"Холодная война" - читать интересную книгу автора (Арчер Натан)

Глава 4

Они уже наполовину запихнули замерзший труп Таро в прицепной вагончик, когда лейтенант Лигачева услышала вопль. Голос был слабым, звучал издалека, был едва различим в порывах ветра, но она ни секунды не сомневалась, что это был крик боли.

— Что, черт... — Она подняла взгляд как раз в тот момент, когда темноту над соседним гребнем осветила голубовато-белая вспышка.

— Петр! — крикнула Лигачева, но тут же напомнила себе, где она, кто и кем обязана командовать.

— Все за мной! — крикнула она. — Мигом! Должиков растерялся, не решаясь отпустить труп Таро, который поддерживал за ноги.

— Забудьте о нем! — крикнула Лигачева. — Погрузим позже!

Должиков повиновался и отпустил ноги Таро; замороженный труп закачался, затем медленно вывалился из вагончика на лед. Должиков догнал остальных, когда они уже миновали столб на вершине гряды.

Лигачева отдавал команды на бегу:

— Как только приблизимся к Сальникову и его напарникам, займите оборону! Постарайтесь использовать в качестве прикрытия сугробы! Без приказа не стрелять! — Последняя команда только что пришла ей в голову: чего доброго, случайно подстрелят Сальникова, Уткина или Ветрова, если те еще живы.

Она пыталась вообразить, что же могло произойти, что обнаружили трое ее людей, кто или что оставило эти громадные следы со странными царапинами впереди каждого отпечатка. От столба уходил след только одного существа, но она не слышала звуков стрельбы и не могла себе представить, что единственный сумасшедший мог разделаться с тремя солдатами настолько быстро, что те не успели ни разу выстрелить, — может быть, убийца Таро был не один? Не целая ли компания сумасшедших поджидает их наверху? Возможно, это безумное вторжение американцев или нападение террористов какой-нибудь экстремистской группировки — чеченцев, или грузин, или евреев? Мысли и зрительные картины так быстро мелькали у нее в голове, что она не успевала прочувствовать их, не могла остановиться на какой-нибудь одной как более вероятной.

И в это время с плеч Старостина слетела голова.

Лигачева замерла от страха, тупо уставившись на обезглавленного подчиненного.

Секунду назад рядовой Антон Михайлович Старостин бегом поднимался рядом с ней по склону снежного наноса. Его взгляд горел возбуждением первого сражения, но в следующее мгновение вспыхнуло голубовато-белое пламя, и голова Старостина исчезла, просто исчезла. Вспышка пронзила мягкие ткани и кости, словно их не было вовсе. Безголовое тело Старостина сделало один шаг и рухнуло в снег, окрасившийся брызгами крови. Но никакого противника не было, стрелять было некуда. Белая вспышка возникла ниоткуда.

— Где они? — крикнул Должиков.

— Стреляйте, если кого-то видите! — откликнулась Лигачева.

Снова вспыхнул белый свет, и Должикова не стало: его грудь взорвалась, одна рука исчезла, голова отлетела назад, повиснув под жутким углом, не оставлявшим сомнения, что сломана шея.

— Нам не устоять перед этим! — крикнул кто-то. Лигачева не видела, кто кричал, и не узнала голос в вое ветра и разноголосице воплей охваченного паникой дозора. Она повернулась и увидела солдата, мчавшегося к их транспортному средству.

— Мы должны убраться...

Вспышка возникла снова, но на этот раз удар не был направлен ни в одного из солдат — разряд угодил в двигатель, трактор взорвался, и его охватило пламя.

Лигачева поняла, что ей суждено умереть, что они погибнут все, но так и не знала, почему и кто в этом повинен.

А она желала бы знать, но еще больше ей хотелось прихватить кого-нибудь из них с собой. Она схватила АК-74 Должикова и сняла затвор с предохранителя — он умер, не успев сделать это сам.

