"Simple Storys" - читать интересную книгу автора (Шульце Инго)

Глава 23 – Конец связи

– Неправда, – сказал Бейер. – Это неправда. Ханни, успокойся, прошу тебя! – Он бросил свой плащ на диван.

– Ну же, Ханни, перестань плакать! Для этого нет никаких оснований, абсолютно никаких. – Он снял пиджак и повернулся к ней. Она в своей черной накидке остановилась на пороге в комнату, сдвинув коленки и ступни, зажимая рот рукой.

– Могу только повторить тебе, что это неправда, что ты совершенно неверно меня поняла. Вот и все. Хватит.

Сумочка все еще болталась на сгибе ее левой руки.

– Ты ошиблась! Сколько раз тебе повторять! Это мне следовало возмутиться и устроить здесь сцену, потому что ты подумала обо мне такое. Перестань, слышишь. Почему ты мне не веришь?

Хотя Ханни и прикрывала рот рукой, ее рыдания стали громче. Она отступила на пару шагов, повернулась, и сумочка упала на половик в коридоре. Ханни нырнула в ванную, захлопнула за собой дверь и заперлась изнутри.

И сразу Бейер услышал, как она открыла кран умывальника, одновременно спустив воду в толчке. Он поднял сумочку, сдвинул в сторону телефон и маленькую настольную лампу, положил сумочку на освободившееся место.

Потом достал из кармана пиджака сигареты и спички. Прежде чем сесть, подцепил пальцем стоявшую на стеклянном столике пепельницу и притянул ее поближе к дивану.

Бейер спросил себя, какой галстук на нем сейчас. В последнее время все чаще случалось, что он не мог вспомнить чье-нибудь имя или то, что он сам делал в один из дней на прошлой неделе. Как будто в тот день в кабинете главного редактора сидел не он, Бейер, а кто-то другой… Его пальцы нащупали узел, спустились вдоль матерчатой полоски вниз и приподняли кончик галстука. Этот – синий с желтыми кубиками – ему не особенно нравился. Но не носить же вечно один и тот же!

Тут он снова подумал о Ханни, о ее дрожащем подбородке и о крике, который начался как вздох, как стон. Он щелкнул по донышку пачки «Мальборо-лайтс». Чиркнул спичкой. И, опершись локтями о колени, закурил.

Бейер взял телевизионный пульт и включил первую попавшуюся программу. Индексы Dow Jones и DAX.[48] опять поднялись. За каждый доллар теперь приходится выкладывать на сорок пфеннигов больше, чем даже во время его нью-йоркского путешествия. Он положил сигарету на край пепельницы и поднялся. Перед дверью ванной комнаты присел на корточки и заглянул в замочную скважину. Но, кроме расплывчатого светлого пятна, ничего не увидел – ничего шевелящегося.

– Ханни, – позвал он. – Ханни? – Вода по-прежнему лилась в раковину. Ханни, наверное, открыла кран до упора. Он, опустив голову, подождал несколько секунд и потом вернулся к дивану. Еще раз затянулся сигаретой, погасил ее и откинулся назад, распластав руки по спинке и затылком коснувшись ее верхнего края. От соприкосновения затылка с холодной кожей ему стало зябко. Даже по ляжкам пробежали мурашки.

Бейер смотрел на потолок и на сувениры, украшавшие верхнюю полку мебельной стенки. Он долго разглядывал пузатую деревянную флягу, которую когда-то купил в Пловдиве, и пытался догадаться, как с помощью циркуля мастер размечал будущий растительный орнамент. Рядом с флягой стоял бело-голубой румынский кувшин, место которому, собственно, было на кухне, но там он не подходил к настенному шкафчику. Латунный подсвечник Бейеру подарили дети соседки, уже после ее смерти, в благодарность за то, что он несколько раз, когда у нее случались ночные приступы, ездил на своей машине в дежурную аптеку. Семь красных свечей, уже наполовину сгоревших, покрылись слоем пыли. Дальше направо ряд продолжали белая шарообразная ваза, с края которой свешивался пестрый бумажный фонарик, стеклянный кувшин со свинцовым носиком и свинцовой же крышкой и, наконец, настоящий громкоговоритель. Бейер закрыл глаза. Правой пяткой он сбросил ботинок с левой ноги, хотел было сбросить и с правой, но побоялся запачкать носок…

Бейер очнулся. Дверь в ванную была теперь открыта. Он не знал, давно ли перестала течь вода. Ханни стояла с перекинутой через руку накидкой, держа на двух растопыренных пальцах свои туфли. Она выдвинула нижний ящик гардероба и убрала лодочки туда. Потом долго расправляла на плечиках накидку.

