остальное время закаливанию своего организма, ибо жизнь еще предъявит к нему очень большие требования. Задача воспитания нашего юношества должна заключаться вовсе не в накачивании его школьной премудростью… Надо положить конец и тому предрассудку, будто вопросы физического воспитания являются частным делом каждого отдельного человека. Нет, это не так. Нет и не может быть свободы, идущей в ущерб интересам будущих поколений, а стало быть, и всей расы».

И завершающим аккордом звучал уже знакомый многим немцам нравственный приговор Веймарской республике: «Ведь, в сущности, вся наша теперешняя общественная жизнь является сплошным рассадником половых соблазнов и раздражений. Присмотритесь только к программе наших кино, варьете и театров, и вы не сможете отрицать, что это далеко не та пища, в которой нуждается наше юношество. Афиши и плакаты прибегают к самым низменным способам возбуждения любопытства толпы. Каждому, кто не потерял способности понимать психологию юношества, ясно, что все это должно причинять громадный моральный ущерб молодежи. Тяжелая атмосфера чувственности, господствующая у нас всюду и везде, неизбежно вызывает у мальчика такие представления, которые должны быть ему еще совершенно чужды. Результаты такого „воспитания“ приходится констатировать теперь, увы, на каждом шагу. Наша молодежь созревает слишком рано и поэтому старится преждевременно. В залах судов вы можете частенько слышать ужасающие вещи, дающие ясное представление о том, как неприглядна жизнь наших 14 – 15-летних юношей. Что же удивительного после этого, если сифилис находит себе распространение и среди этих возрастов. Разве не страшно видеть, как проститутки больших городов дают первые уроки брачной жизни этим еще совсем молодым, физически слабым и морально развращенным мальчикам. Кто всерьез хочет бороться против проституции, тот должен прежде всего помочь устранить идейные предпосылки ее, тот должен помочь положить конец той аморальной культуре больших городов, которая является настоящим бичом для юношества. Конечно, по этому поводу поднимется страшнейший шум, но на это не следует обращать никакого внимания. И если мы не вырвем нашу молодежь из болота, окружающего ее сейчас, она неизбежно в нем утонет. Кто не хочет видеть всей этой грязи, тот на деле помогает ей и сам становится соучастником постепенного проституирования будущих поколений, от которых зависит вся дальнейшая судьба нашей нации. Эту очистительную работу необходимо предпринять во всех областях. Это относится к театру, искусству, литературе, кино, прессе, плакату, выставкам и т. д. Во всех этих сферах приходится констатировать явления распада и гниения. Только после основательной чистки сможем мы заставить литературу, искусство и т. д. служить одной великой моральной государственной и культурной идее. Нужно освободить всю нашу общественную жизнь от затхлого удушья современной эротики, нужно очистить атмосферу от всех противоестественных и бесчестных пороков. Руководящей идеей во всей этой работе должна быть систематическая забота о сохранении физического и морального здоровья нашего народа. Право индивидуальной свободы должно отступить на задний план перед обязанностью сохранения расы».

Так что же было подлинной нацистской этикой, провозглашенной Гитлером? Спартанское воспитание, ранний брак, воспроизводство расово чистого и генетически здорового потомства? Эти требования, действительно, были противопоставлены новым ценностям презираемой Веймарской республики, ее сексуальной распущенности и эротической развращенности. Но разве эти моральные установки соответствовали поведению штурмовиков, печально известных своим пьянством и дебошами, и образу жизни купавшихся в роскоши нацистских бонз? Или, может, этому моральному облику соответствовали Герман Эссер, Юлиус Штрайхер, Эрнст Рём или Роберт Лей? Отнюдь, даже сами нацисты говорили об отвратительном поведении их высокопоставленных вождей.

По сути, нацисты не предложили никакой новой этики. Нацистские ораторы предпочитали разъяренно нападать на призрак повсеместной безнравственности, зарабатывая одобрение озлобленной толпы. Собственные радикальные идеи, построенные на расистских представлениях и моральных установках доиндустриального общества, выдавались за панацею, способную спасти государство. Но нацисты нигде ясно не говорили о роли, предназначенной женщине в будущем рейхе. Указывалось лишь, что в девушках надо воспитывать будущую мать. Единственное место в официальных документах НСДАП, где упоминалась женщина, был 21-й пункт нацистской политической программы. Но и в нем шла речь о защите здоровья матери и ребенка.

Самих женщин предполагалось защитить от мира труда. Работающая женщина для нацистов была потенциально неполноценной, так как не могла заниматься воспитанием детей и рожать здоровое потомство. Но, принимая во внимае, что почти третья часть женщин была занята на производстве, нацисты пошли на некие уступки. Национал-социалисты «даровали» им право зарабатывать на жизнь специальными «женскими занятиями». Может быть, не случайно указывались профессии, которые занимали жены людей среднего достатка: розничная торговля, сельское хозяйство, образование детей, пошив одежды.

Во время выборов 1932 года Грегор Штрассер, один из лидеров левого крыла НСДАП, великодушно заявил: «Работающая женщина в национал-социалистическом государстве будет обладать равноправием вместе с замужними особами и матерями». Но почти тут же он сделал оговорку, касаемо будущих ограничений: «Но в рамках этого необходимо постепенно подготавливать переход к свертыванию сложившейся экономической системы, где используется женский труд».

Национал-социалистическая политическая теория с самого начала предусматривала существенные ограничения на участие женщин в политике. Например, они не могли входить в высшие руководящие органы НСДАП (предписание 1921 года). Даже в качестве рядовых членов партии их функции сводились к уходу за ранеными в ходе уличных стычек с штурмовками. Но их энтузиазм, их восхищенное отношение к Гитлеру были просто незаменимы для нацисткой пропаганды и агитации. Герман Эссер, старый друг Гитлера, известный своими многочисленными любовными похождениями, цинично заявлял: «Их место на кухне и в спальне». Даже Грегор Штрассер при всем своем антикапитализме придерживался подобной же буржуазной установки. Однажды в своей газете «Национал-социалистические письма» он написал, что мужчина предоставляет женщине душу, а та в ответ свое тело. Для него ценность женщины заключалась только в ее материнстве.

«Нацистская амазонка» Амалия Лауэр в своем трактате, написанном в 1932 году, информировала женщин, состоявших в НСДАП, что национал-социалистическое мировоззрение видело в них только биологический аспект – воспроизведение расово чистого потомства.

Грегор Штрассер уже в 1926 году поднимал вопрос о предоставлении многодетным матерям особых политических привилегий. Таковыми могли быть двойной голос в ходе выборов или приравнивание подобных женщин к военнослужащим, что влекло за собой предоставление особых льгот. Но Гитлер воспротивился этим начинаниям, он полагал, что это чрезмерная компенсация за выполнение естественных обязанностей. В государстве, которое собирался построить фюрер, женщина не получала общественного признания, пока не становилась матерью. Только родив ребенка, она могла стать полноправным членом общества: «Немецкая девочка становится гражданином Германии только после женитьбы. Но гражданские права можно предоставить и женщинам, которые активно заняты в экономике страны». Последняя фраза была небольшим реверансом в сторону работающих женщин, которые в годы прихода Гитлера к власти были еще и избирателями, но она вовсе не отражает подлинных намерений нацистов.

Для среднего класса, ненавидевшего как Веймарскую республику, так и феминисток, уступки, предпринятые в отношении женщин, были противны по самой своей природе. «Приходилось ли вам видеть, как сбегается народ, когда на улице начинается драка? Жестокость внушает им уважение. Жестокость и грубая сила. Простой человек с улицы уважает лишь грубую силу и безжалостность. В особенности женщины, женщины и дети. Людям нужен целительный страх. Они хотят чего-нибудь бояться. Они хотят, чтобы их пугали и чтобы они, дрожа от страха, подчинялись кому-нибудь. Разве не об этом свидетельствует опыт побоищ во время наших митингов, когда побитые первыми записывались в члены партии? Что за болтовня о жестокости, что за протесты против мучений?! Массы хотят этого. Им нужно что-нибудь ужасающее», – заявил как-то Гитлер Раушнингу. А затем добавил: «Масса, народ – для меня это как женщина. Любой, кто не понимает присущего массе женского характера, никогда не станет фюрером. Чего хочет женщина от мужчины? Ясности, решимости, силы, действия. Ради этого она пойдет на любую жертву». Это могло показаться сомнительным аргументом в споре, но успех гитлеровской партии подтверждал его правильность. На выборах 1930 года в рейхстаг пришел к НСДАП первый крупный политический успех. Из 6,5 миллиона избирателей, отдавших свои голоса нацистам, 3 миллиона составляли женщины. Несомненно, что большинство из них руководствовались эмоциями, а не трезвыми рассуждениями. Тысячи женщин просто боготворили фюрера.

