Глава 14

Приходский священник в Онсе, южнофранцузской деревушке недалеко от Каркасона, нервно выглянул в окошко своей маленькой хижины и снова уставился на написанный скверным почерком памфлет, который держал в руках. Страницы были бумажные, но этого священник не знал. И текст на них был напечатан, а не написан от руки, но священник не знал и этого. У него вообще была только одна книга – его требник для чтения служб. Впрочем, он и так помнил их наизусть. Кроме служб, священник знал «Отче наш», апостольский Символ веры, десять заповедей и семь смертных грехов. Этому он и учил свою паству.

А теперь появилась эта брошюрка, ее привез Гастон, погонщик мулов, который ездил из Онса в Каркасон и обратно, перевозя вино и масло, древесный уголь и ткани, незамысловатые украшения и безделушки. Все те немногочисленные товары, которые деревенские жители не в состоянии были производить сами и на которые могли наскрести несколько монет. Погонщик привез книгу и рассказал, что ее дал ему – причем дал бесплатно – какой-то человек на рынке. Гастон не умел читать. Он надеялся, что священнику книга понравится.

Теперь обязанностью священника было предать Гастона анафеме – хоть тот и не умеет читать, на него не похоже, чтобы он взял что-нибудь, не спросив, что это. И тогда приедут дознаватели от епископа и начнут пытать Гастона, чтобы узнать имя или описание человека, которого тот встретил на рынке. А если это не удовлетворит их, то еще чье-нибудь имя. А если и это их не удовлетворит – кто знает, какие показания заставят дать Гастона? Может быть, он заявит, что приходский священник послал его на рынок за этой книгой. За еретической книгой. Одно прикосновение к ней будет стоить священнику жизни.

Значит, предавать Гастона анафеме не следует. А книгу лучше выбросить. Но священнику трудно было выбросить любую исписанную страницу. Слишком редкими и ценными они были. И с другой стороны, в рассказанной в книге истории таилось какое-то странное очарование, соблазн. Может быть, этот соблазн – искушение от дьявола, ведь священник сам неустанно твердил прихожанам о хитроумных уловках Князя Тьмы. Но в книге говорилось, что дьяволом на самом деле был тот, кого христианская Церковь звала Богом. Отец, который послал Своего Сына на смерть. Что же это за отец такой?

Была еще одна причина, почему священнику не хотелось уничтожать книгу. Если он прочитал ее правильно (кстати, в книге была еще одна странность, текст был написан на диалекте, очень похожем на родной диалект священника и очень сильно отличающемся от церковной латыни, на которой священник сумел прочитать лишь несколько отрывков в годы своей учебы), если он прочитал книгу правильно, там говорилось, что Рай – это счастливая жизнь на земле, жизнь мужчины и женщины. У священника уже не раз возникали трения с епископом и с архидьяконом из-за его экономки Мари, которая жила в доме священника и скрашивала ему жизнь. Служитель Церкви должен жить в целомудрии и воздержании, твердили ему снова и снова. Иначе он наплодит незаконнорожденных детей и станет тратить на них церковную казну. Но Мари была вдовой, и в их пожилом возрасте детей у них уже быть не могло. Что здесь плохого, если в холодную ночь он и Мари окажутся под одним одеялом?

Епископ ошибается, решил священник, впервые в жизни отважившись иметь независимое мнение. Надо сохранить книгу у себя. Надо прочесть ее еще раз. Может быть, эта книга еретическая или ее объявят таковой. Но она отличается от учения еретиков с гор, которые злобно отрицают все плотское и настаивают, что мужчина и женщина чисты, только если не заводят детей. Хотя в книге говорилось, что мужчины и женщины вовсе не обязаны плодить все новых и новых детей. Что существуют способы получить взаимное удовольствие, обрести Рай на земле, как это называлось в книге, не рискуя зачать ребенка. Виновато, но решительно священник вновь раскрыл маленькую, в восемь страниц, брошюру, принялся усердно изучать абзацы, в которых Шеф с помощью Альфлед и Свандис постарался как можно яснее изложить технику carezza, продления взаимного удовольствия.

