Глава 11

Эркенберт с сомнением и подозрением глядел на принесенную ему старую деревянную лесенку. Он видел много реликвий: мощи святого Уилфрида и святого Гутлака, святого Кутберта и Беды Достопочтенного, а однажды – даже выставленный для обозрения кусочек подлинного Креста Господня. Но никогда ему не доводилось видеть реликвию без всяких следов поклонения. Лесенка выглядела так, словно крестьянин лет двадцать назад оставил ее около поленницы и забыл сжечь. Она была старой, это дьякон допускал. И выглядела она в точности как та побрякушка, которую одноглазый язычник носил на шее.

– Ты уверен, что это Грааль? – спросил дьякон.

Предатель Ришье начал бормотать что-то в подтверждение.

– Не ты. Ты, Сигарт. Это ли та реликвия, которую ищет император?

– Она была надежно спрятана, – бесстрастно ответил Сигарт. – Глубоко внутри горы, по пути полно ловушек. И засад тоже. Нескольких человек потеряли. Но я вел эту крысу на поводке и жег много факелов. В конце концов мы нашли ее. Странное место. Куча сожженных костей.

– Отвечай на вопрос!

Сигарт поморщился, будучи вынужден принять решение.

– Да, я думаю, это она. По крайней мере, они так думают. Рядом с ней мы еще много чего нашли.

Он махнул большим пальцем, и подошли четыре человека. Еще один повелительный жест, и они раскрыли принесенные мешки, высыпав содержимое на грязный пол халупы, которую Эркенберт избрал своим пристанищем. У дьякона перехватило дыхание при виде золотых блюд, кубков, кадильниц для фимиама, предметов, которые, по всей видимости, предназначались для божественных служб. Вернее, для идолопоклоннических служб, поправил он себя. Во всяком случае, это не из имущества мирян, даже не из имущества королей. У дьякона начало складываться определенное мнение. И тут его взгляд упал на два неожиданных среди этой роскоши предмета. Книги. Две штуки.

Он поднял одну, раскрыл.

– Что это? – спросил он у безучастного ко всему Ришье.

– Это священные книги нашей… э-э, еретической веры. Их только два экземпляра существует. – Ришье хотел было сказать «только два экземпляра осталось», но какой-то внутренний голос удержал его.

– И что же в них священного?

– Они рассказывают о том… в них утверждается, что они рассказывают о том, что произошло после… после того, как Христос был снят с креста.

– Об этом рассказывается в Евангелии от Никодима. Святая Церковь не сочла его достойным включения в библейский канон, но относится к нему с почтением. В христианских библиотеках есть много списков этого Евангелия.

– Здесь рассказана другая история, – прошептал Ришье. Он не осмеливался даже намекнуть, о чем идет речь.

С застывшим лицом Эркенберт принялся перелистывать страницы книги. Латынь, на которой та была написана, не вызвала у него затруднений, хотя секунду-другую дьякон кривил губы от презрения к варварским искажениям языка. Затем его лицо сделалось еще более суровым и мрачным. Дьякон дошел до утверждения, что Христос остался жив. Он не умирал. И не воскресал. Сбежал, женился, растил детей. Отрекся от своей веры.

Отрекся от своей веры.

– Ты читал эту книгу? – спросил Эркенберт.

– Нет. Никогда.

– Ты лжешь. Ты знал, что в ней рассказана другая история. Сигарт! Что ты сделал с людьми, которые были повешены в сарае?

– Выкопали могилу. Ждем священника, чтобы прочитал над ними погребальную службу. Некоторые из них могли быть добрыми католиками.

– Погребальной службы не будет. Некоторые из них были заведомые еретики. Еретики настолько гнусные, что не заслуживали бы похорон, если бы не вонь, которая от них остается. Но вонь от этих книг еще сильнее. Прежде чем заполнишь могилу, Сигарт, брось в нее это. Мы не предадим эти книги очищающему пламени, пусть лежат и гниют вместе с гнилью их авторов. И еще, Сигарт…

Их взгляды встретились, последовал едва заметный кивок. Сигарт бесшумно извлек свой кинжал, одними губами спросил:

– Сейчас?

Еще один кивок. Уловив какой-то намек на происходящее, Ришье рванулся к коленям дьякона, негромко бормоча:

– Я добыл вам Грааль, я заслужил наград…

Кинжал вошел сзади в основание черепа.