Социал-демократическая газета «Мюнхнер пост» от 3 апреля 1923 года с большой издевкой писала о «втюрившихся в Гитлера женщинах», которые с увлажненными глазами восторженно упивались его речами, отдавали в заклад украшения и делали взносы в пользу своего кумира. В качестве реванша за такие и подобные статьи Гитлер повелел разгромить 8 ноября 1923 года редакционные помещения газеты.

Женщины в самом деле были с первых часов верными помощницами Гитлера. Они прокладывали ему дорогу, устанавливали контакты и финансировали его.

Карола Гофман посетила в 1920 году партийное собрание, на котором выступал Гитлер. Конечно, она выделялась в этом зале, где за кружками пива сидели в основном мужчины. После выступления Гитлер подошел к ней и сказал, что у нее голубые замечательные глаза, которые напоминают ему о глазах его матери. Карола почувствовала себя польщенной, так как подобный комплимент доводилось услышать далеко не всем женщинам, отпраздновавшим свой восьмидесятый день рождения.

Для Каролы началась, можно сказать, почти новая жизнь. Внезапно у нее появился кто-то, о ком она могла заботиться, после того как ее муж, директор гимназии, умер. Она заботилась об Адольфе Гитлере как мать, она стирала его рубашки, гладила брюки, пекла ему пироги. И она предоставила ему свой загородный дом для тайных совещаний, которые Гитлер постоянно проводил со своими товарищами по партии. В знак благодарности Гитлер называл ее «моя любимая дорогая мамочка».

Эта «мамочка» была склонна к реакционным мыслям и для своего возраста была довольно крепкой. Бывшая учительница, она участвовала в «боях» на заседаниях, дома же, в престижном квартале Мюнхена Золльне, состоявшем из вилл, основала местную партийную ячейку – ортсгруппе. В восемьдесят три года она каждый месяц ездила в Ландсберг, который находился в 60 километрах от города. Там она навещала Гитлера в тюрьме, привозила ему пирожные со взбитыми сливками. Спустя двадцать лет Гитлер сказал о ней: «Среди всех моих подруг преклонного возраста только одна госпожа директор Гофман отличалась благородной заботливостью». Но Карола Гофман была первой в том длинном списке старых и пожилых дам, которые совершенно странным образом способствовали карьере Гитлера.

В Мюнхене тогда, как, впрочем, и сейчас, элита встречалась на приемах и вечеринках, где множество людей вели абсолютно пустые и бессмысленные разговоры. Люди эти от скуки любое событие воспринимали как развлечение и считали себя чрезвычайно важными особами. На первый взгляд Адольф Гитлер, казалось, совершенно не вписывался в этот сиятельный круг предпринимателей, политиков, деятелей искусств. Он пах казармой и пивными трактирами, носил запятнанный макинтош или длинное черное пальто, снимал комнату на Тирш-штрассе, 41, в убогой квартирке с дешевым истертым линолеумом на полу. Он ничего не умел делать, кроме как молоть языком. Его острые слова произвели в высоких кругах поначалу отталкивающее действие, его антисемитские лозунги еще не считались тогда повсеместно приличными. Но очень скоро все изменилось.

Супруга одного известного фабриканта роялей Хелена Бехштейн была одной из первых, кто пригласил Адольфа Гитлера в свой аристократический салон. Поэт и драматург Дитрих Экарт, фанатичный приверженец расистского учения и автор слов «Песни штурмовиков», спросил ее, не хочет ли она познакомиться с «будущим освободителем Германии». Хелена пришла в совершенный восторг от этой идеи. И Экарт привел с собой в июне 1921 года господина с коротко подстриженными усиками, который производил впечатление довольно неуклюжего и зажатого человека.

В этот вечер на Гитлере был потертый голубой костюм. У него самого и, вероятно, у многих гостей было чувство, что он не в своей тарелке. Гитлер чувствовал себя маленьким и что он здесь не к месту, в этом доме рядом с этой госпожой Бехштейн в элегантном вечернем платье, рядом с господином Бехштейном в смокинге, и даже рядом с официантами в их ливреях. С открытым ртом стоял Гитлер и поражался роскоши, которую ему не приходилось видеть раньше. Особенно ему понравились водопроводные краны в ванной комнате. «Представьте себе, госпожа Ганфштенгль… можно даже регулировать температуру воды», – рассказывал он благоговейным голосом жене партийного друга так, как будто бы он присутствовал при совершении чуда. Хелене Бехштейн сразу понравился этот неотесанный молодой человек и его пламенные речи, которые принесли искру в ее скучное существование жены фабриканта. Хелена нашла кого-то, кого она могла бы взять под свое крылышко. Она решила сделать из этого убогого чудака настоящего государственного деятеля. Во время одного из его первых визитов она взяла его черную шляпу со старомодными, слишком широкими полями, которую она считала «ужасным монстром». Итак, Хелена порылась в платяном шкафу своего мужа и нашла симпатичную светло-зеленую фетровую шляпу, почти еще новую, которую Гитлер с тех пор очень часто надевал во время своих визитов к Бехштейнам.

Хелена охотно общалась с Адольфом Гитлером. Он ругал «ноябрьских преступников», коммунистов, евреев; она говорила ему, что следует одевать и как двигаться. Она подарила ему собачью плетку, заставила его носить блестящие кожаные сапоги, уговорила одеваться в смокинг и рубашки с манжетами. Она научила его вежливым светским фразам и показала ему благородные жесты, которым Гитлер, тем не менее, за всю свою жизнь так и не научился. Во время приемов, на которые его вскоре часто стали приглашать, кланялся он часто немного ниже, чем требовалось; букеты цветов, которые он приносил с собой, были слишком велики, его поцелуй рук – слишком преувеличенным и театральным.

Но именно это делало его интересным. Уже вскоре он считался в высшем обществе экзотикой, на которую стоило взглянуть. Этот Гитлер подслащал вино кусочком сахара. Он мог фыркать, как дикий зверь, – и то, и другое вызывало и улыбку, и восхищение. Присутствовать на приеме, на который был приглашен Гитлер, было для элиты таким же развлечением, как посещение цирка простым народом.

Хелена Бехштейн и ее муж давали эти приемы в двух местах: в берлинском районе Шарлоттенбург на вилле, которая была построена в стиле периода грюндерства, или в Мюнхене, в личных апартаментах в отеле «Баварский двор». В обоих домах Гитлер отныне регулярно появлялся, он был звездой и постоянным гостем одновременно. Хелена утвердилась в мнении о том, что он «молодой мессия Германии». Владельцы берлинского отеля «Эксельсиор» считали по-другому: они отказали Гитлеру, когда он хотел провести там заседание народного крыла Немецкой национальной партии. Но зато Хелена Бехштейн открыла двери своей виллы, и заседание все же состоялось.

«Я бы хотела, чтобы он был моим сыном», – сказала Хелена Бехштейн о Гитлере. И она попыталась, хоть и безуспешно, сделать из него своего зятя. Но все попытки обручить его с ее дочерью Лоттой провалились. Более успешным оказались знакомства Гитлера с важными предпринимателями. Она брала его с собой в оперу и давала приемы, единственная цель которых состояла в том, чтобы представить ее фаворита по возможности большему количеству влиятельных людей – почти все трясли ему руку, но некоторые поддерживали его и его партию щедрыми взносами и пожертвованиями. В салоне Хелены Бехштейн Гитлер познакомился с Винифрид Вагнер, невесткой композитора, которая позже сыграла важную роль в его жизни.

Хелена Бехштейн консультировала Гитлера не только в вопросах поведения и внешнего вида, она также поддерживала его финансово, сделавшись его благотворительницей. Так, один из друзей Гитлера сказал как-то во время банкета на вилле Бехштейнов: «Милостивая государыня, украшения, которые вы носите, могли финансировать наше национал-социалистическое движение многие месяцы». В ответ на это Хелена сняла одно из колец и передала его фюреру.

Хелена помогла также Гитлеру летом 1923 года, когда ему очень нужны были деньги для подготовки антиправительственного путча. Наличных денег дать ему она не могла, но зато в ее распоряжении были ценные предметы искусства и много украшений: венецианское кружево ручной работы XVII века; испанское покрывало для рояля из розового шелка с золотой вышивкой; изумрудный кулон; рубиновое кольцо, сапфировое кольцо, оба украшенные бриллиантами. Адольф Гитлер принял все эти украшения, заложил их в банкирском доме в Мюнхене и получил за них заемное письмо. Его он отдал берлинскому производителю кофе Рихарду Франку как залог за заем в 60 000 швейцарских франков. Позже Хелена Бехштейн облегчила свой карман еще на 26 000 марок. На эти деньги она купила Гитлеру черный «Бенц-Лимузин» с откидным верхом. Гитлер отблагодарил ее на свой манер: он подарил Хелене Бехштейн золотой партийный значок.

