"Simple Storys" - читать интересную книгу автора (Шульце Инго)

Глава 21 – Сосновые иголки

– Veni, vidi, vici,[37] – говорит Тахир, откидывает назад голову и смеется. Он останавливается на последней ступеньке лестницы и протягивает Мартину, спиной придерживающему дверь в квартиру, полуторалитровую бутылку минеральной воды «Бонаква».

– Как ты сообразил зайти? Ведь я переехал уже неделю назад.

– Смотри, – говорит Тахир.

– Ах! Две? Еще одна! – Сквозь щель между двумя голубыми наклейками Мартин разглядывает рыбок.

– Если ты оставишь их в бутылке, они станут очень большие. Потом nobody knows,[38] как доставать. – На Тахире – застиранная рубашка с вышитым крокодильчиком на груди, черные брюки, лоснящиеся на швах, изношенные полуботинки, через руку переброшен пиджак.

– Заходи, Тахир, да заходи же. – Мартин закрывает дверь.

– Ну как, тебе нравится у меня?

– Дай-ка, – говорит Тахир. Не выпуская из рук бутылки, он подходит к мебельной стенке, сдвигает назад автомобили, склеенные из спичечных коробков, и камни, вытягивает поближе к краю бутылку с моделью корабля. – Когда рыбки подрастут, ты и другой бутылка поставь так.

– Не другой бутылка… другую бутылку, Тахир. Другая – другой – другой – о другой – другую. Бутылка – женского рода.

Тахир кладет свою бутылку – наискосок – на полку. Теперь две бутылки – пластмассовая, с синей завинчивающейся крышкой, и другая, с кораблем внутри, – соприкасаются горлышками.

– Чем мне их кормить?

Тахир оборачивается и изображает указательным пальцем, как кто-то прыгает по тыльной стороне его левой руки. – Как это называется?

– Понял, – говорит Мартин, – блохи. На где я их достану раньше понедельника? Ведь зоомагазин…

Оба одновременно вздрагивают. Бутылка медленно скатывается с полки и почти бесшумно падает на ковер.

– Капут нет, – говорит Тахир, нагибаясь. – Нет капут! Мартин, в одних носках и коротких, обрезанных выше колен джинсах, стоит на газете рядом со своими кедами, обтирает плоскую кисть о подоконник и потом моет ее в наполненной до половины банке, с силой прижимая щетину к донышку.

– Я бы мог приискать для тебя работу, – говорит он. – Я вас давно хотел познакомить, тебя и Штойбера. У него совсем другие возможности, совсем другие!

Тахир покачивает бутылку, держа ее двумя пальцами.

– Я должен играть в шахматы, – говорит он.

– Здесь ты заработал бы больше, чем пятнадцать марок – или сколько сейчас платят за шахматную партию? Мой брат, Пит, тоже был там – кстати, единственный человек, чьи вещи могли бы прийтись тебе впору.

– Что это? – спрашивает Тахир.

– Ацетон.

– Да нет. Тик-тик-тик. Часы?

– Кошмар, правда? Как дистанционный взрыватель, как бомба. Я думал, пришел электрик.

– Я не электрик.

– Не ты! Я жду электрика, чтобы он исправил мне эту штуковину, и подумал…

– Да-да, – говорит Тахир и кивает.

– Гудит как целая трансформаторная станция. – Мартин изображает гул и пытается правильно передать его тон. – И еще это тиканье. Если вся их новая техника такова… Если они это не наладят, мы не будем платить – никаких денег, и весь разговор. – Мартин вытирает кисть лоскутом от своих старых трусов. – Это всего лишь квартира для дворника. Ты бы посмотрел, как живут другие жильцы! Настоящий югендстиль – два нижних этажа, роскошь да и только. Все вместе когда-то было детским садиком, доведенным до самого плачевного состояния. А здесь на крыше – надстройка для дворника, с отдельным входом.

