"Исчезнувшая" - читать интересную книгу автора (Хаббард Сьюзан)

ГЛАВА 15

В номер я добралась часам к двум ночи, но Бернадетта с Рондой еще не спали, а сидели на ковре и болтали. За спиной у них мигал телевизор, весь свет в комнате был включен. Он были пьяны.

Они мутно улыбнулись мне, Бернадетта — впервые за несколько месяцев.

— Пунш пробовала, Ари? — спросила она. — Он о-бал-ден-ный.

— О-буль-ден-ный. — Ронда вытянула руки над головой и помахала пальцами.

— О-бал-денный.

Обе захихикали.

Кто-то замолотил в дверь. Я взглянула на них, но они не шелохнулись. Я подошла к двери и посмотрела в глазок. Там стоял Уолкер, голубые глаза казались еще ярче на фоне бежевых стен и ковра. Но это был не мой Уолкер. Вид у него был слегка безумный — веки набрякли, глаза почти закрыты, нижняя челюсть отвисла.

Я не хотела впускать его, но дверь открыла.

— Ари, — сказал он, — эй, Ари. Какого черта? — Он произнес это совершенно беззлобно, растягивая слова.

Он тоже был пьян.

— Я искал тебя. — Теперь он едва не плакал. — Все искал и искал, а потом увидел, как ты разговариваешь с тем парнем, Камероном. — Он глубоко вздохнул. — Не пойми меня неправильно, я понимаю, почему ты разговариваешь с таким парнем. Но я, я… — Он потерял нить рассуждений.

— Ты пунш пил?

Он криво улыбнулся мне.

Интересно, что они в этот пунш подмешали?

— Уолкер, возвращайся в свой номер. — Я говорила четко и медленно. — Мы можем поговорить утром, когда ты поспишь.

Он постоял еще минуту, переминаясь с ноги на ногу. «Мой стройный бойфренд». Даже пьяный он был очарователен.

— Я отведу тебя. — Я вернулась в номер за ключом и сказала остальным, куда я иду, хотя и непонятно зачем. Они снова смеялись, уже громче, запрокинув головы.

Пока я вела Уолкера на третий этаж, он сказал:

— Ох.

Когда мы дошли до его двери, он сказал:

— Ох. Ты такая хорошая.

Его повело вперед, и он бы упал, не подхвати я его за плечи и не прислони к стенке. Я постучала в дверь. Открыл Ричард. Хотя бы он был трезвый.

— Еще один пьяный? Круто. Теперь у нас их двое.

Он втащил Уолкера в комнату. Я пожелала ему спокойной ночи и направилась обратно к лифту. Но вместо того, чтобы поехать наверх, я поехала вниз.

Комната, где проходил прием, была теперь пуста. Чего я ожидала? Я прошла в угол, где простояла рядом с Нейлом Камероном больше двух часов, ведя вежливую беседу с ним и его сторонниками, наслаждаясь каждой секундой его присутствия. Я не особенно помню, о чем мы говорили (помню, я сказала, что мне нравится его костюм, а он сказал, что тот сделан из бамбукового волокна; он спросил меня, чем занимаются во Флориде мои родители, а что я ответила, не помню), но я живо помню ощущение, которое испытывала каждый раз, когда его взгляд пробегал по моему лицу.

Может, так и ощущается любовь? Мне очень хотелось позвонить маме или Дашай и спросить у них. Но мае была недосягаема, а будить Дашай было уже слишком поздно.

Я медленно направилась обратно к лифту и поднялась в четыреста восьмой номер.

Когда я на следующее утро скользнула на свое место на конференции Справедливой доли, Ричард явно был удивлен моим появлением.

— Я полагал, что ты заспишь это дело, как и все остальные.

Я только что покинула Бернадетту с Рондой, сладко спящих в номере.

— Что произошло вчера вечером?

— Сначала был пунш на приеме, — сказал он. — Не спрашивай меня, что в нем было. Я не пью. Потом все собрались в одном из студенческих номеров и, полагаю, еще выпили, и кто знает, чем еще занимались. Я не пошел.

— И я тоже.

Я оглядела зал, но Камерона не было. Не было и женщины в красном платье. Я снова надела свой брючный костюм, но в это утро потратила время, чтобы накрасить ресницы и нанести солнцезащитный крем с оттенком загара. Ричард бы в жизни не признался, но думал, что я красивая.

Ведущая семинара в то утро дала краткий обзор истории партии Справедливой доли, которая появилась два года назад, после провала попыток ужесточить законы о защите окружающей среды в нескольких штатах. Ричард слушал скептически. «Эти законы провалились по уважительным причинам», — думал он. Подключиться к его сознанию было все равно что войти в стерильно чистый, ярко освещенный ресторан. Там ничего не возбуждало аппетита.

Главным приоритетом Справедливой доли являлось, по словам ведущей, обеспечение большей заметности партии на уровне страны.

— К моменту начала предварительных президентских выборов в следующем году мы должны быть на слуху, — говорила она. — К счастью, у нас есть кандидат, который обеспечит это.

— Кто этот кандидат? — шепотом спросила я Ричарда.

