ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Вечереет. С половины действия сумерки. Комната первого действия. Трёхцветные флаги. Плакаты, афиши о танцах: «В пользу вооружённых сил юга России». За аркой сидит Панова. Колосов чинит провода. В дверях появляется Любовь Яровая.

Любовь. Что узнали?

Колосова. Ничего. Все утверждают: жегловцам смертной казни не избежать. Ждут только пакеты с утверждением приговора.

Любовь. Это мы знаем, не помилуют. Но когда? Сейчас Швандя был от Романа. Он отобьёт жегловских товарищей, когда их будут вести на казнь. Необходимо узнать, когда, где?

Колосова. Казнить будут немедленно по утверждении приговора.

Любовь. Но вот когда это утверждение будет получено?

Колосова. Может быть, уже получено.

Любовь. Да в том-то и дело! Панова всё знает.

Вбегает молодой человек — дирижёр танцев.

Дирижёр. Господа, сегодня танцы до рассвета!

Любовь. Что?

Дирижёр. Что? Танцы с летучей почтой. Я сам дирижирую. (Поправляет афишу и убегает.)

Любовь. Я ухожу, чтобы Михаила не встретить.

Колосова. Вы с ним после того не встречались?

Любовь. Нет. Объяснились и… всё. (Уходит.)

Входит Панова.

Панова. А в карманах что-то есть.

Колосова. Возможная вещь. (Вытаскивает два яблока.) Две вещи. (Угощает.)

Панова. В тех комнатах вчера света не было.

Колосова. Всё рвутся ваши струны, музыканты его величества. (Уходит.)

Входят Кутов и Елисатов.

Елисатов. С приездом, полковник. Давно изволили вернуться?

Кутов. Только что. Прямо с фронта. Здравствуйте, Павла Петровна. Сделал доклад его превосходительству о новой блестящей победе под Селезнёвкой. Вам известны трофеи?

Елисатов. Как же! Семьдесят пленных и четыре пулемёта.

Кутов. Ошибка. Сто семьдесят пленных.

Елисатов. В телеграмме…

Кутов. Исправьте. Четырнадцать пулемётов и, кроме того, девять орудий.

Елисатов. Уже напечатано, но можно «по дополнительным сведениям».

Кутов. Напечатайте также, что состояние духа в армии превосходное. Население же во многих местах чуть не поголовно записывается в добровольцы.

Елисатов. А как у противника?

Кутов. Полное разложение. Три четверти в дезертирах, остальных подгоняют штыками и пулемётами. Гидра революции издыхает, и недалёк тот момент, когда весь русский народ единым сомкнутым строем встанет за единую неделимую Россию и с криком: «С нами бог…».

Панова ушла.

Елисатов. Привезли что-нибудь?

Кутов. Сахар.

Елисатов. Много?

Кутов. Семь пудов.

Елисатов. Цена?

Кутов. Семьсот тысяч.

Елисатов. Полковник, не жадничайте.

Кутов. Шестьсот — ни копейки меньше.

Елисатов. Мой.

Кутов. Деньги сейчас.

Елисатов. Завтра.

Кутов. Через час и ни минутой позже.

Входит Панова.

Елисатов. Разрешите полковник, иптервью поместить в экстренном выпуске?

Кутов. Пожалуйста. Дорогая Павла Петровна, что нового у наших мерзавцев — благородных союзников?

Панова. Новые моды, новая оперетка. Весь Париж взволнован.

Кутов. Ну, ничего, не волнуйтесь, дорогая. Получим вооружение, получим и моды. Аркадий Петрович, вы знаете, скоро прибудет его высокопревосходительство.

Елисатов. Знаю, конечно.

Кутов. Между прочим, в прошлый приезд его высокопревосходительства на улицах почти не было штатского населения. Его превосходительство заметил это…

Елисатов. Неужели? Какая наблюдательность!

Кутов. И просит на этот раз принять меры.

Елисатов. К увеличению штатского населения? Кто же должен принять меры?

Кутов. Ну, все мы, конечно, по возможности.

