"Служитель египетских богов" - читать интересную книгу автора (Ярбро Челси Куинн)

ГЛАВА 4

Работа состояла в основном из расчистки. Юрсен Гибер и Жюстэн Лаплат приглядывали за землекопами, нагребавшими песок в большие корзины, и носильщиками, уволакивавшими их прочь. Когда наконец обнажался какой-то фрагмент руин, туда стекались остальные участники экспедиции, с блокнотами и альбомами для зарисовок. Мерлен де ла Нуа с неизменной трубкой в зубах, стоя на приставной лестнице, невозмутимо вглядывался в древние иероглифы, шумливый Ален Бондиле заламывал в нетерпении руки и громкими возгласами пытался его подогнать.

— Что вы об этом думаете? — спросил Клод Мишель, указывая на основание огромной колонны.

— Сразу не скажешь, — усмехнулась Мадлен. — Похоже… здесь что-то меняли. Вот, видите? — Она прикоснулась ногтем к той части камня, где рельефный рисунок был залит тонким слоем цемента.

Клод Мишель озадаченно покачал головой.

— Вы полагаете, это следы реставрации?

— Нет, коррекции, — возразила Мадлен. — Возможно, жрецы приказали что-то здесь переделать.

— Вы хотите сказать, что это дело рук египтян? — оторопело спросил Клод Мишель.

— Вполне допускаю, — кивнула Мадлен. — В любом случае сделайте зарисовку. Постарайтесь не упустить ни малейшей детали… Например, видите эти маленькие значки? — Она опустилась на колени, разглядывая резьбу, потом, взяв кисть, удалила мешающие песчинки. — Узор в виде лотоса. Это может быть важно. Вряд ли в нем заключена какая-нибудь конкретная информация, но лотос может что-либо означать, как, скажем, листья лавра у греков и римлян.

— Да, конечно. — Клод Мишель присел рядом с ней. — Я достаточно знаком с работами Шампольона, чтобы узнать некоторые обозначения. Открытая ладонь означает «т». Египетский крест с петелькой наверху — это…

— «Анх», — договорила Мадлен, — или «энх», знак жизни. — Она потерла ладони, стряхивая с них песок. — Я тоже кое-что изучала.

— Прекрасно, — сказал Клод Мишель. — Сокол смотрящий на нас, — буква «м». Горизонтальная ломаная линия — «н». — Он раскраснелся от возбуждения. — Пустующий трон и глаз, обведенный кругом, — это Осирис.

— А это? — Мадлен показала на следующую группу знаков в овальной рамке, так называемый картуш. — Что это?

Клод Мишель вгляделся в изображение, потом деловито кивнул.

— Это имя какого-то фараона. Я сейчас все зарисую. Солнечный диск, что-то вроде чаши или полукруга, человеческая фигурка с пером на голове и египетским крестом в руке. Вторая часть изображения: перо, четырехугольник с маленькими пиками на верхней грани, знак «н», затем идет четырехугольник поменьше с чем-то вроде кувшина на верхней грани, и последнее — крючок со стеблем какого-то растения. — Описывая картуш, он одновременно делал набросок. — Готово. Правда, я плоховато рисую. Нет способностей. Так сойдет?

Мадлен сравнила эскиз с реальным изображением.

— Фигурка с пером на голове держит «анх» под углом, отведя его от себя, — сказала она, указывая на колонну. — Надо спросить у де ла Нуа, не нашел ли он что-то подобное. Интересно, что это за фараон?

— Не знаю, — пожал плечами лингвист. — Уверен только, что не Рамзес: картуши с его именем нам известны. — Он снова погладил камень. — Представьте себе людей, работавших здесь. Годы шли, а они все сидели на солнце, выбивая иероглиф за иероглифом. Посетители этого храма, должно быть, молились под нескончаемый стук молотков.

— Весьма вероятно, — сказала Мадлен, — если, конечно, все делалось тут, а не прямо в каменоломнях. — Она поднялась с колен. — Когда выясните имя фараона, не забудьте мне сообщить — хорошо?

— Конечно, — ответил Клод Мишель, с трудом выпрямляясь. — В какой части храма вы будете сегодня работать?