Приходский священник в соседнем Понтиаке исполнил свой долг и сообщил куда следует как о самой еретической книге, так и о том прихожанине, который ее принес. Спустя несколько дней, когда подручные епископа в который раз пытались выбить из священника признание, что он сам участвовал в заговоре еретиков, он поклялся про себя никогда больше ни о чем не сообщать. И когда его, согбенного и прихрамывающего словно старик, отпустили назад в деревню под строжайший надзор, он упрямо молчал. А когда вернулись домой прихожане, посланные воевать в армии императора, и принялись рассказывать о демонах в небе, о могуществе язычников и еретических чародеев, их духовный пастырь даже не попытался их одернуть.

Епископ Каркасона, прилагавший немалые усилия, чтобы изъять всю проникшую в его епархию еретическую литературу и истребить всех ее распространителей, в конце концов переслал собранные материалы архиепископу в Лион и запросил помощи в борьбе с крамолой. И подвергся суровому осуждению за сам факт существования последней. Ему было сурово указано, что ни в какой другой епископии не было столько крамолы, а в большинстве ее не было вообще. Должно быть, в его паству проникла зараза неверия. «А когда овцы запаршивели, – гневно вопрошал архиепископ, – кого в том винить, кроме их пастуха? Взгляни на Безансон! Там ереси нет и в помине».

На самом же деле епископ Безансона ознакомился с памфлетом не только на окситанском наречии, но и на латыни, и очень внимательно прочитал оба варианта. Епископ был крайне стеснен в деньгах: из-за своей стычки с покойным бароном Бежье он вынужден был выплатить в казну императора штраф в размере годового дохода – спина епископа все еще помнила плетку ухмыляющегося германского священника, тот сек епископа каждый день, пока не прибыли деньги, которые пришлось взять в долг под грабительский процент, лишь бы положить конец истязаниям. И при этом жизнь епископу скрашивала не одинокая вдовая экономка, а целая стайка юных женщин. Их постоянные беременности приводили его в отчаяние, ведь у него уже было очень много детей, далеко не все матери соглашались отдать ребенка на попечение Церкви, тогда епископу приходилось за свой счет кормить и одевать маленьких, а взрослым давать деньги в приданое или на учебу. Идея о том, что даже молодой женщиной можно наслаждаться таким образом, что она от этого не забеременеет и будет вполне удовлетворена мужчиной далеко не первой молодости, если, конечно, тот посвящен в секреты carezza, – эта идея привела епископа в восторг, пересиливший всякий страх перед ересью. Судьба его собрата из Каркасона только укрепила епископа в таком мнении.

Действительно, как в землях, где говорили на окситанском наречии, так и в каталонских предгорьях у христианства были очень слабые корни. Когда это вероучение впервые пришло сюда во времена римского владычества, опорой Церкви были города, там господствующие классы стремились во всем подражать Риму, и епископы выбирались из знатных семей, рассматривавших Церковь как еще одно средство упрочения своего положения на этих землях, ведь светские власти не могли распоряжаться церковной недвижимостью. Вне городов жили pagani, то есть на латыни – те, кто обитал на pagus, на полях. В итальянском языке это слово превратилось в paesano, во французском – в paysan. Земледельцы, те, кто живет за городом, находятся вне влияния Церкви. Все три значения слова сливались в одно. Церковь была для крестьян враждебной, исходившей из городов силой, которая время от времени вмешивалась в их жизнь и кроме этого не значила почти ничего. На Севере Франции и в Германии еще мог возникнуть энтузиазм по поводу крещения или крестовых походов. Здесь же, на Юге, деву Марию трудно было отличить от античной Минервы или трех безымянных кельтских богинь, которым поклонялись многие поколения до того, как pagani приучились говорить на сильно искаженном языке римских завоевателей. Так же нелегко было усмотреть разницу между пасхальными службами и старинным оплакиванием умершего Адониса или обычаем легионеров приносить ягненка в жертву богу Митре. В стране, где книги были редкостью, они воспринимались в буквальном смысле слова как евангелие, как «благая весть»; здесь никто не мог повредить посеянным Шефом, Соломоном и Свандис семенам: наоборот, они упали на благодатную почву.