Елисатов. Слышите, Павла Петровна? Повинность. Но не находите ли, полковник, что срок для выполнения столь серьёзного задания слишком мал? При нашей технике…

Кутов. Вы всё шутить изволите?

Входит протоиерей Закатов.

Вот отец протоиерей мог бы также вдохновенным словом…

Елисатов. Разве что словом.

Закатов. Доброго здравьица, господа. Его превосходительство не прибыл?

Панова. Нет ещё.

Закатов. Справедливо ли благовестие о даровании новой победы?

Кутов. Совершенно справедливо. Ждём его высокопревосходительство… За вами вдохновенное слово.

Закатов. С великой радостью. Тем паче, что торжество сугубо. Сейчас на площади встретил полковника Малинина. Только что с карательной экспедиции: мятежные деревни приведены к сознанию вины и раскаянию. Помяните, господа, моё пророческое слово: через сорок дней мы с вами будем слушать малиновый звон московских колоколен.

Входят Малинин и Яровой.

Вот и он, виновник торжества, лёгок на помине.

Малинин. Здравствуйте, господа. Отец протоиерей, прошу благословить. (Подставляет руки для принятия благословения.)

Закатов (благословляя). Благословен возвратившийся в мире.

Малинин (поцеловав руку Закатова, целует обе руки Пановой). Сначала одну священную, затем две божественные.

Закатов. Порядок благолепный, слова же суетные.

Панова. Фи, как называются ваши духи? Карательные? Вот полковник Кутов мне с фронта привёз — прелесть!

Кутов. Поздравляю, полковник, с успехом.

Малинин. И вас также.

Елисатов. Разрешите интервью?

Малинин. До доклада его превосходительству — не ногу.

Елисатов. Хотя бы силуэтно?

Малинин. Ну, если силуэтно…

Елисатов. Что побудило эти деревни скосить помещичьи нивы и разгромить усадьбы?

Малинин. Исключительно большевистская агитация.

Елисатов. Удалось ли захватить агитаторов?

Малинин. Полностью и без остатка.

Елисатов. Какие взяты меры успокоения?

Малинин. Решительные и срочные, оперируя в рамках сожжения деревень и экзекуции. Впрочем, это не для печати. В печати же прошу отметить, что в трудном двухнедельном походе весь отряд, от командира до последнего солдата, был выше похвал. Все одинаково одушевлены были готовностью пойти за веру — на крест, за царя — на плаху, за отечество — на штык. А за такие ручки (целует руки Пановой) — в огонь и в воду.

Панова. Кто же вас там на плаху? Бабы?

Кутов. Да и штыки в тылу как будто… (Фыркает.)

Малинин. Могу вас, дорогая, уверить, что, во-первых, козни большевиков в тылу опаснее, чем их штыки на фронте; во-вторых, мы в тылу на штык не жидовские перины брали и не духи для дам добывали, как это делали на фронте некоторые из ныне фыркающих.

Кутов. А в-третьих, я полагаю, отец протоиерей, что благороднее искоренять жидов на фронте, нежели русских баб в тылу.

Малинин. Что-о?..

Закатов. С одной стороны, да, но, с другой… и с третьей, особенно…

Яровой. Я предпочёл бы, господа, для этих дискуссий пройти в кабинет и освободить от них отца Закатова.

Закатов. Исчезаем, исчезаем… яко дым от лица огня. А как относительно дачи, Аркадий Петрович? Купить желательно.

Елисатов. Есть, батюшка, именно для вас.

Елисатов и Закатов уходят.

Кутов. Баб усмиряете, а под носом жегловцы мост опять чуть не взорвали.

Малинин. Однако не взорвали. А Мазухин и Хрущ со всей бандой мною захвачены.

Кутов. Вами?

Малинин. Да, мной.

Кутов. Всё это сделал поручик Яровой, и напрасно вы себе приписываете…

Малинин. Вы думаете?

Яровой. Господа, прошу вас прекратить это. Момент серьёзнее, чем вам кажется. Пока не ликвидировали Романа Кошкина, тыл находится под большой угрозой.