Тахир небрежно перекидывает пиджак через плечо, придерживая его пальцем за петельку, и вслед за хозяином выходит в коридор.

– Это для Тино, если он когда-нибудь приедет сюда жить. Осторожно, дверь тоже покрашена! – Мартин нажимает кончиками пальцев на ручку. Гардину защемило оконной рамой. – Немножко маловата комнатка, а так вполне… – Он открывает окно, поправляет гардину, опять выходит в коридор и толкает дверь напротив.

– А здесь сплю я. Смотреть особенно не на что. Штойбер об этом не любит распространяться, но два этажа обошлись ему никак не меньше, чем в миллион. Тут все подновили, вплоть до оконных ручек, красота, правда? Только Штойбер боится, что старикан, бывший дворник, когда-нибудь взорвет к чертовой матери весь дом. Старик никого к себе не пустил. Знаешь, как тут все выглядело всего полтора месяца назад? Ты даже вообразить себе не можешь! А теперь сюда загляни. – В ванной комнате Мартин опускает крышку унитаза. – Ванна, конечно, в размерах не увеличилась, но главное, что она вообще есть. Нажми-ка сюда, пусть будет больше света. А зеркало! Я по поручению Штойбера собираю предложения жильцов и разбрасываю по почтовым ящикам счета. Он мне за это приплачивает. Теперь покажу тебе самое лучшее, что здесь есть. Прикроешь дверь?

В кухне Мартин распахивает до упора дверь на балкон и ногой подбивает под нее деревянный клин.

– Когда я закончу с ремонтом… Будет, так сказать, бельведер с примыкающей к нему квартирой – прошу покорно насладиться сим зрелищем, мой господин! – Он забирает у Тахира бутылку. – Чтобы ты случаем не сбросил ее кому-нибудь на голову, – говорит он и ставит бутылку на стол.

Мартину приходится достать из буфета все три прозрачные пластмассовые салатницы, чтобы добраться до нижней, самой большой. Он ополаскивает ее холодной водой, вытряхивает, после чего отвинчивает крышку «Бонаквы».

– Шумят тут только птицы! – кричит он. – Сосны в этом районе встречаются очень редко. Мох тоже, а у нас здесь и сосны, и мох. – Мартин держит салатницу наклонно, как пивной стакан. Вода льется из горлышка. Постепенно Мартин поднимает бутылку все выше.

– Я думал, может, Фадила у тебя… – Тахир стоит теперь в проеме балконной двери.

– Фадила? Но она ведь твоя невеста. – Мартин ставит пустую бутылку на стол. – Я с ней вообще не знаком. Откуда же она может знать…

– Я много говорю о тебе. – Тахир запрокидывает голову и смеется. – Мы с ней много говорим о вас, парень.

– О тебе, если ты имеешь в виду меня. Ты – тебя – тебе – о тебе – тебя. – Мартин вытряхивает из бутылки последнюю рыбку и снова завинчивает пробку.

– Здесь указана стоимость тары – тридцать пять пфеннигов.

– Мы говорим о Фадиле и тебе – почему нет? – Тахир вешает пиджак на спинку стула. Из своего нагрудного кармана он достает фотокарточку, ладонью смахивает со стола воображаемую пыль и кладет карточку перед Мартином.

Молодая женщина, босая, в выцветших джинсах, фланелевой рубашке и со стрижкой «Принц Железное Сердце»[39] прислонилась к отштукатуренной стене. У нее – Фадилы – широкие скулы и серьезный взгляд.

– Ну как, похожа?

– На кого?

– Ты сам скажи, друг.

– Ну, судя по прическе и росту, – говорит Мартин, – на Мирей Матье.

– На Жюльет Бинош. Той тоже не нужно краситься, чтобы хорошо глядеть.

– Чтобы хорошо выглядеть.

– Видишь? Они такие малюсенькие – вот такие! – Тахир показывает отрезок примерно в десять сантиметров. – Ну, пусть такие! – Его пальцы слегка раздвигаются, подобно стрелкам часов. – Но не больше.