– Ханни, – позвал Бейер. Он неподвижно застыл на пороге комнаты, с телевизионным пультом в руке. Двигались только пальцы его левой ступни, внутри голубого носка. Ханни подошла и остановилась перед ним. Он ее обнял.

– Золотко мое, – шептал Бейер, – любимое, любимое золотко… – Она прильнула к нему так порывисто, что ему даже пришлось сделать шаг назад. Телевизор теперь был выключен.

– Почему, собственно, неприятности именно нас должны обходить стороной? – спросила Ханни. – Так было до сих пор, но нам просто везло, такое абсолютное…

Он крепче прижал ее к себе.

– Мы просто баловни судьбы, – сказала Ханни, когда вновь смогла открыть рот. – Мы думали, что таких вещей больше не бывает, по крайней мере с нами, что они изжили себя как пресловутый феодализм… А на самом деле судьба просто до поры до времени нас щадила.

– Иди сюда, – сказал Бейер и поцеловал ее в лоб. Он направился к дивану. Пульт упал на ковер. – Иди же… – Он ухватил Ханни за запястье. Она уступила и он усадил ее к себе на колени.

– Было бы безумием не согласиться. Ведь все это не имеет отношения… – Она обхватила его за шею.

– Не надо ничего говорить… – сказал он.

– Я даже не знаю, почему так разволновалась. По телевизору при желании можно хоть каждый вечер смотреть подобные истории. Правда. Ну, пусть не каждый вечер, но почти…

– Что ты такое говоришь? – Бейер смотрел на босые ножки Ханни с покрытыми белым лаком ногтями. На колготках – от среднего пальца правой ноги и выше по подъему – поехала петля.

– Когда-то я видела замечательный фильм на эту тему, американский, еще в гэдээровские времена. Молодые люди, студенты, спекулировали свиной грудинкой. Естественно, у них это поначалу плохо получалось, и ему пришлось стать водителем такси. Она сидела дома и думала, что тоже должна как-то зарабатывать на жизнь. Ну, вот она и начала… Но хохма в том, что он привел к ней одного лоха, а сам потом решил остаться и тайком понаблюдать за ними. И вышло очень смешно. В конце концов они оба решили, что торговать грудинкой было все-таки лучше. Классная комедия. – Ханни повернулась и дернула шнур настольной лампы. – Знаешь, о чем я всегда вспоминаю, когда мне нехорошо? Как мы с тобой перед Рождеством зашли в один универсам, и там на куче овощей сидел черный дрозд. Потом прибежали эти недоумки с сачком и пытались его поймать… – Ханни провела растопыренными пальцами по волосам Бейера, разлохматила их. – Я еще подумала, почему никто не вмешается? Они ведь будут гонять бедного дрозда, пока он не сдохнет от страха и усталости! Мы бросили свою тележку, и ты пошел в кабинет директора магазина. Тот вообще не знал, что у него происходит. И когда он спросил, что, по-твоему, ему нужно сделать, ты сказал: выключить везде свет, открыть двери и зажечь свет у входа, вот и все!

– Но он ведь ничего этого не сделал! – Бейер заправил ей за ухо выбившуюся прядь волос.

– И все-таки, кроме тебя, я не знаю никого, кто бы ради какой-то птички отправился к директору универсама! За это я тебя и люблю. И как представлю себе, что теперь вся твоя работа пойдет насмарку… Ты ведь уже забыл, каково это – сидеть в полном одиночестве дома и пытаться как-то скрасить себе вечер…

– Теперь все будет по-другому, Ханни. Поверь мне. Я ведь не просто так это говорю.

– Знаешь, что я еще подумала? Кто обладает властью, обязательно использует ее в целях шантажа. Ему это представляется вполне естественным.

Бейер крепко держал ту самую прядь волос, а другой рукой поглаживал Ханни по голени.