— Вероятно, тот парень, которого мы слышали вчера вечером, — ответил он, машинально набрасывая американский флаг на полях блокнота. — Камерон. С тем же успехом он мог бы назваться социалистом. Говорил он именно так.

В представлении Ричарда природа существовала как промышленный ресурс, и только так. Она самовозобновится, полагал он. Это «естественный ход вещей». Я на миг задумалась, как неуместно он должен чувствовать себя здесь и в Хиллхаусе, где большинство страстно заботилось о сохранении окружающей среды. Но Ричарда не волновал статус аутсайдера — по сути, он наслаждался им. Он был уверен, что превосходит всех нас.

— Вчерашняя речь была уроком, как лгать с помощью статистики, — сказал он.

Кто-то шикнул на него, и спикер повернулась к нам.

— Но если мы хотим достучаться до американского народа, нам понадобится поддержка всех и каждого из вас.

— Дохлый номер, — сказал Ричард.

— Тогда зачем вы здесь? — спросил его сидевший рядом мужчина.

— Вы когда-нибудь слышали выражение «Врага надо знать в лицо»?

Я сделала вид, что меня здесь нет. Как правило, проделывая это, я уносилась мыслями на Ямайку, в место, которое знала только по описаниям Дашай. Я мысленно произнесла слова «Монтего-бэй» и оказалась там: белый песок, лазурная вода, никаких Ричардов.

Остаток дня, за исключением перерыва на обед, мы просидели в конференц-зале отеля. Мы узнали, как организуется начинающая политическая партия и как она находит свое место в представлении общества. Аудитория состояла из студентов и добровольцев всех возрастов. Говорившие были людьми практичными, но их речи были призваны звучать оптимистично. Благодаря усилиям рядовых членов и их сплоченности, партия Справедливой доли получит всеамериканскую известность. Камерон привлечет больше голосов, чем кандидаты основных партий. Средства массовой информации сначала будут упираться, но, когда по результатам предварительных выборов станет ясно, что ПСД может выиграть, подключатся и они.

Где-то в середине дня Ричард сказал мне:

— Я ухожу. Это пустая трата времени. Здесь не принимают реальных решений — это происходит поздно вечером в прокуренных комнатах, как оно делалось всегда.

Я не совсем поняла, что он имел в виду, но была рада видеть, что он уходит. Я помнила папины слова, что политика эфемерна — преходящие события, повторяющиеся по циклической схеме, не стоящие внимания. К концу того дня я наполовину с ним согласилась и прикидывала, так ли уж не прав Ричард.

Время от времени меня посещали видения прошлого вечера, снова заставляя озираться, на случай если Камерон вошел в зал. Должна сознаться, я ни разу не подумала об Уолкере.

Но когда я вернулась в четыреста восьмой, он сидел там на диване, служившем постелью Бернадетте, Бернадетта сидела на моей кровати, а Ронда лежала поперек второй. Глаза у них были мутные, и все они улыбнулись мне. «Опять пьяные, что ли?»

Уолкер похлопал по дивану рядом с собой.

— Ари, Ари, — сказал он, — я скучал по тебе.

Я села. Попытка настроиться на их мысли обнаружила такой хаос, что я бросила эту затею.

— Вы сегодня пойдете на прием? — Это был очередной пункт повестки дня. На следующий день у нас были назначены утренние семинары, потом обед и отъезд обратно в Хиллхаус.

— Обожаю приемы, — сказала Ронда. — Просто обожаю.

— Ладно, — сказала я, — под чем вы все?

Они улыбнулись мне.

— Какое вещество вы принимаете?

Бернадетта вынула из тумбочки пластиковую бутылочку и бросила мне. Я открыла ее и увидела пилюльки с тисненой буквой «В». «Сахарные пилюльки?» Оглянувшись вокруг, я усомнилась в этом.

— Попробуй. — Уолкер обнял меня, но я стряхнула его руку.

— Спасибо, но не буду. Оно может прореагировать с моими лекарствами от волчанки.

В тот вечер Уолкер, как и планировал, повел меня ужинать. Это было настоящее «свидание» — я надела синее шелковое платье, а Уолкер влез в пиджак с галстуком.

Идя по Бротон-стрит я сказала ему:

— Не думала, что ты принимаешь наркотики.

— Я и не принимаю. — Он, похоже, был совершенно счастлив, идя рядом со мной и любуясь видами. — «Вэшки» скорее улучшитель настроения, понимаешь? У одного из ребят вчера на вечеринке их была куча.

Я была разочарована и смущена, словно у меня обманом отняли чувства, которые мне полагалось испытывать на свидании.

— Не понимаю, какой от них вред, — сказал Уолкер, — но если тебя это так задевает, я больше не буду.

— Не принимай их больше.

Что бы ни было в этих таблетках, из-за них Уолкер становился для меня кем-то другим. Однако часть меня сомневалась: беззаботный, приветливый, доверчивый — что плохого в том, чтобы быть таким? И почему мы больше ценим «настоящих»?

— Вот «Дом маршала», — сказала я. — Первая гостиница, где я останавливалась самостоятельно.

Уолкер посмотрел на кованые чугунные опоры и перила гостиничного балкона.

— Круто, — сказал он.

