Глава 10

В год от Рождества Господа нашего 867-й люди в скандинавских странах жили примерно одинаковые, но вот земля в этих странах была очень разная. Несмотря на столетия распрей, соперничества и войн, датчане, шведы и норвежцы гораздо больше были похожи друг на друга, чем на кого-либо еще. Однако плодородные пастбища датских островов и полуострова Ютландия разительно отличались от длинной береговой линии шведов на закрытой, не знающей приливов Балтике, и от иссеченной фьордами Норвегии с ее огромным, почти непроходимым горным хребтом Киль.

Уже тогда норвежцы шутили, что только у датчан высшей точкой страны может быть холм, не достигающий и двух тысяч футов, который называется при этом Himinbjörg, Небесная Гора. А датчане говорили – если собрать вместе десять норвежцев, из них одиннадцать объявят себя королями и поведут друг на друга пятнадцать армий. Шутки были основаны на правде, географической и исторической. В Норвегии расстояния не были непреодолимы, вдоль побережья с его тысячью островов были проложены дороги, а в долгие зимы лыжники могли бегать по снегу быстрее лошади, скачущей галопом. И все же бывало легче два дня идти в обход по морю, чем лезть через отвесные скалы высотой до десяти тысяч футов. В Норвегии все-таки было проще размежеваться, чем объединиться. Тем более что на каждом из тысяч фьордов имелась корабельная верфь, и нетрудно было набрать в свой флот младших сыновей, которые ссорились из-за каждого акра отцовских наделов.

В этой стране маленьких королевств и недолгих союзов сорок лет назад жил-был король по имени Гутрот. Он царствовал в Западном Фолде, в земле, расположенной к западу от огромного фьорда, который ведет к городу Осло и отделяет основную часть норвежских земель от Швеции. Правил он не лучше, а то и хуже, чем его соседи и соперники – короли в Восточном Фолде, в Ранрике, Раумрике, Хедемарке, Хеделанде, Тотене, Акершусе и так далее. Его подданные, числом в несколько десятков тысяч, что составило бы население доброго английского графства, прозвали его Охотник, из-за его любимого занятия – умыкать женщин, увлечения трудного и опасного даже для короля в стране, где любой захудалый мужичонка мог похвастаться собственным копьем, топором и участием в полудюжине морских походов викингов.

Но Гутрот не унимался. И вот наконец, его первая жена Турит, дочь короля Рогаландского, умерла, измучившись из-за измен мужа и связанных с ними неприятностей и убытков. Гутрот сразу же вознамерился жениться второй раз. Он положил глаз на дочь короля в маленьком соседнем королевстве Агдир, состоявшем из единственного городка и кучки деревень. Это была Аза, дочь Хунтьофа Сильного, девушка красоты несравненной. Гутрот надеялся, что ее красота сможет вернуть его в дни давно утраченной юности. Но Хунтьоф Сильный отказал Гутроту, добавив, что его дочь обойдется без того, чтобы обнюхивать постели других женщин в поисках своего мужа. Уязвленный отказом и оскорблением, Гутрот совершил единственный за свою жизнь подвиг, достойный упоминания среди повседневных развлечений короля воинственного народа: он собрал своих людей и на лыжах совершил набег на соседний Агдир темной зимней ночью после праздника Юле, когда противник все еще спал под воздействием праздничного эля. Он убил Хунтьофа Сильного в честной схватке в дверях спальни, хотя нельзя отрицать, что Гутрот был полностью подготовлен, а Хунтьоф наполовину пьян и совершенно не одет. Затем схватил Азу, привязал к саням и так и увез к себе в Западный Фолд. Там жрецы справили свадебный обряд, и Аза волей-неволей попала в спальню.

Ее красота оправдала надежды Гутрота, и спустя девять месяцев родился их сын Хальвдан, позже прозванный Черным за цвет волос и за приступы гнева. Гутрот постепенно собрался с духом и перестал на ночь привязывать руки Азы к постели, зная, что женщина с ребенком, которого нужно пестовать, более чувствительна и меньше мечтает о мести. Но все-таки следил, чтобы нож, которым она чистит яблоко, не имел острия и способен был разрезать только мягкий сыр.

