"Социализм как явление мировой истории" - читать интересную книгу автора (Шафаревич Игорь)

§ 2. Хилиастический социализм и идеология еретических движений

В предшествующем изложении мы пытались не впасть в соблазн — выбрать из источников по еретическим движениям Средних веков и эпохи Реформации лишь те места, в которых высказываются социалистические идеи: общности имущества, уничтожения семьи и т. д. Наоборот, мы стремились дать по возможности полный, хотя по необходимости и схематичный обзор всех сторон еретических учений. Теперь нам важно проследить связи между этими двумя явлениями, то есть определить место, которое занимали идеи хилиастического социализма в общей идеологии еретических движений.

Для этого прежде всего необходимо выяснить: можно ли говорить о едином мировоззрении еретических движений, существует ли достаточно много черт, объединяющих хаос ересей, возникавших на протяжении по крайней мере семи столетий. Иными словами, мы приходим к вопросу о взаимоотношениях различных еретических учений. Начиная со второй половины прошлого века вопрос был предметом многочисленных исследований, которые не только показали существование тесных связей между различными еретическими группами, но и далеко «углубили» в прошлое историю ересей, выяснив, что существует непосредственная преемственная связь учений средневековых сект и ересей первых веков христианства.

Очень схематично можно разделить средневековые ереси на три группы:

1) «манихейские» ереси — катары, альбигойцы и петробрузиане (с XI по ХIV век),

2) «пантеистические» ереси: амальрикане, ортлибарии, братья и сестры свободного духа, адамиты, апостольские братья и примыкавшие к ним группы беггардов и бегинок (с XIII по XV) и

3) ереси, задолго до Реформации, развивавшие идеи, близкие к протестантизму, вальденсы, анабаптисты, моравские братья (с XII по XVII).

Большинство этих учений имеет своим источником гностические и манихейские ереси, которые еще во II веке после Р. Х. распространились по всей Римской империи и даже за ее пределами — например, в Персии.

Ереси «манихейской» группы проникли в Западную Европу в основном с Востока. Очень близкие учения: дуализм, связь Ветхого Завета со злым богом, разделение на узкий эзотерический и широкий экзотерический круг встречаются в гностических сектах II в. после Р. Х., например, у маркионитов, полное же развитие эти взгляды получили в манихействе.

Промежуточным звеном между гностическими ересями и средневековыми сектами были павликиане, появившиеся в Восточной Римской империи в IV–V веках. Они исповедовали чистый дуализм, считая первородный грех подвигом — отказом в послушании злому богу. Отсюда вытекало неподчинение законам морали, отрицание различия между добром и злом. Это проявлялось в сексуальных эксцессах, о которых сообщают их современники (один из руководителей павликиан, Баан, был прозван поэтому «грязным»), в грабежах. В IX веке павликиане захватили область в Малой Азии, откуда совершали набеги на соседние города, грабили их и продавали жителей в рабство сарацинам. В 857 году ими был взят и разграблен Эфес, а храм св. Иоанна превращен в конюшню. Побежденные в Х веке войсками византийского императора, павликиане массами были переселены в Болгарию. Там они столкнулись с богомилами, происходившими из секты мессалиан, известной в IV веке. Учение богомилов было близко взглядом монархических катаров — они считали, что материальный мир создал отпавший от Бога его старший сын Сатанаил. Павликиане и богомилы отрицали крещение детей, ненавидели и уничтожали церкви, иконы и кресты.

Из Восточной Римской империи учения павликиан и богомилов проникли в Западную Европу (подробнее см. в 10 и 11).

Учения «пантеистического» направления также имеют источником гностические ереси. Христианский писатель V в. Епифаний описывает секты, поразительно похожие на средневековых адамитов. Он сам принадлежал одно время такой группе (фибонитов или барбелитов). Сто лет спустя об аналогичных учениях секты симони ан сообщает Ипполит. В обоих случаях практиковались такие же ночные мессы с демонстративным нарушением норм морали, имевшие целью проявить сверхчеловеческий характер «обладателей гнозиса» (см.16,с.77).

Есть большое число указаний на многообразные связи между учениями различных сект. Мы уже упоминали, например, что представление о «божественности» «свободных духов» являлось развитием исключительного положения «совершенных» среди катаров. Некоторые исследователи полагают, что секта «свободного духа» и произошла от катаров. В связи с этим интересна точка зрения J. van Mierlo, производящего названия «beginus», «begine» (беггарды и бегины были основой средой, откуда «свободные духи» черпали последователей) — от «Albigensis» — альбигойцев (15, с. 24).