– Ты получил свою награду, – сказал Эркенберт распростертому ничком телу. – Я избавил тебя от страха. Ты не заслужил исповеди и спасения. Вы хуже, чем Пелагий, хуже, чем Арий. Они несли ложную веру, а вы… вы бы оставили христиан вообще без веры. Не открывай эту книгу, Сигарт, ради спасения твоей души.

– С этим все в порядке, magister, – добродушно сказал Сигарт. – Я не умею читать.

– Чтение – только для мудрых, – подтвердил Эркенберт.

Двумя днями позже и на тридцать миль через горные проходы южнее Эркенберт с точностью рассчитал время своего появления на императорском празднестве. Три ночи подряд император оставался на поле битвы, чтобы дать отдохнуть воинам, похоронить мертвых, разделить добычу из обоза халифа и послушать, как армейские священники поют «Te Deum laudamus»[5] на алтаре, сложенном из трофейного оружия. Сейчас император сидел во главе высокого стола в огромном павильоне, все занавесы внутри которого были сорваны, чтобы пирующие смогли разместиться в бывшем гареме халифа.

Эркенберт медленно вошел и предстал перед императором, его триумфально сопровождали шесть риттеров Ордена в отполированных до сверхъестественного блеска доспехах. Императорские менестрели прекратили играть, слуги и виночерпии, осознавшие торжественность минуты, отступили к обитым шелком стенам. Сам Бруно тоже понял, что сейчас произойдет нечто важное, какое-то знаменательное событие. Его лицо побледнело от зародившейся в сердце надежды. Он вскочил, и все разговоры мгновенно стихли.

Эркенберт не сказал ни слова, лишь подошел еще ближе. Остановившись, он повернулся, как бы слагая с себя роль главного действующего лица, словно бы являя своей аскетичной фигурой в простой черной сутане образец христианского смирения. Потом сделал Сигарту знак рукой.

Надувшись от гордости, риттер сдернул с Грааля богатое узорное покрывало и передал его своему заместителю. В безмолвии он поднял деревянную лесенку на вытянутой над головой руке, словно боевой штандарт.

– Это, это же… – начал император.

– Это лесенка Иосифа Аримафейского, на которой тело Господа нашего было перенесено в святой гроб, – выкрикнул Эркенберт во всю силу своих легких. – Из которого Он восстал на третий день, согласно Писанию! Согласно апостольскому Символу веры! Пусть все увидят Грааль, и да укрепится вера!

Император мгновенно опустился на одно колено, его примеру тут же последовали все находившиеся в павильоне мужчины и женщины, за исключением Сигарта, застывшего подобно монументу.

Наконец Сигарт благоговейно опустил Грааль на землю, и, словно части механической игрушки, император и его приближенные тут же поднялись. Бруно протянул руку. Сигарт подошел и вложил в нее Грааль. Другой рукой император приложил к Граалю Святое Копье.

– Смерть и жизнь, – бормотал он, и слезы текли по его лицу. – Жизнь в смерти. Но, Эркенберт… Это же голое дерево.

Дьякон махнул рукой четырем другим риттерам, и те, как уже делали однажды, высыпали содержимое своих мешков на пол.

– Церковная утварь еретиков, – пояснил Эркенберт. – Реквизирована во славу Господа.

– И вся она достанется Господу, – сказал Бруно. – Клянусь, что ни один человек не получит и гроша из твоих трофеев. Я возмещу эту потерю воинам и монахам Ордена из собственного кошелька. А каждая унция этого золота попадет в величайший реликвариум Запада, где во веки веков будет сиять священная реликвия. И еще я клянусь, – воскликнул Бруно, обнажив меч и удерживая его перед собой словно крест, – я клянусь, что в благодарность за посланную мне Господом милость я завоюю для католической Церкви всю Испанию или умру. Больше того! В прежней Империи я не оставлю в живых ни одного человека, который не признает безраздельно власть Церкви святого Петра. Будь то в Иберии, Мавритании или Дакии.

– Или в Англии, – подсказал Эркенберт.

– Или в Англии, – повторил Бруно. – И клянусь еще вот в чем. В благодарность за то, что дьякон укрепил мою веру, когда я поддался недостойным сомнениям, я не только верну его захваченную вероотступниками страну в лоно Церкви, но сделаю его самого наместником святого Петра, возведу на папский престол. Мы с ним будем совместно править Церковью и Империей. Из святого Рима!