Ханни отбросила галстук ему за плечо и средним пальчиком нажимала, по очереди, на пуговицы его рубашки.

– Он поставит свою подпись. И когда отдаст мне бумагу, то умотает отсюда, да? И тогда дело будет улажено. Все это безобразие закончится, раз и навсегда. Так?

– Да забудь ты об этом, Ханни…

– И он там один. Он ведь один?

– Естественно.

– И подписать должен только он?

– Только он.

– Вот видишь! Выходит, он у нас в руках. Собственно, он уже у нас в руках…

– Ханни! Тут нет моей вины. Если б только он не заполучил наш финансовый отчет за девяносто первый год… Сейчас он уже не отважился бы на такое. Я во всем полагался на своих людей, потому что сам ни черта не смыслю в бухгалтерии, понимаешь? И ничего плохого тогда не произошло, ничего противозаконного, никакой растраты. Только никто в это не верит. В нашем хаосе мне никто не верит, что все в порядке, потому что отсутствуют доказательства. Просто нет доказательств, вот в чем загвоздка.

– Я знаю, – сказала она. – Тебе незачем оправдываться.

– Все дело просто в моей некомпетентности, Ханни. Я не должен был в это ввязываться. Моя ошибка в том, что я вообще в это ввязался. Мне не нужно было браться за такой бизнес. И я ведь предлагал ему деньги!

– Кто сел за карточный стол, не вправе уклоняться от игры, – сказала Ханни. – Я ведь вижу, сколько ты делаешь для меня. Ты все делаешь только ради нас. Если бы не ты…

– Ханни… – прервал ее Бейер и откинулся на спинку дивана. Он вдруг почувствовал, как на глаза ему наворачиваются слезы.

– А помнишь, – сказала она, – как-то раз ты мне это объяснил… Ты сказал, что ощущаешь себя мухой, мухой между окном и гардиной. Тогда такое сравнение показалось мне комичным. Ты сказал, что муха может спастись только благодаря случайности, благодаря чему-то такому, что противоречит ее логике, потому что эта логика требует, чтобы муха пролетела сквозь стекло. И муха не прекратит биться об него, пока не погибнет. Помнишь?

– Да, – сказал он. – Она не прекращает своих попыток, и все могут наблюдать, как она это делает.

– Я хотела отогнать муху и удивлялась, что она не шевелится. Не знаю уж, почему, но мертвые мухи всегда лежат на спинке. А эта лежала на брюшке, то есть, вернее, стояла и еще опиралась на хоботок. Тогда-то ты и сравнил себя с мухой.

– Я бы с радостью улетел с тобой, Ханни, куда угодно, лишь бы там было тепло. На неделю, по крайней мере. Давай так и сделаем? – Бейер расправил плечи.

– Когда приезжает тот тип?

– Он уже здесь. С понедельника он опять здесь – и останется до пятницы, в «Парк-отеле», номер 212.

– А когда мы улетим?

– Завтра, в пятницу, в субботу, last minute[49] – да когда угодно!

– В субботу?

– Как хочешь. – Он погладил ее по затылку.

– Да, – сказала Ханни. – Когда все это закончится. Я просто закрою глаза и буду думать о тебе. – Она распрямила спину. – Может, я даже получу удовольствие – если все время буду думать о тебе. – Она улыбнулась и соскользнула с его колен. – Номер двести двенадцать, говоришь?

– Да, – сказал он, – «Парк-отель».

– И как его зовут?

– Не бери в голову – просто номер двести двенадцать.

– Я уже иду, – сказала она, опять дернула шнур настольной лампы и направилась в ванную.

Бейер нагнулся, сбросил правый ботинок и поднял пульт. Не включая звука, он смотрел на духовой оркестрик. На музыкантах были зеленые бриджи, достававшие лишь до середины икры. Зрители сидели за длинными столами и приветственно поднимали пивные бокалы, когда замечали, что на них направлена телекамера. Две большеглазые женщины пели и улыбались одна другой.

Бейер подошел к буфету, большим и указательным пальцем обхватил за горлышко коньячную бутылку, а мизинцем подцепил рюмку. Еще на ходу он налил себе, проглотил коньяк и с шумом выдохнул воздух. Достал вторую рюмку и наполнил обе до половины. Потом отнес свои ботинки и плащ в гардероб.