С другой стороны, несомненно влияние «свободных духов» на вальденсов, именно на узкий круг руководителей и апостолов секты, которые, по учению секты, получают свою власть от ангелов, систематически бывают в раю и лицезрят Бога. Близость обеих сект иллюстрирует пример известного Николая из Базеля, которого разные историки, досконально владеющие материалом, чувством эпохи, относят одни — к «свободным духам», а другие — к вальденсам.

Другим связующим звеном между катарами и вальденсами является секта петробрузиан, которых, например, Деллингер или Рэнсимен считают частью движения катаров, а другие исследователи — предшесвенниками вальденсов. Наконец, есть много указаний на то, что вальденсы и анабаптисты — это два названия, дававшиеся в разное время одному и тому же движению. Выяснению связей между вальденсами и анабаптистами много работ посвятил Людвиг Келлер, собравший для доказательства их тождественности очень большое число аргументов (см. 24 и 26).

То, что, внешне особенно, создает впечатление пестроты сект, — многообразие их названий, — не может считаться доказательством их разрозненности. Эти. названия давались им большей частью извне, их врагами, по имени одного проповедника, занимавшего в то время руководящее положение в движении (петробрузиане — от Петра из Брузы, генрихиане — от Генриха, вальденсы — от Вальдуса, ортлибарии — от Ортлиба и т. д., как впоследствии лютеране — от Лютера). Сами же члены сект называли друг друга «братья», «Божьи люди», «друзья Божий» — последним термином пользовались, например, вальденсы и анабаптисты в Германии вплоть до XVI в. (Gottesfreunde), но он же является и точным переводом слова «богомил».

Признаком, поразительно точно отличающим почти все группы в еретическом движении, является отрицание крещения детей и в связи с этим принятие второго крещения взрослыми. Еще в кодексе Юстиниана есть статьи, направленные против еретиков, проповедующих второе крещение. Второе крещение не раз упоминается в протоколах инквизиции и в обличительных произведениях против катаров и вальденсов, оно дало имя анабаптистам и сохранилось и до нашего времени у баптистов.

Тот же взгляд на еретическое движение настойчиво отстаивали и сами секты. Прежде всего они утверждали свое древнее происхождение — от учеников апостолов, не подчинившихся папе Сильвестру и не принявших дар императора Константина.

Так, в протоколах Тулузской инквизиции за 1311 г. содержится показание ткача — вальденса, изложившего эту старинную (уже в то время) версию (24, с. 18–19). Согласно традиции вальденсов, Вальдус не был основателем их церкви. «Одним из наших» они называли, например, Петра из Брузы, жившего в первой половине ХII в. (Вальдус проповедовал во второй половине этого века) (24, с. 18). Такая точка зрения характерна не только для вальденсов — например, книги мучеников анабаптистов, которые почитались и у меннонитов еще в XVII в., начинаются описанием гонений на вальденсов, происходивших за сотни лет до Реформации (24, с. 364).

Наконец, враги еретиков — обличители их учений и инквизиторы — также много раз подчеркивали единство всего еретического движения. Еще святой Бернард Клервосский, прекрасно знавший современные ему ереси, говорил, что учение катаров не содержит ничего нового и лишь повторяет учение древних еретиков. В сочинении римского инквизитора, известного под именем «псевдо-Рей нера» (1250 г.), говорится:

Буллингер, писавший в 1560 г. об анабаптистах, говорит:

Кардинал Гозий, боровшийся в XVI в. с еретиками, писал:

В «Основательной и сжатой истории мюнстерского восстания»

(1589) среди разных имен, под которыми известны анабаптисты, приводятся: катары и апостольские братья (25, с. 247). В «Хронике» Себастиана Франка (1531 г.) говорится о связи богемских братьев, вальденсов и анабаптистов:

Подобного рода свидетельств можно бы привести гораздо больше.

