"Никогда не разговаривай с чужими" - читать интересную книгу автора (Ренделл Рут)

8

Джон знал, что Дженифер абсолютно не трогало ни какой у него дом, ни какая в нем обстановка, но она все-таки должна увидеть улучшение, заметить чистые чехлы, новую лампу. И сад, даже если она и безразлична к нему, не мог не вызвать восхищения. В палисаднике буйно расцвела глициния, ее длинные розовато-лиловые соцветия как занавески драпировали окна снаружи. Газоны были четко ограничены и аккуратно подстрижены, высота травы не превышала одного дюйма. Среди уже отцветающего сибирского вьюнка появились анютины глазки. Поддавшись порыву, Джон принес из Троубриджа большую гипсовую вазу. Он поместил в нее уже цветущие герань и бегонию, хоть и считал, что это своего рода обман, и презирал себя за это. Он ловил себя на том, что продолжает делать вещи, ему несвойственные в прошлом, что вся его натура изменилась.

Прежний Джон ожидал бы их у окна, пристально глядя на улицу, на обезьянье дерево у соседей напротив, или мерил бы шагами спальню с окном опять же на улицу, подходя через каждую их сотню то к правому, то к левому краю шторы. Вместо этого он пошел в теплицу прищипывать боковые побеги на кустиках помидоров и сажать в горшочки семена стручкового перца. Он не беспокоился, что может испачкаться, так как не переоделся в рабочую одежду, да он вообще был в спецовке. Она — моя жена, говорил Джон себе, и нечего наряжаться ради нее. В этом и смысл семейной жизни, что можешь оставаться самим собой, можешь вести себя, как будто ты один. И он уже жалел, что приукрасил газон и принес вазу, но до их прихода оставалось слишком мало времени, чтобы что-то изменить.

В течение многих лет Джон выращивал зеленый перец, хоть никогда не любил его. Он делал это скорее за радующий глаз внешний вид. Когда перцы созревали, Джон срывал и отдавал их Колину, Шэрон или своей тетушке, которая, кстати, тоже не особо любила перец. Единственной в семье, кому он нравился, была Черри. Джон теперь не решался произносить ее имя вслух. Он не хотел даже вспоминать о Черри, но с этим оказалось сложнее. Слишком много было связано с сестрой, и тысячи мельчайших деталей постоянно ассоциировались с ее именем. Однако желание забыть тоже не проходило. Черри была не той, о ком он думал, и он не мог простить ее за то, кем она оказалась на самом деле. Но странная вещь — она, жертва Марка, вызывала у него даже больший ужас, чем сам убийца.

Тем не менее два дня назад он ходил на место, где ее убили, сделав своего рода паломничество. Представил сцену смерти, вспомнил время, предшествовавшее убийству, прошел к бывшему офису Мейтленда. В те дни, шестнадцать лет назад, вся собственность строителя состояла из одной комнаты в большом белом полуразрушенном доме викторианского стиля и трейлера, припаркованного под окнами офиса сбоку здания, чтобы оставалось больше свободного места. Дом стоял в зарослях крапивы и ежевики за железнодорожной веткой, которой давно не пользовались.

Джон приходил туда несколько раз, чтобы встретить Черри после работы…

Уклоняясь от этого воспоминания, он воображал ее достойное, по меркам брата-ханжи, поведение, стараясь не думать об объятиях и поцелуях Мейтленда или любого другого мужчины, который мог заглянуть в офис, чтобы договориться о ремонте крыши или других строительных работах. Это вызывало дрожь отвращения. Широкое лицо карлицы с пухлыми щеками, вздернутым носом, густые блестящие волосы, — теперь все предстало у него перед глазами воплощением зла и разврата.

Дом все еще стоял там, но узнать его было трудно. Джону помогли сориентироваться деревья, что росли перед зданием. Это были очень редкие в Англии лириодендроны. Ставшие за эти годы гораздо выше и толще, они широко раскинули густые кроны с паутиной желто-зеленых лирообразных листьев. Какая-то компания купила и отремонтировала дом. Название компании было выгравировано на металлической табличке на входных дверях. Фасад дома цвета слоновой кости блестел на солнце, крышу покрывал темно-серебристый шифер. Ранее свободный участок земли рядом с домом теперь занимало похожее на ангар здание. Всю прилегающую территорию городской совет превратил в одну пешеходную зону с замощенными дорожками, декоративными разноцветными ограждениями, высокими клумбами и соответствующим кустарником. Внизу на реке соорудили пристань для речных трамвайчиков.

Паб у Бекгейтской лестницы был открыт. В теплый летний вечер его постоянные посетители предпочли устроиться прямо на ступеньках. Над входом в бар Джон разглядел подвесные корзины с вьющейся геранью. Они были из Центра садоводства, и Джон вспомнил, как его затрясло, когда при оформлении покупки мужчина сообщил ему адрес для доставки. Джон поднялся на два марша лестницы и остановился на площадке, пытаясь представить, что чувствовал Марк, когда совершил убийство, когда понял, что Черри лежит перед ним мертвая. Но это оказалось невозможным. Он только вспомнил, как мать с возрастающим беспокойством то и дело походила к дверям с желанием броситься к телефону-автомату, тогда у них дома еще не было телефона, и как, в конце концов, на Женева-роуд пришел Марк и выглядел таким нормальным…

Он прошел пешком длинный путь, совсем не замечая дороги, и, очнувшись, обнаружил, что стоит на тротуаре напротив кошачьей лужайки. Было время кормления, но коты, вероятно, где-то отсыпались. Полная средних лет женщина с добрым лицом оставила банки с молоком и тарелки с объедками в траве, выросшей к этому времени ей почти по пояс. Интересно бы знать, какая она на самом деле? Неужели такая же, как Черри, похотливая и ненасытная, безразличная к верности и преданности, к общей морали?

Женщина заметила, что он наблюдает за ней. Это заставило ее поспешно подобрать пакет из-под молока, пустые банки, грязные вчерашние тарелки. «Она принимает меня за какого-нибудь потенциального приставалу», — подумал Джон, и такая идея, хоть и рожденная собственным воображением, не вполне понравилась ему. Почему он не такой, как многие другие мужчины? В мире, полном ужасных вещей, почему он должен оставаться в стороне, как на острове? Мужчины бывали опасны, да и женщины зачастую тоже. Он начал переходить дорогу и почувствовал реальное удовольствие, почти сексуальное, когда увидел, как женщина шарахнулась в сторону, быстро перебежала дорогу, оглянулась еще раз и нырнула в один из переулков.

Но удовольствие скоро сменилось стыдом. «Безнравственность заразна, — подумал он, — и я заражаюсь ею от других». Где-то однажды он слышал или читал фразу: «Порочные связи развращают добрые нравы». Библия или что-то из эпохи Викторианства? Нет, на Библию не похоже.

Джон посмотрел в сторону громыхающей дрожащей эстакады и увидел там, внутри центральной опоры, на высоте пяти или шести футов, приклеенный пластиковый пакет.

Они вернулись. Они пережили все, что держало их в отдалении, арест или даже заключение, и появились снова.