— В самой тенистой. — Ответ прозвучал шутливо, хотя и не расходился с правдой.

— Займусь иероглифами портала у входа в маленький зал. Там их очень много, они могут сказать, для чего назначалось это укромное помещение.

— Обряды, жертвоприношения… — мечтательно подхватил Клод Мишель. — Вы считаете, все это происходило именно там?

— Не знаю, — уронила Мадлен. — И никто не знает… пока. Зал очень маленький. Возможно, он использовался для хранения культовой атрибутики и одеяний.

— Вы хотите сказать, там находилась всего-навсего кладовая? — Ужас в голосе Клода Мишеля был неподдельным.

— Возможно, и так, — сказала Мадлен, в душе забавляясь. — Должны же они были где-то хранить свои вещи. А может, этот зал являлся молельней, куда допускались лишь верующие особого ранга, что-то вроде боковых европейских часовен для знати. — Она засунула кисть за пояс. — Что бы там ни было, я намерена это выяснить, вот и все.

— Вам не понадобится моя помощь? — с надеждой спросил Клод Мишель.

— Нет, спасибо, — Мадлен улыбнулась. — Возможно, я обращусь к вам позже, когда скопирую все иероглифы и не сумею разобрать ничего, кроме «анх». — Ее фиалковые глаза лукаво сверкнули. Она находила влюбленность молодого ученого трогательной, но полагала, что весь этот романтизм в одно мгновение улетучится, стоит тому узнать, чем на деле является предмет его воздыханий. Ухаживания Клода Мишеля одновременно и очаровывали и действовали на нервы. Впрочем, возможно, такую реакцию провоцировала разница в возрасте. — Профессору Бондиле ваша помощь нужна больше, чем мне. К тому же он здесь руководитель.

— Да, — Клод Мишель перешел на деловой тон. — Вы правы, мадам. Мне самому следовало об этом подумать.

— Все в порядке. Вы очень мне помогли. — Мадлен дружелюбно помахала рукой и пошла к загадочному помещению храма, надеясь, что землекопы успели убрать из него весь песок.

— Будьте осторожны, мадам, — прокричал ей вслед Юрсен Гибер. — Здесь водятся змеи и всякая нечисть.

— Благодарю. Постараюсь не увлекаться, — присела в шутливом реверансе она.

Старший землекоп едва удостоил ее хмурым кивком и прокричал что-то своей команде.

— Хотите быть тут? — спросил он на таком скверном французском, что его едва можно было понять.

— Хочу, — сказала Мадлен, рассматривая настенные иероглифы. — Но подожду, пока вы закончите.

— Что? — не понял землекоп.

— Продолжайте, — сказала она, жестом повелевая ему вернуться к работе. — Я подожду.

— Подожду? — с недоумением повторил египтянин.

Мадлен покинула полузасыпанное песком помещение и пристроилась в тени гигантских колонн. Она вынула блокнот и принялась тщательно срисовывать знаки, теснящиеся вокруг входа, не обращая внимания на рабочих. Те, в свою очередь, игнорировали ее. Покончив с копированием, Мадлен сделала в блокноте пометку, что все это следует отослать Сен-Жермену. Для него исчезнувшая цивилизация не являлась загадкой — он знал очень многое о людях, некогда населявших эту страну.

— Какими вы были? — прошептала она, разглядывая таинственные письмена, но те хранили молчание. С трудом оторвав от них взгляд, Мадлен повернулась и… вздрогнула от неожиданности, увидев, что рядом стоит человек в какой-то странной накидке с капюшоном, надвинутым на лицо.

— Вы мадам де Монталье? — спросил он на очень правильном, старомодном французском, какого после потрясшей Францию революции уже нельзя было нигде услыхать.

В первую секунду она хотела позвать на помощь, но тут же взяла себя в руки. Ну что такого опасного в этом молча взирающем на нее незнакомце? Если он задумал недоброе, то выбрал неподходящее место — вокруг слишком много народу. А если пришел с миром, почему не поговорить с ним?

— Да, — наконец уронила Мадлен, сообразив, что от нее ожидают ответа.