Однако он забыл, что женщина может распоряжаться мужчинами так же легко, как сама собою. Как-то темным вечером в праздник Юле, ровно через год после смерти отца Азы, Гутрот осушил огромный рог зубра, который держал на своем столе без подставки, чтобы пить пиво в один присест, и вскоре вывалился, шатаясь за дверь, чтобы помочиться на снег. И пока его рука шарила в штанах, пока он не успел еще облегчиться, из-за угла королевского дома выскочил молодой парень и, проткнув живот короля копьем с широким лезвием, тут же скрылся на лыжах. Гутрот успел еще рассказать о прощальном напутствии убийцы: «Кто убивает пьяных, должен всегда оставаться трезвым», и умер, все еще пытаясь опорожнить мочевой пузырь.

У Гутрота от его первой жены Турит остался законный наследник, крепкий восемнадцатилетний парень по имени Олаф. Люди думали, что он захочет умилостивить дух своего отца, похоронив вместе с ним королеву Азу, и расчистит себе место, бросив своего единокровного брата Хальвдана в лесу на съедение волкам. Но он этого не сделал. А на все недоуменные вопросы – которые, между прочим, свидетельствовали, что его не боятся так, как должны бояться короля, раз осмеливаются спрашивать, – он отвечал, что ему приснился вещий сон. В нем он видел огромное дерево, растущее из чрева его мачехи, дерево с кроваво-красными корнями, белым стволом и зелеными листьями, осенявшими всю Норвегию и даже весь мир. Поэтому он понял, что сына Азы ждет великое предназначение, и не следует гневить богов и навлекать на себя несчастье, пытаясь воспрепятствовать судьбе.

И Олаф пощадил свою мачеху и взял под защиту своего сводного брата, но с этого времени сам почти ни в чем удачи не знал, а люди говорили, что он отвернулся от собственной удачи. В последующие годы его затмил своими победами Хальвдан, сын Азы, который отхватил себе королевство около фьорда в Восточном Фолде. А единственный сын Олафа, Рогнвальд, которого прозвали Великодушным за его отвагу и покровительство поэтам, умер, когда полученная в случайной стычке пустяковая царапина воспалилась и оказалась не по силам даже врачевателям Пути.

Хальвдан же, наоборот, не только отвоевал новое королевство в Восточном Фолде, которым честно поделился со своим прежним опекуном, а также королевство своего деда – Агдир, но еще и нашел себе жену, которую даже высокомерная королева Аза не могла презирать, как презирала всех остальных женщин. Это была Рагнхильда, дочь короля Сигурда Рингерикского Оленя. Как и Аза, она тоже лишилась отца, но не из-за Хальвдана. В горах они наткнулись на засаду одного горного вождя, дикаря и берсерка по имени Хаки. Несмотря на все свое берсеркство, Хаки убил Сигурда не раньше, чем получил три раны и потерял левую руку, из-за чего и вынужден был проваляться всю зиму, не в состоянии попользоваться захваченной девственницей. Как раз в то время, когда Хаки пора было бы уже достаточно оправиться для этого дела, Хальвдан нанес первый удар в духе своего отца. Он взял с собой в горы пятьдесят отборных молодцов и ночью поджег дом Хаки. Рагнхильда выскочила навстречу своим спасителям, они ее подхватили и помчались по заснеженному озеру. Когда погоня добралась до озера и обнаружила, что саней с упряжкой северных оленей и след простыл, Хаки понял, что никогда их не догонит и никогда не сможет пережить позора, потеряв и руку и невесту. Он сам бросился на меч, чтобы в Вальгалле воскреснуть целым и невредимым. Так Хальвдан получил самую обворожительную невесту Севера и единственную, что могла бы нравом сравняться с будущей свекровью, и сделал это в самый последний момент, когда она еще была, несмотря на свое двусмысленное положение, девственницей – по крайней мере, в это он всегда свято верил. Вскоре она тоже родила сына, Харальда, которого в противоположность отцу прозвали Светловолосым.

Таков был ряд правителей Западного Фолда в те времена, когда жрецы Пути осели здесь и сделали торговый город Каупанг своей штаб-квартирой: сначала король Гутрот, потом король Олаф, потом король Олаф и король Хальвдан вместе, причем Харальд Светловолосый был единственным наследником их обоих. И столь же значительными, как любой из этих мужчин, были королева Аза, мать Хальвдана, и королева Рагнхильда, мать Харальда.