Слушатели слегка заволновались, хотя не осмелились даже зашептаться. Они не сомневались, что у императора хватит власти сместить Римского папу. Но есть ли у него на это право? Однако многие не имели никаких возражений. Лучше уж англичанин, вместе с ними участвовавший в боях, чем никому не известный итальяшка, ни разу в жизни не высунувшийся за стены своего города.

– А теперь, Эркенберт, – заговорил Бруно уже нормальным тоном, – поставь Грааль на его почетное место и расскажи нам, как ты разыскал эту реликвию. И еще мне нужен твой совет. Нам в плен попали несколько женщин, одна из них твоя соотечественница, вот она, подает вино. Халифова шлюха, да покарает Господь мусульманский разврат. Впрочем, это не ее вина. Что мне делать с ней и с остальными?

Эркенберт метнул взгляд на красавицу, внимательно прислушивающуюся к разговору на почти понятном ей нижненемецком языке. Взгляд неодобрительный.

– Пусть искупает свой грех, – проскрежетал дьякон. – Она и ей подобные. Надо учредить орден Святого Грааля, женский монашеский орден. С суровым уставом, специально для кающихся. – Он вспомнил непотребную ересь уничтоженных им книг, гнусные россказни о женитьбе Христа на Магдалине. – Назовем орден именем святой Марии Магдалины. Один Бог знает, сколько найдется на свете шлюх, чтобы вступить в него.

Руки Альфлед не дрожали, когда она наполняла кубок. Она прошла хорошую школу умения владеть собой.

Шеф уже много дней готовил свой соединенный флот к выходу в море: перегружал запасы с вновь прибывших кораблей на старые, завозил с берега на все корабли пресную воду и провиант, который можно было раздобыть в Септимании, организовывал береговые команды, чтобы искали и обтесывали каменные ядра для катапульт, а сами катапульты возвращал с береговых укреплений на корабли.

Постепенно дело наладилось. Шефу иногда казалось, что с неожиданным прибытием подкрепления был преодолен какой-то важный водораздел. Или же – в глубине души он именно этого и боялся – ему стал помогать Бог. Вырвавшийся на свободу Бог.

Войско императора, значительно ослабленное после того, как сам император с главными силами двинулся на битву с халифом, однажды ночью сняло свою чисто символическую осаду и исчезло. Вскоре восстановился подвоз провизии и связь с внешним миром, так как окрестные жители убедились, что дороги снова свободны для проезда. В небе весело парили воздушные змеи, это Толман и его товарищи с гордостью демонстрировали новым зрителям свою удаль. Фарман же, в свою очередь, выложил двенадцать подзорных труб, изготовленных стеклодувами Стамфорда: линзы довольно мутные, и вдобавок с шероховатой поверхностью, хотя их шлифовали самым тонким песком и мелом; но все же они доказывали, что искусство арабских мастеров со временем удастся воспроизвести. Квикка со своей командой неторопливо и аккуратно построил новый требукет, на этот раз – с боковыми укосами на правильно сконструированной раме, и тренировался в стрельбе до тех пор, пока не убедился, что его конструкция достаточно совершенна. В небе днем и ночью загорались огни, это Стеффи в спокойной обстановке без помех усовершенствовал свое изобретение. Соломон разыскал на городском базаре приспособление из нанизанных на проволоку костяшек, которое для вычислений Шефа оказалось гораздо удобнее, чем поднос с песком.

Шеф лично осмотрел на захваченной красной галере каждую деталь греческого механизма для метания огня, залез в топливный бак, понюхал и попробовал на вкус находившееся в нем загадочное вещество, исследовал фитиль, топку, мехи, покачал рукоятку странного насоса, который почему-то был нужен, чтобы привести машину в действие. Шеф не стал проводить испытания огнемета. «Я дам тебе греческий огонь», – сказал Локи и действительно дал. Но это не значит, что Шеф должен его использовать или платить назначенную Локи цену.

Хотя не исключено, что однажды он поднажмет на греческих мастеров и вынудит их нарушить обет молчания. В данный же момент Шеф был вполне удовлетворен тем, что имеет в своем распоряжении самые мощные военно-морские силы на Внутреннем море, способные отогнать греческий флот даже при полном штиле, а в любое другое время – вынудить его вступить в бой и потопить его. «И с другой стороны, – подумал Шеф, – если греки просто увидят медный купол на одном из моих кораблей, они не решатся приблизиться». Шеф вернул себе преимущество в военной технике, которое какое-то время находилось под угрозой. Но скоро император, поскольку правит на суше, будет править и на море. Путь к отступлению пока свободен. Надо решиться и воспользоваться им.

