Глава 10

Вопреки Женькиным ожиданиям, назавтра Городинский не позвонил. Как не позвонил и послезавтра, и после-послезавтра. И понемножку в ее несчастную душу снова стало заползать отчаяние.

Ну что, что она не так сделала?! Ведь она так старалась! Ведь о себе забыла, об одном думала — как бы доставить Димочке максимальное удовольствие, чтобы он понял, что Женька не такая, как остальные. Ведь не о собственном удовольствии заботилась, только о его, о Димином! Чтобы понял Димочка, что только Женька сможет доставить ему ни с чем несравнимые телесные радости, чтобы забыл о Петраковой своей, и обо всех остальных забыл, которые раньше были. Неужели ему этого оказалось мало? Неужели у нее ничего не получилось? Неужели ей не удалось переплюнуть своих предшественниц?!

Или?.. У Женьки холодело сердце. Или он решил, что она шлюха? Вот эти ее старания, эти попытки доставить любимому максимальное удовольствие Димочка принял за ее продажность и испорченность?! Конечно! Господи, да как же она сразу об этом не подумала?! А за кого еще он должен был ее принять, как ни за шлюху самого дешевого пошиба? Какой ужас! Она сама все испортила!!!

Вот и еще один день закончился. Вот и снова пора ложиться спать. И снова одной, в пустую холодную постель. Одна, одна, всегда одна. Как проклятая! Ну почему, почему?!

Женя разложила диван, тщательно расстелила простынь, чтобы ни единой морщиночки не было, взбила подушку. Устало присела на край постели, воззрилась обиженно на портрет. Спросила укоризненно:

— Что опять не так, Димочка? Что еще я могу для тебя сделать? Я ведь так старалась, я напрочь забыла про стыд и скромность, только бы ты меня увидел. А теперь оказывается, что тебе нужна скромница? Так почему же ты не хотел меня замечать, когда я была ею?! Почему ты не откликался на мои призывные записки — ведь я чуть ли не поэмы тебе писала! Почему ты откликнулся только тогда, когда я потеряла всякий стыд?! Ты заставил меня стать шлюхой, и не смог мне этого простить?! Ты противоречишь себе, Дима! Я не могу понять, что тебе нужно! Я не могу так больше, Дима! Я устала, я так устала!

Но Городинский лишь молча улыбался, не сводя с Женьки издевательски-хитрых глаз.

В очередной раз приходила Катя, угощая выпечкой и освещая своим счастьем холодную от одиночества Женькину квартиру. Да только невдомек ей было, что от чужого счастья в доме делается только еще холодней, еще горше.

Прибегала и Лариска, не умеющая скрыть собственную радость за сочувствием подруге. Видела, как тяжело Женьке выслушивать ее откровения, но вновь и вновь взахлеб рассказывала о своем Вадике, какой он у нее замечательный во всех отношениях.

Женя была искренне рада за подругу, правда рада. И за Катю радовалась, за ее оглоедиков, за Игорешку, за то, какие у нее замечательные отношения с братом. Иногда даже жалела, что мать не решилась родить ей брата или сестричку в свое время, глядишь, вдвоем с родной-то душой и легче было бы переносить одиночество. А то, что теперь у нее появилась сестра, почему-то немыслимо ее раздражало. Как-то это неправильно, неестественно, когда твоя родная сестра моложе тебя на двадцать шесть лет. Что-то в этом есть ненормальное, алогичное…

Однако же радость за подруг не могла хоть чуть-чуть уменьшить горечь собственного поражения. Теперь, когда Женька познала счастье принадлежать любимому человеку, пусть не совсем по-людски, пусть некрасиво и даже откровенно бесстыже, но все-таки она ведь чувствовала тепло Димочкиных рук на своем теле, это ведь ей не приснилось! А теперь, зная, каково это — целовать кумира, дарить ему максимальное наслаждение, одиночество свое Женя переносила гораздо тяжелее, чем раньше. Потому что раньше у нее была мечта, что у нее еще все впереди. Мысль же, что все уже позади, доводила до безумия.