Предположение о существовании еретического, обладавшего старинными традициями и значительным организационным единством, движения соблазнительно еще и тем, что делает более понятным чудо Реформации, когда за несколько лет по всей Европе как из-под земли появляются организации и их руководители, писатели и проповедники. Весьма вероятны связи вождей Реформации в ее первые годы с еретическим движением. Это утверждали противники Реформации. Например, во время диспута на рейхстаге в Вормсе папский нунций упрекал Лютера:

Но и руководители реформационного движения не отрицали таких связей. Например, в послании «К христианскому дворянству германской нации»

(An den christlichen Adel deutscher Nation, 1520) Лютер говорит:

А Цвингли пишет Лютеру в 1527 г.:

Очень вероятно, что Цвингли принадлежал к общине «братьев» в Цюрихе, с которой он порвал около 1524 г. И Лютер, видимо, имел связи в этой среде. Первый толчок, приведший потом к разрыву с католической церковью, дал емуутогда еще неизвестному молодому монаху Иоган Штаупиц, генеральный викарий августинского ордена, который обратил внимание на Лютера в одной из своих инспекционных поездок. Штаупиц же был высоко почитаем в кругах братьев. В одном произведении того времени, например, выражалась надежда, что именно он предназначен

то есть спасти общины «братьев» от гонений, которым они подвергались. Влияние Штаупица одно время было исключительным: Лютер говорил, что именно он

Он писал Штаупицу:

Только начиная с 1522 г. между ними обнаружились некоторые расхождения, которые с 1524–1525 гг. привели к полному расколу.

Таким образом, возникает поражающая воображение картина движения, которое длилось полтора тысячелетия вопреки преследованиям господствующей церкви и светских властей*. Очень точно фиксированный комплекс религиозных представлений, определявший все отношение участников этого движения к жизни, сохранялся в неизменности, часто вплоть до мельчайших подробностей. Все это время не прерывается традиция тайного рукоположения епископов, общие вопросы движения решаются на «синодах», странствующие апостолы несут их постановления к отдаленнейшим общинам. При принятии в секту даются новые имена, известные лишь посвященным, Существуют тайные знаки (например, при рукопожатиях), благодаря которым «братья» узнают друг друга. Их дома тоже отмечены тайными знаками. Путешествуя, они останавливаются у своих; в сектах хвалились, что можно проехать из Англии в Рим, ночуя лишь у своих единоверцев. Существует тесная спайка между национальными разветвлениями движения: на «синоды» собираются представители со всей Западной и Центральной Европы, литература передается из страны в страну, существует взаимная финансовая поддержка, а в периоды кризиса «братья» из других стран устремляются на помощь своим товарищам по вере.

Такой взгляд дает основание найти общую идейную основу всего этого движения, чтобы потом определить то место, которое занимали в этих учениях идеи хилиастического социализма.

Одним из основных элементов, общих учениям всех сект на протяжении всей истории было враждебное отношение к светским властям — «миру», и особенно — католической церкви. Оно могло быть активным или пассивным — выражаться в призывах к «истреблению безбожников», убийству папы, уничтожению «Вавилонской блудницы» — церкви или же в запрете общения с «миром», запрете клятвы, купли и продажи, участия в окружающей жизни.

Именно по этому поводу произошел разрыв между вождями Реформации, Лютером и Цвингли, — и «братьями». Так, в «Хрониках» анабаптистов за 1525 г. говорится:

Еретическое движение, глухо враждебное всему строю окружающей жизни, время от времени разгорается, и всепожирающий огонь ненависти, до поры до времени скрываемый в недрах секты, вырывается наружу. Такие взрывы отделены друг от друга промежутком немногим более ста лет: движение Дольчино около 1300 г., гуситское движение, начавшееся после сожжения Гуса в 1415 г., анабаптизм в эпоху Реформации, начавший принимать агрессивную форму в 1520-е годы, Английская революция 1640–1660 гг. В эти периоды мы видим и наиболее крайние, яркие выражения социалистических идей. В другое же время эти тенденции звучат приглушенно, мы встречаемся с сектами, отрицающими насилие, в учениях которых не содержатся никакие социалистические взгляды. Крайним с этой точки зрения учением были вальденсы. Но интересно, что эти два крыла в еретическом движении были тесно сплетены, их нельзя четко разделить, и иногда какое-то течение мгновенно перекидывается с одного края движения на другой. Так, о катарах, учение которых запрещало всякое насилие, мы узнаем, что в 1174 году они пытались совершить переворот во Флоренции. Даже прикосновение к оружию, хотя бы с целью самозащиты, считалось у них грехом — и в то же время существовали группы (ротарии, катарелли, руиртарии), допускавшие грабежи и экспроприации церквей. Таким резким переходом, когда спокойные группы за короткое время подпали под влияние крайне агрессивных, исследователи объясняют, в частности, события, предшествовавшие альбигойским войнам: среди катаров, для которых запретно было даже убийство животного, вдруг вспыхнул воинственный дух, поддерживавший их в более чем 30-летних войнах. Вальденсы, которые считаются одной из самых «мирных» сект, в определенные периоды сжигали дома священников, проповедовавших против учения, убивали отступников в своих рядах или назначали плату за их голову. Ярко этот же перелом виден в секте «апостольских братьев». Среди приписываемых им учений мы встречаем запрет насилия: всякое убийство человека есть смертный грех. Но вскоре этот принцип трансформируется в то, что смертным грехом является гонение на их секту, а затем дополняется разрешением любых действий против врагов истинной веры, призывом к уничтожению безбожников (9, т. II, с. 397). Такой же скачок произошел в сектах анабаптистов в Швейцарии и в Южной Германии в начале Реформации. По-видимому, секта могла находится в двух состояниях: «мирном» и «воинствующем», и переход из первого во второе происходил скачкообразно, практически мгновенно. Эта ненависть к католической церкви и сложившемуся под ее руководством укладу жизни показывает, что ядро мировоззрения еретических сект можно понять как антитезу к идеологии средневекового католицизма. Средние века были грандиозной попыткой западноевропейского человечества построить свою жизнь на основе высших духовных ценностей, осознать ее как путь к достижению определенных выдвинутых христианством идеалов. Речь шла о преобразовании человеческого общества и мира, целью был переход их в некоторое высшее состояние, их преображение. Религиозной основой этого мировоззрения было учение о воплощении Христа, освятившем материальный мир путем соединения божественного и материального начала — и тем указавшем путь человеческой деятельности. Реальное же руководство находилось в руках католической церкви и опиралось на учение о Церкви как мистическом союзе верующих, обнимающем и живых и мертвых. На этом учении основывались и молитвы за умерших, и обращения к святым — как различные формы связи между членами одной Церкви.

Цели, которые ставили себе тогда народы Запада, оказались на этом пути не достигнутыми. Несомненно, что как в любом явлении подобного масштаба, основная причина этой неудачи была ВНУТРЕННЯЯ, она была следствием свободного выбора, того, что в отношении католической Церкви естественно назвать ее грехом. Об этом сказано очень много, и мы лишь напомним широко распространенную точку зрения, согласно которой роковое для Церкви решение заключалось в выборе средств для достижения поставленных христианством целей — такими средствами стали силы мира: власть; богатство; внешний принудительный авторитет. Но нельзя забывать и того, что выбор был сделан в атмосфере непрекращающейся борьбы с силами, враждебными католической церкви, деятельность которых была ВНЕШНЕЙ, хотя и не основной, но очень существенной причиной неудачи, постигшей церковь. Среди этих сил не последнее место занимали еретические движения. Их деятельность протекала в той пограничной полосе, где столь трудно отличить свободные поиски духовной истины от заговора, имеющего целью насильственно свергнуть человечество с избранного им пути. Мы видели примеры того, как абстрактные мистические учения уже в следующем поколении осмысливались в форме разрушения церквей, уничтожения крестов и проповеди убийства всех монахов и священников. Народ отвечал на проповедь ересей взрывами насилия против еретиков. Эти действия первое время осуждались церковью, но постепенно взаимное озлобление, страх перед все шире разливающимися ересями и, главное, соблазн мирской власти, которому не смогла противостоять католическая церковь, привели к крестовым походам против еретиков и созданию инквизиции. Так искривлялся путь, по которому двигалось средневековое общество, и затуманивался стоящий перед ним идеал.

Нет спору, Средние века давали не меньше поводов, чем любое другое время, для неудовлетворенности жизнью и протеста против ее темных сторон. Но, хотя обличение тогдашнего общества и церкви играло большую роль в проповеди ересей, вряд ли можно их рассматривать просто как реакцию на несправедливости и несовершенство жизни. По крайней мере, те ереси, о которых мы говорили, не призывали к улучшению церкви или мирской жизни; анабаптисты, например, не примкнули ни к протестантской реформации, ни к оказавшемуся весьма действенным движению католической реформации. Учения этих сект призывали к полному уничтожению католической церкви, к разрушению тогдашнего общества, а до тех пор, пока такой возможности не представлялось, — к уходу от мира, его враждебному игнорированию.