Однако сейчас его занимал другой вопрос. Не то чтобы насущный, скорее, вопрос для философов, и все же инстинкт подсказывал, что его необходимо решать немедленно. Раньше, чем Шеф обнаружит, что попался к Локи на крючок. Он много думал о видении, которое развернул перед ним Риг, о Локи и о Логи, о гиганте Локи и о боге Локи. Внутри священного круга жрецов Пути всегда зажигают огонь Локи. Разве сам бог огня не должен тоже находиться внутри круга?

И тогда он созвал жрецов в тот самый тенистый дворик, где читали и переводили книгу еретиков. Приглашены были жрецы Пути, те четверо, которые пришли с Шефом, – Торвин, Скальдфинн, Хагбарт и Ханд, а также провидец Фарман, благодаря которому и был снаряжен новый флот. Кроме того, участвовали высшие командиры: Бранд, Хардред, Гудмунд, Ордлав – два англичанина и два норманна. И наконец, еврей Соломон и Свандис, снова с вызовом надевшая белые одежды жрецов Пути. Итого присутствовало одиннадцать мужчин и одна женщина, и все носили амулеты Пути, за исключением двоих: Соломона и Хардреда – последний по примеру своего короля Альфреда решил не оставлять христианской веры, в которой был воспитан. Шеф намеренно устроил так, чтобы все сидели за овальным столом, словно на священном круге жрецов Пути. Впрочем, круг не был огражден священными низками рябины, символизирующими жизнь, да и костер, ограничивающий время для разговоров, не зажигали. Но позади себя Шеф воткнул в песок семифутовое боевое копье как напоминание о ритуальном копье Одина. Он заметил, что жрецы при виде копья переглянулись: что это? не насмешка ли над их обрядами?

Шеф постучал по столу костяшками пальцев.

– Я созвал вас для того, чтобы обсудить наши планы на будущее. Но прежде всего мы должны извлечь некоторые уроки из того, что уже произошло.

Он обежал взглядом стол, остановился на Свандис.

– Теперь мы знаем одну вещь – что Свандис была не права. Она говорила мне, говорила всем нам, что богов не существует, что богов создают люди из-за собственной слабости, из-за своего несовершенства. И что видения, ниспосланные мне богами, – это просто мои сны, порождения моего мозга, как голодным снится хлеб, а испуганным снится причина их страха. Теперь мы знаем, что из ее утверждений неверно, по крайней мере, последнее. Фарман за тысячи миль узнал про наши беды и пришел к нам на выручку. Его видение оказалось правдой. Но оно было ужасным. Фарман увидел то же самое, что видел я, видел уже трижды. Локи вырвался на волю. Локи освободился от своих цепей. Он готов освободить от Грейпнира волка Фенриса и начать Рагнарок. Так что нам следует снова задуматься о богах. Они существуют на самом деле. И все же возможно, что Свандис не совсем не права. Потому что боги и вера в них как-то связаны между собой. Я обращаюсь к Ханду. Ханд, скажи теперь для всех, а не только для тех, с кем ты уже разговаривал, скажи, что ты думаешь о богах.

– Я бы сказал, что Свандис отчасти права, – отозвался Ханд. Он не поднял глаз и не посмотрел на нее. – Боги созданы людьми. Но как только они созданы, они становятся реальностью. Они – плоды воображения, порожденные нашей верой, но когда они созданы, они обретают власть даже над теми, кто не верит в них. Я также думаю, что они злы, ведь они рождены из-за слабости.

– Даже Идуна? – строго поинтересовался Торвин, сверля взглядом яблоко на шее Ханда, знак богини-целительницы. Ханд не ответил.

– Но если Ханд прав, – продолжал Шеф, – мы должны согласиться еще вот с чем. Существуют другие боги, кроме богов Пути. Господь христиан. Иегова евреев. Аллах мусульман.

– Тогда почему же они нас не уничтожили? – спросил Хагбарт. – Их приверженцы достаточно нас ненавидят, чтобы этого желать всеми силами души и поверить в это.