Была еще одна женщина, которая хотела сделать из Адольфа Гитлера государственного деятеля и поэтому вступила в отчаянную конкурентную борьбу с Хеленой Бехштейн, – Эльза Брукман, супруга мюнхенского издателя. Это она научила Гитлера, как галантно целовать руки светским дамам. Она показала ему, как есть омара или артишоки. Она купила ему те самые светлые английские макинтоши, которые он позже носил с такой важностью. И кроме того: как и Хелена Бехштейн, она подарила ему собачью плетку как знак элегантности и одновременно могущества. На плетке Эльзы Брукман сиял серебряный набалдашник, на котором она приказала выгравировать свои инициалы. Каждая из обеих женщин утверждала позже, что именно ей впервые пришла идея снабдить Гитлера плеткой как своеобразным символом власти.

По происхождению Эльза была румынской принцессой. В Штарнберге она вышла замуж за издателя и коммерции советника Гуго Брукмана, который зарабатывал очень много денег, издавая роскошные книги по искусству. Ему принадлежала вилла в Мюнхене на Каролиненплатц, дом 5, где встречались все те, кто имел имя и положение в обществе. До Адольфа Гитлера здесь вращались Фридрих Ницше и Райнер Мария Рильке. Брукманы вели современный и экстравагантный образ жизни. Они владели открытым белым «Мерседесом», очень красивым и броским – другой такой машины в Мюнхене ни у кого не было. Тот, кто был приглашен в салон на их вилле, автоматически входил в высшее общество Мюнхена.

Гитлеру попало приглашение к Брукманам от его товарища по партии Эрнста Ганфштенгля. Ганфштенгль был сыном одного мюнхенского мецената, женатого на американке. Он рассказал Брукманам, что его друг обожает Рихарда Вагнера и читает изданные ими книги, в которых культивировался «арийский дух». Этого было достаточно. Вскоре слушатели Адольфа Гитлера поднимали уже не только кружки пива, но среди них появились такие, которые держали в руках бокалы с шампанским.

Гитлер быстро научился обставлять свои выступления перед мюнхенской элитой. Он намеренно приходил слишком поздно, приносил хозяевам огромный букет роз, бросающихся в глаза, и где-то час сидел молча. Он ждал подходящей реплики, которая давала ему возможность сказать речь. Эльза Брукман никогда не упускала случая подкинуть ему подходящую фразу, даже если это была всего лишь дружеская фраза о евреях. Тогда Гитлер вставал, отодвигал свой стул назад и начинал пламенно говорить, брызгая слюной. Его голос гремел, постепенно усиливаясь, пока не становился хриплым рычанием, и потому его было трудно понимать. Потому взоры благородных гостей были буквально прикованы к губам этого человека, который выступал так, как в этих кругах никто еще не пытался. Гитлер дико размахивал руками и произносил «получасовую очень смешную, но одностороннюю речь о евреях…».

Эльза Брукман была скорее суровой женщиной, лицо которой с детства было усыпано шрамами от оспы, поэтому ее чайные вечера и ужины начинались самое раннее в сумерки, и она сидела в большинстве случаев у затемненных ламп. Адольф Гитлер позволил ей почувствовать себя красивой и желанной. И он действительно так к ней относился: как к женщине, которая подняла его в глазах общества и давала деньги. Брукманы временами оплачивали квартиру Гитлера. После его освобождения в 1924 году они предоставили ему помещения своего издательства, чтобы он мог выступать там с докладами, хотя Гитлеру и было пока запрещено выступать с речами. Тогда Эльза сидела впереди, сложив руки, и впитывала в себя каждое слово. Она писала ему письма, в которых мелькали такие предложения: «Дорогой господин Гитлер! У меня есть лишние наручные часы. Не хотите ли попользоваться ими?»

Разумеется, Гитлер этого хотел. И он с удовольствием воспринял предложение Эльзы посмотреть несколько предметов мебели, которые ей больше были не нужны. Между тем были моменты, когда даже этой щедрости не хватало, – моменты, когда Гитлер и его партия стояли на грани банкротства. Сам Гитлер описывал эту ситуацию следующим образом: «Я подписал для партии вексель на 40 000 марок. Деньги, которых я ожидал, не пришли, партийная касса была пуста, срок оплаты приближался, а я не имел даже надежды собрать деньги. Мне уже начали приходить мысли о самоубийстве, так как другого выхода мне не оставалось. За четыре дня до срока оплаты я рассказал госпоже тайной советнице Брукман о моем бедственном положении, которая сразу же взяла дело в свои руки, позвонила тайному советнику Кирдорфу и велела ехать к нему. Я рассказал Кирдорфу о своих планах и сразу же расположил его к себе. Он предоставил в мое распоряжение деньги, и так я смог вовремя погасить вексель». Этот тайный советник Кирдорф был основателем большого предприятия по добыче и переработке угля и стали в Рурской области. Он помог Гитлеру установить контакты с наиболее влиятельными из «стальных королей» Германии.

Гитлер с удовольствием пользовался финансовой поддержкой Эльзы Брукман, но любил и подшучивать над ней. «Я знаю одну женщину, – рассказывал он как-то, – голос которой от возбуждения стал хриплым, когда я перекинулся парой слов с другой женщиной». Эту женщину он больше не называл «госпожа тайная советница», а просто «Брукман» – и Гитлер описывал, как она исключила одну светскую даму из списка приглашаемых гостей только потому, что та однажды улыбнулась Гитлеру. Ревность Эльзы Брукман, очевидно, относилась к тем немногим явлениям в жизни Адольфа Гитлера, которые доставляли ему удовольствие.

Хелена Бехштейн и Эльза Брукман были наверняка важнейшими благотворительницами, которые поддерживали Гитлера уже в начале 20-х годов. Но они были не единственными. Не только в предпринимательских, но и в аристократических кругах были дамы, расположенные к Гитлеру. Баронесса Лили фон Абегг жертвовала ему деньги и предметы искусства. Гертруда фон Зейдлиц относилась к тем, благодаря кому он смог выпускать ежедневную газету «Фёлькише беобахтер» – она была совладелицей финской бумажной фабрики и имела много денег. Восторженной поклонницей Гитлера в аристократических кругах Германии была, без сомнения, и жившая в Берлине Виктория фон Дирксен. Вдова тайного советника была одновременно и национал-социалисткой, и, как многие ее современники, монархисткой. В отеле «Кайзерхоф», куда обычно она приглашала Гитлера на свои «четверги», собирались только избранные гости из мира экономики, политики, дипломатии и аристократии. Там она знакомила Гитлера с влиятельными господами со всего мира. Она заботилась о том, чтобы ему в 1922 году было разрешено выступить с докладом в аристократическом «Берлинском национальном клубе», где он смог завести полезные связи в националистических кругах Северной Германии.

Временами в доме Виктории фон Дирксен на еженедельные совещания собирались Гитлер, Геринг, Геббельс и другие крупные националистские политики. Виктория фон Дирксен на каждом приеме прикрепляла к груди свастику так, чтобы она была хорошо видна. И она научилась, как никто другой, восхищенно закатывать глаза, когда кто-либо в ее присутствии произносил имя Гитлера – даже вскользь. Но с годами Гитлеру надоела его поклонница, и 15 декабря 1933 года он дал ей это понять.

В этот вечер еврейская журналистка Белла Фромм посетила концерт «Ла Скала» в Берлинской опере. Свои впечатления она писала так: «Джильи давал благотворительный концерт в пользу „зимней помощи“. Все было напыщенно, но очень ловко поставлено. Орды СА перед театром готовили Гитлеру прием, который требовала „его божественность“… Я сидела недалеко от ложи Гитлера – номер семь. Зал был набит до отказа, так что господа во фраках и дамы в парчовых одеждах толпились у сцены. Когда аплодисменты после первой арии Джильи утихли, весь зал ждал следующей, внезапно раздались новые аплодисменты в ложе номер семь. Сильные аплодисменты! Гитлер – хороший актер. Джильи был забыт. Все слушатели, обычно безупречно ведущие себя, разразились громкими торжествующими криками. Букеты фиалок летели в ложу семь. Люди взбирались на стулья и перила, чтобы лучше видеть „фюрера“. У меня кровь застыла в жилах. Он сидел в своем отвратительном коричневом одеянии между Магдой Геббельс и супругой итальянского посла – красавицы и чудовища. В следующей ложе, к великому раздражению Гитлера, сидела Виктория Дирксен. Говорят, Гитлер очень жалеет, что ему приходится так часто сидеть вблизи этой „старой ведьмы“. Потому он издал приказ, чтобы в будущем в этом отношении были приняты меры. „Старая ведьма“, которая была отделена от славы и почести толстой стеной ложи, казалось, негодует от ревности и зависти».