Ситуация в Андалузии была иной, но также довольно нестабильной. Ислам появился на Пиренейском полуострове только в 711 году, когда Омейяды пересекли Гибралтар, на их языке – Джеб эль-Тарик, сожгли свои суда, и воины услышали от командиров: «Позади у нас море, а впереди у нас неверные. Нам остается только победить или умереть!» И мусульмане победили, свергли недолговечную власть германских вандалов, от которых получила свое название Андалузия, и заняли их место. Однако, не считая тонкого слоя знати вандалов, а затем арабов, народ Иберии оставался в массе своей тем же самым. Многие с легкостью отказались от насажденной на закате Римской империи христианской веры, привлеченные мягкостью новой религии, которая не страдала вздорным фанатизмом Рима и Византии и требовала лишь произнести shahada, пять раз на дню помолиться и воздерживаться от вина и свинины.

И все же, хотя правление последнего халифа не давало поводов для недовольства, а тем более восстания, жизнь была лишена своей прелести. Какой-то необходимой загадки и таинственности. При Эр-Рахмане все меньше и меньше позволялось производить какие бы то ни было научные изыскания. Кордовская хирургия стала бы восьмым чудом света – если бы мир узнал о ней – точно так же, как открытия Ибн-Фирнаса и великий труд математика Аль-Хоризми, его «Hisab al-Jabr wa'l Mugabala» – «Книга о том, как сделать неизвестное известным». Но о ней знали немногие, хотя за ее практические приложения ухватились бы торговцы и банкиры. Дом Мудрости в Багдаде был тридцать лет назад закрыт теми, кто настаивал, что нет мудрости, кроме Корана, и Коран нужно запоминать, а не обдумывать. Для некоторых, для ученых людей, прекращение научных изысканий было мучительно. Для других, для освобожденных от преследований, но не от уплаты специального налога христиан, каждый крик муэдзина звучал как личное оскорбление. Для большинства же религия мало что значила. Впрочем, если таким образом удастся избавиться от ряда ограничений, если в решениях городских кади станет поменьше религиозной строгости и сухого аскетизма, а побольше здравого смысла – что ж, пусть тогда мудрецы, если хотят, спорят о том, Аллах ли более вечен, чем Коран, или Коран так же вечен, как Аллах. Мир, разумное правительство и честное распределение воды в ирригационные каналы – вот все, что требовалось большинству.

– Не думаю, что Гханья годится, – сказал как-то Ибн-Фирнас своему приятелю и родственнику Ибн-Маймуну. – В конце концов, он наполовину бербер.

– Не думаю, что среди нас остался хоть один чистокровный курейшит, – ответил тот.

– Мог бы подойти мой ученик Мухатьях, – предложил мудрец. – Он из хорошего рода, и я имею на него влияние.

– Слишком поздно, – ответил бывший начальник конницы. – Мы, армия покойного халифа, перед лицом городского кади обвинили Мухатьяха в лжесвидетельстве. К нам присоединились отцы многих из тех, кто был из-за него посажен на кол. Ему повезло. Поскольку он был твоим учеником, кади приговорил его только к казни на кожаном ковре, а не к побиванию камнями и не к казни на колу. Но он стал вырываться из рук конвоиров и умер в бессильной злобе, без достоинства.

Ибн-Фирнас вздохнул не столько из-за смерти юноши, сколько из-за крушения надежд.

– Кто же тогда? – спросил он после приличествующей паузы. – Мы не можем просто взять одного из губернаторов провинций, остальные сразу же этому воспротивятся.

Ицхак, хранитель свитков, выпил холодной воды, которая была лучшим из напитков в последние дни обжигающего испанского лета, и нарушил задумчивое молчание:

– Мне кажется, что нет необходимости принимать поспешные решения. Император Римский ушел от наших границ, он разыскал свою нелепую реликвию, так я слышал. Нам нет нужды в единовластном правителе. Почему бы нам не послать в Багдад просьбу к потомку Абдуллы назначить для нас наместника?