– Ханд дал хороший ответ на такой вопрос. Он напомнил, сколько нас таких – как он и как я, – которые были с колыбели воспитаны в христианстве, но совсем не имели веры. Только привычку. Может быть так, что материя разума, из которой сотканы боги, очень деликатная и необычная, как греческий огонь. Может быть, некоторые разумы, разумы большинства людей, вообще неспособны ее вырабатывать. И не забывайте, у христиан тоже есть свои святые и провидцы. А с другой стороны, если боги происходят от нас, у них сохраняются наши сильные и слабые стороны. В точности как сказала Свандис. Бог христиан не действует в этом мире. Своих поклонников он переносит в иной мир. – Шеф вспомнил одно из своих ужасных видений, в нем король Эдмунд, замученный язычниками, прошел мимо него навстречу судьбе, в которой не видел ни проблеска. – Наши боги, боги Пути, действуют в этом мире, подобно своим жрецам и приверженцам. Они верят в то, что можно сделать руками.

Бранд, глядя на напряженные лица вокруг стола, расхохотался.

– Я человек Пути, – выкрикнул он. – Я выступил на стороне Пути против проклятых Рагнарссонов, правильно? Но чем больше я вижу и чем больше я слышу, тем меньше я верю во что бы то ни было, кроме трех вещей. Это мой корабль, мое золото и мой «Боевой тролль».

Он подхватил свой украшенный серебром боевой топор, потряс им и еще раз отпил из двухпинтовой кружки пиво, запас которого привез вновь прибывший флот.

– Пока мы с тобой согласны, – сказал Шефу Торвин. – Мне не слишком нравится то, что ты сказал про бога христиан, но я готов допустить, что ты прав. В конце концов, мы всегда говорили – и ты сам всегда говорил, и доказал это своими делами, вот Хардред может подтвердить, – что мы боремся не против христиан и не против христианства, а против Церкви, которая управляется из Рима. Потому что мы-то прислушиваемся к твоим словам, но если бы ты попробовал сказать такое императору и находился в его власти, тебе бы очень повезло, если бы ты умер легко. Христианская Церковь не терпит соперников! Не хочет делиться властью и монополией на истину. Именно это наш основатель ярл Радборд знал и предвидел. Именно поэтому мы проповедуем Путь. Чтобы каждый мог сам выбирать себе дорогу.

– Каждый мог сам выбирать себе дорогу, – повторил Шеф. – Поэтому мы здесь.

Он глубоко вздохнул, поскольку наступил решающий момент:

– Я считаю, что пришло время для новых путей.

– Для новых путей?

– Для новых амулетов. Для нового знания. Свандис уже подала пример своим амулетом в виде пера птицы. Он подразумевает изучение нашего мышления, записи всего, что кажется нам самым мимолетным. Изучение мышления и материи разума. Какого бога ты избрала своим покровителем, Свандис?

– Никаких богов, – ответила дочь Ивара. – И никаких богинь. Я взяла имя из наших сказаний. Я ношу перо Эдды, что значит «прабабушка», как знак наших старинных преданий и обычаев.

– На латыни edo означает «я пишу», – заметил Скальдфинн. – Свандис этого не знала. Одно из тех совпадений, которые посылают боги. Я думаю, у Свандис есть новое знание, которое нам следует принять.

– Нам нужен еще один амулет, – сказал Шеф. – Арабский значок sifr, что означает «ничто, ноль». Могущественное «ничто». Если бы у меня еще не было своего знака, я бы выбрал этот. Это будет знак для тех, кто умеет считать, а их богом будет Форсети, который прекращает споры и дарует определенность. Третьим знаком будут крылья Вёлунда. Для Толмана и других летунов.

Шеф обвел присутствующих своим единственным глазом, стараясь подчинить сомневающихся своей воле и оценивая, насколько это ему удается. Пока они с ним. Жрецы Вёлунда, жрецы Форсети, это ново, но их примут. Жрецы Пути всегда приветствовали новые профессии, будь то летание по небу, изготовление линз или вычисления. Пора приступать к самому трудному:

– Считаю, что нам нужен и четвертый знак. Для таких, как Стеффи, который обжег себе руки, стараясь осветить нам поле боя. Нам нужны люди, которые будут носить знак огня. Знак Локи.

Торвин сразу вскочил, его молоток сам скользнул с пояса в руку, а на лицах Скальдфинна и Хагбарта, да и Фармана тоже, появилось выражение ужаса.