Вернувшись в комнату, он ослабил узел и стянул через голову галстучную удавку. Снял брюки и положил их, соединив концы заглаженных складок, на стул. Носки спрятал под брючинами. Рубашку и майку повесил на спинку.

Бейер взглянул на свои трусы и быстрым движением скинул их. Подбросил правой ногой, как жонглер подбрасывает мячик, поймал налету и пристроил между рубашкой и майкой. Затем потушил свет в комнате и положил свои наручные часы на столик.

Холод кожаной обивки дивана возбуждал его. В переменчивом свете, проникавшем из окна, он рассматривал свой член и осторожно дотрагивался до мошонки…

Бейер перепробовал один за другим все каналы, опять попал на фольклорную музыку и начал сначала. По MDR[50] передавали футбольный матч, в черно-белом изображении. Бейер включил звук, увидел зеленые полоски индикатора громкости, но по-прежнему ничего не слышал. Он взял сигарету, но тут же, широко размахнувшись, отшвырнул ее, и она покатилась по стеклянному столику.

– Роланд Дуке,[51] – сказал кто-то очень громко. – Сегодня, как всегда, неутомим… – Бейер теперь слышал и шумы стадиона на заднем плане. Форменные трусы на игроках казались слишком короткими и тесными, а зрителей в темноте почти не было видно. – Да, дорогие телеболельщики! Здесь, на Центральном стадионе, мы приближаемся к концу первого тайма. – Бейер узнал голос Хейнца-Флориана Ортеля.[52] «ГДР – Великобритания 0:0» – высветилась белая надпись в правом нижнем углу экрана. Бейер взял с кресла шерстяной плед, в который по вечерам, у телевизора, закутывалась Ханни, встряхнул его и, улегшись на диван, укрылся до подбородка.

Зазвонил телефон. Бейер, не слезая с дивана, встал на колени, придерживая левой рукой одеяло, а правой прижимая к уху трубку. «Бейер, слушаю вас, добрый вечер», – механически сказал он. В трубке, где-то на заднем плане, звучали гитарные аккорды. Он еще добавил: «Алло?», потом положил трубку. Проспал он почти два часа.

На экране Юрген Фрорип[53] сидел, наклонившись вперед и раздвинув локти, за письменным столом. Он смотрел на какую-то молодую женщину, которая медленно подняла голову и что-то сказала.

Бейер включил свет. Ханнина сумочка отсутствовала. Он, голый, прошелся по квартире. Большое одеяло все еще лежало, скомканное, в ногах кровати, а на подушке осталась ночная рубашка. Дверь в ванную была закрыта. Он заглянул всюду, даже на кухню.

Бейер залпом проглотил содержимое одной из рюмок. Ноги у него были холодными как лед. Он еще раз перепробовал все телепрограммы. Искал ту заставку, которая раньше всегда появлялась на экране после окончания передач и приятно подсвечивала комнату. Некоторое время он смотрел на поезд, Мчащийся по летним лугам. Кинокамеру, очевидно, установили на паровозе. Бейер все ждал, не произойдет ли что-нибудь. Переключил телевизор на другую программу, но потом опять вернулся к поезду. Поезд все мчался по плоской равнине с редкими деревьями, но без домов и людей. Единственным доносившимся с экрана звуком было своеобразное громыхание, негромкое и глухое, как будто кто-то ударял в большой барабан. Самого паровоза Бейер не видел – только деревянные шпалы и железнодорожную насыпь.

Бейер покончил и со второй рюмкой, после чего, отвернувшись от телевизора, лег на диван и накрылся одеялом. Там, где он лежал раньше, еще сохранялось тепло. Холод он чувствовал, только когда пытался перевернуться на живот или на спину. Он как будто слышал натужное дыхание паровоза, перестук колес, регулярные удары металла о металл на рельсовых стыках…

Внезапно Бейеру очень захотелось посмотреть, по какой местности едет сейчас поезд. Он уже почти повернулся, чтобы взглянуть в окно, но тут ему пришло в голову, что сейчас, среди ночи, он все равно не увидит ничего, кроме непроглядной тьмы. Он почувствовал, что вот-вот чихнет, натянул одеяло повыше и его краешком вытер нос. Время от времени он слегка пошевеливал пальцами ноги, а в остальном вел себя совершенно спокойно.