Сквозь окна с портьерами цвета бургундского вестибюль отеля выглядел прежним — черно-белые шестигранники пола, освещенные люстрами в виде стеклянных чаш. В ресторане по соседству горели свечи, отчего темно-зеленые стены, казалось, светились.

И тут я увидела его. Спиной к нам в баре сидел высокий блондин в черном костюме и потягивал из бокала темно-красную жидкость.

«Малкольм». Я замерла. Уолкер по инерции прошел еще несколько шагов и обернулся.

— В чем дело?

Я не проронила ни слова.

— Ари, у тебя такое лицо, будто ты увидела привидение.

Но то был не призрак. У меня на глазах он поднял бокал, словно приветствуя кого-то. Может, увидел мое неверное отражение в зеркале над барной стойкой?

— Давай войдем. — Голос мой звучал непринужденно, но кровь бурлила.

Последний раз я видела его в Сарасоте. «Этот человек устроил пожар, едва не убивший нас, — думала я. — Этот человек сделал моих маму и папу вампирами. Он убил мою лучшую подругу».

Уолкер последовал за мной в бар, решив, что я хочу выпить. Но мне требовались ответы. Почему он выбрал именно мою семью? Не причастен ли он каким-то образом и к папиной болезни? Вне зависимости от ответов, в сердце своем я жаждала мести.

Когда мы вошли, Малкольм не выказал ни малейшего удивления.

— Мисс Монтеро, — сказал он, вставая и протягивая мне руку.

Я не планировала эту встречу. Я взяла его ладонь, пожала и отпустила. Она была холодная. Лицо по-прежнему надменно красивое: аристократический нос, бледные глаза, светлые волосы слева разделены на пробор.

— Я Малкольм Линч, — сказал он Уолкеру, пожимая ему руку.

Уолкер представился. «Это полагалось сделать мне», — подумала я, но ум мой занимала куча других дел. Как я могу что-то сказать в присутствии Уолкера?

— Что ты делаешь в Саванне? — сказала я.

Он выглядел так же безупречно, как и в последнюю нашу встречу.

Легкое покачивание головой, как будто я сказала грубость, но он все равно находит ее забавной.

— Присядьте. Выпейте со мной.

Уолкер скользнул на табурет. Я сказала:

— Нет.

Они оба посмотрели на меня — Уолкер с искренним удивлением, Малкольм с наигранным.

— Мы идем ужинать, — сказала я, — а потом нам надо присутствовать на приеме. — В конце концов, я не была готова сцепиться с Малкольмом при Уолкере. — Возможно, мы сумеем встретиться позже.

— Безусловно. — От улыбки кожа в уголках Малкольмовых глаз собралась в морщинки. — Нам надо кое-что наверстать.

Он сунул руку за пазуху и извлек металлическую коробочку с гравировкой — вероятно, платиновую, — открыл ее и вынул визитку. Я, не глядя, взяла ее и сунула в сумочку.

— До свидания.

— Хорошего вам вечера. — Он кивнул нам обоим и снова улыбнулся, провожая нас взглядом.

Оказавшись снаружи, Уолкер сказал:

— Странно как-то. Кто этот парень? Почему ты не захотела остаться?

— Это старый знакомый нашей семьи. — Я откинула волосы, стараясь успокоиться.

— А почему ты говоришь так официально?

— Не знаю. — Мы свернули за угол и вышли к ресторану, старому зданию, выкрашенному в розовый цвет. — Извини. Увидеть его было в некотором роде потрясением. Я как-нибудь потом объясню тебе почему. Пусть это не портит нам ужин.

Ужин испортил Уолкер. Он суетился, постоянно ерзал на стуле, стрелял глазами по заполненному народом залу. Сначала не мог сообразить, что заказать, а потом едва притронулся к еде. Пожилая пара за соседним столиком все время поглядывала на нас, пытаясь понять, что не так.

Каким облегчением было вернуться в отель, переодеться в брючный костюм и отправиться на прием. Речей сегодня не было, только еда, напитки и оркестр. Когда я вошла, играли какую-то попсу и кое-кто уже танцевал.

Уолкер уже навестил чашу с пуншем. Он вытащил меня на танцпол и принялся размахивать руками и беспорядочно скакать. Когда песня закончилась, я увлекла его на сиденье возле столика с прохладительным, а сама прислонилась рядом к стене, наблюдая за толпой, впитывая калейдоскоп цветов, запахов и узоров, понимая, что Уолкер не замечает большей части этого, если вообще что-нибудь видит. Он обмяк на стуле, полуприкрыв глаза и бессмысленно улыбаясь.

И поэтому, когда Нейл Камерон пригласил меня на танец, я с радостью пошла с ним. Мы танцевали под быструю музыку, потом под медленную. С первого мгновения танца мы почувствовали друг друга. Я украдкой поглядывала на его лицо, профиль и глубоко посаженные глаза.

— В танце вы двигаетесь, как кошка, — сказал он. — Грациозно без усилий.

— Вы флиртуете со мной?

— Немножко. Вы не против?

— Думаю, нет.