После прихода Гитлера к власти также и Хеленой Бехштейн овладела ярость по отношению к тому, кого она называла «волчонком». Хелена относилась к тем немногим женщинам, которые отваживались критиковать Гитлера. Человека, которому она подарила собачью плетку, она теперь называла «жалким подобием рейхсканцлера». Но прозрение пришло слишком поздно. Во время байротского музыкального фестиваля состоялся последний разговор между Хеленой Бехштейн и ее бывшим воспитанником. Она дала ему свой адрес в Байройте и пригласила посетить ее. Гитлер не ждал ничего хорошего. Его адъютанты уже давно называли Хелену «ужасом партии», и ему совершенно очевидно было неприятно засвидетельствовать ей свое почтение. Он пригласил детей Вагнера сопровождать его. Они должны были смягчить Хелену Бехштейн, но не имели ни малейшего желания делать это. Тогда вместо детей Гитлер взял с собой огромный букет красных роз. Но ни розы, ни поклон, ни поцелуй руки, казалось, уже не импонировали Хелене Бехштейн. Она в последний раз высказала ему свое мнение. Беседа длилась всего несколько минут. После этого они больше не встречались.

Другой женщиной, покровительствовавшей Гитлеру, была Хелена Ганфштенгль. Один современник вспоминал: «Это было во время одного приема в отеле „Баварский двор“, где многие красивые женщины выглядели просто блестяще благодаря своим бриллиантовым украшениям. Но тут вошла женщина, такая красивая, что сразу же затмила всех. Украшений она не носила. Это была госпожа Ганфштенгль». Так Гитлер описывал одну из своих первых встреч с той женщиной, которую он отныне называл «прекрасная Хелена». Описываемое событие происходило в мюнхенском отеле, но познакомился он с ней несколько раньше, в цирке «Кроне». Там, где обычно свои представления давали клоуны и дрессированные животные, он выступал с речью. После выступления к Гитлеру подошел его товарищ по партии Эрнст Ганфштенгль и с гордой улыбкой представил ему свою жену. Несколько секунд Гитлер молча смотрел вверх, на красивое лицо высокой стройной блондинки. На приглашение Ганфштенгля навестить их как-нибудь Гитлер согласился очень охотно.

Хелена относилась к тем немногим женщинам в окружении Гитлера, которые излучали какой-то «международный» шарм. Она родилась в Бремене в семье крупного торговца, но большую часть своего детства провела в Нью-Йорке. Там в 1919 году на благотворительном балу в старой Вальдорф-Астории она познакомилась с сыном одного издателя. Эрнст Ганфштенгль, которого друзья называли «Putzi» («Чистюля»), руководил в Нью-Йорке крупнейшим филиалом отцовской фирмы и салоном искусств на Пятой авеню. После Первой мировой войны Ганфштенгль считался в Америке «враждебным иностранцем», его художественное издательство было конфисковано. Какое-то время он «держался на плаву» благодаря школе искусств. Хелена вышла замуж за Эрнста в 1920 году, хотя он уже не мог обеспечить ей такой же высокий уровень жизни, как раньше. Годом спустя на свет появился сын Эгон. В 1922 году семейство Ганфштенгль на пароходе вернулось обратно в Германию.

Как раз в это время американское посольство в Берлине хотело составить представление о состоянии политики в Баварии. Советник посольства был знаком с Ганфштенглем благодаря совместной учебе – и американцы послали его в качестве шпиона. Он должен был посетить в Мюнхене собрание в «Киндльброй» на Розенхаймер-штрассе, послушать выступление этого Гитлера и передать свои впечатления в Берлин. Уже в тот же вечер шпион превратился в члена партии. Ганфштенгль вступил в партию и с тех пор уже не оставлял Гитлера. Двухметровый мужчина выполнял различные задания: он входил в группу «Шлагетер», изображал придворного шута и играл для Гитлера на пианино.

Хелена нашла Гитлера симпатичным. По сравнению с ее Эрнстом, шумным великаном, она воспринимала его как «робкого молодого человека». Это не был сорвиголова, который приставал к ней, а робкий человек, который в самом начале тем не менее украдкой бросил взгляд на вырез ее платья. Во время своих посещений он сидел с маленьким сыном Хелены на полу и играл с ним. Гитлер блеял, как овца, фыркал, мычал, трещал и квакал. Маленький Эгон визжал от восторга, его мама улыбалась, тронутая таким вниманием к ее малышу. Потом началась игра в железную дорогу. Гитлер ползал на четвереньках и заставлял Эгона проползать под ним. Эгон изображал железную дорогу, а Гитлер свистел, как локомотив. Этот свист получался у него невероятно правдоподобно благодаря затяжному резкому звуку.

Адольф Гитлер стал постоянным гостем в доме Ганфштенглей; он, как говорила Хелена позже, «наслаждался у нас спокойной и уютной атмосферой. Когда он хотел, он мог спокойно сидеть у нас в уголке и делать заметки. Мы не мешали ему». Но это было и не нужно. Гитлеру было достаточно того, что Ганфштенгли познакомили его с профессорами, оперными певцами, художниками и писателями. Хелена открыла ему двери в мир творческой и культурной элиты, невероятно важных и знаменитых людей. В этом отношении она походила на Хелену Бехштейн и Эльзу Брукман.

Так же и Хелена, и Эрнст Ганфштенгль напрасно пытались сделать из Гитлера светского человека. Они помогали ему учить английский язык, рассказывали об Америке – в надежде расширить его узкий кругозор. Но в Америке Гитлеру нравился только ку-клукс-клан, который он считал движением, аналогичным его НСДАП. Он отказывался учиться танцам, несмотря на постоянные просьбы Хелены позволить научить его нескольким шагам вальса. Также он не хотел сбривать свои усики ни при каких обстоятельствах.

Однажды вечером в дверь Ганфштенгля позвонили: снаружи стояли врач, санитар и Адольф Гитлер. Хелена Ганфштенгль провела этот день 9 ноября 1923 года в Уффинге на Штаффель-зее, где она и ее муж незадолго до этого купили домик.

Хелена испугалась. Таким она Гитлера еще никогда не видела. Человек, обычно издававший только веселые звериные звуки, теперь стонал от боли. Его брюки свисали клочьями, черный галстук был повязан на руке как жгут. Хелена пригласила его и сопровождающих зайти, быстро накрыла им поесть.

Во время этого позднего ужина он рассказал, при каких обстоятельствах его ранило. Он маршировал вместе с товарищами по партии к Фельдхеррнхалле, чтобы совершить государственный переворот. На их пути внезапно возникло полицейское оцепление. Послышались выстрелы. Сосед Гитлера в строю, которого он держал за руку, смертельно раненный упал на землю, потянув его с собой. При этом Гитлер неудачно упал на плечо. Из общей неразберихи его вытащили два телохранителя и посадили в машину, которая была припаркована неподалеку. Помощники предложили бежать в Австрию. Но Гитлер этого не хотел. Он решил обратиться к Хелене Ганфштенгль.

Во время попытки путча было убито четверо полицейских, а также пятнадцать его товарищей и один посторонний человек. Сейчас он сидел у Хелены Ганфштенгль, показывал свою опухшую руку и жаловался на невозможные боли и на то, что потерял своего телохранителя. Хелена заметила, как он был разочарован. Она пошла наверх на чердак и постелила ему постель в маленькой комнатке, которая служила ее мужу спальней и кабинетом. Эрнста Ганфштенгля в этот вечер дома не было. Он проспал попытку путча в своей мюнхенской квартире. Но так как он считался доверенным лицом Гитлера, то все же переехал на время к югу от Мюнхена, поближе к австрийской границе.

В ту ночь Гитлер, чтобы хоть как-то согреться, укутался в английский дорожный плед, принадлежавший Эрнсту Ганфштенглю. До этого тем не менее он приказал санитару немедленно ехать в Мюнхен и найти там машину, на которой можно было бы скрыться. Конечно, Гитлер знал, где можно было достать эту машину – у Хелены Бехштейн, которая в это время еще совершенно безоговорочно обожала Гитлера. 11 ноября, спустя два дня после бегства Гитлера, у свекрови Хелены зазвонил телефон. Полицейский, который обыскивал ее квартиру, пришел как раз тогда, когда горничная сказала по телефону: «У нас полиция», и выхватил трубку из ее рук. После краткого допроса Хелены Ганфштенгль по телефону полиция сразу же догадалась, где прячется Гитлер.