– Это займет целую вечность! – воскликнул Ибн-Маймун. – Пока еще просьба дойдет до Багдада, а сколько времени там будут принимать решение! Да и губернаторы провинций не примут того, кого пришлет нам Аббасид.

– Но в это время будет возобновлен подвоз провизии, – подчеркнул Ицхак. – А править будет Совет. Совет Мудрых. Конечно, только в качестве временного правительства. Однако за это время он может ввести такие ценные государственные установления, которые не сможет отменить ни один будущий халиф. Например, Дом Врачей. Дом Математиков.

– Башня Астрономов, – откликнулся Ибн-Фирнас, – с большими подзорными трубами для изучения звезд.

– Новая система доставки воды к побережью от горных источников, – предложил Ибн-Маймун. – Землевладельцы дадут за это немало денег – если будут уверены, что заплатят все и все получат свою долю.

– Библиотека, – сказал Ицхак. – В которой будут книги греков, а не только мусульманские. Переведенные на арабский язык, чтобы любой мог прочитать. И на латынь тоже. Если кто-нибудь усомнится, зачем это сделано, мы сможем сказать, что хотим обратить румейцев в нашу веру с помощью аргументов, а не одним огнем и мечом. И родственных нам семитов тоже.

– Я слышал, – заметил Ибн-Фирнас, – что вокруг этой императорской реликвии поднялась какая-то суета, которая может нанести сильный удар по христианской вере. Слухи об этом принесли торговцы с севера.

Ицхак безразлично пожал плечами:

– Для такой веры сильный удар не потребуется. Но давайте условимся, что наша вера должна будет подтверждаться рассудком. И делать это будет Совет Мудрых.

– Утром мы поговорим с нашими друзьями, – согласился Ибн-Маймун. – Пусть бербер Гханья последует за дураком Мухатьяхом, и все устроится.

Флот Пути встал на якорь в заливе Пальма на острове Мальорка, в том самом месте, где весной стоял арабский флот и где он был уничтожен греческим огнем. Рыбаки уже нарисовали для северян картинки всего, что тогда произошло, и обеспокоенный Шеф позаботился, чтобы воздушный змей постоянно находился в воздухе и Толман с тремя другими юнгами по очереди нес вахту в небе не в свободном полете – после смерти Уббы и Хелми на такой риск больше не шли, – а благополучно паря на привязи в потоке легкого бриза.

Вскоре после попытки Шефа самому летать на змее Средиземное море на деле доказало, что в нем бывают штормы; у северян до сих пор немного кружилась голова. Впрочем, шторм дал им то преимущество, что они смогли подойти незамеченными почти к самому берегу Мальорки. Стремительно высаженный на остров десант состоял из опытных пиратов под командой Гудмунда, они сразу же сумели захватить христианский собор и обнаружили в нем склад награбленного. Первоначально сюда свозили свое добро христианские феодалы, затем наступил короткий период мусульманского владычества, а под конец остров отвоевали войска императора и его греческих союзников, и поток военной добычи хлынул в собор с удвоенной силой. Оставленные императором войска беспорядочно отступили во внутренние части острова. Люди Пути, которые получили строжайший приказ без нужды не применять силу и действовали под надзором жрецов, вскоре выяснили, что у войск христиан нет ни малейшей надежды найти себе союзников среди местного населения, хотя формально оно придерживалось христианского вероисповедания. Соломон же сообщил, что привезенные им еретические брошюры на окситанском наречии и на латыни были охотно и с большим любопытством приняты христианскими священниками: уроженцы острова, они никогда не встречали книг, написанных на их родном диалекте, а окситанское наречие было чрезвычайно на него похоже.

Однако Соломон не задержался, чтобы проследить за опытом, который собирался сейчас поставить Шеф. Выразив крайнее неодобрение, исчез по своим делам и Торвин, а вместе с ним Ханд и Хагбарт. В качестве переводчика у Шефа теперь оставался только Скальдфинн. Провидец Фарман тоже приготовился к наблюдениям.