Сычева в очередной раз порекомендовала подруге обратиться за помощью к психологу. Не поленилась, нашла в каких-то толстых справочниках специалиста, узнала адрес и телефон секретарши, сама же предложила записать Женьку на прием.

Женя, конечно же, привычно отказалась, отмахнулась, даже обиделась на подругу. Но в то же время всерьез задумалась над ее предложением. Пожалуй, впервые в жизни засомневалась, все ли с ней в порядке. А может, и в самом деле обратиться к профессионалу? Да, у нее действительно был очень печальный опыт в жизни, да, ей довелось пережить страшную трагедию, и именно на опыте собственного прошлого Женя теперь строила отношения с миром. Но может быть, она сделала какие-то неправильные выводы из своего горького опыта? Может быть, только ей самой все ее мысли и поступки казались вполне логичными, а на самом деле… А на самом деле она — сумасшедшая? Или пока еще не сумасшедшая, а, скажем так — слегла запутавшаяся в жизни, заблудившаяся в трех соснах глупая овца?

— Знаешь, Лар, — сама позвонила она Сычевой поздним вечером. — Ты, наверное, запиши меня к своему доктору…

— К какому? — удивилась Лариска.

— Ну как к какому? — от унижения и страха перед будущим Женькин язык немного заплетался и говорила она не совсем внятно. — К профессионалу, разумеется.

— К гинекологу, что ли? — перепугалась Сычева. — Ты что, мать, опять залетела, что ли?!

— Что ты мелешь? — возмутилась Евгения. Зато голос наконец-то прорезался, язык ожил. — На кой мне твой гинеколог, если я забыла, как мужик пахнет?!! Говорю же — к профессионалу!

На том конце провода не ответили. Видимо, к моменту звонка Лариска уже спала, и теперь, не до конца проснувшись, слишком туго соображала, решила Женя.

— Сычева, соображай быстрее! — грубовато поторопила она подругу.

Лариска, наконец, отозвалась:

— Денисенко, я перестала тебя понимать. Ты совсем двинулась, или как? Какого я тебе профессионала среди ночи найду?! Разве что психиатра!

— Ну наконец-то, — обрадовалась Женька. — А я тебе о чем говорю?

— О чем? — все еще не понимала Сычева.

— Да ну же о психиатре, о чем же еще! Или психотерапевте — о ком ты мне все уши прожужжала?

— Ах, вот что, — дошло, наконец, до Лариски. — Это ты про психолога, что ли?

— Да! — заорала Женька. — Про психолога! Что ж ты такая непонятливая стала?! Когда не надо, ты быстро соображаешь, даже слишком быстро, а когда надо… Короче, Склифосовский — я могу на тебя рассчитывать?

— Да, конечно, — согласилась Сычева. — А что, так срочно?

— Конечно срочно, — возмутилась Женя. — Было бы не срочно — стала бы я тебя об этом просить? Я бы и без твоего профессионала обошлась. Так запишешь?

— Да, конечно, — повторила Лариска. — Только ж не сейчас — они ж по ночам не работают. Завтра со с ранья, идет?

— Идет.

— Ну тогда до завтра. Я позвоню, — сказала Лариска и дала отбой.

А Женя так и не заснула до утра, вновь и вновь пытаясь разобраться в себе. То убеждалась, что действительно сама себя завела в такие дебри, из которых собственными силами ей уже не выбраться. А то вдруг категорически не желала этого признавать, легко приводя тысячи аргументов в пользу собственной психической нормальности.

Лариска позвонила ближе к обеду, долго и нудно докладывая, как непросто оказалось записать Женьку на сегодняшний же вечер, ведь расписание у хорошего психолога забито на месяцы вперед. Женя молча слушала, кивала, как будто Сычева могла видеть ее одобрение, иногда поддакивала с серьезным лицом — шеф, как всегда, был на месте, а посторонних разговоров на работе он на дух не переносил, потому и приходилось максимально маскировать личные беседы, изображая деловой разговор с потенциальным клиентом.

Да только к доброму доктору Женя так и не попала. Уже поднялась на лифте на шестой этаж офисного здания, уже почти открыла дверь кабинета, в котором и принимал (или принимала), судя по табличке, 'Шолик Т.В., психолог', как мобильный в ее сумочке назойливо заверещал 'Кукарачу'.