До этого момента Гитлер напрасно ждал свою машину. Хелена пошла в каморку Гитлера и предупредила, что полиция уже недалеко. «Эти свиньи никогда не схватят меня. Я застрелюсь!» – закричал Гитлер и схватился за свой браунинг. Итак, Гитлер опять хотел застрелиться. Но Хелена Ганфштенгль «спасла» ему жизнь – так, по крайней мере, описывал это Эрнст Ганфштенгль в своих мемуарах. Она подошла к нему и при помощи приема джиу-джитсу (в Нью-Йорке она ходила на курсы) отняла у него оружие. Пистолет полетел по коридору и приземлился на мешок с мукой.

После этого Хелена прочла нотацию своему гостю. Она говорила о движении, о множестве приверженцев фюрера, о том, что многие верят ему. Она достала несколько листков бумаги, ручку и заставила Гитлера продиктовать его политическое завещание. Она собиралась передать его своему адвокату. Решимость Хелены подкреплялась действием, и Гитлер продиктовал свое политическое завещание. Хелена быстро взяла бумагу и спрятала ее, в то время как полицейские уже стучали в дверь. Потом она пошла к входной двери и пригласила полицейских войти. Гитлер молча стоял за ней на лестнице. В то время как Хелена собирала самые необходимые вещи для первых дней в тюрьме, Гитлер снимал белый купальный халат Эрнста. Он отказался взять с собой этот халат – он был ему слишком велик – и спустился вниз в пижаме. Кто-то накинул ему на плечи его макинтош, к которому все еще был прикреплен Железный крест 1-го класса. Хелена дала Гитлеру еще два шотландских дорожных покрывала, чтобы он не мерз в тюрьме. Полицейские повели его к машине и поехали с ним в Вейльгейм. Спустя несколько минут после отъезда Гитлера от Бехштейнов загородному домику Ганфштенгля в Уффинге подъехала машина.

В Ландсберге Гитлер объявил голодовку. И каждому, кто хотел это услышать, он кричал в лицо: «Все! Конец!» Отговорить его не смог ни тюремный психолог, ни председатель его партии. Был только один человек, который мог его еще спасти: Хелена Ганфштенгль. Она поговорила с его адвокатом, который взял завещание Гитлера и сказал: «Откройте ему глаза! Объясните ему, что вы спасли его от смерти не для того, чтобы он сейчас заморил себя голодом». Хелена навестила Гитлера и уговорила его. Вскоре после этого Гитлер закончил свой недельный пост и вновь начал есть с аппетитом. О самоубийстве речи больше быть не могло. Эти заявления вряд ли были сделаны серьезно – для этого Гитлер выражался и вел себя слишком театрально.

В тюрьме Гитлера навестило более пятисот посетителей, среди них – многочисленные благотворительницы и подруги пожилого возраста, начиная с Каролы Гофман с ее тортами с взбитыми сливками и заканчивая Хеленой Бехштейн, которая выдала себя за его приемную мать, чтобы ее пропустили к нему в камеру. Винифрид Вагнер послала ему рождественскую посылку с пишущей машинкой, бумагой, ручку, чернила, карандаши и резинку – в общем, весь необходимый для работы материал, чтобы он написал книгу о себе и своих взглядах. Название он уже придумал: «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости». Его издатель сделал из этого названия краткое и запоминающееся – «Майн кампф» («Моя борьба»).

Так же и Карин Геринг ездила к Гитлеру в Ландсберг, чтобы посмотреть вблизи на своего кумира. Гитлер великодушно дал ей автограф – он нацарапал свою подпись на обратной стороне одной фотографии, изображающей его на фоне крепости в Ландсберге. Хелена Ганфштенгль уже ждала Гитлера, когда он 20 декабря 1924 года был выпущен из тюрьмы. Она пригласила его провести сочельник на новой вилле в Мюнхене недалеко от Херцогпарк, в которую переехала ее семья. Гитлер придумал для хозяев и их трехлетнего сына Эгона совершенно неожиданный рождественский сюрприз. Прежде чем представить его, он попросил своего старого друга Эрнста Ганфштенгля сыграть ему на пианино «Песнь любви» из «Тристана и Изольды». После этого Хелена накрыла рождественский стол: индейку (главное блюдо), на десерт – различные сладости и венское печенье. Гитлер выпил немного вина. Он сильно поправился в тюрьме и потому отказывал себе сейчас в мясе и алкоголе.

После еды и вручения подарков наступило время подарка Гитлера: он приятно поразил семью тем, что маршировал по комнате взад-вперед. При этом он имитировал шум сражений времен Первой мировой войны. Он трещал, свистел, гремел, выл так, как будто бы Ганфштенгли сидели прямо перед окопами. Они слышали прямо под рождественской елкой залпы орудий, шум гаубиц и мортир. При этом Гитлер подражал шуму выстрелов так же замечательно, как и вою снарядов в воздухе и грому взрывов. Другого такого рождественского вечера семье Ганфштенгль пережить еще не приходилось.

Один раз между Хеленой Ганфштенгль и Адольфом Гитлером случилась встреча, которая осталась в ее памяти как очень неприятная, в то время как он, вероятно, считал ее в высшей степени эротичной. Гитлер в этот вечер навестил Ганфштенглей и допоздна засиделся в их гостиной. Потом Эрнст Ганфштенгль на пару минут вышел из дома, чтобы вызвать такси для своего гостя. Гитлер использовал это время и опустился на колени перед Хеленой. Он бросился к ее ногам, назвал себя ее «рабом», жаловался, как плохо, что он встретился с ней слишком поздно. В то время как Гитлер наслаждался этим «горько-сладким» событием, Хелена отчаянно пыталась поднять его на ноги. И ей удалось это сделать как раз перед возвращением ее мужа.

Конечно, сразу же после отъезда Гитлера она рассказала ему, что случилось. Но Эрнст Ганфштенгль не воспринимал это трагично, он считал, что «бедный парень сидит в своем одиночестве, как в ловушке, и чувствует время от времени потребность выступить в роли миннезингера». В этот вечер Ганфштенгль верил еще, что Гитлер влюблен в Хелену. Но в последующие годы он стал свидетелем множества подобных сцен. Он был рядом, когда Гитлер заваливал всех возможных женщин цветами и целовал руки. В течение этого времени Ганфштенгль пришел к выводу, что это странное поведение не имеет ничего общего с «эротическим желанием», а только лишь с другой формой желания – желанием показать себя. Он считал Гитлера «органическим импотентом», человеком, которого приводили в глубочайшее возбуждение не женщины, а только собственные речи. Хелена Ганфштенгль разделяла эту точку зрения. Позже она сказала о Гитлере: «Он существо среднего рода, но не мужчина».

Отношения между Гитлером и Ганфштенглями в течение нескольких лет стали заметно холоднее. Хелена приняла тот факт, что Гитлер изображал себя ее подобострастным рабом. Но она не была готова поменяться ролями, подчинять себя фюреру, как того требовал Гитлер. Так, в 1936 году на свадьбе одного из руководителей СА произошел окончательный разрыв. Все приглашенные гости приветствовали Гитлера предписанным «Хайль Гитлер». И только Хелена и ее сын Эгон сказали: «Здравствуйте, господин Гитлер». Он сразу убрал свою руку и больше не удостоил ни одного из них взглядом. Хелена еще в том же году разошлась со своим мужем и вернулась с сыном в Америку. Эрнст Ганфштенгль остался в стране еще на год, в 1937 году он покинул Германию.

Многие из современниц были знакомы с «Майн кампф» Гитлера, в которой он называл еврейскую расу «паразитом», «бациллой», «вампиром» или «грибком», который хотел уничтожить и стереть с лица земли. Одной из тех, кого восхищали подобные мысли Гитлера, была Винифрид Вагнер. Но эта женщина не была одной из многих тысяч поклонниц фюрера. Она относилась к тем немногим, кто мог сказать о себе, что их отношения к Гитлеру были «чисто человеческими, личными и доверительными».

Чтобы понять, как могло получиться, что между ними могла установиться такая связь, необходимо рассказать о жизни Винифрид Вагнер с самого начала. Она родилась 23 июня 1897 года в Англии в Гастингсе. Винифрид была дочерью немецкой актрисы и английского инженера-мостостроителя. Ее отец был музыкально одарен, в свободное время писал романы и критические статьи по музыке. В общем-то все указывало на безоблачное детство. Но родители Винифрид умерли, когда ей не было и двух лет. Девочку перевезли к датскому дедушке, который жил в очень скромном достатке в Лондоне. Но пожилой господин чувствовал себя несколько отягощенным обязательством заботиться о ребенке. Он даже подумывал убить себя и ребенка.