Сидя на скамье перед открытом окном дома в Гедебю, дьякон Эркенберт старательно записал имена обоих – короля Хальвдана (Черного) и короля Олафа (Эльфа Гейрстата, что бы это ни означало) и добавил названия их королевств: Восточный Фолд и Западный Фолд, оба – части того целого, которое называют Northr Vegr, Норвегия. Он не думал, что один из них и есть тот человек, которого ему нужно найти. Олаф-Эльф, наверняка нет. В заметках Эркенберта значилось, что это человек в возрасте за пятьдесят, известен неудачливостью, хотя ему и посчастливилось сохранить свое королевство. Но он также не встречался ни в одном из составленных Эркенбертом списков – основанных, впрочем, лишь на ненадежной и неполной человеческой памяти – списков тех, кто принимал и кто не принимал участие в великом набеге на Гамбург, когда пропало Святое Копье Лонгинуса.

Другая кандидатура выглядит чуть получше. Его многие боятся и уважают, что-то вроде великого завоевателя в масштабе мелких северных стран, как говорят, он – главное в Норвегии препятствие для пытающихся расширить свои владения Рагнарссонов. Его корабли охотно вступают в бой и удерживают всех нарушителей границ на почтительном расстоянии. И все же Эркенберт не считал, что Хальвдан подходит по всем статьям. Когда Бруно поручил дьякону собрать всю доступную информацию о вождях, ярлах и королях Скандинавии, чтобы попытаться определить, к кому могло попасть Священное Копье, он распорядился учитывать три вещи. Во-первых, успех. Во-вторых, связь с разграблением Гамбурга. В-третьих, неожиданное изменение: успех, внезапно сменивший прежние неудачи, может свидетельствовать о могучем влиянии святой реликвии лучше, чем что бы то ни было. К Хальвдану это не относилось. Казалось, на свой путь к власти он стал твердой ногой с самого рождения или, по крайней мере, с ранней юности.

Против своей воли – потому что он не хотел ехать с заданием на Север, а предпочел бы остаться в Кельне или Трире, или даже в Гамбурге, или Бремене, раскрывая новые загадки довлеющего над королями рока, – Эркенберт начал увлекаться интеллектуальными трудностями проблемы, которую поставил перед ним графский сын Бруно.

– Кто-то должен знать ответ, – сказал Бруно. – Они просто не подозревают, что знают. Спрашивай всех встреченных обо всем на свете. Записывай все ответы. И посмотри, что будет вырисовываться.

Так Эркенберт и поступил. Он начал расспросы с нескольких людей, обращенных Орденом в Гедебю – не очень ценные информаторы, по большей части женщины и рабы, которые ничего не знали о делах сильных мира сего; затем перешел к христианским священникам, которых Орден спас, а потом к стражникам короля Хрорика, которые разговаривали с ним из вежливости, и наконец щедрой рукой наливая южное вино, беседовал со шкиперами и рулевыми приходящих кораблей, многие из которых сами были знаменитыми воинами, не хуже шлюх разбирающимися в прихотях судьбы.

От дверей упала тень, и старший рыцарь Ордена Копья, сам Бруно, протиснул в проем свои немыслимо широкие плечи. Он, как всегда, был щедр на улыбку.

– На кого сегодня ставим? – спросил он. – Появились новые темные лошадки на наших скачках?

Эркенберт покачал головой.

– Если, как ты говоришь, мы уже слышали ответ, значит, я не смог его понять, – сказал он. – Под твою схему лучше всех по-прежнему подходит тот человек, что убил Ивара и победил Карла. Он появился ниоткуда. Все только и говорят о его подвигах и его удачливости. Он тесно связан с Вигой-Брандом, Брандом-Убийцей, который точно был тогда в Гамбурге.

Бруно с сожалением покачал головой.

