"Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира" - читать интересную книгу автора (Брайсон Билл)

Глава одиннадцатая

Я вижу три причины никогда не быть несчастным. Первая — вы родились. Это само по себе замечательное достижение. Знаете ли вы, что ваш отец при каждой эякуляции (а у него их было немало) производил этак примерно двадцать пять миллионов сперматозоидов — достаточно, чтобы за пару дней удвоить население Британии? И вам, чтобы родиться, нужно было не только оказаться среди немногочисленных выбросов спермы, у которых вообще был шанс преуспеть — уже неплохо, — но и выиграть гонку у 24 999 999 извивающихся шустрых претендентов, пустившихся вплавь через Английский канал вагины вашей матери в стремлении первыми достичь плодородного яйца Булони. Очень может быть, что рождение — главное достижение в вашей жизни. И не забывайте — вы вполне могли бы уродиться плоским червем.

Вторая — вы живы. На кратчайший миг вечности вам дарована волшебная привилегия — существовать. Бесконечные эпохи вас не было. Скоро вас снова не будет. То, что вы сейчас, в этот неповторимый во веки веков миг сидите, читая эту книгу, закусывая леденцами, мечтая о жаркой ночи с той стильной особой из кредитного отдела, задумчиво обнюхивая свои подмышки или чем вы там сейчас занимаетесь — просто существуете, — уже чудесно до невероятия.

Третья — у вас вдоволь еды, вы живете в мирное время, и песенка «Завяжи желтую ленточку на старом дубе» уже никогда больше не станет хитом номером один.

Если вы примете все это во внимание, то никогда не будете по-настоящему несчастным — хотя, по чести должен заметить, что, оказавшись в одиночестве в Уэстон-Сьюпер-Мэр в дождливый вечер вторника, вы можете сильно приблизиться к этому состоянию.

Было всего лишь начало седьмого, когда я сошел с эксетерского поезда и отправился в город на поиски приключений, но весь Уэстон, как видно, уже сидел по домам, задернув шторы. Я прошел от станции по бетонной площадке рынка и дальше, к набережной, под которой вздыхало невидимое черное море. Почти все отели на набережной стояли темными и пустыми, а те, что были открыты, выглядели не особенно заманчиво. Я прошел не меньше мили, пока не оказался перед кучкой из трех стоящих бок о бок и ярко освещенных заведений на дальнем конце прогулочной набережной, и наугад выбрал одно под названием «Берч-филд», довольно простенькое, но чистое и с умеренными ценами. Бывает хуже, и у меня бывало.

Я наспех почистился и снова побрел в город в поисках пищи и развлечений. У меня возникло странное чувство, будто я здесь уже бывал, чего наверняка не могло быть. Мое знакомство с Уэстоном ограничивалось тем, что Джон Клиз как-то рассказал мне (я не хвастаюсь знаменитыми знакомыми: я просто брал у него интервью, и между прочим, он очень даже славный парень), что они с родителями жили в квартирке в Уэстоне и что когда они переехали, на их место вселился с родителями Джеффри Арчер. Мне это показалось весьма примечательным: мальчики в коротких штанишках встретились и разошлись, и один из них отправился прямиком к величию. А если Уэстон казался знакомым, так это, конечно, потому, что он был совершенно на одно лицо со всеми остальными. Были в нем и «Бутс», и «Маркс и Спенсер», и «Диксонс», и «У. Г. Смит», и все прочие. Я с ноющей болью в сердце понял, что не увижу здесь ничего, чего не видел бы миллион раз до того.

Я зашел в паб под названием «Британия-Инн» — его неприветливость не доходила до настоящей враждебности — и в одиночестве выпил свою пинту, потом поел в китайском ресторане — не потому, что мечтал о китайской кухне, а потому что он единственный был открыт и я оказался единственным посетителем. И пока я тихо засыпал скатерть рисом, сластями и соусом, послышался рокочущий голос грома, а в следующий миг небеса разверзлись — именно разверзлись. В Англии мне редко доводилось видеть ливень такой силы. Дождь хлынул на улицы как душ Шарко, через минуту ресторанное окно залило водой, словно кто-то окатил его из шланга. До моего отеля было далеко, поэтому я как мог растягивал ужин в надежде, что погода разойдется, но так и не дождался, и пришлось в конце концов выйти в дождливую ночь.