Но потом все-таки решил поместить девочку в приют для сирот, который Винифрид покинула только на несколько недель всего один раз за десять лет. Позже она мало рассказывала об этом времени, вероятно, хотела забыть о нем. В начале XX века сиротские приюты часто были местом, где за детьми никто не ухаживал, напротив, их унижали, с ними плохо обращались. Многое говорило о том, что Винифрид Уильямс в решающие ранние годы своего детства имела опыт, подобный тому, какой приобрел Адольф Гитлер. И возможно, этот опыт способствовал установлению той самой даже неосознанной связи в большей степени, нежели оперы Вагнера, о которых они могли часами говорить.

В возрасте десяти лет Винифрид разрешили поехать на каникулы в Германию к дальним родственникам. С табличкой, на которой было написано ее имя, она стояла на вокзале в Ганновере, где ее встретил пианист и дирижер Карл Клиндворт. Он и его жена сразу полюбили бледного робкого ребенка. Спустя несколько лет они удочерили Винифрид. Карл Клиндворт был старым другом Рихарда Вагнера. Оба жили в одном и том же музыкальном мире, в который отныне вошла и Винифрид. Она посещала лицей в Берлине, но большую часть своего времени посвящала музыке. Ее приемный отец давал ей уроки музыки, брал с собой на лучшие концерты в Берлине. Во время одного из этих концертов в возрасте пятнадцати лет она впервые увидела за дирижерским пультом своего будущего мужа – Зигфрида Вагнера, единственного сына композитора. Винифрид была потрясена не только концертом, но и Зигфридом. Она рисовала контуры его лица в своих школьных тетрадях, все свои карманные деньги тратила на книги с либретто опер, в которых дирижировал Зигфрид. Но прошло два года, прежде чем она лично познакомилась с ним.

Это произошло сразу после ее семнадцатого дня рождения: приемный отец взял ее с собой на фестиваль в Байройте. Затаив дыхание взбиралась она на зеленый холм, где среди елей стоял дом из красного камня. Сердце Винифрид билось, когда она вошла в «Граальсбург». Конечно, она знала, что театр имеет внутри форму скрипки, но тем не менее была потрясена увиденным. Потом ей разрешили присутствовать на генеральной репетиции, куда допускались только специально приглашенные гости.

Вагнеры также пригласили Карла Клиндворта и его приемную дочь на чай в особняк «Ванфрид», резиденцию семьи. И тут Винифрид был очарован не только Зигфрид, но и его строгая мать Козима Вагнер. С ее разрешения, а может быть, даже по настоятельному желанию его матери Зигфрид отныне очень часто приглашал юную девушку на чай в виллу. Спустя короткое время после их встречи он поехал в Берлин в дом Клиндвортов, чтобы попросить у них руки Винифрид. Предложение было с радостью принято. Тем не менее свадьба была под угрозой срыва, но причиной этого была вовсе не Винифрид или ее приемные родители, а официальные учреждения. Шла война, и потому Винифрид была зарегистрирована в полиции как «враждебная иностранка». Она должна была отмечаться там два раза в день. О свадьбе англичанки с немцем не могло быть и речи. Тогда Винифрид подала заявление о принятии прусского гражданства. Прошло три месяца, прежде чем заявление было рассмотрено и по нему было принято положительное решение, и тогда свадьбе уже ничто не мешало. Уже на следующий день Винифрид и Зигфрид стояли перед свадебным алтарем в Байройте.

Винифрид стала секретарем своего мужа, организовывала концертные турне и сопровождала его на каждом выступлении. Но ее важнейшей задачей была совсем другая: она должна была родить детей и тем самым позаботиться о том, чтобы продолжилась династия Вагнеров. Молодая женщина превосходно выполнила эту задачу. Она родила двух девочек и двух мальчиков. И во всем прочем она тоже великолепно подходила к строгому порядку дома «Ванфрид». Там после смерти Рихарда Вагнера царила его вдова Козима. Чем старше она становилась, тем строже был внутренний распорядок. Все, за исключением внуков, обращались с ней осторожно и с глубоким почтением, никто в ее присутствии не решался даже произнести громкого слова. Козима возвела музыку Вагнера в статус религии, членов ее семьи – в первосвященников, а театр – в часовню. Критики и инакомыслящие после недружелюбных высказываний навсегда бывали отлучены от «Фестшпихауса» на холме. Биограф Вагнера Иоахим Кёлер писал: «Централизованная власть исходила только от одной Козимы, которой должны были подчиняться молодые члены семьи. Как в современных сектах, все вращалось вокруг одного внутреннего круга, к которому были допущены только избранные». Козима, которая любила носить черные вуали, сделала из себя «олицетворение великосветской дамы», принадлежащей к тому же к выдающейся расе. Ее фанатичное рвение, благодаря которыму она подчинила почти все свое окружение, подготовило почву для последующих выступлений Гитлера в Байройте. И не случайно, что он стал там желанным гостем.

Винифрид познакомилась с Гитлером в Мюнхене в салоне фабриканта роялей Эдвина Бехштейна и его жены Хелены. Гитлер выступал там с одним из своих докладов, и Винифрид была так же потрясена, как тогда, когда она впервые увидела своего мужа за дирижерским пультом. По дороге в Байройт она с блестящими глазами мечтательно думала о «спасителе Германии», с которым она встретилась. Ее муж не воспринял мечты своей жены всерьез и даже посмеивался над Винифрид. Но он позволил ей пригласить этого Гитлера в Байройт.

1 октября 1923 года Адольф Гитлер впервые нанес им визит. Именно в то время, когда он особенно сильно нуждался в поддержке влиятельных кругов. Семья с нетерпением ждала человека, о котором Винифрид так лестно отзывалась. Но в условленное время на Каштановой аллее машины видно не было. Гитлер фактически потерял расположение всей семьи еще до того, как заработал его. Дети Фриделинд и Вольфганг постоянно бегали к двери и выглядывали на улицу. Наконец машина выехала из-за поворота с Рихард-Вагнер-штрассе. Дети возбужденно позвали родителей. Когда Гитлер поднимался по лестнице, все стояли у дверей и каждый протянул ему руку.

Винифрид сияла, но остальные были поначалу скорее разочарованы. «Он выглядел вполне обычно, – считала дочь Винифрид Фриделинд, – в своих коротких баварских кожаных штанишках, толстых шерстяных носках, рубашке в красно-синюю полоску и голубой короткой куртке, которая свободно болталась на его худом теле; острые скулы, казалось, вот-вот пробурят насквозь впалые бледные щеки, его голубые глаза неестественно блестели фанатичным огнем; у него был оголодавший взгляд».

Гитлер, очевидно, чувствовал себя неуверенно. Он казался очень смущенным, постоянно кланялся, проскользнул тихонько, как побитая собака, в библиотеку и музыкальную комнату, где он удивленно осмотрелся. Медленными, осторожными шагами он приблизился к коллекции бабочек, которую Рихард Вагнер купил в Неаполе. Потом он подошел к последней фотографии Рихарда Вагнера. Благоговейно, открыв рот, Гитлер стоял перед ней, как католик перед папой римским, и казалось, что он стесняется своих коротких кожаных штанишек. Спустя какое-то время он вновь обрел дар речи и рассказал, как в двенадцатилетнем возрасте впервые услышал «Лоэнгрина» и что он считает Вагнера самым великим немцем из когда-либо живших на свете.

Разумеется, Гитлер хотел также посетить могилу композитора, которая находилась в саду за домом «Ванфрид». Гитлер один подошел к простому, лишенному украшений гранитному камню, и взволнованный простоял несколько минут. Потом он отрывисто развернулся и вновь вернулся в круг хозяев дома. Жестикулируя, он рассказывал потом о государственном перевороте, который он планировал еще в этом году, о «захвате власти», благодаря которой он спас бы Германию. Сейчас удивлены были Вагнеры. Фриделинд позже рассказывала: «Мы сидели вокруг него, как стайка маленьких зачарованных птичек, которые слушали музыку, и при этом совсем не обращали внимания на то, что он говорил».

Напротив «Ванфрида» стоял дом, в котором жила дочь Вагнера Ева со своим мужем – британским философом культурологом Хьюстоном Стюартом Чемберленом. Этот писатель посвятил себя изучению народно-мистической идеологии и совершенно неприкрытому расизму. В своих книгах он проповедовал «арийское видение мира», которое оказало большое влияние на Гитлера и стало философской основой его расовой политики. Сейчас, во время своего визита в Байройт, он лично встретился со старым больным человеком, книги которого читал запоем. Во время этой встречи Гитлер и Чемберлен были одни, и никто не знал, о чем они говорили. После этого разговора практически парализованный Чемберлен впервые за очень долгое время смог глубоко и спокойно заснуть. Позже он написал Гитлеру благодарственное письмо.