– Я тоже так думал, – признался он. – Вплоть до того момента, когда поговорил с ним. Он очень таинственный, и думаю, он может иметь со всем этим что-то общее. Однако у него было только одно оружие, правда, копье, но не то Копье. Слишком новое, другой формы, с вырезанными языческими рунами, хотя я и не смог их прочитать. Думаю, ты вбил его имя себе в голову и никак не хочешь с ним расстаться. Может быть, это и мешает тебе узнать настоящего владельца. Расскажи мне побольше об этих языческих королях.

Эркенберт пожал плечами и в который раз взялся за кипу своих пергаментов.

– Я рассказал тебе о королях Дании и Норвегии, – начал он. – Между ними лежат Швеция и Готланд, там может найтись еще добрых два десятка человек. Начнем с севера: король Викар из Розлагена, возраст пятьдесят, избран на Роз-Тинге двадцать лет назад, считается богатым, но миролюбивым, собирает дань с финнов и никогда не был на Юге.

Бруно покачал головой.

– А как насчет короля Орма из Уппланда? Под его властью находятся великий Дуб Королевства и храм для жертвоприношений в Упсале. Он считается могущественным, но не склонным к личной храбрости, королевство захватил силой двадцать лет назад?

– Этот звучит чуть получше, но ненамного. Надо будет взять его на заметку. Знаешь, – задумался Бруно, – я задаюсь вопросом – а не может ли Сигурд Рагнарссон или один из его братьев, несмотря на все их недавние поражения, оказаться искомым человеком? В конце концов, даже у Карла Великого бывали затруднения, например, с саксами.

Эркенберт не смог подавить непроизвольную дрожь.

– Думаю, мы могли бы подобраться поближе к месту действия, чтобы искать наверняка… – продолжал Бруно.

В хижине, которую им отвели люди Пути в Каупанге, английские вольноотпущенники и Карли Дитмаршец сидели и рассказывали байки о Потаенном Народе. В теплой тесной комнатке установилась вполне приятельская атмосфера. У катапультера Хамы была рассечена губа. У Квикки один глаз совсем заплыл. Карли мог похвастать разбитым ухом и синяком, потому что Озмод, глядя, как Карли одного за другим сбивает всех с ног, огрел дитмаршца поленом по голове. Дружки уже перестали передразнивать акцент друг друга и пытались найти общий язык, толкуя о загадочном окружающем мире.

– Мы верим, что на болотах живут кикиморы, – говорил Карли.

– Мы тоже, – откликнулся Квикка, сам выросший на английских фенах. – Они живут в болотных ямах. Когда плывешь за дикими утками на плоскодонке, не вздумай попасть шестом в старое гнездо кикиморы. Такие охотники не возвращаются.

– Откуда только эти твари взялись? – спросил кто-то.

– Они ниоткуда не взялись, они здесь всегда были.

– А я слышал так, – сказал Квикка. – Вы знаете, что мы все как будто бы произошли от Адама и Евы. И вот однажды Господь Бог сошел на землю и велел Еве показать ему ее детей. Ну, она некоторых показала, а некоторые были неумытые, потому что она была ленивая, и она приказала им спрятаться. И под конец Господь Бог и говорит: «А те дети, которых ты спрятала от меня, пусть они так и остаются спрятанными». И с той поры те из детей Евы, кого она показала, это мы, люди, а те, кого не показала, это Потаенный Народ, они живут на болотах и топях.

Байка была выслушана, но не слишком понравилась. Каждый из присутствующих, кроме Карли, был раньше рабом Церкви и освободился лишь благодаря Шефу и Армии Пути. Христианское учение было им знакомо, но напоминало о рабстве.

– А здесь, по-моему, все по-другому, – раздался еще один голос. – Кикимор здесь нет, потому как нет болот. А есть тут у них такие водяные. В воде. Только и воды сейчас нет, потому как все замерзло.

– И тролли, – добавил кто-то.

– Никогда такого не слышал, – удивился Озмод. – Кто такие тролли?

– Огромные серые твари, которые живут в горах. А троллями их прозвали, потому что трах! – и на тебя катится скала.