Я стоял под навесом соседней витрины и ломал голову; как быть? Ливень бешено барабанил по навесу и потоками хлестал в сточных канавках. Стоило закрыть глаза, и легко было представить себя на каком-то безумном конкурсе чечеточников. Натянув куртку на голову, я шагнул под потоп, метнулся через улицу и инстинктивно нырнул в первое освещенное укрытие — зал игровых автоматов. Протерев очки кончиком банданы, я огляделся. Передо мной была большая комната, полная светящихся и мигающих машин, и некоторые из них наигрывали электронные мелодии или издавали самопроизвольные гортанные звуки, однако кроме смотрителя, сидящего за прилавком с сигареткой в зубах и журналом в руках, в зале никого не было, и казалось, автоматы ведут игру сами с собой. Если не считать тех штуковин с кранами, которые дают вам микросекунду, чтобы попытаться ухватить плюшевую зверушку, и у которых управление никогда толком не работает, я вообще ничего не понимаю в игровых автоматах. Для начала мне обычно не удается даже вычислить, куда вставлять деньги и как запустить игру. Если каким-то чудом я одолею эти два препятствия, мне никогда не удается уловить момент, когда игра уже началась, и я трачу драгоценные секунды, отыскивая щель возврата монет или кнопку «Старт». Затем я тридцать секунд недоуменно гляжу на сумятицу в окошке, не в силах разобраться, что там происходит, а мои дети вопят: «Глупый ты дуралей, ты же взорвал принцессу Лейлу!» — а потом появляется надпись «Конец игры».

Более или менее то же самое повторилось и теперь. По некой причине, которой я не могу придумать никакого разумного объяснения, я сунул 50 пенсов в автомат, который назывался «Крутой кикбоксер», или «Вышиби ему ногой мозги», или еще как-то в этом роде, и целую минуту жал на красную кнопку и крутил джойстик, пока мой герой — мускулистый блондин — лягал занавески и швырял в пустоту магические диски, а орава не менее мускулистых, но нечистых на руку восточных людей пинала его по почкам и швыряла на ковер.

Я провел странный час, блуждая как в трансе, скармливая автоматам деньги и играя в непонятные для меня игры. Я загонял гоночные машины в стога сена, уничтожал войска союзников лазером и невольно способствовал мутантам-зомби вытворять не поддающиеся описанию вещи с ребенком. Наконец у меня кончились деньги, и я вышел в ночь. У меня была ровно секунда, чтобы отметить: дождь почти перестал — а потом красная «фиеста» пронеслась по луже у самого края тротуара и выплеснула всю эту лужу точно на меня.

Слова «я промок до нитки» слишком слабы, чтобы описать мое состояние. Я вымок так, словно свалился в море. Я стоял, откашливаясь и отплевываясь, а машина притормозила, три стриженные головы, высунувшись в окна, приветственно провопили что-то, звучавшее как «Нья-нья-нья!», и укатили дальше. Я угрюмо зашагал по набережной, хлюпая на каждом шагу и дрожа от холода. Не хотелось бы вводить в эту жизнерадостную хронику трагические ноты, но я только недавно встал на ноги после довольно серьезной пневмонии. Не стану утверждать, будто стоял на краю могилы, но я был достаточно болен, чтобы смотреть «Утро с Ричардом и Джуди», и мне безусловно не хотелось возвращаться к этому состоянию. К моему возрастающему негодованию, «фиеста», описав триумфальный круг, пронесла мимо меня своих падких до развлечений пассажиров, торжествующе разразившихся новым «Нья-нья-нья!», и умчалась в ночь, со скрежетом тормозов вильнув хвостом, увы, не задевшим фонарный столб.

К своему далекому отелю я добрался уже совсем промокший и несчастный. Вообразите же мое изумление, когда обнаружилось, что свет в холле приглушен и дверь заперта. Я взглянул на часы. Всего девять вечера. Бога ради, что же это за городишко такой? На двери имелось два звонка, и я попробовал оба, но безрезультатно. Я решил отпереть дверь ключом от номера, но он, разумеется, не подошел. Я снова попробовал позвонить, по нескольку минут нажимая обе кнопки и с каждой минутой все больше свирепея. Когда мои старания оказались тщетными, я застучал о стекло основанием ладони, потом кулаком и наконец с яростью забарабанил тяжелым ботинком. Помнится, я еще и оглашал воплями тихие улицы.

Наконец хозяин появился из какой-то подвальной двери. Вид у него был удивленный.

— Прошу прощения, сэр, — мягко сказал он, открывая дверь и впуская меня. — Вам долго пришлось ждать?