После первого визита Гитлера в Байройт мнения о нем еще сильно разделялись. Зигфрид Вагнер, казалось, не был особенно впечатлен встречей с ним. Он не верил, что Гитлер осуществит свои идеи. Его жена, которая была младше его на двадцать восемь лет, бурно возражала ему: «Разве ты не чувствуешь, что ему суждено стать спасителем Германии?»

С того дня Винифрид Вагнер регулярно виделась со своим другом Гитлером. В тот день, 9 ноября 1923 года, когда Гитлер в Мюнхене маршировал к Фельдхеррнхалле, она была совсем недалеко, так как в этот самый день ее муж собирался дирижировать на премьерном концерте, который потом внезапно незадолго до начала был отменен. И Винифрид, и ее муж жили в отеле, из окна их комнаты они могли хорошо видеть площадь перед Фельдхеррнхалле. Они внезапно услышали залпы орудий и увидели, как многие поддались панике и, толкаясь, разбегались. Винифрид беспокоилась о Гитлере и вначале не знала, случилось ли с ним что-нибудь. Но уже вскоре стало известно, что он был ранен в плечо и прятался в тайном месте. Она также узнала, что друг Гитлера по партии Герман Геринг бежал в Инсбрук, где был вынужден лечь в клинику.

Потому Винифрид уговорила своего мужа ехать в Инсбрук и навестить раненого. Там она оплатила счета Геринга. Кроме того, она назвала ему адрес одного отеля в Венеции, где он мог скрываться целый год, причем совершенно бесплатно. Спустя три дня после провала путча Винифрид начала акцию, с помощью которой хотела привлечь широкую общественность на сторону Гитлера: она передала прессе открытое письмо, которое написала от имени всей семьи и выступила против подозрений, что члены семьи из дома «Ванфрид» участвовали в путче. Но в то же время семья Вагнер подчеркивала свое «дружеское отношение» к Гитлеру, свое «участие и согласие» по отношению к его «созидательной работе». И они объявили, что «мы, дружившие с ним в счастливые дни, храним ему верность и в дни несчастья». Письмо оказало свое влияние. Уже вскоре после его публикации в Байройте началась акция по сбору подписей, во время которой десять тысяч подписавшихся требовали освобождения Адольфа Гитлера. Зигфрид Вагнер писал одной подруге: «Мы храним ему верность, даже если при этом нам придется сесть в каторжную тюрьму. Моя жена борется за Гитлера, как львица! Великолепно!»

Винифрид Вагнер активно поддерживала Гитлера и его товарищей по партии. Она собирала деньги, одежду и продукты питания для семей национал-социалистов, которые после попытки путча сидели в тюрьме. Поэтому шеф полиции города Байройт вызвал ее к себе в управление. Он призывал ее немедленно прекратить «этот вздор», иначе ей придется рассчитывать на то, что однажды ее тоже арестуют. Но это не удержало Винифрид от того, чтобы послать Гитлеру по меньшей мере пакет с симпатичным рождественским подарком.

После праздника она продолжила сборы пожертвований для запрещенной НСДАП, но уже не в Байройте, а в Соединенных Штатах Америки. 28 января 1924 года вместе со своим мужем и одним из руководителей СА Куртом Людеке она полетела в Нью-Йорк. Официально они явились туда для того, чтобы найти спонсоров для Байройтского оперного фестиваля, так как в это время предстояло повторное открытие фестиваля после десяти лет вынужденной паузы. Наряду с этим они хотели также найти кредитора для Гитлера.

При этом они положили глаз на Генри Форда, производителя автомобилей из Детройта. Крупный промышленник действительно пригласил их к себе в загородное поместье, где Людеке рассказал ему, почему Адольфу Гитлеру так срочно требовались деньги. Сколько денег пожертвовал Генри Форд партии и жертвовал ли вообще, осталось, конечно, в тайне. Но тем не менее: нацисты пожаловали Генри Форду к его семидесятипятилетию высший знак отличия, который присваивался иностранцам: Большой крест ордена Германского орла.

После освобождения Гитлера из заключения 26 февраля 1925 года Винифрид Вагнер посетила первое собрание воссозданной НСДАП. Фриделинд Вагнер сообщала, что ее мать вступила в партию в 1920 или 1921 году в числе первых двухсот членов. Сама Винифрид, напротив, рассказывала, что она получила свой партийный номер только в 1926 году.

В июле 1925 года Гитлер впервые посетил оперный фестиваль в Байройте. Винифрид была счастлива. Она уже говорила Гитлеру «ты» и обращалась к нему по имени, которое он сам себе дал – «Wolf» («Волк»). Гитлер вскоре стал вхож в дом к Вагнерам как близкий друг семьи. Он приезжал в Байройт не только на фестиваль, но и частенько останавливался там по дороге из Мюнхена в Берлин. Винифрид считала, что он может немного расслабиться в Байройте, немного насладиться семейной атмосферой, которой у него помимо Байройта и не было. Часто Гитлер оживленно беседовал с Винифрид о музыке Вагнера или играл с детьми.

Дети, кстати, были в восторге от «дяди Волка». Гитлер чаще всего приезжал по вечерам, но независимо от того, поздно было или нет, каждый раз поднимался в детскую комнату. Дети, конечно, сразу просыпались. Они возбужденно скакали вокруг дяди и ныли, пока он не соглашался рассказать им об одном из своих приключений. Потом они, окружив его, сидели и слушали, от страха покрываясь гусиной кожей, пока Гитлер описывал им опасности, которые он преодолевал в своих путешествиях. Он показал им собачью плетку и утверждал, что это было его единственное оружие, с помощью которого он побеждал злых великанов, которые вставали на его пути. Для детей это был чужой, но невероятно захватывающий мир, который Гитлер так живо им описывал. Им казалось, что он пришел к ним из сказки.

Гитлер также рассказывал детям, что его жизнь находится в постоянной опасности; иногда его визиты в Байройт действительно выглядели так, как будто он скрывался от кого-то. Машина Гитлера приезжала только глубоко за полночь, и Гитлер тайком пробирался в дом. Или он находился в тайном месте. В этом случае дети с матерью садились в машину, ехали в лес или отдаленный ресторанчик, где они встречались с Гитлером. Дети были едины в мнении, что с такими приключениями не мог сравниться ни один урок игры на фортепиано.

1930 год стал годом траура в Байройте: 1 апреля в возрасте 92 лет умерла Козима Вагнер. Четыре месяца спустя – 4 августа – от последствий эмболии в возрасте 61 года умер ее сын Зигфрид. В 8 часов утра этого дня Винифрид Вагнер села за письменный стол мужа и взяла на себя его работу.

В последующие месяцы визиты Гитлера в «Ванфрид» участились. Более того: Винифрид передала ему виллу своего умершего мужа рядом с «Ванфридом», где Гитлер мог чувствовать себя как дома. Спустя некоторое время начали ходить слухи, что Винифрид собирается обручиться с Гитлером. Такие домыслы нравились фюреру, хотя он и подчеркивал постоянно, что жениться не собирается. Но в случае, если бы он решился на «брак по расчету», то он дал понять товарищам по партии, что Винифрид была бы самой подходящей кандидатурой, так как связь с именем Вагнер – и Гитлер это прекрасно понимал – еще больше возвышала его в глазах немецкого народа.

Зигфрид Вагнер, однако, предпринял до своей смерти меры, которые делали такой брак невозможным. В его завещании было написано, что Винифрид должна взять на себя руководство оперным фестивалем, но при одном условии: она не могла повторно выйти замуж. В противном случае она лишалась доли наследства.

В последующие годы, когда Гитлер строил мощную партию, они постоянно писали друг другу письма. Одно из них Винифрид получила в берлинском отеле «Эден», где она останавливалась незадолго до «взятия власти» Гитлером. Гитлер, очевидно, написал шесть страниц в декабре 1932 года, когда он считал, что его партия находится в глубоком кризисе. Письмо, которое Гитлер написал Винифрид, имело примерно следующее содержание: «Я полностью потерял надежду. Ни одна моя мечта никогда не осуществится. После стольких лет бесконечной борьбы разочарование кажется огромным. До сих пор я еще ни разу не терял мужества. Мне удавалось спасти все и вновь построить, даже в 1923 году, но сейчас у меня больше не осталось никакой надежды. Мои противники очень сильны. Так как я уверен, что все потеряно, Вы знаете, что я сделаю. Я всегда был решительно настроен на это. Я не смогу пережить поражение. Я сдержу свое слово и закончу свою жизнь при помощи пули. В этот раз все серьезно, потому что я не вижу другого выхода».