Женя отошла подальше от заветной двери, торопливо пошарила рукой в сумочке — проклятый телефон категорически не желал попадаться под руку, только вновь и вновь истерически насвистывал с детства знакомую мелодию. Наконец, нащупала аппарат, вгляделась в дисплей, и сердце затрепетало от радости — он!

— Алло? — с неистребимой надеждой спросила Женя. Прозвучало это приблизительно как 'Чего изволите, сударь?'

— Городинский беспокоит, — раздался в трубке уверенный голос. — У меня есть свободный час. Я подумал, а почему бы, собственно, не подарить его тебе?

Женя не могла говорить. Слезы навернулись на глаза — он ее не забыл, он ее очень хорошо запомнил! И вовсе Димочка ее не презирает за ту легкость, с которой Женя так много позволила ему при первой же встрече! Наверное, у него просто не было времени, он был страшно занят, а потому и не мог позвонить раньше! Ведь он не свободен, наверное, все это время рядом с ним неусыпно была бдительная супруга. Она же наверняка дико ревнивая. А может, Димочка просто уезжал на длительные гастроли, потому и не звонил?

— Алле? — недовольно напомнила о себе трубка голосом Городинского. — Эй, детка, ты здесь?

— Да, да, конечно, — зашептала Женя, опасаясь раскрыть всему свету секрет кумира.

— Что конечно, что конечно? — разнервничался Городинский. — Я спрашиваю — ты свободна?!

— Да, конечно, — повторила Женя, чуть откашлявшись, чтобы голос звучал более убедительно. — Конечно свободна!

— Я на том же месте, — тут же успокоился Дмитрий. — Как скоро ты сможешь подъехать?

Женя задумалась буквально на пару секунд. Так, вызвать и дождаться лифт, спуститься вниз, дойти до дороги — пара минут, максимум три, не больше. А вот сумеет ли она в час пик поймать машину? Сумеет, обязательно сумеет, ведь ее ждет Дима, Димочка. Непременно успеет, только бы Димочка дождался, только бы не уехал раньше времени!

— Минут двадцать, — радостно известила она. — Постараюсь раньше, но не уверена — сам понимаешь, час пик. Но я постараюсь, я очень постараюсь.

— Вот-вот, постарайся, детка, — вальяжно провозгласил Городинский. — Сама понимаешь — я ждать не привык.

— Я уже бегу, Димочка! Я уже в лифте!

— Уговорила, жду.

Шолик Т.В., психолог, напрасно ждал (или все-таки ждала?) пациентку Евгению Денисенко…

И лишь третьего звонка Жене не пришлось ждать слишком долго. Городинский позвонил всего-то через пару недель после второго свидания. Да вот незадача — позвонил не вечером, а в самый разгар рабочего дня, когда в офисе по обыкновению безвылазно сидел шеф. Увидев на дисплее высветившееся под аккомпанемент бессмертной 'Кукарачи' имя 'Димуля', Женька пулей выскочила в коридор и лишь там приняла звонок:

— Алло?!

— Привет, детка, — уверенно ответил Дима. — Городинский беспокоит — надеюсь, ты меня помнишь?

— Конечно, Димочка! — радостно провозгласила она. — Ты… Ты хочешь меня увидеть?

— А зачем бы я стал тебе звонить? — самоуверенно поинтересовался Городинский. — Я буду у 'Космоса' минут через двадцать, может, через полчаса. Успеешь?

— Сейчас?! — всполошилась Женька.

— Конечно сейчас! — Городинский был возмущен. — А что я, по-твоему, за месяц должен записываться на прием?! Говорю же — минут через тридцать!

— А может… — неуверенно проблеяла Женя. — Может, вечером, а? Там же?

— Вы что, девушка?! — высокомерно спросил Дмитрий. — С дуба рухнула? Между прочим, Городинский беспокоит! Или, по-твоему, я беспокою тебя слишком часто?