Фадила поставила правую ногу, слегка согнув ее в колене, на подъем левой.

– Малюсенькие туфельки, как у Жюльет Бинош.

– А у той правда маленькие туфли?

– Не знаю. – Тахир смеется.

– Если я правильно помню, Фадила живет в Берлине?

Тахир смотрит на фото.

– Мы живем на Лейпцигер штрассе. Моя мать – та в Берлине.

– В последний раз, вроде, все было наоборот… – Мартин открывает дверцу буфета. – А твой отец где?

Тахир смеется.

– Он тоже здесь?

– Убит.

– Твой отец? Как?

Тахир смеется, подносит кулак к своему пупку, потом тянет вверх до подбородка и говорит:

– Зарэзан.

– Я думал… Я не хотел… Прости. – Мартин сдвигает в сторону упаковку хрустящих хлебцев, лапшу «Три колокольчика», ягодные мюсли. – И где это случилось?

– В госпитале, в Брчко.[40]

– Мы с тобой чуть позже пойдем в кафе, да, Тахир? Или ты хочешь перекусить что-нибудь прямо сейчас? – Мартин показывает ему пакетик, на котором изображен шоколадный пудинг, политый желтым соусом. – Быстрого приготовления!

Тахир трясет головой.

– Я тебя угощаю. Ты мой первый гость. Так сходим в кафе, да?

– Да, – говорит Тахир.

– Ты голоден?

– Да.

– Когда все здесь будет готово, устроим новоселье. Тогда ты приведешь с собой Фадилу, да? Вот это подойдет – базилик? – Мартин тянется за пакетиком.

Тахир вдруг ударяет кулаком по ножке стола, так что вода в салатнице доплескивает до самого бортика.

– Почему ты не жениться на Фадила – почему нет? – спрашивает он. Обе оранжевые рыбки тычутся ротиками в дно. Голубая медленно плывет по кругу. Мартин высыпает базилик на тарелку.

– Так ты больше не любишь Фадилу? – спрашивает он и смотрит на Тахира.

– Я люблю Фадилу. Фадила… – Тахир щелчком убивает комара. И медленно обтирает пальцы о свою ладонь.

– Куда же он… – недоумевает Мартин.

Тахир молча раздвигает средний и безымянный пальцы и показывает на темное пятнышко между ними. Он стряхивает комара в салатницу.

– Я полагал, вы обручены? Ты говорил, что вы жених и невеста, а теперь спрашиваешь меня, не хочу ли я на ней жениться! – Мартин убирает пакетик с базиликом в буфет. – Ты правда думаешь, что она сегодня придет, что Фадила придет сюда?

– Думаю, – говорит Тахир.

– Где ты вообще их взял, этих рыбок?

Тахир прячет фото в нагрудный карман.

– Кто-то разбил аквариум, большая драка между всеми. Каждый взял, эти еще… – Он шевелит пальцем.

– … Эти еще жили, еще трепыхались?

– Да, трепыхались.

– А аквариум разбился вдребезги?

– Да. – Тахир сует свой бумажник в карман пиджака. Пара крошек базилика прилипла к ободку салатницы.

– Меня сводит с ума это тиканье, этот тикающий автомат. Или это мои фантазии, Тахир? Сколько сейчас времени? – Мартин показывает на свое запястье.

Тахир хватает себя за левую руку и поворачивает браслетку часов, чтобы Мартин мог разглядеть циферблат. Секундная стрелка подергивается туда-сюда.

– Тебе нужно сменить батарейку, – говорит Мартин. – Нужна новая батарейка. Ты мне поможешь на балконе? Одному, пожалуй, делать это опасно. Я должен почистить навес.

– Это ты? – Тахир берет в руки фотокарточку, стоявшую на хлебнице.