Малинин. Ликвидируем. Сейчас получены точные сведения: в Ореховские леса ушёл. А этот, как его, ну, что при повешении конвойного задушил?

Яровой. Швандя?

Малинин. Да, да. Швандя — в Волчьих оврагах. Немедленно надо послать отряды в обоих направлениях.

Яровой. Я думаю, вы ошибаетесь, и пока вы будете с отрядами по лесам и оврагам лазить, здесь мосты и склады на воздух взлетят.

Малинин. Об этом не беспокойтесь! Поймите: здесь необходимо моральное воздействие. Жегловскую шайку повесить не в Жегловке, а развешать здесь, по бульвару.

Кутов. Да, это бы дало эффект.

Малинин. Я сейчас испрошу распоряжения его превосходительства. (Взялся за трубку телефона.)

Яровой. Я буду настаивать, чтобы этого не было.

Кутов. Но это дало бы такой моральный эффект…

Яровой. Я и сам без всяких эффектов развешал бы этих озверевших рабов, и не только на бульваре, а по всей дороге до Москвы, но сейчас это даст такой эффект, что у ворот же тюрьмы их отобьёт тот же Кошкин.

Малинин. Ну, до этого и Кошкин будет в наших руках. А когда они утром увидят на бульваре эту гирлянду, это будет убедительнее всяких прокламаций. Поверьте старому опыту.

Кутов. Мы играем в половинную игру. Если террор объявлен, то он должен быть выявлен.

Малинин. И вообще нужно быть твёрже по отношению к полубольшевикам. Их надо частью выслать на фронт, частью изолировать здесь.

Яровой. И остаться с Елисатовым.

Малинин. Значит, вы за полубольшевиков?

Яровой. В борьбе с большевиками у меня, кажется, руки не дрожат. И моё мнение, господа…

Малинин (резко перебивая его). Господин поручик, раз навсегда советую вам ваши мнения оставить при себе и точно следовать предначертаниям его высокопревосходительства.

Входит Горностаева, несколько позже Закатов.

Горностаева (с лотком). Что же это такое, господа? Поручик Яровой, опять Макса посадили! Третий раз.

Яровой. Когда?

Горностаева. Сейчас. На улице. Лоток вот мне передали, а его повели в контрразведку.

Яровой (Малинину). Видно, опять у вас Горностаева за Кошкина приняли.

Кутов, иронически улыбаясь, уходит.

Малинин. Хорошо. Я сейчас по телефону справлюсь.

Яровой и Малинин уходят.

Горностаева. Третий раз! Больного человека! Ни за что ни про что!

Закатов. Сударыня, так говорят и невинные и вину имущие. Но власть предержащая отличит овец от козлищ.

Горностаева. Да в чём вина? То хватали: зачем с большевиками работал, а теперь — торгуешь сахарином и лимонной кислотой вразнос: зачем спекулируешь?

Закатов. Возлюбленная, не волнуйтесь. Если ваш супруг прав, он будет отпущен с честью.

Горностаева. Да его уже два раза отпускали. Желаю вам такой чести.

Закатов. Что ж? Христос и его святые терпели и голод, и заушение, и всяческие страсти, и, если ваш супруг не повинен, ему зачтётся, лишь бы безропотно… Это вам не большевики.

Горностаева. Да пусть уже те сажали бы — разбойники. А это своя власть. Ждали, ждали — дождались! Вся интеллигенция в тюрьмах.

Закатов. Интеллигенция! Интеллигенция, сударыня, несёт кару по заслугам своей вековой крамольности! Всё, что зрим, её рук дело! Что посеешь, то и пожнёшь! Вот ваш супруг — профессор, а спросите его, что он вещал с высокой своей кафедры? Чему учил юношество? Возвысил ли голос в защиту царя и веры?

Горностаева. Да что вы, батюшка, в меня въелись? Придёт профессор, его и спросите, чему он учил. А вот я вас спрошу: вы-то чему научили? Пастыри! Где ваша паства! Профессоров-то горсточка, да им рот закрывали, да ссылали, как моего Макса, а вам золотые короны надели, весь народ в науку вам отдали. Научили?