Лигачева не видела врага, не могла разглядеть и своих людей, но понимала, что теперь это не имело никакого значения. Перед лицом невидимого врага в сибирской полярной ночи толку от ее людей не больше, чем от мертвых; она открыла огонь, поливая свинцом темноту, целясь в том направлении, откуда появилось голубовато-белое пламя.

Вспышка этого света взметнулась вновь как раз в тот момент, когда она поскользнулась и стала падать. Белый огонь и палящий жар обожгли ей плечо, автомат полетел в одну сторону, она — в другую.

Почва вырвалась из-под ног, и она покатилась вниз по склону снежного наноса; окружающее бешено завертелось перед глазами — снежная метель смешалась с холодом, темнотой и светом, горячими оранжевыми вспышками автоматных очередей и холодным белым выстрелом оружия врага. Наконец она больно ударилась об отполированный ветром лед, воздух с шумом вырвался из ее легких. Ее тут же с головой засыпал сорвавшийся следом за ней снег, он полностью залепил одно стекло защитных очков, через второе она почти ничего не видела.

Лигачева была ошеломлена, оглушена ударом о лед, болью раны в плече, жестоким холодом, проникавшим за ворот толстой шинели где-то возле затылка и устремлявшимся вниз по спине. Какое-то время она лежала, не в состоянии ни мыслить, ни двигаться, но слышала, что шум неистового сражения вокруг нее стихает. Наконец единственным звуком осталось завывание ветра, сквозь залепленные снегом очки больше не проникали отсветы вспышек выстрелов, но краем глаза она видела трактор — он догорал, словно костер на ветру, больше не было ни взрывов, ни выбросов искр. Огонь окрашивал ледяной ландшафт в адские оранжево-красные тона, позволяя видеть достаточно далеко.

В поле ее зрения был только один солдат, лежавший ничком на льду неподалеку от прицепного вагончика, — она не могла понять, жив он или погиб. Не притворяется ли мертвым, чтобы обмануть врага? Возможно.

Большинство людей погибли, она знает. Но все ли? Смог ли кто-то найти укрытие? Может быть, кто-нибудь затаился и ждет, надеясь на чудо?

Никакого чуда быть не может, нечего ждать в двадцати километрах от укрытия в самой середине зимы, под прицелом врага, которого они не видят. Если враг не уничтожит их, они замерзнут.

Она поняла, что ей все еще трудно дышать: наполнять легкие воздухом было трудно, хотя она полностью пришла в себя. Снег забил ноздри и рот. Она лежала придавив телом руку, другая рука, плечевая часть которой была повреждена голубовато-белым разрядом, не двигалась. Лигачева ощущала тяжесть навалившегося на нее снега.

Она услыхала хруст тяжелых шагов по льду на склоне снежного наноса, прямо над собой, и замерла, прекратив попытки выбраться из-под снега.

Враг. Враг был рядом, не далее метра от нее. Явился взглянуть на дело своих рук.

Она перестала даже дышать, молча ждала и разглядывала узкое пространство, видимое сквозь одно не полностью залепленное снегом стекло очков.

Солдат все еще лежал, и она попыталась узнать — его — не Баранкин ли это Михаил Александрович? Да, это Михаил, скорее всего именно он, — новобранец, прибывший в часть всего четыре дня назад, самый молодой на заставе. Не начало ли его трясти от звука приближающихся шагов? Или ей показалось? Жив ли он, в конце концов? По внешним признакам определить было невозможно, крови рядом на снегу не было.

Шаги протопали не дальше метра от ее головы. Заметил ли ее убийца?

Нет, он прошел мимо, и она стала пристально вглядываться по направлению удалявшихся шагов, страстно желая разглядеть своего врага.

Она не увидела его. Ей показалось, что у нее нарушилось зрение; лежавший Баранкин выглядел каким-то размытым на фоне пламени догоравшего трактора, словно и трактор, и солдат были нарисованы на колеблющемся холсте. Она поморгала, пытаясь привести глаза в порядок, и стала осторожно втягивать носом и ртом воздух, стараясь наполнить легкие совершенно бесшумно.