– Узнаешь, где я? Крайний справа, на корточках, – мне тогда было двадцать. – Мартин обходит вокруг стола. – Вот он я! Нашел, когда переезжал. А этот… – он постукивает пальцем по изображению, – он как раз и забыл эту фотку у меня – это Деметриос, грек. – Мартин достает из холодильника две бутылки «Клаусталера». – Нас всех скопом можно спокойно забыть – всех, кто здесь сфотографирован. Ни из кого ничего путного не вышло.

– Чего не вышло?

– Искусствоведов, историков искусства. Ты пьешь «Клаусталер»? Три или четыре года назад он вдруг свалился мне как снег на голову – Димитриос. Не сообщил заранее о своем приезде, не позвонил… Просто звонок в дверь, я открываю, и он стоит на пороге, втянув голову в плечи. Он всегда втягивает голову, когда улыбается. – Мартин воспроизвел эту позу. – У него при себе был гигантский чемодан, а на лестничной площадке, чуть подальше, стояли еще две сумки, какие носят через плечо, две такие раздутые штуковины. – Зажав в каждой руке по «Клаусталеру», Мартин размахивает ими перед глазами Тахира, описывая большие круги, и потом протягивает одну бутылку ему. – Это наша семинарская группа на сборе яблок. У Димитриоса подушечки пальцев были как у гитариста или скрипача, совсем огрубевшие. Потому что он грызет ногти. – Мартин прикусывает собственный ноготь. – Грызет ногти, понимаешь? Он свободно говорил на английском, испанском, французском, итальянском, а после года учебы в Гердеровском институте, в Лейпциге, – еще и на немецком. На греческом – это уж само собой. А поскольку он причислял себя к коммунистам – его отец когда-то сидел в КЦ на острове Макронисос,[41] – то еще и на русском. В 88-м году, на защите дипломов, мы с ним виделись в последний раз. Тогда он собирался жениться, на одной датчанке, и вместе с ней вернуться к себе домой, в Афины. А в тот последний раз он хотел посмотреть в нашем музее ранних итальянцев – Гвидо Сиенского, Ботичелли, ну и так далее. И он тогда попросил у меня на дорогу стакан воды. А еще раньше – полстакана. Ну, будем, Тахир!

– Почему?

– Будем! Потому что он хотел пострадать: за коммунизм, за науку, за… – Мартин пьет. – За все, короче говоря. Его чемодан и сумка были под завязку набиты «материалами», как он выражался. Он сказал, что инструктирует революционных товарищей повсюду, где таковые имеются. Здесь он не знал никого, кроме меня. Я сказал ему, что не считаю революцию в Германии ни вероятной, ни даже желательной. Он тогда заметно расстроился и сказал: «Слишком многие так думают, но они не правы». На следующий день мы с ним сходили в музей, потом я проводил его на вокзал. Чемодан мы тащили по очереди. В нем вполне могла быть и бомба. С тех пор я о Деметриосе ничего не слышал. Тебе не нравится пиво?

– А это кто?

– Это наш университетский стукач. Он объявился здесь через две недели после похорон Андреа, моей жены, чтобы разнюхать, как у меня обстоят дела. В Лейпциге мы с ним не разговаривали. Я до сих пор не понимаю, почему тогда разрешил ему здесь переночевать. Не здесь, конечно, а в моей старой квартире, на Жаворонковой горе. Я тогда психанул, потому что он даже не расстелил постель. И не помылся. Злился я, собственно, на самого себя – за то, что согласился обслужить его. Я просто не сообразил вовремя, как ему отказать. Я не хотел больше его видеть, никогда. А если все-таки увижу, хотел встать перед ним и бросить ему в лицо: «Здесь есть место только для одного из нас!» Я даже тренировался, чтоб заранее быть готовым. – Мартин пьет из бутылки.

– Ну и как, сказал?

– Да нет, не пришлось – он давным-давно смотался из Лейпцига.

– И теперь наш Мартин как Иисус Христос – всех любит…

– А Тахир постится ради Аллаха, и у него от этого пахнет изо рта!