Закатов. Позвольте, возлюбленная…

Горностаева. Вам от бога поручено было царя хранить. Мы на вас надеялись. Охранили? И самих-то теперь метлой.

Закатов. Позвольте возразить вам в пяти пунктах…

Горностаева. Гонят вас во всех пунктах.

Закатов. В таком случае начну с пункта пятого. Почему ваш супруг в царствование красных открыл вечерний университет, ныне же открыл торговлю сахарином вразнос? Что сие…

Входит Малинин.

Малинин. Профессор свободен и сию минуту будет здесь.

Закатов. Вот видите, сколь быстро правда обретена. Не подобало лишь ожесточаться и порождать смуту. Интеллигенция! (Уходит.)

Входит профессор Горностаев.

Горностаева (бросаясь к нему). Макс, Макс! Что же это?

Горностаев. Видишь, свобода. (Малинину.) Могу идти?

Малинин. Да, да, профессор, извините за недоразумение. А ведь мы с вами старые знакомые. Не припомните?

Горностаев. Да, да! Я ваши глаза тоже где-то… Нет, то Дунька… Дунька…

Малинин. Что такое?

Горностаева. Это он по рассеянности, всегда так.

Горностаев. Ах, да… вспомнил. (Всматриваясь.) Как же, как же! Жандармский ротмистр Малинин. С обыском были, потом в Вятку меня…

Малинин. Вот-вот. А теперь освобождать вот приходится. Старый друг лучше новых двух.

Горностаев. Да, да. Именно. Не плюй в колодец.

Малинин. Что?

Горностаева. Идём, идём, ради бога.

Горностаев. Ну, Леля, давай магазин. (Надевает лоток.)

Горностаевы и Малинин уходят. Панова несёт переписанные бумаги в кабинет. Входит Колосов, останавливает Панову.

Колосова. Павла Петровна, что это за пакет получен для полковника Кутова?

Панова. Отойдите.

Колосова. О жегловцах? Ради бога!

Панова. А вам какое дело?

Колосова. Только два слова: да? нет? где?

Панова. Вам нужно знать?

Колосова. Да. От вас зависит их жизнь.

Панова. Это как же?

Колосова. Я не могу сказать, но это так.

Доносится пение Чира.

Панова. Уходите сию минуту!

Колосова. Милая, хорошая, не верю, что вам не жаль.

Панова. Мне жаль, что и вас с ними не повесят. Но если вы сию минуту не уйдёте, то разжалобите меня, и вас повесят. Я это сделаю.

Колосова. Сделайте. Только скажите, получено утверждение приговора?

Панова. Чир!

Входит Чир.

Монтёр кончил работу. Проводите его в кабинет завхоза.

Чир уводит Колосова. Панова уходит в кабинет. Входит Дунька, навстречу ей появляется Елисатов.

Елисатов. Сердечный привет, Авдотья Фоминишна. Что хорошенького?

Дунька. Да вот пропуск на хронт получить.

Елисатов. Что везёте нашему доблестному воинству?

Дунька. Да тут того-сего…

Елисатов. Доброе дело, доброе.

Дунька. Да, конечно ж. Надо всем до поту-крови. За веру-отечество.

Елисатов. Необходимо. А у меня для вас сахарцу семь пудиков имеется.

Дунька. Почём?

Елисатов. Миллион двести.

Дунька. Тю! Да я вчерась по семьсот тысяч брала.

Елисатов. То — вчерась. А сегодня… Вам, говорите, на фронт нужно? Едва ли это возможно.

Дунька. Вот туда к чертям. За своё ж любезное да и страждай.

Елисатов. Серьёзные операции предстоят: штатских не пускают.

Дунька. Да я ж почти что военная: медаль приделена, муж на хронте.

Елисатов. То муж. У вас же корпус и вся организация тыловая.

Дунька. Ну, миллиён!

Елисатов. Единственно из уважения к фронтовой доблести вашего супруга и вашим тыловым добродетелям.