Именно против основных идей средневекового мировоззрения, которые мы выше схематично очертили, были направлены ереси. Их учения, собственно, и являются непосредственным отрицанием изложенных выше положений, лишь облаченным иногда в мистическую форму. Учение катаров о сотворении материального мира злым богом или отпавшим от Бога духом, имело целью разрушить веру в то, что воплощение Христа благословило плоть и мир, создать пропасть между материальной и духовной жизнью и оторвать членов сект от участия в жизни, руководимой Церковью. В более символической форме это же противопоставление Божества и мира выразилось в ненависти к материальным изображениям Христа и Бога Отца — символам материального воплощения. Интересно, что с этим связана древнейшая из известных в Западной Европе ересей. Еще Клавдий, епископ Турина, в 814–839 гг. велел убрать из церквей своей епархии все иконы и кресты (9, т. II, с. 50). Проповедовал уничтожение икон и умерший в 841 г. Агобард, епископ Лионский (9, т. II, с. 43–46). Несомненно, таково же происхождение захватившего Византийскую империю в VIII веке движения иконоборцев, о котором мы здесь не говорили, чтобы не расширять еще больше круг рассматриваемых нами ересей. В нем видную роль играли павлики-ане — непосредственные предшественники катаров. Та же тенденция разрыва связей между Богом и миром, духом и материей приводила к отрицанию воскресения плоти у катаров. С ней связано враждебное отношение к кладбищам у вальденсов, традиция захоронения мертвых на пустырях и дворах.

Против деятельного участия человека в окружающей жизни было направлено учение катаров о том, что добрые дела не могут привести к спасению, а как источники гордыни — вредны. Ту же функцию имели общие для катаров и вальденсов запреты ношения оружия, клятвы, участия в суде. Катарам же некоторых течений вообще запрещалось иметь общение с мирскими людьми, за исключением попыток их обращения. Еще более радикальны были идеи «свободных духов» и адамитов — отрицание собственности, семьи, государства, всех норм морали. «Божественные» руководители секты явно претендовали на гораздо более высокое место в жизни, чем клир католической церкви. Их идеология отрицала всякую иерархию (кроме, может быть, иерархии их секты) — и не только на земле, но и на небесах. Именно этот смысл имели их полемически заостренные заявления: что они равны Богу во всем, без малейшего различия, что они могут совершать все те же чудеса, что и Христос, или что Христос лишь на кресте достиг состояния «божественности».

Отрицание крещения детей, общее почти всем сектам, основывается на принципиальном неприятии Церкви как мистического сообщества. На ее место они ставят свою церковь, вступление в которую, также сопровождаемое крещением, доступно лишь взрослым, сознательно принимающим ее принципы, и которая, в отличие от католической Церкви, тем самым является союзом сознательных единомышленников. Все эти частные положения сводятся к одной цели: преодолению того соединения Бога и мира, Бога и человека, осуществленного воплощением Христа, которое является основой христианства (по крайней мере, в его традиционном толковании). Для этого имелось два пути: отрицание мира или отрицание Бога. Первым путем шли манихейско — гностические секты, учение которых отдавало мир во власть злому богу и признавало единственной целью жизни — спасение от плена материи (для тех, для кого это возможно). Пантеистические секты, наоборот, не только не отказывались от мира, но провозглашали идеи господства над ним (опять-таки для избранных, причем другие, «грубые» люди включались в категорию мира). В их учении можно найти прообраз идеи «покорения природы», ставшей столь популярной в последующие века. Но господство над миром считалось достижимым не на пути исполнения замысла Бога, а путем отрицания Бога, превращения самих избранных «свободных духов» — в богов. Социальное проявление этой идеологии можно видеть в крайних течениях движения таборитов. Наконец, анабаптисты, по-видимому, пытались осуществить синтез обеих тенденций. В «воинствующей» фазе они проповедовали господство избранных над миром, причем идеи господства совершенно вытесняли христианские черты их мировоззрения (например, Мюнцер писал, что его учение в равной мере доступно христианам, иудеям, туркам и язычникам). В «мирной» же фазе, как можно видеть на примере Моравских братьев, верх брало бегство от мира, осуждение его и разрыв с ним всех связей — материальных и духовных (например, арестованный властями в 1527 г. Михаэль Затлер из Моравских братьев на следствии сказал, что он не стал бы помогать своему отечеству и христианам, даже если бы в страну вторглись турки).