— Мадам. — Незнакомец вежливо поклонился. Голос его звучал низко и музыкально. — Я Эрай Гюрзэн. Коптский монах, христианин.

— Слушаю вас, — произнесла она сдержанно.

— Меня прислал Сен-Жермен.

Мадлен уставилась на него, не веря своим ушам. Вдали от Франции, среди песков и руин сказанное звучало уж очень неправдоподобно.

— Что?

— Меня прислал Сен-Жермен, — повторил Эрай Гюрзэн и потянулся к рукаву своего балахона, вытаскивая оттуда письмо. — Возьмите. Это все объяснит. — Он смотрел, как она разворачивает конверт. — Я был уверен, что вы меня ждете. Сен-Жермен должен был написать вам, что…

— …Кто-то придет, — договорила Мадлен, глядя на восковой оттиск: крылатый диск, изображающий солнечное затмение. Его печать, его почерк. Чуть-чуть фантазии — и можно представить, что он сам где-то здесь.

— Как видите, он сообщает мне, что вас интересуют древние тексты времен фараонов, — сказал, покашляв, монах.

— Да, — кивнула Мадлен, вновь впиваясь в письмо. — Да. Они так долго находились в тени, немые, таинственные. Теперь появилась возможность разрешить их загадки.

— Но Сен-Жермен мог бы… — заикнулся Гюрзэн.

Она в третий раз перечитывала письмо и ответила не столько ему, сколько самому Сен-Жермену.

— Нет. Вопросы перед собой я ставлю не для забавы. И не для забавы интересуюсь историей древних времен. Познание не является развлечением — оно лежит в основе всего сущего. И если я задаюсь какой-то проблемой, она должна быть разрешена именно мной. — Лицо ее просветлело. — Я хочу знать правду о затерянных в толщах прошлого людях, а не выслушивать очередные легенды о них. Я хочу уловить через века их голоса, чего не случится, если…

Мадлен замолчала.

— Серьезные планы, — сказал монах.

— Да. — На лице ее промелькнула улыбка.

— Как видите, меня просят помочь вам. — Он бросил взгляд на обломки упавшей колонны и уточнил: — Мне велено ни во что не вмешиваться, лишь помогать.

Мадлен неохотно вернула монаху письмо.

— Благодарю вас, — произнесла она тихо.

Эрай Гюрзэн помолчал в нерешительности, потом сказал:

— До того как уйти в монахи, я служил у одного грека. Звали его Никлосом Аулириосом. Когда двадцать два года назад Сен-Жермен появился на первом пороге Нила, Аулириос был еще жив. Надо сказать, я многому у них научился.

— Не сомневаюсь, — сказала Мадлен, чувствуя, что в ней просыпается любопытство.

— Я бы приехал раньше, как просил меня граф, но монастырские непредвиденные дела не пустили. Скоро начнется подъем воды. Значит, времени у нас мало. Несколько дней до паводка. — Монах спрятал письмо. — Сен-Жермен просит меня оказать вам всяческое содействие. Что ж, я готов… по мере моих сил. Хотя бы ради него самого и в память о Никлосе Аулириосе. — Заверение прозвучало не очень сердечно, ибо перед Гюрзэном стояла прелестная молодая женщина, самый вид которой никак не вязался с какими-либо научными изысканиями.

— Я… постараюсь не очень разочаровать вас, — слегка иронично сказала Мадлен. — Надеюсь, вы, со своей стороны, не будете слишком строги.

Гюрзэн уловил подтекст и в первый раз улыбнулся.

— Так-так, я начинаю потихоньку понимать, что к чему, и нижайшим образом прошу меня извинить. Никогда не стоит спешить с выводами. — Он осенил Мадлен крестным знамением. — Буду рад, если мои скромные знания окажутся вам полезными. — Монах сделал паузу, ожидая, что ему скажут, затем, ничего не услышав, продолжил: — До заката еще четыре часа, мы могли бы начать прямо сейчас.

Мадлен беспомощно развела руками.