Женька перепугалась. Да в самом деле — как она посмела ему перечить?! Он же сейчас бросит трубку — и все, и пиши пропало. И что ей тогда делать? Больше ведь сто процентов не позвонит! И тогда уже у нее даже надежды не останется. И даже психолог Шолик Т.В. не поможет: Лариска так возмущалась Женькиным поведением, сказала, что больше никогда в жизни не будет ради нее унижаться, просить практически незнакомых людей. А Женя так и не осмелилась озвучить Сычевой настоящую причину, сказала только, что передумала — Дима ведь просил никому не говорить об их отношениях…

— Нет, Димочка, что ты, — поспешно поправилась она. — Просто у меня шеф рядом… Ничего, я что-нибудь придумаю, ты не волнуйся. Я буду, Дима, я обязательно буду. Только не уезжай — обязательно дождись меня, ладно? Я выезжаю прямо сейчас!

— Подожду, — удовлетворенно согласился Городинский. — Дождусь. Только ж ты не слишком тяни. Ты же знаешь — у меня времени в обрез, я не могу терять его так бездарно.

— Еду, Димочка, я уже еду! — заверила любимого Женя и вернулась в офис.

— Владимир Васильевич, — слезным голосом попросила она. — Меня соседи сверху залили, а от меня уже к другим соседям потекло. Мне срочно надо…

Белоцерковский посмотрел на нее недовольно. Видно было, как ему не хочется ее отпускать, но Женька придумала такую причину, что нормальный человек, наверное, не смог бы ей отказать. Вот и шеф вынужден был отпустить:

— Что с тобой делать? Иди…

И уже через полчаса Женька была у 'Космоса'. Уже не ждала, пока Дима откроет перед нею дверцу машины, сама по-хозяйски открыла, залезла на заднее сиденье, где уже давно ее дожидался Городинский. Так было всегда — Женя еще ни разу не видела его на водительском сиденье. Так до сих пор и не поняла — то ли водитель где-то старательно прячется, то ли Дима загодя пересаживается с водительского кресла на заднее?

— Наконец-то! — вместо приветствия пробурчал Городинский преувеличенно недовольным тоном.

И от того, как он это сказал, в Женькиной душе разлилось такое тепло, такое счастье! Потому что слишком преувеличенно, слишком недовольно звучал его голос! И сразу чувствовалась вся искусственность его недовольства. Потому что когда человек действительно недоволен, он выразит свои чувства иначе. В его голосе будут сквозить равнодушие или презрение, но никак не вот эта искусственная преувеличенность, призванная не только смягчить впечатление, но и дать понять визави о том, с каким нетерпением его ждали, как без конца поглядывали на часы, бесконечно злясь на минутную стрелку за то, как издевательски медленно она двигается по раз и навсегда заданной траектории. Собственно, в Димином голосе Женя услышала вовсе не недовольство, а своеобразное признание того, что без нее ему было очень-очень плохо. Он ждал, он так ее ждал!!!

Едва дождавшись, когда Женя устроится рядом с ним на заднем сиденье, Городинский тут же потянулся к пуговицам Женькиного плаща. Расстегнул, нагло влез под тонкий свитерок, тут же пытаясь проникнуть под пояс брюк. Заметил недовольно:

— Я не люблю брюки. Предпочитаю юбки.

— Хорошо, Димочка, — покладисто согласилась Женя и прижалась к нему.

Рука Городинского пыталась преодолеть барьер, но никак не могла справиться с застежкой — слишком плотно на Женьке сидели брюки, как влитые. Женя не брыкалась, не противилась, но и помогать почему-то не спешила.

— Знаешь, Димочка, лимузин, конечно, совершенно шикарная машина, но мне кажется, что в постели этим заниматься гораздо приятнее.

Городинский протянул недовольно:

— Ну, детка! Ты же знаешь, я женат. Я же не могу привести тебя домой и представить супруге: дорогая, познакомься — это моя новая любовница.

— Что ты, Димочка, — успокоила его Женя. — Ко мне! Я приглашаю тебя ко мне. Там нам никто не помешает, я живу одна. Там будем только мы вдвоем, только ты и я!

Кумир воскликнул:

— С ума сошла?! А старушки возле дома?! Да меня же каждая собака в лицо знает! Ах, если б ты знала, как это утомительно, когда нигде, вот совершенно невозможно спрятаться от любопытных глаз! Как я устал! Веришь, нет — я ведь сам себе не принадлежу!