Ну, теперь я краснею при мысли, как обрушился на беднягу. Я не выбирал выражений. Я не посрамил бы и Грэма Тейлора до того, как его уволили и лишили теплого местечка{Имеется в виду тренер футбольной сборной Англии, известныйсвоим буйным поведением на бровке и уволенный после того, как сборная в 1992 г. не вышла из группы на чемпионате Европы.}. Я обвинял самого хозяина и всех жителей этого города в полном отсутствии ума и обаяния. Я сообщил ему, что провел отвратительнейший вечер в самой безбожной адской дыре, когда-либо называвшейся курортом, промок насквозь по вине молодых кретинов, которым на всех не хватает десяти пунктов IQ до слабоумного, что я целую милю тащился в мокрой одежде, а потом еще полчаса дрожал на холоде, потому что он запер собственный отель в каких-то девять часов долбанного вечера.

— Смею ли напомнить, — продолжал я пронзительно, — что два часа назад вы пожелали мне хорошо провести вечер, и я у вас на глазах вышел за дверь и скрылся на улице. Вы что, решили, что я уже не вернусь? Что я переночую в парке, а за вещами зайду утром? Или вся штука в том, что вы вообще думать не способны? Пожалуйста, дайте ответ, меня это очень интересует.

Хозяин съежился под ливнем моих упреков. Он всплескивал руками и бормотал оправдания. Он готов был подать чай и сэндвичи, высушить и выгладить мою промокшую одежду, проводить меня в номер и лично включить обогреватель. Он только что не пал мне в ноги и не молил не пронзать его саблей. Он просто умолял позволить принести мне в номер что-нибудь горячительное.

— Я хочу одного: пройти в свой номер и считать минуты до светлого мига, когда я выберусь из этой долбаной помойки, — возопил я, возможно, несколько театрально, но от всей души, и большими шагами взлетел по лестнице на первый этаж и углубился в коридор. Только тогда я сообразил, что понятия не имею, который номер — мой. На ключе номера не было.

Я вернулся в холл, ставший еще более сумрачным, и просунул голову в подвальную дверь.

— Простите, — произнес я очень скромно, — не могли бы вы сказать, в каком номере я живу?

— Номер 27, сэр, — ответил голос из темноты. Я постоял минуту.

— Благодарю вас, — сказал я.

— Все в порядке, сэр, — ответил голос. — Доброй вам ночи.

Я нахмурился и прочистил горло.

— Благодарю вас, — повторил я и удалился в свой номер, где и провел ночь без дальнейших происшествий.

Наутро я показался в залитой солнцем столовой и увидел, что, как я и опасался, хозяин уже ждет. Теперь, когда я высох, согрелся и хорошо выспался, мне было ужасно стыдно за вчерашний взрыв.

— Доброе утро, сэр, — жизнерадостно сказал он как ни в чем не бывало и проводил меня к столику у окна с отличным видом на море. — Хорошо ли спалось, сэр?

Я опешил от такого дружелюбия.

— Да, хорошо, даже очень.

— Вот и хорошо! Превосходно! Соки и каши на тележке. Прошу вас, берите сами. Не подать ли вам полный английский завтрак, сэр?

Это неумеренное добродушие окончательно меня добило. Я уткнул подбородок в кулак и смущенно выдавил:

— Послушайте, я очень извиняюсь за все, что наговорил вчера вечером. Я был немножко не в себе.

— Ничего-ничего, сэр!

— Нет, правда, мне, гм, очень жаль. Даже стыдно, признаться.

— Считайте, что все забыто, сэр. Так что — полный английский завтрак?

— Да, пожалуйста.

— Очень хорошо, сэр!

Никогда еще меня не обслуживали так внимательно и доброжелательно, и никогда я не чувствовал себя таким червяком. Он без промедления подал мне завтрак, болтая о погоде и о том, какой она обещает замечательный денек. Я не мог понять, отчего он так снисходителен. Только со временем до меня дошло, какое я, должно быть, являл собой странное зрелище: мужчина средних лет с рюкзаком, заехавший в такой городок, как Уэстон, не в сезон, без видимых причин, устроившийся в их отеле и поднявший страшный скандал из-за пустякового неудобства. Должно быть, хозяин принял меня за психа, возможно, сбежавшего из сумасшедшего дома, и посчитал, что спокойнее будет обращаться со мной помягче. Или так, или он просто был необыкновенно приятным человеком. В любом случае, шлю ему свой привет.