Идеи хилиастического социализма составляли органическую часть этого мировоззрения. Требование уничтожения частной собственности, семьи, государства и всей иерархии тогдашнего общества имели целью выключить участников движения из окружающей жизни и поставить во враждебные, антагонистические отношения к «миру». Несмотря на то, что эти требования занимали количественно небольшое место в общей идеологии еретических сект, они были столь характерны, что в значительной мере могли служить определяющим, родовым признаком всего движения. Так, Деллингер, на которого мы раньше ссылались, в другой своей книге так характеризует отношение сект к жизни:

В тот период, когда социалистические идеи развивались в рамках идеологии еретического движения, они приобрели ряд новых черт, которых нельзя обнаружить в античности. В эту эпоху социализм из теоретического, кабинетного учения превратился в знамя и движущую силу широких народных движений. Античность знала жестокие народные потрясения, приводившие иногда к гибели государств. Беднейшие слои населения, захватив власть, избивали богатых или изгоняли их из города, а потом делили их имущество: в Керкире в 427 г. до Р. Х., в Самосе в 412 г., в Сиракузах в 317 г. В Спарте царь Набис в 206 г. разделил между своими сторонниками не только имущество, но и жен богачей. Однако народные движения античности не знали лозунгов общности имущества, общности жен, не были направлены против религии. Все эти черты возникают в Средние века.

И сами социалистические учения видоизменяются — приобретают нетерпимый, пропитанный ненавистью, разрушительный характер.

Возникает идея о разделении человечества на «избранных» и «обреченных», призывы к уничтожению всех «безбожников» или «врагов Христа» — то есть противников движения.

Социалистическая идеология впитывает представления о близящемся коренном переломе, конце и разрушении старого мира, начале новой мировой эпохи. Эта концепция сплетается с идеей «плена» и «освобождения», которая сначала — у катаров — мыслится как пленение души материей и освобождение ее в потустороннем мире от этого плена, потом — у амальрикиан и «свободных духов» — как духовное освобождение путем достижения «божественности» в этом мире, и наконец, — у таборитов и анабаптистов — как материальное освобождение от власти «злых», как установление господства «избранных» над «злыми».

Наконец, социалистические идеи в эту эпоху соединяются со всемирно — исторической концепцией (в основном идущей от Иоахима Флорского). Осуществление социалистического идеала связывается не с решением мудрого правителя, как у Платона, — оно мыслится как результат детерминированного процесса, охватывающего всю историю, независимо от воли отдельных людей приводящего к этому результату.

Вырабатывается и новая организационная структура, в рамках которой развиваются социалистические идеи и производятся попытки их воплощения в жизнь. Это секта со стандартным «концентрическим» построением — узкий, глубоко законспирированный круг руководителей, которые посвящены во все стороны учения, и широкий круг сочувствующих, знакомых лишь с некоторыми аспектами, связь которых с сектой основывается скорее на неформулируемых эмоциональных влияниях.

Ведущими личностями в развитии социализма тоже становятся люди нового типа — место уединенного мыслителя и философа занимает кипящий энергией, неутомимый литератор и организатор, теоретик и практик разрушения. Эта странная, противоречивая фигура будет встречаться дальше в течении всей истории: человек, казалось бы, неисчерпаемых сил в период успеха, превращающийся в жалкое, перепуганное ничтожество, брошенную на землю марионетку, — как только успех от него отвернулся.

Заканчивая эту главу, обратим внимание на одно интересное и, по-видимому, исключительно важное обстоятельство, которое, вероятно, уже бросилось в глаза читателю, — на глубокую зависимость социалистической идеологии (как она сложилась в Средние века) от христианства. Почти во всех социалистических движениях идея равенства обосновывалась равенством людей перед Богом, тем, что люди были равными посланы в мир. Стандартной была ссылка на апостольскую общину в Иерусалиме как на образец общежития, построенного на принципах общности. Христианству социализм обязан концепцией смысла истории, цели, к которой она идет; идеей греховности мира, его грядущего конца и суда над ним. Столь тесную связь вряд ли можно объяснить желанием опереться на общепринятый авторитет или (как делает, например, Энгельс) тем, что религия являлась тогда единственным языком, на котором можно было формулировать общеисторические концепции. То, что социализм заимствовал из христианства некоторые из важнейших для него идей, показывает, что здесь имело место не внешнее перенесение, а более глубокое взаимодействие. На существование каких-то родственных элементов в христианстве и социализме указывает и такое явление, как монастырь, казалось бы, осуществляющий внутри христианства социалистические принципы уничтожения частной собственности и брака. Было бы очень важно понять, какие стороны сближают христианство и социализм, проследить, как концепции христианства переориентируются внутри социалистической идеологии, превращаясь под конец в отрицание основных положений христианства. (Например, когда суд Бога над миром переосмысливается как суд «избранных» над их врагами, или воскресение мертвых — как «обожествление» в секте «свободных духов»). Такой анализ, вероятно, прояснил бы очень многое в социалистической идеологии.