Женя таинственно улыбнулась:

— Димуля, я все продумала. Смотри!

И вытряхнула из целлофанового кулька огромные очки и простую клетчатую кепку.

Городинский высокомерно фыркнул:

— Вы что, девушка?! Я же звезда, а не какой-нибудь сантехник из ближайшего ЖЭКа! Я ж тебе не Федя Кастрюлькин, блин! Чтобы я, да в таких жутких очках? Где ты их вообще откопала? В них, что ли, черепаха из мультика про львенка снималась? А кепка? Чтобы я одел такую кепку?! Я ношу шляпы, чтоб тебе было известно, да и то не каждую надену.

— Так ведь в том-то и дело! — обрадовалась Женя. — Никто ведь и не подумает, что сам Городинский может прятаться под такой ужасной кепкой! В шляпе-то тебя в два счета, как ты говоришь, каждая собака опознает. А вот в дурацкой кепке, да еще и в ужасных очках! Волосы спрячешь под кепку — в жизни никто не узнает. Давай попробуем?

На свой страх и риск Женя нацепила на Городинского довольно уродливую кепку в крупную клетку 'а-ля Олег Попов', тщательно спрятала под нее золотистые кудри кумира, каждую прядочку, каждую волосинку, чтобы никто в жизни не догадался даже о цвете волос владельца идиотской кепки. Нацепила на звездный нос дешевые черные очки в толстой пластмассовой оправе. Чуть отстранившись, полюбовалась собственным творением с нескрываемой улыбкой:

— Да ты только посмотри! При всем желании никто не признает в тебе Городинского!

Дмитрий долго и придирчиво смотрелся в зеркало, поворачиваясь к нему то одной стороной, то другой. Вынужденно признал:

— А что… В этом что-то есть, а? Урод, конечно, но уж точно не Городинский!

Женя обрадовалась:

— Вот и я говорю! В машине же тесно и неудобно. А я диванчик разложу, бельишко свеженькое постелю. Знаешь, как нам будет хорошо?

Городинский по-прежнему не отрывался от зеркала:

— Думаешь? А ты, случайно, никаких козней не приготовила?

Женя возмутилась:

— Ну что ты, Димочка! Какие козни?! Я ведь даже не знала, что ты сегодня позвонишь. Ты же знаешь, милый — все только для тебя, только так, как ты захочешь. Если тебе удобнее в машине… Что ж, пусть будет машина. Я ведь хотела как лучше.

Городинский спросил, все еще сомневаясь:

— Не знала? А откуда кепка с очками, раз не знала? Признавайся!

Женька прижалась к нему, сладко поцеловала в губы:

— Глупый… Какой ты у меня глупый! Я же днем и ночью жду тебя! С нашего прошлого свидания это барахло с собой таскаю. Даже в магазин без него не выходила.

Городинский довольно улыбнулся:

— Ждешь, говоришь? Днем и ночью? Это хорошо. Это правильно. Ты жди, жди. И готовься. Как тот пионер, который всегда должен быть готов. Ну ладно, ладно. Уговорила. Иду на свой страх и риск. А то в машине с твоими брюками больше мороки, чем толку. Ладно, поехали. Только ж про брюки все равно не забывай — не люблю.

Нехотя вытащил руку из-под Женькиного свитера, достал из кармана брюк мобильный:

— Дуй сюда, срочно, — кинул распоряжение кому-то и, нажав какую-то кнопку на дверце, поднял затемненное стекло, призванное скрыть от любопытных глаз водителя происходящее в пассажирском салоне.

Буквально через несколько секунд машина колыхнулась — Женя поняла, что водитель занял свое место. Тихонько заурчал мотор.

— Командуй, куда ехать, — распорядился Городинский и нажал еще какую-то кнопочку, видимо, связь с водителем. Женя послушно продиктовала адрес и, зажмурившись от счастья, прижалась к любимому. — Эх, была не была. Говорят, риск — благородное дело! Заодно маскировочку проверю. Веди, Сусанин!