— Я теряюсь. Начать? Но с чего? Здесь так много всего, и…

— Да, — сказал Гюрзэн, когда собеседница осеклась. — С чего начать? Это всегда проблема. — Он оглядел храм. — Я не знаю всего и не кривлю душой, когда говорю, что мои знания ограниченны. Даже если бы мне было известно больше, гораздо больше, то и тогда я не смог бы всего объяснить. Впрочем, я, хвала Господу, обладаю кое-каким умением сравнивать и сопоставлять, но, безусловно, уступаю в том Сен-Жермену. — Он задумчиво сдвинул брови. — Вы, кажется, понимаете древние письмена?

— Немного, совсем немного, — сказала Мадлен и добавила: — Да и никто не разбирается в них полностью. Первые переводы появились всего несколько лет назад. Я изучала работы Шампольона, но, чтобы освоить язык хотя бы в зачаточно-необходимом объеме, нужны время и постоянная практика. — Она указала на иероглифы, которые только что зарисовала. — Начнем отсюда, раз уж мы должны с чего-то начать. Я хочу знать, что это за помещение. Я хочу знать, что в нем делали. — Она спрятала блокнот в полевую рабочую сумку. — Я хочу знать, чей это храм, когда он построен и зачем. Я хочу знать, какие жрецы здесь служили. Я хочу знать, какие люди сюда приходили и как они молились.

Гюрзэн сочувственно поджал губы.

— Одним словом, вы хотите знать, каково это быть египтянином, но никого из них не осталось, чтобы вам о том рассказать.

Остались. Например, Сен-Жермен, подумала Мадлен про себя, но вслух ничего не сказала. Если ее возлюбленный не счел нужным проинформировать монаха о своем долголетии, то и ей не пристало выдавать его тайны.

— Вы правы: именно этого я и хочу, — согласилась она. — И раз уж не в моих силах переродиться в ровесницу сфинксов, то желательно, чтобы древние египтяне сами поведали мне о себе. Через свои письмена, скульптуры и фрески.

— Сделаю все, что смогу, — заявил Эрай Гюрзэн, глядя на свою собеседницу с все возрастающим интересом. — Язык древних египтян был предшественником нашего, коптского, языка. Мне кажется, я сумею вам кое-что подсказать, если вы, конечно, не против.

— Лучше так, чем никак, — сказала Мадлен, затем поспешно прибавила: — Простите, я не хочу вас обидеть. Но от этой работы подчас просто голова идет кругом. Каждое новое открытие — всего лишь очередная загадка, а стоит что-либо для себя прояснить, как тут же возникают десятки новых вопросов.

— Такова участь исследователей, — сказал Гюрзэн, оглядывая расчищенные площадки. — Как по-вашему, сколько еще копать?

— Не знаю, — призналась Мадлен. — Все зависит от того, что прячется под толщей песка. Если эта колоннада именно то, чем она кажется, тогда, скорее всего, к началу паводка большая часть храма будет обнажена. Но если обнаружатся новые статуи или что-то еще, дело затянется. — Она указала на пояс. — Последние наслоения мы удаляем кисточками…

— Очень разумно, — вставил Гюрзэн.

— Да, но весьма трудоемко. Нас также заставляют вести бесконечные записи, фиксирующие каждый наш шаг. Университеты, финансирующие, экспедицию, хотят знать, на что уходят их деньги. Мало того, местный судья уже успел побывать здесь с инспекцией и в скором времени, вероятно, заявится снова. Он подозрителен до враждебности. — Мадлен печально вздохнула. — А меня словно бы и не видит. Я пыталась ознакомить его с кругом своих проблем, но он даже не стал меня слушать.

— Он добрый мусульманин, мадам, и не привык… к европейским обычаям, — дипломатично ответил Гюрзэн, страшась даже представить, что испытал правоверный магометанин, когда к нему обратилась молодая женщина с неприкрытым лицом. — Вам еще повезло, что на вас посмотрели сквозь пальцы. Могли бы потребовать, чтобы вы прикрыли лицо или вообще удалились.

— Понимаю, — сказала Мадлен. — И, появляясь на городских улицах, обвязываю лицо шарфом. Но здесь эта мера предосторожности кажется мне излишней. Я знаю, что землекопам не нравится такое мое поведение, я знаю, что кое-кто из участников экспедиции также предпочел бы видеть меня за шитьем или, скажем, на кухне. — Она задохнулась, но тут же продолжила: — Не хочу никого обижать, но я намерена и впредь ставить во главу угла только свою работу. Ради нее я сюда и приехала. Живут же в этой стране другие европейские женщины. Не может быть, чтобы все они вели себя точно так же, как мусульманки.