Еще в Септимании все части машины для получения греческого огня были с величайшей осторожностью, чтобы не повредить баки и не погнуть трубки, сняты с полузатопленной галеры и аккуратно сложены в трюме «Победителя Фафнира»; по приказу Ордлава специальный человек день и ночь охранял их от малейшей искры и проблеска открытого огня. А когда дело дошло до испытаний, Ордлав вообще взбунтовался. Шефу пришлось в конце концов позаимствовать у местных жителей большую рыбачью лодку, погрузить на нее агрегат и отойти в море на безопасное расстояние в четверть мили. Много часов король и Стеффи ходили вокруг да около машины, ощупывали каждую ее часть, прикидывали, какие функции она выполняет, то и дело напоминали друг другу о том, что следовало считать достоверно установленным. В результате им удалось прийти к единому мнению.

Они решили, что находившийся отдельно от остальных частей большой бак служил для хранения горючего. Идущий от него соединительный рукав явно должен был надеваться на штуцер на медном котле меньшего размера, но этот рукав служил только для перекачки горючего, когда медный котел был пуст. Во время работы машины штуцер, расположенный на верху котла, должен был соединяться уже не с топливным баком, а с другим устройством. И действительно, в захваченной машине к нему был присоединен загадочный аппарат, оказавшийся после разборки чем-то вроде мехов: внутри цилиндра ходил поршень, который, однако, не заталкивал в котел ничего, кроме воздуха.

– Получается, – буркнул Стеффи, – что воздух навроде имеет вес.

Вспомнив, с какой силой ветер бил в несущие поверхности воздушного змея, Шеф кивнул. Идея казалась нелепой, разве можно взвесить воздух на весах? Тем не менее из того, что воздух нельзя взвесить, еще не следует, что воздух вообще не имеет веса, – мысль, которую стоило запомнить на будущее.

Еще одной загадкой остался для них клапан на короткой трубке в верху котла. Трубка была заткнута на конце, но сбоку имела прорезь. В этом уж совсем не было никакого смысла.

И наконец, для чего же предназначалась расположенная под котлом топка с самыми обычными кузнечными мехами? Очевидно, для нагрева горючего в котле до рабочей температуры. Но зачем? Ни Шеф, ни Стеффи не знали слова для понятия «испарение», но им доводилось видеть, как кипит вода и как котелок может выкипеть досуха. А Шеф еще вспомнил опыты своего мастера Удда по получению зимнего эля путем перегонки пива.

– Некоторые жидкости кипят от меньшего жара, чем вода, – объяснил он Стеффи. – Возможно, так обстоит дело с этой жидкостью в котле. И значит, когда ты поворачиваешь вентиль, из огнеметной трубки выходит более легкое вещество, вроде того питья, которое Удд получал из пара от кипящего пива.

– Разве пар – это не просто вода? – осведомился Стеффи.

– Когда ты кипятишь пиво или вино, то нет, – ответил Шеф. – Самое сильное вещество выходит раньше всего, раньше воды. Это противоположно тому, как получают зимний эль. На морозе вода замерзает раньше других жидкостей, а на огне закипает последней.

Произнеся эти слова, он замер, вспомнив, что говорил ему Локи. Как там звучал его пароль? «Лучше всего она зимним утром». Шеф не понимал до конца, но почувствовал здесь какую-то связь с загадкой испаряющейся жидкости. Это надо запомнить. Если пароль поможет… тогда Шеф окажется перед Локи в долгу. Должен будет и в самом деле осуществить свой замысел. Это будет честная проверка и честная плата.

За всеми их действиями следил скорбно поджавший губы греческий siphonistos, пленник с захваченной галеры.

– Мы собираемся начать испытания, – сказал Шеф Скальдфинну. – Всем лишним лучше перейти на шлюпку.

И грек тут же повернулся и потянулся к бакштову, которым была привязана шлюпка.