Я была более чем не против. В голове у меня теснились разноцветные наречия: жемчужное «чудесно», гранатово-красное «божественно», сапфировое «завораживающе» — все эти слова я при нормальных обстоятельствах не употребляла. Спасибо мае, что научила меня танцевать, — но это ничем не напоминало наши осторожные шаги по казенному полу аэропорта. У меня в мыслях мы с Камероном не танцевали медленный танец — мы кружились и парили в ночном небе.

Он улыбнулся мне, и я слишком поздно спохватилась, что надо блокировать мысли. Внезапно я почувствовала себя неуклюжей и наивной.

Но ближе к концу танца произошло нечто странное, нечто, чему я в то время не знала названия. Во мне изнутри поднялась волна могучей энергии и передалась ему. Чувство было похоже на то, что я испытала, когда первый раз целовалась с Уолкером, но куда сильнее. Некоторое время спустя мае объяснила мне, что я пережила то, что французы называют coup de foudre — термин, вольно переводимый как «вспышка молнии», «гром среди ясного неба» или «любовь с первого взгляда». И по сей день я не знаю, какой из них больше сюда подходит.

Камерон перестал танцевать и уставился на меня, а я в ответ смотрела в его темно-синие глаза.

— Как звездчатые сапфиры, — услышала я собственный голос, но он, похоже, не слышал.

Музыка смолкла, и мы отстранились друг от друга. Подошли трое сторонников партии и увели Камерона, но он оглянулся на меня через плечо и одними губами произнес «позже». Я глубоко вздохнула и оглядела зал.

И снова увидела его: Малкольм сидел возле стойки бара, откинув голову, и смеялся. Я отвела глаза, притворившись, что не увидела его.

Но когда спустя несколько минут Малкольм покинул прием, я решила последовать за ним. Камерон стоял у бара, окруженный поклонниками. Уолкер склонился над чашей с пуншем, заново наполняя стакан. Я решила не трудиться сообщать кому бы то ни было, что ухожу.

Малкольм шагал широко, пальто его хлопало полами на ветру. Я сделалась невидимой и побежала, чтобы догнать его. За полквартала до него я перешла на шаг и всю дорогу придумывала, как заставить его сообщить то, что мне нужно было узнать. Наконец у меня родился план. В последнюю нашу встречу в Сарасоте он пытался убедить моего отца присоединиться к нему в исследовании и разработке нового типа искусственной крови. Я могла притвориться заинтересованной в данном исследовании и предложить свое посредничество, чтобы вовлечь в него папу. План мог сработать, думалось мне, — если только Малкольм не в курсе, что отец слишком болен, чтобы работать. Если только не Малкольм причина его болезни.

Маршрут был иной, но пункт назначения тот же, что и прошлой ночью: мы пришли к увитому лозой дому возле площади Оглторпа. Фонарики по бокам от двери мерцали. Малкольм вошел, прежде чем я успела догнать его. Нет, честно говоря, в последние несколько минут я отстала, испугавшись и усомнившись. Моя стратегия внезапно показалась мне глупой. Как я могла надеяться одурачить его?

Я стояла под виргинским дубом, укрытая свисающим с него пологом испанского мха, и ждала, пока меня посетит идея. По Йорк-стрит в мою сторону двигались две девочки-подростка, обе с воткнутыми в уши наушниками от плееров. Они прошли так близко от меня, что я уловила запахи их лосьонов для тела: лимонный у одной и ванильный у второй. Когда они свернули на ведущую к дому дорожку, я пристроилась сзади и, когда они открыли дверь, вошла сразу вслед за ними.

Девочки прошли через слабо освещенную прихожую и направились и изгибавшемуся дугой лестничному маршу. Я задержалась ровно настолько, чтобы сообразить, где нахожусь, — впереди маячил длинный коридор, в который выходило несколько дверей, — и последовала за ними. Наверху от лестницы отходил еще один коридор. Они уже прошли его наполовину и открывали дверь.

Когда они вошли внутрь, я бесшумно двинулась по коридору. Они оставили дверь приоткрытой, и я разглядела внутри ряды аккуратно застеленных коек, двадцать или больше. Девочки вынули наушники и начали раздеваться.

Я вернулась по собственным следам, по пути заглянув еще в две комнаты, где двери оказались открыты. В одной было слишком темно, но в другой на койках лежали пятеро мальчиков-подростков. Они не спали, но никто не разговаривал.

По-видимому, здание представляло собой нечто вроде пансиона. Я спустилась по лестнице. Освещение было слишком тусклое, чтобы подробно рассмотреть развешанные по стенам произведения искусства, но одно оказалось копией картины, висевшей некогда в нашем доме в Саратога-Спрингс: натюрморт с тюльпаном, песочными часами и человеческим черепом, называвшийся «Memento mori». Когда мы разбирали склад, мае оставила его, сказав, что он действует на нее угнетающе.

Двигаясь почти в полной темноте по нижнему коридору, я разглядела большую гостиную, столовую с пятью длинными столами и рядами стульев и комнату, где стены закрывали книжные полки. Поддавшись порыву, я вошла.