Гюрзэн задумался.

— Женщины Египта в большинстве своем не получают даже начаточного образования. Считается, что учить женщину читать и писать — значит идти против веры. А вы щеголяете своей образованностью, чем раздражаете многих. И еще. Вы очень молоды, мадам Монталье, что больший грех, чем ученость. Египтяне легче смирились бы с вашим интересом к древностям, будь вы сама древней старухой.

— Но я вовсе не молода, — сказала Мадлен. — Честное слово.

— Сен-Жермен также утверждал, что он много старше, чем выглядит, — кротко заметил Гюрзэн. — И если он вам каким-то краем сродни…

— Сродни, — поспешила заверить она.

— …Тогда, вероятно, время вас мало старит. — Его голос звучал низко и тихо, как педальные ноты органа. — И все же, глядя на вас, я не могу дать вам более двадцати пяти лет. И то с огромной натяжкой.

— К сожалению, внешность обманчива, — вздохнула Мадлен. — Благодарю вас за комплимент, но могу сообщить лишь одно: из тех двадцати пяти лет, что вы мне столь любезно даете, я занимаюсь научными изысканиями долее полувека.

Пока монах, открыв рот, переваривал услышанное, на пороге храма появился тощий, жилистый египтянин с корзиной. Бросив на Мадлен ядовитый взгляд, он пробурчал несколько слов и поплелся, сгибаясь под тяжестью ноши, к телегам, на которых песок увозили в пустыню.

— Что он сказал? — спросила Мадлен, когда носильщик удалился настолько, что не мог ее слышать.

— Это уж точно не комплимент, — предупредил Гюрзэн, затем пояснил: — Он назвал вас проклятием этого места и демоном.

Мадлен только кивнула.

— А еще помянул жабье отродье и верблюжье дерьмо. Я права? — Она улыбнулась, заметив, как вытянулось лицо копта. — Я почти не знаю местного языка, но кое-что все-таки понимаю.

— А эти люди догадываются о том? — поинтересовался монах.

— Землекопы? Полагаю, что нет. Я стараюсь не подавать виду, что понимаю их болтовню. Мои коллеги тоже ничего не подозревают. Кроме, впрочем, Клода Мишеля, тот как-никак лингвист.

— Будет лучше, если и впредь никто не узнает об этом, — осторожно посоветовал копт. — Возможно, наступит момент, когда в вашем присутствии будет сказано нечто для вас важное. — Он свел в молитвенном жесте ладони. — В такой стране, как эта, хорошо иметь несколько талантов про запас. А у иностранки больше причин скрывать свои знания, чем у иностранца.

— Похоже, вас заботит моя безопасность, — с нарочитой беспечностью сказала Мадлен.

— Вы правы, — кивнул Гюрзэн и принял серьезный вид. — Итак, позвольте мне взять с собой последние ваши записи и эскизы.

— Зачем?

— Для того чтобы поискать известные мне иероглифы, разумеется, — ответил монах. — На это уйдет какое-то время, но к заходу солнца, мне думается, я уже сумею вам кое-что сообщить.

— Хорошо, — сказала Мадлен, решаясь, и достала блокнот. — Я вырву страницы, не потеряйте их. — Она аккуратно подписала каждый вручаемый копту листок. — Вы знаете, где я живу? Встретимся у меня на закате. Кстати, вы сможете там и поужинать, правда, с прислугой. Если позволит ваш сан.

— А вы, как и Сен-Жермен, предпочитаете трапезничать в одиночестве? — осмелился поинтересоваться Гюрзэн.

— Что-то в этом роде, — кивнула Мадлен. — Я хочу знать, имя какого фараона занесено в картуш, и… если можно, определите имена упомянутых здесь богов. Я не слишком многого требую?

— Пока не могу сказать. — Эрай Гюрзэн принялся сличать иероглифы копии с оригинальными изображениями. — А вы хороший каллиграф, мадам, — похвалил он, прежде чем скрыться за колоннадой.