– Ни один человек не может носить этот знак! Мы зажигаем огонь Локи, чтобы он напоминал нам, с чем мы имеем дело. Но мы не поклоняемся ни огню, ни его богу. Даже если ты все сказал верно про людей, создающих богов, и так далее, зачем нам создавать богов, подобных Локи? Он обманщик, отец чудовищного отродья. Погубитель Бальдра.

– Зачем создавать? Да мы уже их создали. – Шеф оглядел комнату, чтобы видеть, как воспринимают его слова. – Если Ханд прав и Локи существует, тогда это мы его создали. Создали из страха и ненависти. Сделали так, что он погубил добро и красоту, потому что мы завидовали. Приковали его, чтобы не винить во всем самих себя. Сделали его безумным. Сейчас он вырвался на волю. Я сам боюсь его сильнее, чем вы. Но я заявляю следующее. Такая же свобода для Локи, как для Тора. Для зла такая же, как для добра. Если он нападет на нас, мы его уничтожим. Но огонь может быть за нас, а не только против нас.

Торвин огляделся, словно ожидая, что раздастся гром с ясного неба.

– Такая же свобода для Локи, как для Тора! – повторил он. – Но ведь он отец чудовищного отродья. Ты их видел. Ты с ними встречался.

Его взгляд нерешительно остановился на Свандис, словно оценивая, как далеко можно зайти. Торвин убежден, вспомнил Шеф, что отец девушки Ивар Бескостный был порождением Локи, имеющим нечеловеческую форму в другом мире, в мире богов. Если уж на то пошло, Шеф и сам в это верил. Но Локи тогда был прикован и безумствовал от боли.

– Свобода – не то же самое, что беззаконие, – заговорил Шеф. – Если приверженец Локи придет и скажет, что его бог заставляет его совершить при погребении человеческое жертвоприношение или разрезать ради удовольствия женщину на кусочки, мы скажем ему, что наказанием за такие дела будет смерть. По закону людей Пути это всегда так. Это и отличает нас от язычников. Сейчас я не знаю, что заставило Локи убить Бальдра, что заставило людей придумать Локи и Бальдра и убийство одного другим. Но я знаю, что, когда мы исцелим мировой недуг и вернем Бальдра, мы должны будем уверовать во что-то иное, кроме вечной вражды.

Фарман заворочался на своем стуле и заговорил тихим голосом. Человек он был невыразительный: когда Шеф впервые встретил его, это произошло в видении Вёлунда, где Шеф был хромым, но могучим кузнецом богов, а Фарман – не более чем мышью, попискивающей из-за плинтуса. По временам Шеф теперь так и воспринимал его, как попискивающую мышь. Однако он пользовался большим уважением. Все признавали, что его видения верны. Он и Виглик были двумя самыми знаменитыми провидцами Пути.

– Расскажи нам предание о плаче по Бальдру, – сказал он, посмотрев на Торвина.

Торвин выглядел нерешительным, он подозревал, что его рассказ так или иначе вызовет возражения. Однако по обычаям Пути он не мог отказаться.

– Вам известно, – начал он, – что после смерти Бальдра, вызванной кознями Локи Лафейярсона, одноглазый верховный бог Один построил для своего сына погребальную ладью, на которую и положил его тело. Но прежде чем поджечь ладью, Один послал своего слугу Хермота, лучшего воина в Эйнхериаре, в мир Хель, чтобы узнать, нет ли какого-нибудь способа вернуть Бальдра. И Хермот пересек мост Гиаллар, подъехал к воротам Хель и перепрыгнул через них на восьминогом коне Одина.

Теперь Шеф заворочался на стуле, потому что этот рассказ он уже слышал, но сам видел немножко другое.

– Он въехал в мир Хель и просил богиню Хель отпустить Бальдра, но она отказалась и сказала, что Бальдр сможет выйти из мира Хель, только если все существа, живые и мертвые, заплачут о нем. Если хоть кто-нибудь откажется, Бальдр должен будет остаться. И Хермот приехал назад, и тогда боги велели всем сотворенным сущностям плакать по тому, кого они утратили, и все они заплакали: люди, животные, земля, камни и растения. Но в конце посланник богов попал в пещеру к женщине гигантов, и она сказала, – тут голос Торвина превратился в глубокий бас, которым всегда исполнялись священные песнопения:

Итак, требование богини Хель не было выполнено, и Бальдр остался у нее. Тело Бальдра сожгли на погребальной ладье, а вместе с ним – жену Бальдра Нанну, которая умерла от скорби. Большинство людей думают, что та женщина гигантов – это и был Локи Лафейярсон в ином обличье.