– А вот мне один местный рассказывал, – прошамкал разбитой губой Хама. – Жил в горах один человек по имени Лафи. И однажды он пошел на охоту, а его схватили две троллихи, затащили в свое логово и стали держать у себя заместо племенного жеребца. Они носили невыделанные шкуры, а ели только мясо и рыбу. Иногда мясо было конское или баранье, а иногда они ему и не объясняли, что это за мясо, но ему все равно приходилось его есть. Долго ли, коротко ли, он притворился больным, и пока молодая троллиха охотилась, другая стала его расспрашивать, чем его лечить. А он и говорит, ничего меня не вылечит, кроме гнилого мяса, которое пролежало в земле пять лет. Она говорит, ну, я знаю, где есть такое мясо, и ушла. Но она-то думала, он совсем больной и не убежит, поэтому не завалила вход в пещеру камнем. А он выбрался и давай бежать. Троллихи его унюхали и потрусили за ним, но он услышал запах дыма и бежал до самой стоянки углежогов. Углежоги схватились за оружие и вышли навстречу троллихам и отогнали их. Потом они все целые и невредимые спустились с гор. Но через девять месяцев выходит Лафи из дому, а на крылечке младенец, и весь покрыт серым волосом. После этого он даже боялся ночью выйти до ветра. А что с младенцем сталось, не знаю.

– Значит, они не животные. Выходит, они могут с нами делать детей, – задумался Озвод. – Эта сказка, может, правдивая.

– Может, лучше отдать троллихам Карли? – предложил кто-то.

– Точно, а если их старый папаша-тролль будет недоволен, Карли просто набьет ему морду.

Снаружи, не обращая внимания на доносящиеся из темной хижины взрывы смеха, Бранд пытался серьезно поговорить с Шефом.

– Говорю тебе, – настаивал он, – она опасна. Смертельно опасна. Это самое опасное, с чем ты столкнулся с тех пор, как стоял на сходнях против Ивара. И даже опасней его, потому что, когда ты вышел против него, он уже чувствовал, что в конце концов проиграет. А она так не думает. Ей есть за что побороться.

– Не понимаю, чего ты беспокоишься, – сказал Шеф. – Я с ней даже не разговаривал.

– Я видел, как ты на нее смотрел. И как она на тебя смотрела. Ты должен понять, что ее интересует только одно, и это одно – ее сын Харальд. Про него были пророчества. Сначала все считали, что пророчества относятся к его отцу. Но потом стали думать, что речь шла о нем. Уж кто-кто, а Рагнхильда точно уверена, что все пророчества относятся к Харальду. Но теперь появился ты, и люди стали говорить, что, может быть, ты и есть тот самый великий король, которого все ждут, король, который будет править всей Норвегией.

– Но я бы даже не попал в Норвегию, если бы меня не выкупили у Хрорика и не привезли сюда.

– Да, но теперь-то ты здесь. И люди вроде Торвина – он не во вред тебе, но все равно должен бы соображать – люди вроде Торвина ходят и рассказывают, что ты сын богов и тот, кто пришел с Севера, и уж не знаю, что еще. У тебя бывают видения, ты сам встречаешься в видениях, Хагбарт что-то говорит, а Виглик добавляет. Ясно, что люди прислушиваются. Потому что есть одна штука, над которой никто не может посмеяться, как над бабкиной сказкой: ты трэль, который стал королем, этому я сам свидетель. Ты отодвинул Альфреда в сторону, а он богорожденный, происходит прямиком от Одина, даже англичане это признают. Ты прогнал короля франков. Что против этого предсказания каких-то там гадалок? Разумеется, Рагнхильда думает, что ты опасен. Вот что ее заботит.

– Что там готовится на завтра? – спросил Шеф.

– Жрецы Пути соберутся в священный круг. Будут решать насчет тебя. Тебя там не будет. И меня тоже.

– А если они решат, что Торвин ошибся? Наверняка они тогда смогут от меня отвязаться и отпустить домой. В конце концов, ведь я поддерживаю Путь, я ношу амулет, я помогал им утвердиться в бывших христианских землях. Любой жрец Пути всегда может запросто приехать в мое королевство и будет желанным гостем, и научится новым искусствам, и даже более того, – добавил Шеф, вспоминая, о чем недавно разговаривал с Уддом.

– А если они все-таки решат, что ты тот, кого они ищут?

Шеф пожал плечами.

– Если миру и суждены какие-то перемены, я бы предпочел начать их в Англии, а не застрять здесь, куда никто не приезжает.