Свет в комнате был только от уличных фонарей снаружи, пропущенный через плотные занавеси. Я приподняла одну из них на несколько дюймов и в более ярком свете увидела на стене карту континентальной части США, разрисованную кругами и утыканную пучками булавок. Один пучок, как я заметила, располагался вокруг Хомосасса-Спрингс, еще один, поменьше, находился в Южной Джорджии. Саванна была отмечена кругом, равно как и Дайтона-Бич, Вашингтон, Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес и десятки других городов.

На столе рядом с каталожным шкафом были сложены бумаги и небольшие карточки. Я скомкала портьеру и заткнула ее за привинченный к оконной раме крюк, затем направилась к столу. Карточки оказались пусты. Рядом лежали листы бумаги — бланки поддержки, которые мы подписывали накануне вечером.

Я как раз вытягивала ящик из каталожного шкафа, когда почувствовала за спиной движение. Я обернулась и застыла.

Малкольм закрыл за собой дверь, запер ее на ключ и опустил его в карман.

— Выходи, выходи, где бы ты ни пряталась. — Он наполовину пропел эти слова.

Он направлялся ко мне. Свет уличных фонарей мерцал на его светлых волосах. Он шел медленно, но уверенно, словно видел меня. Я сделала несколько шагов вправо.

Малкольм изменил курс на несколько шагов влево.

— В чем дело, язык проглотила?

Я метнулась вправо, едва не полетев через библиотечную лесенку. С каждым моим движением он менял направление и оказывался прямо передо мной. Я отступила назад, к книжным полкам.

— Знаешь старую поговорку? — Он был уже меньше чем в двух футах от меня. Затем прянул вперед. — Любопытство кошку, — правой рукой он схватил мой талисман и резко дернул, — сгубило.

Я попыталась отстраниться, но он был куда сильнее меня. Шелковый шнурок врезался мне в шею, заставив утратить сосредоточенность. Я почувствовала, что становлюсь видимой.

Малкольм взглянул на копию Бастет, затем на меня. В лице его не было удивления.

— Как мило с твоей стороны заглянуть ко мне, — произнес он и отпустил талисман.

Я потерла шею.

— Поболтаем? — предложил он.

В центре комнаты друг напротив друга стояли два дивана. Он сел на один. Я не тронулась с места. Я подумала, как глупо было с моей стороны не сообразить, что талисман виден. Он сделался частью меня, такой привычной, что я его практически не замечала.

— Не брани себя понапрасну. — Малкольм откинулся на спинку дивана, совершенно расслабленный. — В доме установлена обширная система безопасности. Будь ты даже полностью невидима, инфракрасные датчики засекли бы твое присутствие.

Я тут же заблокировала свои мысли.

— Вот это больше на тебя похоже. — Он сложил руки на груди. — У нас лучше получается быть врагами, чем друзьями. По правде говоря, жаль. — Он говорил с легким британским акцентом, вероятно приобретенным во время их с папой аспирантуры в Кембридже. — Но я тебе друг, Ариэлла, и больший, чем ты думаешь.

— Правильно. И папин тоже. Потому-то ты и пытался убить нас.

— Убить вас? — Он вздохнул. — С точностью до наоборот. Я спас вам обоим жизнь, и не раз.

В нашу встречу в Сарасоте он рассказал, как спас меня, когда я была маленькая. Он сказал, что унес меня на безопасное расстояние, когда дом в Саратога-Спрингс вспыхнул. Этот пожар — первое, что я помню. Пожар — но не спасителя.

Сейчас я думала о другом пожаре, и он пустил меня в свои мысли: в ту ночь в Сарасоте, когда на нас несся ураган, он пришел к папе на съемную квартиру (в многоэтажном комплексе под нелепым названием «Ксанаду»). Он намеревался в последний раз попробовать поговорить с отцом о деле, прежде чем отказаться от идеи научного сотрудничества с ним. На парковке он увидел Денниса, бывшего папиного ассистента, выгружающего из машины канистру — какой-то необходимый для исследований химикат, как он сначала подумал. Но мысли Денниса переполняло чувство вины и замешательство.

Деннис внес канистру в лифт, и Малкольм последовал за ним, сделавшись невидимым. Когда Деннис вошел в квартиру, Малкольм тоже вошел, обойдя канистру и усевшись на стул в кухне.

— Рафаэль спал, и ты тоже, — говорил он. — Я проверил. Но когда я вернулся в кухню, я учуял запах дыма. Деннис открыл канистру и поджег пары. Я спросил его, какого черта он пытается сделать, а он только повторял, что у него не было выбора. Из его бормотания я понял, что он принял меня за бога: поскольку он не мог меня видеть, то вообразил, что какое-то бессмертное существо явилось с ним познакомиться. Я ударил его — в основном, чтобы заставить заткнуться. Тем временем пламя занялось, и дым сделался гуще. Я ощутил признаки угорания.

Я переключился на тушение огня. Огнетушителя не оказалось. Я наполнил чайник в кухонной раковине и вылил на канистру, чтобы предотвратить взрыв. В этот момент твой отец и вошел на кухню, задыхаясь от кашля. Думаю, он меня даже не видел.

К этому моменту я уже сидела на диване напротив него. Он остановился перевести дух. Каждое произносимое им слово звучало искренне, неотрепетированно.

— А дальше?