– Хорошо и верно рассказано, Торвин, – вступил Фарман своим мягким голосом, – но остаются еще некоторые вопросы. Вам известно, что слюна, текущая из пасти волка Фенриса, называется «von», то есть «надежда», и это означает, что полагаться на надежду, как это делают христиане, и прекращать борьбу, когда надежды не остается, – ниже достоинства воина. Но что подразумевает имя женщины гигантов – Текк, – которое означает «благодарность», как «von» означает «надежду»? – Торвин покачал головой. – Не подразумевает ли оно, что цена за возвращение Бальдра – просто-напросто благодарность?

– Благодарность за что? – прорычал Торвин.

– За все, что Локи сделал раньше.

– В преданиях говорится, что Локи был верным товарищем, когда они с Тором отправились к Чужому Локи, чтобы бороться со Старостью и поднять Змея Мидгарда, – подтвердил Хагбарт.

– Значит, Локи был верным товарищем в борьбе против Локи, – сказал Фарман. – Но когда его верность не признали и не поблагодарили за нее, он стал тем, что мы из него сделали. Не предлагает ли король поблагодарить и признать доброго Локи? И направить его против злого Локи?

– Хермот не попал в мир Хель, – сказал Шеф с несокрушимой уверенностью, порожденной ниспосланным ему некогда видением. – Он остановился у решетки Гринд. Он отрезал голову петуха и перекинул ее через стену, а потом поехал назад. Но прежде чем Хермот уехал, он услышал, что петух закукарекал с той стороны.

– Значит, жизнь есть даже в мире смерти, – заключил Фарман. – Даже там, где находится Бальдр. Значит, есть шанс… Шанс исцелить мир от его болезни и вернуть в него красоту. – Он посмотрел на Шефа, предназначая свои слова для него одного: – И таким способом старые становятся юными. Не как драконы, цепляющиеся за то, что у них было. А как змеи, скидывая свою кожу. Кожу прежних верований. Старые знания умирают.

«Фарман участвовал не в одном-единственном моем видении, – подумал Шеф, – хотя я и не замечал его».

Торвин, чувствуя, что нить разговора от него ускользнула, оглядел сидящих и увидел на их лицах разнообразные выражения, от оцепенения у Хардреда до растущего интереса у Скальдфинна и сердитого несогласия у Свандис.

– Этот вопрос нужно передать на полный круг жрецов, – предложил он.

– Рано или поздно, да, – согласился Фарман.

– Но какое это имеет отношение к нашим планам? К нашим непосредственным ближайшим планам?

– На это я тебе отвечу, – отозвался Шеф. – Сдается мне, что мы можем сделать очень много разных вещей. Мы можем отправиться домой, отбросив греков со своего пути.

– Может быть, по пути еще чем-нибудь разживемся, – предложил Гудмунд.

– Мы можем войти в устье Гвадалквивира и подняться до Кордовы. Халифа больше нет, если наши сведения верны. Наша поддержка может оказаться важной для его преемника. Думаю, что мы сможем потребовать для себя право проповедовать Путь. Покойный халиф нам бы такого не разрешил, да и любой халиф, уверенный в своей власти. А при нынешней ситуации – кто знает?

– Мы можем здорово разжиться в Кордове, – сказал Бранд Гудмунду. – Ты в ней не был, но я тебе говорю, в том налете пятнадцать лет назад Рагнарссоны только слегка поскребли поверхность.

– Но если то, что мы говорили, – правда, – продолжал Шеф, – тогда, я думаю, нам следует сделать нечто другое. Ведь мы все говорили, Ханд, Свандис и даже Фарман, что силу в этом мире дает вера. Значит, нам следует усилить самих себя и тех, кто к нам настроен дружественно или хотя бы терпимо. И мы должны разрушить веру тех, кто не дает другим вздохнуть. Кто не оставляет свободы ни Локи, ни Тору. Никому, кроме своего Единого Бога.

– И как нам это сделать? – любезно осведомился еврей Соломон.

– Во-первых, бумага. Во-вторых, агенты. Сейчас объясню…