– Значит, он немного понимает наш язык, – сказал Шеф. – Спроси его, почему он не хочет помогать нам.

– Он говорит: «Вы все варвары».

– Скажи ему, что варвары привязали бы его к котлу, чтобы ему первому досталось, если машина взорвется. Но мы не варвары. Он в этом убедится. Он будет стоять вместе с нами и рисковать не больше, чем мы. Остальные давайте-ка все с борта и отойдите на десять гребков. А теперь, – Шеф повернулся к Стеффи с тремя его помощниками и скомандовал с уверенностью, которой вовсе не чувствовал: – Зажигайте фитиль! На мехах, приготовьтесь и начинайте качать, когда огонь разгорится.

– Насос меня беспокоит, – пробормотал Стеффи вполголоса. – Я понимаю, что с его помощью делают, но не понимаю зачем.

– Я тоже. Но мы все равно попробуем. Начинай качать рукоятку.

Грек прижался к борту, с нарастающим страхом следя за приготовлениями. Одна мысль о вырывающемся наружу огне заставляла сжиматься все его внутренности. За время обучения ему несколько раз показывали, что бывает, когда перегреют котел. Эти варвары закрыли предохранительный клапан, они ведь не понимали, зачем он нужен. И, догадывались об этом варвары или нет, грек-то знал точно, что на лодке никто не уцелеет.

Со страхом за себя лично в нем боролся страх за свою веру и за свою страну. Варвары действовали с какой-то непостижимой уверенностью. Они долгое время изучали машину, испытывали разные ее части, работали осторожно и неспешно – совсем не как варвары, а как разбирающиеся в технике люди. А вдруг им все же удастся разгадать секрет греческой машины? Даже если так, напомнил ему внутренний голос, есть тайна, против которой их изобретательность бессильна: тайна горючей жидкости, текущей прямо из земли в Тьмутаракани, на дальнем берегу Черного моря.

Топка разгорелась, косоглазый варвар качал насос, потея от усердия. Греческий сифонист нутром чувствовал, как нарастает давление в котле. Давление должно быть высоким, но не выше определенного предела; сейчас давление и температура уже достигли рабочей точки.

Внимательно следя краешком своего единственного глаза, Шеф заметил у пленного грека признаки нарастающей тревоги. Грек боялся огня не меньше их самих. И он в отличие от них знал, когда положение станет катастрофическим. Хватит ли у него решимости встретить смерть, не дрогнув? Шеф был уверен, что грек так или иначе выдаст себя. И тогда он, Стеффи и остальные сразу бросятся к борту и нырнут в воду. Но грек об этом не знает.

– Качай еще, – приказал Шеф.

Он уже чувствовал, что тепло исходит не только от пылающей топки, но и от самого котла. Жар нарастал, а греческий сифонист корчился от страха. Варвары не боятся, потому что они ничего не понимают! В конце концов он не выдержал. Схватив тряпку, он бросился вперед и повернул клапан на верхушке котла. Из прорези вырвался пронзительный свист.

– Вентиль! Нужно скорее открыть вентиль! – закричал внезапно научившийся говорить по-английски грек, сопровождая свои слова отчаянной жестикуляцией.

Шеф крикнул:

– Крути!

Один из помощников Стеффи решительно повернул вентиль, расположенный внизу котла, – вентиль, от которого шла огнеметная трубка. Шеф сразу же рукой почувствовал вырывающуюся из трубки обжигающую струю, ощутил едкий запах. Отступив назад, он вытянул руку и поднес к отверстию трубки запальный фитиль.

Огненное дыхание дракона вылетело на добрых пятьдесят футов, пламя упало на поверхность воды и прямо на ней продолжало гореть, испуская клубы черного дыма. Какое-то время казалось, что само море воспламенилось. Шеф и его помощник инстинктивно отпрянули от свирепого жара.

Опомнившись, Шеф снова крикнул:

– Крути!