— Не помню. — Он потер глаза. — Я проснулся один в карете «скорой помощи». Я знал, что не хочу там находиться. Когда они остановились, я выбрался.

— Но разве ты не пострадал? — Теперь мне был виден только его силуэт и блеск его волос.

— Да, я наглотался дыма. Но я сильный. Я быстро прихожу в норму. Твой отец со своей диетой из тоников и коровьей крови с искусственными добавками… — Он покачал головой. — Он оказался более уязвим. Настоящую вещь ничем не заменишь.

Мне не хотелось думать о гастрономических предпочтениях Малкольма.

— Что сталось с Деннисом?

— Очевидно, ушел, пока я пытался погасить огонь. Должно быть, так, поскольку, когда я подергал дверь, она оказалась заперта снаружи.

Теперь у меня был полный доступ к его мыслям. Если только он не великолепный лжец, способный лгать равно и мне, и себе, то он говорил правду. Однако часть меня колебалась. Все-таки он убил мою лучшую подругу.

— Я убил ее, чтобы защитить вас с отцом. — Он понизил голос почти до шепота. — Она поняла, что вы вампиры, и собиралась выдать вас. Почему ты не можешь в это поверить?

Я подняла руку. Если в сказке есть разбойник, очень сложно переписать его в друзья, почти так же трудно, как переделать его в герои.

— В другой раз расскажешь, — сказала я. — По-моему, в меня сегодня больше не влезет.

Он подался вперед, и падавший из окна свет озарил половину его лица: прищуренный глаз, длинный нос, угол тонких губ.

— Но ты сказала, что тебе нужны ответы. Разве ты не хочешь узнать, что происходит здесь? — Он махнул в сторону настенной карты. — Разве ты не хочешь узнать, что все это значит?

— Не зажечь ли нам свет? — Вид его уполовиненного лица меня нервировал.

Он включил настольную лампу, и вокруг возникла комната: книжные полки, камин, мебель. Теперь и сам он обрел трехмерность. Просто человек — просто вампир, мысленно поправилась я. Не демон и не чудовище.

— Ладно. — Я взглянула на него. — И что же все это значит?

Он поднялся. Подошел к угловому секретеру, вернулся с бутылкой и стаканами. Налил две порции «пикардо» и протянул одну мне. Я поколебалась, потом взяла. Мы выпили.

— Добро пожаловать в «Общество "Н"», — сказал он.

По словам Малкольма, дом на площади Оглторпа являлся региональным форпостом небьюлистов.

— Полагаю, ты в курсе, кто мы такие?

Я припомнила нарисованную мае от руки таблицу.

— Кое-что я знаю. Мама объяснила мне разницу между вампирскими сектами.

— Скорее всего, она поняла неправильно.

Я начала возражать.

— Сара никогда не понимала разницы. — Малкольм откинул волосы со лба. — И Рафаэль тоже. Несомненно, сангвинизм примешивался ко всему, что они тебе говорили. Они нас по одежке судят. Считают, что именно они заботятся о сохранении природных ресурсов, о поддержании земли, но немного делают для того, чтобы это происходило.

— Они стараются…

— Они не готовы сделать так, чтобы это произошло. — У Малкольма не было папиных запретов перебивать. — А мы готовы.

— Я и не знала, что небьюлистам есть до этого дело. — Со слов родителей я усвоила, что небьюлисты — эгоцентричные, безжалостные и аморальные существа. И позволила Малкольму услышать эту мысль.

Он улыбнулся и впервые показался мне красивым.

— Наша озабоченность принимает форму действий, — пояснил он. — Ари, можешь себе представить мир без людей? Подумай секундочку. Куда бы люди ни шли, они везде оставляют за собой пустыню. Они загрязняют почву и атмосферу, океан и дождь. Они рубят деревья и убивают целые виды животных. Я объясняю в самых простых выражениях, но есть и другие, более сложные анализы.

Правда заключается в том, что, окажись завтра люди стерты с лица земли, мир стал бы лучше. В течение, может быть, двадцати тысяч лет все сотворенное человеком исчезнет. Уродливые дома, фабрики и ядерные реакторы, небоскребы и школы — все рассыплется в прах. Воздух, вода и земля очистятся. Все это произойдет само по себе — и даже быстрее, если вампиры помогут восстановительному процессу.

Поначалу его речь казалась такой же неотразимой, как речь Камерона.

— И что же вы предлагаете? — спросила я. — Истребление человеческой расы?

— Разумеется, нет. — Судя по тону, он слегка развеселился, но отнюдь не был шокирован.

Я подумала: «Но истребления вы не исключаете».

Он услышал эту мысль.

— Снова ты мыслишь в критериях сангвинизма. Некогда, признаю, небьюлисты были поборниками такого плана. Но мы развиваемся, как и все разумные существа. Теперь мы сторонники некоей формы просвещенного сосуществования. — Малкольм покрутил жидкость в стакане, и «пикардо» замерцал рубином в свете лампы. — Ты согласна, что дальше так продолжаться не может?

Я медленно кивнула. Все, что я видела и читала о разрушении окружающей среды, ясно говорило о необходимости кардинальных перемен.