– У меня пахнет изо рта?

– Да. Я тебе даже как-то присоветовал купить ментоловое средство «Друг рыбака», в привокзальном магазинчике. Правда, оно скорее освежит воздух… – Мартин машет ладонью перед своим ртом и потом тычет пальцем себе в живот. – Пиво тебе явно не нравится. Хочешь минералки?

– А вот это кто?

– Этот потерял свою должность и начал пить – или потерял ее именно потому, что начал пить. Развелся он еще раньше. Около года назад мы с ним встречались в Берлине. Он не изменился, то есть я имею в виду, не говорил ничего нового по сравнению с прежними временами и читал то же, что и всегда. Только теперь ежедневно напивался. «Берлин холодный как задница, – то и дело повторял он, – холодный как задница!» Это такой речевой оборот, обозначающий холодную атмосферу. Дом, в котором он жил, – на Кнаакштрассе, последний корпус, – стали санировать. Всё обновляли, вплоть до проводки. На полу в его квартире повсюду были дыры, большие. И вот в своем полубессознательном состоянии он провалился в одну из них, упал на предыдущий этаж и там замерз насмерть. Другие квартиросъемщики давно выехали. Нет, с нами и вправду нельзя построить никакого государства! – Мартин подходит к раковине и споласкивает свою бутылку. – А эта, рядом со мной, защитила-таки свою диссертацию – наша принцесса! Она даже дома во время еды вытирала руки матерчатыми салфетками. Но потом пришли новые профессора, стали протаскивать своих любимчиков. И сейчас она работает экскурсоводом в Эрфурте. А вон та хорошенькая, шатенка, уже развелась, имеет двоих детей и живет со своей мамой где-то под Темплином. О других ничего не слышно. Давай-ка сюда, не мучайся! – Мартин берет у Тахира бутылку «Клаусталера» и закрывает ее кроненкоркой. – У этих тоже что-то нет аппетита, – говорит он, наклонившись над салатницей. – Должны сперва привыкнуть к новому окружению.

Мартин идет за своими кедами. Вернувшись в кухню, садится на табуретку, расправляет язычки и ослабляет шнуровку.

– Среди профессоров и доцентов есть и такие, которые в те времена действительно думали о нас или по крайней мере о своем деле, которые хотели что-то спасти, чему-то нас научить. Правда, Грецию или, скажем, Хильдесхайм они, как и мы, знали только по фотографиям… – Мартин сгибает одну ногу, упирается пяткой в край табурета и завязывает двойной узел. – Вот из-за них-то мне и вправду жаль, что из нас ничего не получилось. I feel sorry for them.[42] Понимаешь?

Тахир ставит фотографию на прежнее место, на хлебницу.

– Поможешь мне сейчас? – Мартин, подхватив табуретку, выходит на балкон. И показывает наверх. – Это гофрированный пластик или как он там называется. Ты сможешь заглянуть туда, когда я все уберу. В углублениях скопилась всякая грязь. Веточки, иголки, разный мусор. Видимо, нападало с сосен. Когда я вижу, как Штойбер каждую неделю собирает мох… – мох это его гордость. А здесь годами никто ничего не делал! Ты должен будешь меня поддержать, просто поддержать. – Мартин трясет перила, к которым прикреплены держатели для цветочных ящиков, и пододвигает к ним табуретку. – Держи меня здесь. – Он показывает на свой пояс. – Лучше обеими руками, вот так. Только сперва… – Из-за ведерка с прищепками для белья он достает игрушечный совок и веник. – Сперва подашь это, потом то.

Мартин ударяет ладонью по опорной балке навеса.

– Потом займусь ими. Они совсем облупились. – Ногтем большого пальца он скребет по остаткам белой краски. – Не обвалятся, ты как думаешь?

Тахир смеется. Мартин, сгорбившись, залезает на табурет и потом медленно распрямляет спину. Ухватившись за опорную балку, ставит одну ногу на перила.