В утреннем свете Уэстон выглядел удивительно милым. Островок Флэт-Холм в заливе купался в чистом прозрачном воздухе, а за ним, в двенадцати милях через залив, поднимались зеленые холмы Уэльса. Даже отели, которыми я пренебрег вечером, выглядели вдвое привлекательнее.

Я пошел на вокзал и поездом уехал в Чепстоу, а оттуда автобусом в Монмут. Долина реки Уай осталась столь же прекрасной, какой запомнилась мне много лет назад. Темные леса, извилистая река, одинокие белые домики ферм высоко на крутых склонах — зато деревни между ними были основательно лишены очарования, непривлекательны и, кажется, большей частью состояли из заправочных станций, пабов с большими площадками стоянок и сувенирных лавок. Я искал аббатство Тинтерн, прославленное, конечно, известным стихотворением Вордсворта, и найдя, с разочарованием обнаружил, что стоит оно не в чистом поле, как мне помнилось, а на краю непримечательной деревушки.

Зато Монмут — приятный, красивый городок с крутой Хай-стрит и впечатляющей ратушей. Перед ней стоит памятник Чарльзу Стюарту Роллсу, сыну лорда и леди Ллангатток, «пионеру воздухоплавания, автомобилизма и авиации, погибшему при крушении в Борнмуте в июле 1910 года», как гласит надпись. Он изображен с моделью одного из первых бипланов в руках и напоминает Кинг-Конга, отмахивающегося от атакующего его самолета. Что связывает Роллса с этими местами, не сказано. В витрине книжного магазина на Черч-стрит была выставлена моя книга, так что магазин этот, бесспорно, заслуживает упоминания.

Я задумал еще походить пешком, пока держится погода, и не стал откладывать. Купил пирог в булочной и съел его на ходу, разыскивая дорогу к реке. На прибрежную тропинку я вышел у красивого каменного моста и двинулся по ней на север по валлийскому берегу. Первые сорок минут меня сопровождал непрестанный рокот машин с автострады А40, но от места с названием Голдсмит-Вуд река резко отвернула от дороги, и я вдруг очутился в другом, более спокойном мире. Надо мной возились в ветвях и чирикали птицы, и маленькие невидимые существа плюхались в реку, вспугнутые моими шагами. Река лениво серебрилась, ее окаймляли холмы в осенней раскраске, и я был совсем один среди этой красоты. Через пару миль я остановился, чтобы свериться с картой, и увидел отмеченное на соседнем холме место под названием «Пещера короля Артура». Пройти мимо я, конечно, не мог. Я полез на склон, заглядывая во все подходящие впадины. Примерно час проползав между валунами и буреломом, я, к своему легкому удивлению, нашел пещеру. Ничего особенного, просто неглубокая комнатка, выдолбленная природой в известняковой скале, но мне было приятно сознавать, что за много лет я здесь — первый посетитель. Во всяком случае там не было обычных следов туристов: надписей и забытых консервных банок, а потому она может считаться уникальной достопримечательностью Британии, если не всего мира.

Время поджимало, и я решил срезать напрямик через леса на холмах, не учтя при этом того обстоятельства, что находился я на верхней из весьма плотной полосы горизонталей. В результате минуту спустя я двигался вниз по практически отвесному склону, совершенно не владея собой, огромными прыжками перемахивая от дерева к дереву, раскинув руки в стиле, странно напоминающем Джорджа Чакириса в «Вестсайдской истории», с той разницей, что здесь был Уэльс, и Джордж Чакирис не наделал бы в штаны от ужаса, прежде чем, пройдясь колесом и завершив этот трюк эпохальным скольжением на брюхе по 80-ярдовой осыпи, затормозить на самом краю головокружительной пропасти, на дне которой, в 100 футах подо мной, ярко блестел Уай. Я обвел взглядом свое бессильно простертое тело и обнаружил, что носок левой ноги зацепился за молодое деревце. Не будь здесь этого деревца, не было бы и меня.

Пробормотав: «Благодарю тебя, Господи, считай, за мной должок», я кое-как поднялся на ноги, счистил с фасада прутики и палые листья и, вздыхая, полез по обрыву на тропу, которую недавно столь самонадеянно покинул. До берега я добирался еще час. За следующий час я дошел до Саймондс-Ят. С этого просторного, поросшего лесом утеса на вершине крутого холма открывается вид во все стороны. Восхитительное ощущение — увидеть за излучинами реки и идиллическими полями и перелесками вершины далеких Черных гор.

— Недурно, — сказал я, — совсем недурно, — и задумался, где бы найти местечко, чтобы выпить чаю и переменить штаны.