— Спасибо, — рассеянно пробормотала Мадлен, прикидывая, не заглянуть ли внутрь помещения. Песок от входа наверняка уже отгребли, а время шло, и терять его не хотелось. Она почти срисовала все иероглифы, окружавшие дверной проем изнутри, когда свет померк и раздался начальственный голос.

— Что новенького? — поинтересовался Ален Бондиле.

Мадлен внутренне чертыхнулась.

— Ничего из того, что поддавалось бы прямой расшифровке. Разгадка придет позже.

— Вы очень уверены в себе, мадам Монталье, — произнес Бондиле, придвигаясь к ней ближе и практически превращая собеседницу в пленницу: теперь она не могла шевельнуться, чтобы его не задеть. — Тут появился какой-то тип в капюшоне, заявляющий, будто он ваш помощник.

— Вы имеете в виду монаха? Он копт, — пояснила Мадлен, призывая на помощь все свое внутреннее спокойствие. За ее спиной землекопы побросали лопаты и кто-то послал ругательство в адрес дурня, перекрывшего вход.

— Копт? — спросил Бондиле, чуть качнувшись вперед. — Где вы его разыскали?

— Вообще-то, разыскал меня он, — сказала Мадлен. — Мой знакомый, о котором я вам говорила, тот, что прожил в Египте довольно долгое время, порекомендовал ему сделать это. — Она извернулась и отступила на шаг. — Я решила, что помощь довольно образованного и грамотного местного жителя будет вовсе не лишней.

— Хорошо, но его услуги вы должны оплачивать сами, — заявил Бондиле, пытаясь завладеть рукой собеседницы. — Эти лишь справедливо. Раз вам помогают, то и расходы, соответственно, ваши.

— Разумеется, — сказала она.

— Отлично. — Его пальцы скользнули вниз — к ее кисти. — Вы очень красивы, мадам.

— А вы очень любезны, но я уверена, что ваша жена гораздо привлекательнее меня, — парировала Мадлен и слегка передвинулась, надеясь, что профессор даст ей пройти. Однако надежды ее были тщетны.

— Но жена моя далеко. Я не видел ее уже несколько месяцев, — с игривой многозначительностью произнес Бондиле. — Теперь с грядущими паводками к нам приближается и вынужденное бездействие. Разве вам никогда не бывает одиноко?

— Это, профессор, касается лишь меня, и вам не стоит о том беспокоиться. — Неужели у него хватит наглости поцеловать ее прямо здесь, на глазах у наемных рабочих? — Побеспокойтесь лучше о своей репутации.

Бондиле только хмыкнул.

— Я умею быть очень осторожным, мадам. Дайте мне шанс — и я это вам докажу.

Мадлен услышала, как в глубине зала кто-то из землекопов сплюнул и проворчал что-то о чужеземных шлюхах.

— Если все здесь происходящее отвечает вашим представлениям об осторожности, то на меня они не производят благоприятного впечатления, — твердо сказала она. — Я никому, и вам в том числе, не позволю скомпрометировать ни меня, ни мою работу. Стоит вам дотронуться до меня — и я, клянусь, закричу. Тогда вам придется объясняться с коллегами.

Несколько секунд Бондиле молчал, потом поклонился.

— Полагаю, один ноль в вашу пользу, — сказал он, отступая. — Вы отлично сыграли в первом раунде. Возможно, я вас недооценил. — Профессор хищно осклабился. — Но следующее очко вполне может оказаться моим. — Он потянулся к ее руке, но она резко дернулась в сторону. — Ах-ах, сколько в нас гнева!

Мадлен, не удостоив его ответом, вышла из помещения и привалилась к ближайшей колонне. Солнечный свет и безжалостная жара стали ей вдруг бесконечно милы.

Проходя мимо нее, Бондиле на миг задержался и прошептал с клятвенным придыханием:

— Я не привык сдаваться, мадам.

Письмо Онорин Магазэн, адресованное Жану Марку Пэю и отправленное из Пуатье в Фивы через посредничество ее орлеанского кузена Жоржа.