Спустя несколько недель после написания этого пронизанного депрессией письма Адольф Гитлер был назначен рейхсканцлером. От радости и, наверное, из благодарности за ее поддержку он подарил Винифрид свою большую фотографию. Она поблагодарила его письмом со словами: «Бесконечное Тебе спасибо, Ты, кто жертвует безымянную радость». Эту благодарность она варьировала в бесконечном количестве строк, писала о «чудесном подарке» и о том, что она и ее дом одарены «и освящены Твоим постоянным присутствием».

Фотограф партии Генрих Гофман писал в своих воспоминаниях: «Такие женщины были лучшими пропагандистами партии, они уговаривали мужей примкнуть к Гитлеру, отдавали свободное время своему политическому увлечению, самоотверженно посвящали себя делу партии. Так, в Бамберге „истинно немецкие“ женщины устраивали вечера-чаепития с целью агитации за Гитлера и его единомышленников».

Гитлер умело пользовался симпатиями своих сторонниц. В то время, когда недалекие члены партии, причислявшие себя к ее основателям, устраивали уличные побоища и при помощи грубого террора устраняли противников, Гитлер в считавшихся культурными салонах, заполненных в основном дамами, играл роль шармёра из Австрии и, рассылая воздушные поцелуи, открывал для НСДАП новую прослойку членов партии, прежде всего из числа состоятельных людей. Некоторые рядовые партийцы были не способны правильно расценивать активные действия своего председателя. Гитлера внутри партии даже порицали за то, что он «общество красивых женщин» ставит выше обязанностей партийного вождя.

В число «подруг господина Вольфа, относившихся к нему по-матерински», как кокетливо выразился Гитлер, входила такая великая покровительница и спутница в разъездах, как баронесса Лили Абэгг, которая жертвовала не только золото и предметы искусства, но даже, как сообщала газета «Мюнхнер пост» от 3 апреля 1923 года, отдала партии дом.

Наряду с поддержкой общественности и очень щедрой материальной помощью, политический агитатор более всего наживал капитал на культе собственной личности, создаваемом его сторонницами. Гитлер с удовлетворением высказывался: «Я думаю, что и слова „мой фюрер“ отчеканены женщинами». Гитлер умел мастерски манипулировать индивидуальными качествами как мужчин, так и женщин. Попасть в круг женской нацистской элиты было невозможно, не выказав беззаветной преданности «фюреру». Влияние Гитлера заставляло забывать о программе НСДАП, отличавшейся беспрецедентно презрительным отношением к женщине.

Женщин приветствовали как рядовых, платящих взносы членов партии, но не более того. «Судьей, солдатом, рулевым государства должен быть и оставаться мужчина», – провозгласил нацистский теоретик Розенберг. «Эмансипация женщин от женской эмансипации» стала основной доктриной национал-социалистического движения. Возвышение Германии считалось делом мужчин. Еще в 1921 году генеральное собрание членов партии единогласно постановило, что «женщина никогда не может быть допущена в руководство партии и руководящие комиссии». Ведь надо уберечь от гибели народ, расу и культуру. А разве можно это доверить женщинам?

Гитлер выразился проще: «Баба в политике вызывает у меня отвращение. В 1924 году мне нравились две политизированные особы: госпожа фон Тройенфельс и Матильда фон Кемниц (по мужу – Людендорф), но они хотели стать депутатами рейхстага! Рассуждали о военных делах! Это совершенно невыносимо! Ни в одной местной партийной группе у женщин не должно быть даже ничтожнейшего поста… Я говорю, девяносто девять процентов всех обсуждаемых вопросов – это не их ума дело». При этом Гитлер знал, что многие сторонники нацистов, такие, как, например, кандидат в президенты от НСДАП генерал Эрих Людендорф, стали радикальными политиками только под влиянием своих жен. Так, врач Матильда Людендорф писала замечательные тексты и была в супружестве задающим тон политическим партнером.

Кстати, вернемся к Хелене Бехштейн. Отто Штрассер описал в в своих мемуарах такую сцену: «Она щедро одаривала его своей исступленной, почти материнской преданностью. Когда Гитлер приезжал в Берлин, он, как правило, останавливался у нее, и именно в ее доме он встретился с политиками, с которыми так жаждал познакомиться. Когда они оставались наедине, а порой и в кругу друзей, он садился у ног своей хозяйки, закрыв глаза и положив голову на ее пышную грудь. Прекрасные белые руки нежно гладили волосы большого ребенка и теребили историческую челку будущего диктатора. „Волчонок, – ласково шептала она, – мой маленький волчонок“.

Даже если все-таки допустить, что Штрассер перегнул палку и вряд ли «волчонок» мог мирно ютиться в гостиной, то он все-таки отметил одну бесспорную истину: Гитлер обладал просто магнетическим воздействием на женщин преклонных лет и прекрасно знал, как использовать этот талант. Он мог создавать этот магнетический эффект как в частных беседах, так и в своих публичных выступлениях перед огромной публикой. По свидетельству одного очевидца, Гитлер систематически подстраивался под вкусы своих слушательниц. Он четко использовал придуманную им психологическую формулу: женщина жаждет от мужчины ясности, решимости и силы. Женщины были готовы подчиниться свом эмоциям и покориться фюреру. И это при том, что Гитлер не отводил женщине никакого главенствующего места в обществе. Гитлер умело использовал желание женщины почувствовать сильное плечо, быть ведомой.

Женщины дрожали при каждом слове его речи. Его утверждения не отличались риторической изысканностью. Но Гитлер был уверен в восторженном одобрении женщин – одобрении, которое больше походило на безумие. Это было неким сексуальным волнением, которое Гитлер разжигал в своих слушательницах. Он как бы проецировал на них свою близость со всеми подобающими ей элементами страсти и экстаза. Недаром эффект от речей Гитлер многие описывали исключительно в сексуально-эротических терминах. Речи Гитлер вызвали буквально оргазм у толпы.

Во время одного из выступлений на партийном собрании 1937 года, где присутствовало 20 тысяч женщин, Гитлер закончил свою речь словами: «Что дал вам я? Что дал вам национал-социализм? Мы дали вам мужчину». Присутствовавших просто захлестнула волна экстаза.

По мере того, как росли самоуверенность и эгоизм Гитлера, ему все чаще и чаще требовалась женская компания. Женщины стимулировали его, но вовсе не на дружеские беседы или какие-то заумные дискуссии. Их присутствие должно было поднимать настроение фюреру. Женщин он ценил лишь в качестве восхищенных и обожающих его слушательниц. От представительниц прекрасного пола не требовалось ни малейшего наличия интеллекта. Боже упаси, не допускались какие-либо, даже малейшие возражения. Гитлер упивался женской лестью. Это особенно ярко проявилось во время чаепитий, организованных Магдой Геббельс. Супруге главного пропагандиста Третьего рейха специально предписывалось приглашать на эти вечеринки молоденьких актрис. Как правило, Гитлер появлялся с цветами и конфетами, источая обаяние и благодушие. В душе он, видимо, надеялся быть полноправным членом артистического братства. Но в этом намерении он потерпел полнейшую неудачу. Позже терпеливой аудиторией, которая выслушивала его утомительные и самодовольные монологи, стали секретарши рейхсканцелярии.

Если верить личному фотографу Гитлера Генриху Хофману, то фюрер не имел склонности к какому-то определенному типу женщин. Вероятно, он сделал это внутренним правилом, дабы не отвергнуть от себя какую-то часть своей многомиллионной женской публики. Но еще больше его пугали сплетни. Сплетни относительно его отношений с женщинами приводили фюрера просто в состояние паники. Это касалось и его отказа от женитьбы. Если этот вопрос все-таки всплывал, то Гитлер предпочитал смущенно отшучиваться: «Если я люблю цветы, то это еще не повод становиться садовником». Но такие аргументы он приводил обычно с светских беседах. Массам он навязывал только одну мысль: «Его невестой является немецкий народ». Впрочем, это не спасло Гитлера от множества сплетен, касавшихся его холостой жизни. Фрау фон Пфефер, жена одного из руководителей штурмовых отрядов партии, утверждала, что Гитлер просто-напросто боялся женщин. Супруги Ганфштигели были убеждены, что Гитлер был импотентом. Наконец был еще устойчивый слух, что фюрер заразился сифилисом во время своего пребывания в Вене. Эта молва в итоге вылилась в один злобный стишок, который в свое время был очень популярен в Германии:

Кстати, за цитирование этого стишка один стенографист был приговорен специальным трибуналом к пребыванию в концентрационном лагере.