Перед глазами осталось искаженное, расплывчатое пятно, которое словно сжималось, приближаясь по заснеженной равнине к Баранкину. Она по-прежнему не видела врага, но теперь отчетливо различала следы, появлявшиеся ниоткуда, словно оставляло их именно это удалявшееся мутное пятно ее зрения.

Этого не может быть, говорила она себе. В ее голове вихрем проносились запечатленные в памяти ощущения и картины сражения, полученного ранения, того, как она упала, оказалась под снегом, ощутила холод, пришла наконец в себя. Возможно, она еще не в полном сознании и теперь видит то, чего не бывает.

Внезапно ее взору предстало такое, что было невозможно принять за галлюцинацию, отнести на счет действия холода или искажения поля зрения стеклом очков; она не могла найти никакого разумного объяснения, не хотела верить, что начинает сходить с ума.

Прямо из воздуха возникло существо — существо на двух ногах, как человек, но человеком оно явно не было, в момент появления с его тела сбегали дуги электрических разрядов, затем они исчезли, и он стал видим целиком. В свете догоравшего трактора она разглядела его очень отчетливо.

Существо было выше крупного мужчины, во всяком случае не меньше двухметрового роста; лицо закрыто угловатой маской из гладкого блестящего металла.

В первое мгновение Лигачева подумала, не изобретенный ли это американцами робот-убийца, которого они отправили в эти дикие места для испытания.

Однако в движениях этой твари не было ничего механического: тело отличалось пропорциями, свойственными живым существам.

Она стала всматриваться пристальнее и поняла, что перед ней действительно не машина: металлическая маска была именно маской. На талии существа был пояс, на плечах — что-то напоминавшее эластичные доспехи, на которых крепилось снаряжение, руки скрывали черные краги.

Все остальные части тела были почти голыми, защищенными чем-то вроде сетки. Кожа незнакомого существа отливала нездоровым желтым цветом, она немного лоснилась в свете пожара, — ячея сетки была достаточно крупной, и Лигачева не сомневалась, что она видит именно голую кожу. Это ее удивило: обнаженное тело способно выдержать обжигающий мороз полярной ночи?

Она была уверена, что это существо и оставило те следы на снегу; ноги были ей видны не очень отчетливо, но она поняла, что тварь обута не в сапоги, а в сандалии с кривыми черными когтями на носках. Этим объяснялись царапины впереди каждого следа — но как можно стоять на скованном морозом снегу почти босыми ногами? Что согревает это существо, почему его не убивает холод?

Не убивает, и все, ей оставалось лишь принять это как факт.

Тварь постояла над Баранкиным, затем внезапно наклонилась. Одна рука схватила паренька за голову — она целиком уместилась в громадной ладони.

Другую руку существо отвело назад. Из черного манжета на запястье выскользнули два зазубренных клинка и с громким щелчком зафиксировались на месте. Они далеко выступали за сжатый кулак, зловеще поблескивая красными отсветами охваченного огнем трактора.

До этого момента Лигачева не переставала надеяться, что Баранкин жив и не ранен; теперь она молила Бога, чтобы он был уже мертв, чтобы не почувствовал того, что должно произойти.

Тварь подняла его голову, и парнишка закричал: «Нет, нет!» — разбив надежду Лигачевой. Затем взметнулась рука, и двойное лезвие распороло спину Баранкина, крик солдата превратился в бессловесный вопль мучительной боли.

Но вопль был коротким; секунду спустя неведомое существо подняло голову Баранкина вместе с болтавшимся на ней позвоночником, а безголовое тело мальчишки осталось лежать на снегу.

Вокруг него стала расплываться лужа крови.

Лигачева провалилась в темноту. Сильные руки откопали ее, наполовину замерзшую, из-под снега — человеческие руки, руки друзей.