– Крепко держи, Тахир!

Подтягивает другую ногу.

– Теперь отпусти! – Пригнувшись, Мартин очень медленно поворачивается вокруг собственной оси.

– Ну что ж ты? Совок давай!

– Дождик пошел, – говорит Тахир.

– Совок! – Мартин зажимает ручку совка в зубах и заглядывает за край навеса.

– Датам настоящая целина! Все спеклось! Видел бы ты! Щас организуем мусорный рейс! – С глухим всхлипом первая порция мусора шлепается вниз, в садик. – Целинные поля!

Тахир внимательно следит за всеми телодвижениями Мартина. Он смотрит на его икру с играющими мускулами, на кеды, медленно переступающие по ограждению.

– Дождик, – повторяет Тахир.

Мартин поднимается на цыпочки.

– Щас я тебе устрою дождик. из мусора и иголок! Увидишь, какая будет красота. Так, теперь расставим точки над «и»… – Его правая рука опять возникает в пространстве под навесом и несколько раз будто пытается что-то ухватить.

– Веник давай!

Тахир вкладывает в нее рукоятку веника.

Через некоторое время показывается голова Мартина. Волосы у него влажные, к подбородку и носу прилипла грязь. Он спрыгивает с перил на плиточный пол балкона.

– Ну? Теперь совсем другой коленкор! Или я все-таки не всюду достал? – Он ударяет совком по навесу. – Теперь можно будет пересчитать все иголочки, что туда упадут – все до единой!

– Теперь очень громко, – говорит Тахир.

– Это только в дождь, – говорит Мартин и вытирает рукавом лицо, от лба к носу и подбородку. – Я люблю слушать, как каплет по крыше. Загляни-ка в комнату, в окно дождь не попадает? Ты понял?

Когда Тахир возвращается, Мартин сидит на корточках, прислонившись к стене. В садике кто-то швыряет из-за деревьев детские игрушки. Женский голос выкрикивает несколько раз: «Все в грязи! Все игрушки в грязи!»

Потом появляется Томас Штойбер. Он осторожно трусит по мху и подбирает разбросанные игрушки. В одной руке держит трактор с тремя колесами и самосвал. Другой собирает песочные формочки, и каждый раз, как он нагибается, правое заднее колесо трактора ударяет его по лодыжке. Опять слышен голос той женщины. Внезапно Штойбер оборачивается.

– Только не на мох! – рычит он и предостерегающе вскидывает руки. Одна красная формочка падает на землю. Его рубашка липнет к плечам. Он наклоняется и пытается подцепить формочку свободным пальцем. Повторяет свою попытку несколько раз. Но ему это не удается. Тогда он распрямляет спину, замахивается и бросает трактор на ступеньки веранды, потом – самосвал. Он кидает туда же все другие игрушки, поднимает упавшую формочку и вышвыривает ее за забор.

– Он свихнулся, – говорит Тахир. – Окончательно свихнулся.

Мартин, все так же сидя на корточках, смотрит снизу вверх на навес, по которому, перекрывая все другие звуки, стучат дождевые капли. Одна сосновая иголочка сдвигается в сторону – совсем на чуть-чуть – и потом обратно, она будто подпрыгивает под дождем, рядом с ней падает другая, и еще одна, и еще… Они все подпрыгивают.

– Боже! – говорит Мартин. – Ты это видишь?

Вся крыша уже покрыта ими – кишит шевелящимися и подпрыгивающими иголками.

– Ты видишь? Тик-так, тик-так. – Мартин покачивает указательным пальцем.

– Да, – говорит Тахир, – они трепыхаются как рыбки. – Он стоит, прислонившись к дверной раме. – Когда придет электрик? Ты его ждешь?

– Нет, – говорит Мартин, немного помолчав. – Мы можем идти. – И потом, не отрывая спины от стенки, медленно поднимается.