— Тогда тебе очевидно, что даже просвещенные смертные делают недостаточно, чтобы повернуть уничтожение экосистемы вспять. Покупать автомобили с гибридным двигателем или энергосберегающие лампочки, конечно, хорошо, но едва ли это поможет устранить проблему.

— Так что вы предлагаете?

Он сцепил пальцы на колене.

— Мы предлагаем более значительную коррекцию человеческого поведения, которая действительно изменит положение дел. Представь себе людей, которые действуют разумно, учитывая долговременные последствия своего поведения. Вообрази смертных, которые заботятся о чем-то помимо своих неотложных потребностей и желаний или выгоды, которые живут экономно и рационально.

Я помотала головой.

— Вы не сможете это осуществить.

— Мы уже это осуществляем. — Он указал на карту на стене. — Каждый круг, который ты видишь, обозначает общину «посевов». Программа стартовала пять лет назад. Вскоре появятся еще круги, они станут пересекаться и покроют всю континентальную часть США. Если отправиться в наши форпосты в Европе, Азии и Африке, там увидишь такие же карты.

Я смотрела на карту и воткнутые в нее булавки и не понимала.

Малкольм мне объяснил. Булавки означали потенциальных «рекрутов», людей, определенных разведчиками как вероятных кандидатов на коррекцию поведения. Их доставляли в региональные сортировочные центры, где подвергали серии тестов. Те, кто проходил их успешно, становились кандидатами, и им дарили «переделку».

— По сути, небьюлисты предлагают нашим кандидатам свежий старт, новую жизнь, — говорил он. — Некоторые вскоре возвращаются домой, но большинство идут вперед. Одни отправляются в большие города — несколько наших работают на разных вспомогательных должностях в округе Колумбия. Другие поступают в университеты или идут в армию. Но сначала они проходят контролируемую подготовку в центрах, подобных этому.

Я подумала о Мисти.

— Не это ли приключилось…

— …с твоей подружкой из Хомосассы? Да, ее завербовали в прошлом году. Ей изменили внешность, чтобы обеспечить возможность начать все сначала. Она неплохо справляется, насколько я слышал. Понимаешь, я не участвую собственно в процессе коррекции. Я всего лишь консультант. Когда мой визит сюда закончится, я отправлюсь обратно в Англию.

Мне не было особого дела до его планов.

— Под «коррекцией» вы понимаете промывание мозгов?

— Какой устаревший термин! — Он изобразил разочарование. — В особенности когда имеется исследование, доказывающее, что свобода воли есть иллюзия. Человеческий мозг, по существу, запрограммирован ДНК, и человеческая деятельность детерминирована случайным образом. Мозг уже промыт, если использовать твою оригинальную терминологию.

Мы осуществляем своего рода преобразование. Мы стираем прошлое начисто. Кандидатов отбирают, потому что они созрели для перемен — оказались, в той или иной степени, никчемными в своих сообществах. Большинство из них недовольны собой и своей жизнью. Как ни странно, это недовольство выявляет в них задатки вероятных будущих лидеров. Их просто надо избавить от их старых личностей и привычек.

Судя по тому, что я видела, Мисти и обитатели пансиона наверху были превращены в зомби. И не в философском смысле — они больше напоминали описанных Дашай даппи.

Он снова услышал мою мысль и остался доволен.

— Ах да, даппи, ямайские неупокоенные. Еще один оригинальный термин. Хотя, признаюсь, неплохое получилось бы название для нашего проекта: «Даппификация Америки»? — Он улыбнулся. — Нет, наши послы — так мы называем успешных кандидатов — вполне живые.

— Они сидят на наркотиках?

— Большинство американцев сидят на наркотиках. Алкоголь, улучшители настроения, успокоительные — все это создано для поощрения нелогичного мышления и импульсивных действий. Если наркотики поощряют логику и разумное поведение, разве это плохо?

— Существует ли такой наркотик?

— Разумеется. — Малкольм поднялся и направился к двери, отпер ее и вышел из комнаты.

Я подумала, не сбежать ли. Но осталась. Я хотела услышать остальное.

Малкольм вернулся с кожаной сумкой в виде докторского саквояжа. Он поставил ее на библиотечный стол, открыл и вынул флакон.

— Это амрита. Мы назвали ее индийским словом, означающим «вода жизни». За исключением превращения в вампира, это наилучшая возможность для людей удлинить жизнь. Она укрепляет иммунную систему, усиливает кости, улучшает пищеварение и психическое здоровье путем стабилизации настроения.

Все это звучало благостно, но меня не оставляли сомнения. И тут у меня всплыл вопрос:

— Что случилось с Осенью?

Он вскинул брови.

— Кто это?

— Подруга Мисти. Еще одна пропавшая девочка.

— Я могу проверить. Как ее фамилия?

Пока Малкольм возился у каталожного шкафа, я огляделась, пытаясь рассеять тревогу. Зачем он рассказывает все это мне? Киноварно-красные стены комнаты, казалось, смыкались вокруг меня.

Он вытащил карточку.