Оленеводы, сородичи Таро, почувствовали запах дыма горевшего трактора, заметили оранжевый отблеск на облаках и пришли на пожарище. Они увидели трупы, кровь, следы; здраво рассудив, они даже не попытались пойти по следу. Если в конце его их поджидает что-то такое, что смело с лица земли целое подразделение современной Российской армии, не было смысла преследовать врага, имея на вооружении только ножи и пару дробовиков.

Они не увидели никаких желтокожих существ. Не было ничего, что могло бы как-то объяснить эту массовую резню.

Однако оленеводы заметили следы, оставленные Лигачевой на вершине снежного наноса, поняли, что кто-то упал и скатился по откосу, нашли ее и откопали.

Она была слишком плоха, чтобы говорить, не могла рассказать о случившемся, и оленеводы просто отвезли лейтенанта на насосную станцию, в ее сознании происшествие запечатлелось одним мимолетным мгновением, в которое она то теряла способность мыслить, то приходила в себя.

Она видела знакомые переходы, по которым ее торопливо несли в лазарет. В памяти запечатлелось лицо Галичева, красное от злобы и страха, когда он склонился над ее койкой и уговаривал прийти в себя.

Затем она пришла в сознание на другой койке, увидела другой потолок, более чистый, гораздо лучше освещенный, но не могла вспомнить само путешествие с одной койки на другую и, только поговорив с доктором, поняла, что оказалась в Москве, что ее доставка в больницу обернулась фантастическими расходами на специальный рейс самолета дальней «скорой помощи».

Резня на открытом всем ветрам сибирском льду казалась ей жутким сном, но она не могла отогнать от себя мысли об этом сне; зазубренный двойной клинок, вгрызающийся в спину Баранкина, треск разрезаемых этим ужасным клинком ребер парнишки, тварь, высоко поднявшая свой трофей, поблескивающий в свете пожара, не хотели оставлять ее память.

Когда Лигачевой принесли наконец чистую форменную одежду и направили к генералу Пономаренко, образ Михаила Баранкина ни на минуту не покидал ее, словно какое-то страшное видение, пока она отвечала на вопросы генерала.

Во время допроса она стояла по стойке «смирно», однако, учитывая состояние здоровья, ей было позволено держаться за перила. Она полагала, что понимает, почему ей не разрешили отвечать сидя. Когда она закончила описание ночного кошмара, свидетельницей которого оказалась, лежа под снежным саваном, лейтенант не остановилась на этом и добавила:

— Был уничтожен целый армейский дозор. Кто-то должен за это ответить. Я знаю, обстоятельства моего производства в звание лейтенанта и перевод на полярную заставу позволяют без особого труда возложить всю ответственность на меня, и я принимаю ее. Не стоит со мной церемониться.

Пономаренко улыбнулся без тени лукавства и откинулся на спинку кресла. Он сунул в рот дорогую импортную сигару и сделал глубокую затяжку, затем тщательно стряхнул пепел в красивую пепельницу и только после этого снова взглянул на Лигачеву.

— Я не делаю из этого секрета, лейтенант, — сказал он, — и не считаю, что ваше повышение по службе было ошибкой. Ваши действия и их результаты только укрепили мою уверенность в этом. — Он затянулся еще раз, наклонился над столом и заговорил, одновременно выдыхая дым: — Хотя одну вещь вы понимаете неправильно. В данном случае мы не ищем козла отпущения. Не желаем мы и какого-то простого возмездия. Нам необходимо нечто большее. Мы хотим знать, что произошло в действительности и с чем ваш дозор столкнулся на самом деле.

Вне зависимости от того, рассказали вы нам правду или нет, лейтенант, вам известно об этом гораздо больше, чем нам. — Он погасил окурок и ткнул остатком сигары в направлении Лигачевой. — Так что, дорогая, — сказал он, — никто здесь не жаждет вашей крови. Вас ожидает кое-что похуже. — Он холодно улыбнулся: — Мы решили отправить вас обратно.