Бранд нахмурился, недовольный таким отзывом о Норвегии.

– А если они решат, что ты не тот, кого они ищут, а только притворяешься им? Или еще того хуже, что ты соперник и враг того, кого они ищут? Так думает Вальгрим Мудрый, и у него есть доводы. Он уверен, что великий перелом в мире, после которого падет власть христиан, должен прийти от Одина. А ведь все согласны, что тебя послал не Один. – Он ткнул Шефа в грудь могучим перстом. – Хотя ты с головы до пят выглядишь так, как надо, с твоим одним глазом и этим проклятым копьем. Вальгрим думает, что ты – угроза для замыслов Одина. Он постарается, чтобы тебя за это приговорили.

– Итак, Вальгрим думает, что я угроза для замыслов Одина. А Рагнхильда думает, что я угроза для будущего ее сына. И все потому, что я научился делать катапульты и арбалеты, сплетать веревки, ковать шестерни и пружины. Им следовало бы понять, что подлинная опасность – это Удд.

– В Удде всего пять футов роста, – проворчал Бранд. – Его никто не считает опасным, потому что его никто даже разглядеть-то не может.

– Тогда поберечься стоит тебе, – ответил Шеф. Он задумчиво произнес слышанное им от Торвина:

В сумерках высоко в горах сидел человек, который когда-то пожертвовал удачей своей семьи, который чувствовал, как удача уходит у него из рук. Некоторым людям доводилось увидеть hamingja, удачу какой-нибудь семьи, земли или королевства: обычно это была гигантская женщина, полностью вооруженная. Олаф такого не видел. Но тем не менее он ощущал, как удача уходит от него. Это из-за того, что ушла удача, умер его сын Рогнвальд Великодушный. Рогнвальда убил собственный отец.

Сейчас несчастному отцу приходится решать, не была ли его жертва напрасной. Появился этот пришелец, одноглазый. Олаф видел, как он сошел на берег, как его приветствовали жрецы Пути и эта опасная шлюха, невестка Олафа. Даже на расстоянии Олаф ощущал, насколько вокруг одноглазого все пропахло удачей. Ее было так много, что она пересилила удачу рожденных Одином королей Уэссекса. Теперь она легко могла пересилить даже предназначение, которое Олаф предвидел для семьи своего сводного брата. Потому что будущее, как прекрасно знал Олаф, не предначертано, это вопрос возможностей. Иногда возможности не осуществляются.

Не должен ли он вмешаться? Олаф впустил Путь в Западный Фолд много лет назад, признав его власть над вещным миром благодаря сбору новых знаний и власть над миром – духовным – благодаря его провидцам и мистикам. С властью над вещным миром Олаф имел мало общего, а с духовной властью его объединяло многое. Не будь он королем, он бы мог сравняться с Вигликом по множеству видений. Не говоря уж о том, что Виглик видел то, что происходит, или то, что уже произошло. А Олаф видел то, что может произойти. Если не избавлялся от желания увидеть.

Олаф молча обдумывал, какую роль сыграть утром, когда Путь соберет священный круг, и его позовут, чтобы сидеть рядом, слушать и советовать. Если он решит покончить с одноглазым, он знал, что с ним будет большинство и он сможет возродить замысел, которому принес в жертву свою жизнь и жизнь собственного сына. Но поступив так, он принесет в жертву иную будущность. Олаф улавливал слабое покалывание мыслей, откуда-то издалека пробивающихся навстречу его собственным, ищущих то, что он уже знал, пытающихся найти дорогу среди таких же путаных, как у него, предчувствий. Христианские священники так же, как и он сам, хорошо понимали, что надо искать. Однако они опоздали: он уже знал то, что они только искали, он был ближе к разгадке.

Когда солнце совсем исчезло с небосвода, он забрал из рощицы свои лыжи, прошел туда, где под деревьями сохранился снег, и начал извилистый спуск в долину. Позади него поднимался волчий вой. Когда его лыжи скользили мимо крестьянских хуторов, заметившие его смерды шептали своим женам:

– Это король-эльф. Он опять ходил на каменный круг, на Гейрстат, чтобы посоветоваться с богами.