"Команда осталась на судне" - читать интересную книгу автора (Кубанский Георгий Владимирович)



Грозное предупреждение


Иван Кузьмич поднялся с палубы в свою каюту. Снял ботинки, китель. Лег на койку. После гнетущего сумрака рубки и темной палубы в каюте было спокойно, уютно. Каждая вещь лежала на привычном месте. Словно не было ни войны, ни опасного рейса.

Но даже и в освещенной каюте покой оказался непрочен. Иван Кузьмич перебирал в памяти минувшие двое суток и остался очень недоволен собой. Забегался. Все еще не присмотрелся не только к команде, но даже и к своей вахте. Народ в нее подобрался пестрый. Старика Быкова и Оську разглядывать нечего. Это рыбаки. А что у Оськи правая нога короче левой... по военному времени изъян не ахти какой. Беспокоил Ивана Кузьмича недавний ремесленник Сеня Малышев, или, как звали его матросы, Малыш. Мальчуган старался на палубе. А вот каков он будет у рыбодела, возле трала?.. И уже прямое недоверие вызывал у старшего помощника недавно освобожденный из заключения Марушко. Была бы воля Ивана Кузьмича – ни за что не взял бы в такой рейс уголовника, хоть и очень дорог сейчас на судне каждый крепкий парень. Ивану Кузьмичу претило в Марушко все: походка с несколько выдвинутым вперед плечом, бахвальство, с каким тот вспоминал лагерь, внешность – в тусклых маленьких глазах его и сильно выступающей вперед нижней челюсти было что-то хищное, щучье.

Иван Кузьмич заворочался на койке. Надо было заснуть. А память настойчиво перебирала товарищей по плаванию.

Непонятный человек и помощник капитана по политической части Корней Савельич. В рубке он почти не появляется. Все время на палубе, в машинном отделении или в каютах матросов.

Иван Кузьмич не очень-то жаловал помполитов. В своем кругу даже называл их «пассажирами». Но Корней Савельич не походил на помполитов, с которыми доводилось плавать Ивану Кузьмичу. И он присматривался к Бышеву внимательно, с некоторой настороженностью.

Корней Савельич был одним из последних представителей старого поколения сельских фельдшеров. Окончив фельдшерское училище, он приехал в Кольский уезд, Архангельской губернии, и за тридцать шесть лет практики в рыбацком становище превратился и в терапевта, и в кожника, и в глазника. Он лечил детей, принимал новорожденных. Но увереннее всего чувствовал себя Корней Савельич как хирург. Тяжелый и опасный труд заполярных рыбаков доставлял ему богатую практику.

В первые же дни войны семья Корнея Савельича эвакуировалась с полуострова Рыбачий на Волгу. Сам он остался в Мурманске, считая, что старому коммунисту не пристало бежать в тыл.

Издавна привыкший к самостоятельности, о какой не смел и мечтать в городских условиях даже опытный врач, Корней Савельич тяготился положением госпитального фельдшера. Дважды он обращался в обком с просьбой послать его в рыбацкое становище.

Подбирая экипажи в траулеры, вспомнили, что Бышев три года был бессменным секретарем территориальной партийной организации. Ему предложили пойти на «Ялту» помощником капитана по политической части. Заодно, рассчитали в обкоме, экипаж будет обеспечен в море медицинской помощью. Мало ли что может случиться в таком рейсе?

Корней Савельич пришел на «Ялту» как хозяин. В первый же день он сделал замечание боцману Матвеичеву, уложившему хлеб и мясо в один рундук.

– А куда же его? – взъерошился боцман.

– Не знаю, – отрезал Корней Савельич. – Мое дело указать, ваше – выполнить.

Весь день боцман ждал вызова к капитану, готовился к неприятному объяснению. Но за ужином Бассаргин велел Матвеичеву получить на складе прядину для починки тралов, а о рундуке так ничего и не сказал. Видимо, Корней Савельич не считал нужным докладывать Бассаргину о том, что не входит в круг прямых обязанностей капитана.

В команде скоро заметили это.

– Самостоятельный мужик! – говорили матросы. – Комиссар!

Самостоятельность Бышева вызывала у Ивана Кузьмича настороженность. Властный тон Бассаргина тоже пришелся ему не по душе, но был понятен – капитан! Но помполит, ни разу не обратившийся за помощью к капитану?!..

«Труднее всего, – рассуждал Иван Кузьмич, – придется в плавании с Бассаргиным. Сухарь! Всегда застегнут на все пуговицы. Говорит ровным голосом, будто ни гнева не знает, ни радости. С командирами и пожилыми матросами на «вы» разговаривает. Еще бы! Высшую мореходку кончил!..»

В дверь постучали.

– Да-да! – Иван Кузьмич поднялся с койки. – Войдите.

– Капитан вызывает, – сказали за дверью.

В просторной каюте Бассаргина собрались штурманы и механики. Несколько в стороне сидел Корней Савельич, чуть пригнув голову. Коротко подстриженные жесткие усы придавали ему уверенное выражение.

– Я собрал вас, чтобы сообщить неприятную новость. – Бассаргин остановился и осмотрел присутствующих, как бы проверяя, какое впечатление произвело на них его предупреждение. – Только что радистка передала мне: «Таймыр» не выходит на связь, не отвечает на вызовы радиостанции порта.

– Возможно, неполадки с рацией, – сказал Корней Савельич.

– С двумя сразу? – спросил Анциферов. – С основной и аварийной?

– Я собрал вас не для того, чтобы выслушивать предположения о состоянии рации «Таймыра», – недовольно остановил их капитан. – Нам следует принять весть о потере связи с «Таймыром» как серьезное предупреждение и немедленно проверить боевую готовность судна и команды. С завтрашнего дня штурманы и механики в свободное время будут проводить занятия со своими вахтами. Тренируйте боевую, водяную и пожарную тревоги. Приказ  – расписание занятий по боевой подготовке – будет вывешен перед ужином на доске объявлений. А вас я попрошу, – он разыскал взглядом сидящую в стороне радистку Зою, – выходите на связь с «Таймыром» и «Сивучом». И обо всем немедленно докладывайте мне.

Капитан встал, показывая, что совещание окончено.