Вентиль перекрыли, и ревущий поток огня иссяк. Стеффи тут же перестал качать воздушный насос, помощники около топки оттащили в сторону свои кузнечные мехи и скинули угли с колосника под котлом. Все пятеро отступили от греческой машины на самый край крошечной палубы и напряженно уставились на нее. Не слишком ли сильно они накачали котел? Не перекинется ли огонь с моря на судно? Через некоторое время Шеф услышал, как все они одновременно с облегчением перевели дух.

– Это какое-то масло, – сказал он.

– Навроде не оливковое, – сказал Стеффи. – Я пробовал его поджечь, и оно почти совсем не горело.

– Может быть, китовый жир, – предположил Шеф, вспомнив, как огненные стрелы королевы Рагнхильды подожгли запасы ворвани на далеком Галогаланде.

– Пахнет по-другому, – заметил второй помощник, бывший рыбак из деревни Ордлава, из Бридлингтона.

– Понятия не имею, что это за адская жидкость, – сказал Стеффи. – Но готов поспорить, что мы не сможем достать новой, когда наш запас кончится. Что ж, по крайней мере, мы теперь знаем, когда открывать выпускной вентиль. Этот свист из клапана служит предупредительным сигналом.

– Вы можете знать, как работать машина, – сердито закричал грек на прорезавшемся у него ломаном английском, – но naphtha есть только в одном месте на земле, и вы никогда ее не найти. И я вам не сказать, как вы меня ни пытать.

Шеф холодно посмотрел на него:

– В пытках нет нужды. Теперь у меня есть машина, а где найти для нее нефть, я знаю. Лучше всего она зимним утром, не так ли?

Сердце у грека упало. Варвары с легкостью освоили siphon. А теперь оказывается, что у них, возможно, есть и горючее. В конце концов, кто возьмется утверждать, что на варварском Западе нет своей Тьмутаракани? А если варвары заполучат обе половинки секрета, как сможет устоять против них Византия? И он может не сомневаться: как только станет известно, что тайна раскрыта, путь ему в Византию будет заказан. Каждый грек знает, когда приходит время переметнуться на другую сторону, и это время пришло.

– Послушай меня, одноглазый, – буркнул он. – За хорошую цену я готов указать на кое-какие твои ошибки.

Шеф спокойно кивнул, как будто только этого и ждал, и полез в карман своих штанов. Еще в Септимании он тайно сделал заказ серебряных дел мастерам и заплатил за него из своего кошелька.

– Стеффи, – сказал Шеф, доставая из кармана серебряные кулоны. – Я хочу, чтобы ты и твои люди носили эти амулеты.

– А те, которые у нас уже есть, их что, навроде снять? – спросил Стеффи, указывая на висящий у него на шее молот Тора.

– Да. Ты и один из твоих помощников носите молот Тора, те двое носят фаллос Фрейра, я ношу лесенку Рига. Но все это знаки, поразившие ваше воображение и скопированные у других. Я должен носить свою лесенку, потому что это знак моего отца, но вам следует носить знаки вашего ремесла, ведь теперь у вас новое ремесло. Это почетный знак, он отмечает вашу храбрость.

– А что это за знак? – спросил один из помощников, расплывшись от гордости. Большую часть своей жизни он был рабом. А теперь сам Единый Король говорит с ним, словно с великим воином.

– Это знак огня для людей, которые занимаются греческим огнем, факелами и прочим военным огнем.

Все четверо молча взяли пекторали, сняли старые и надели новые.

– А кто бог у воинов огня? – спросил помощник, работавший с кузнечными мехами.

– Бог огня Локи, некогда прикованный, а теперь освободившийся.

Взбиравшийся на борт Скальдфинн, услышав эти слова и впервые увидев амулеты огня, замер от ужаса. В поисках поддержки он оглянулся на Фармана, тот помолчал, а затем очень неохотно кивнул. Стеффи и его команда, все как один англичане и бывшие христиане, плохо знали священные предания Пути, поэтому имя Локи не вызывало у них никакой тревоги.

– Локи, – повторил Стеффи, стараясь запомнить. – Бог огня Локи. Неплохо иметь своего собственного бога. Мы будем его верными слугами.