— Осень Весник. Должно быть, у ее родителей изрядное чувство юмора. Да, ее завербовали, но не в Хомосасса-Спрингс. Вербовщик последовал за ней в Джорджию. — Он поднял на меня глаза. — Вербовал Сол Валентайн. Я знаком с ним. Он очень упорный.

— Ее убили. Тело нашли в болотах Окифиноки.

Он снова взглянул на карточку.

— Здесь сказано только, что она оказалась неподдающейся и была вычеркнута из списка кандидатов. Это случается. Разведчики стараются вычислить рекрутов, которые хотят измениться, но иногда ошибаются.

— И тогда «ошибки» убивают?

— Я действительно не знаю обстоятельств дела, Ари. — Малкольм положил карточку на место и задвинул каталожный ящик. — Когда в следующий раз увижу Сола, спрошу, если хочешь. Он должен завтра привезти людей.

«Сол Валентайн». Теперь у моего предвестника появилось имя.

— Он и меня пытался завербовать.

Малкольм нахмурился и принялся рыться в очередном ящике.

— Да, ты тут есть. Тебя определили в кандидаты в декабре прошлого года. Да, были сделаны кое-какие ошибки. Разведчики оставляют письменные инструкции и помечают рекрутов — обычно это небольшая царапина на предплечье или на ноге. Но вербовщики не всегда следуют инструкциям. Они в большинстве своем головорезы.

Я вспомнила, как меня поцарапала Мистина мама, тогда, в декабре, но это была случайность. Или нет? Я прижала руки ко лбу, силясь успокоиться.

— Ты собираешься меня убить?

— Убить тебя? — Он подошел к дивану и сел рядом со мной. — Нет, моя дорогая Ари. Я уже столько времени посвятил тому, чтобы ты жила. Ты один из моих любимых капризов.

— Я каприз?!

— Ты причуда природы. — Голос его был как темно-фиолетовый бархат. — Ты одна из очень немногих живущих полукровок, насколько мне известно, и как таковая представляешь значительный интерес и ценность для биомедицинских исследований. Мы не хотим, чтобы с тобой что-либо приключилось.

— Если ты не собираешься меня убивать, зачем ты мне все это рассказываешь? — Я уставилась в его бледные глаза. — Что, если я кому-нибудь расскажу?

Он уставился на меня в ответ обиженно, но спокойно.

— Рассказывай хоть всему миру. Никто тебе не поверит. И в любом случае наша деятельность организована так, что мы можем исчезнуть и перенести ее в другое место буквально в считаные секунды. — Он откинул голову на спинку дивана — Нет, я не думаю, что ты сделаешь нечто подобное. По-моему, ты скорее к нам присоединишься.

Я отодвинулась от него, насколько это было возможно, не вставая с дивана.

— Возможно, ты пока не готова. — Тон его был печален. — Но я уважаю твой разум. Душные пути сангвинистов не подходят таким, как ты. Единственное, что меня беспокоит, — это что ты, похоже, влюбилась — по глазам видно. Это тот молодой человек, который сопровождал тебя ранее?

Я заблокировала свои мысли и не ответила.

— Ну, даже если это так, у тебя есть выбор. Ты ведь слышала о Ревитэ?

Я кивнула. Он указал на саквояж.

— Если ты хочешь пойти по этому пути, у меня есть немного и я дам его тебе. Ты можешь вернуться к смертному состоянию и прожить условно смертную жизнь. Я бы не советовал — с точки зрения нашего исследования это была бы большая потеря, и, на мой взгляд, ты заскучала бы до смерти, — но никто не может принудить тебя оставаться одной из нас. Вампиры, в отличие от людей, действительно обладают свободой воли. И, хочешь — верь, хочешь — не верь, мне хочется видеть тебя счастливой.

Я снова прижала руки ко лбу. Он наговорил мне слишком много, слишком быстро.

— Как отец? — резко спросил он.

Я не видела смысла лгать ему теперь.

— Неважно. — За этот день я впервые подумала о папе и почувствовала себя виноватой. — Ему потребовалось время, чтобы оправиться после пожара, а потом он принимал испорченную сыворотку. В ней нашли хинин. Не твоя ли работа?

Его потрясение казалось настоящим.

— Я никогда не сделаю ничего во вред Рафаэлю. Он мой самый старый друг.

— О Деннисе он думал так же, и посмотри, что тот попытался сделать. — Я все еще не могла поверить, что пожар устроил Деннис.

Малкольм медленно кивнул.

— Согласен. Деннис не из породы злодеев. Но, может, он всего лишь агент.

— Что?

Лицо его было мрачно.

— Ты не рассматривала возможность того, что настоящий враг твоего отца не я или Деннис, а кто-то другой?

— Кто?

Имя пришло мне на ум за секунду до того, как он его произнес: «Рут».

— Но она заботилась о нем еще до моего рождения. — Все мое детство Рут была рядом, работая вместе с отцом и готовя тоники и сыворотки, поддерживавшие не только нас, но целую сеть вампиров. — С чего бы она ополчилась на него?

Малкольм вздохнул.

— И действительно, с чего бы? Ну, полагаю, я могу и ошибаться.

— Да.

Но мозг мой уже ухватился за идею и начал ее развивать. Я всегда ненавидела Рут. Проще простого было назначить ее новым злодеем.