Дунька. А конечно ж! Он там стражается, а я тут страждаю, а что кто взял в мысли, так никто…

Елисатов. Только я один. Помните, когда ещё трюмо ваше так безбожно разбили?

Дунька. Кабы мой каптенармус Кузьма Ильич не успокоил тогда сердце…

Елисатов. Это уж потом. А первый я сказал: вот беззащитная жертва революции, голубка, застигнутая ураганом…

Дунька. Ой, может, и брешете, а против образованности слов чисто не могу выстоять… На нежности ж слаботу имею.

Елисатов. Это от комплекции. Деньги, сахар и пропуск на фронт сейчас.

Дунька. Половину на два дня не поверите?

Елисатов. Горлинка, я сам себе на одну секунду не верю.

Дунька. Так честное ж слово!

Елисатов. Честней моих слов, как известно, нет, а я даже им не верю.

Дунька. Чтоб тебе онеметь. (Достаёт деньги.)

Елисатов (в дверях). Вот, капитан, наша патриотка Авдотья Фоминишна вся рвётся на фронт.

Кабинет Малинина. На сцене Панова. Входит Любовь Яровая.

Панова. Кто это? Чир, вы?

Любовь. Нет, это я.

Панова. А, товарищ Яровая. Вы к кому?

Любовь. К вам.

Панова. Что такое?

Любовь. Я хотела справиться… Не поможете ли…

Панова. В чём?

Любовь. Павла Петровна, я… о жегловцах…

Панова. Послушайте…

Любовь. Нет, вы слушайте!

Панова. Слушаю.

Любовь. Помогите. Скажите… В ваших руках жизнь таких людей…

Панова. Если бы в моих руках была жизнь таких людей, я давно бы их удавила.

Любовь. Не верю…

Панова. Верьте чести: если бы на месте жегловцев были белые убийцы, а на моём — вы, спасли бы вы их?

Любовь. На месте друг друга мы никогда не будем. Но сами вы говорили: обе мы вдовы. Или вы хотите, чтобы вас, вдов, было ещё больше?

Входит Чир.

Панова. О, хочу! Уходите вы. Чир, вы что?

Чир. Почта-с… (Отдаёт корреспонденцию и выходит.)

Любовь. Что это?

Панова. Свежая корреспонденция.

Любовь. Может быть, здесь…

Панова. Всё может быть. (Уходит.)

Любовь быстро подходит к столу, роется в бумагах. Появляется Чир.

Любовь (оглядывается и встречается глазами с Чиром). Я к полковнику… А его нет…

Чир. Нет.

Любовь. Я по делу.

Чир. Так.

Любовь. Подождать придётся.

Чир. Придётся.

Пауза.

Любовь. Дайте мне воды.

Чир. Жаждующую твою душу благочестия напой водами.

Любовь. Не дадите?.. О Иуда! (Хочет выйти.)

Чир (загораживая дорогу). Не Иуда, Иов — имя моё священное.

Любовь. Пусти!

Чир. Придётся обождать.

Любовь. Хорошо. Ты уже в белых?

Чир. И преобразися — и ризы его белы, яко снег.

Любовь. В Христа уже преобразился!

Чир. Нет. Это красные бесы меня в антихриста было преобразили.

Входит Малинин.

Малинин. Что? Зачем сюда?

Любовь. Я зашла… справиться…

Чир. В письмах желают справиться.

Малинин. В письмах?.. Пошёл… Кто вы?

Любовь. Я учительница. Мне нужно справиться.

Малинин. О чём?

Любовь. Арестованы мои ученики. Мальчики из прекрасных дворянских семей, воспитанные… Очевидно, недоразумение.

Малинин. Да, бывает. Присядьте, прошу вас. Ну-с?

Любовь. Вот я и зашла справиться… об освобождении…

Малинин. Так вы справляетесь или просите?

Любовь. Да… прошу… пожалуйста…

Малинин. Ваша фамилия?

Любовь. Я… Яровая.

Малинин. Поручику Яровому не родственница?

Любовь. Да… дальняя. Студентом гостил у нас в имении. Но оказался красным, и мы ему отказали.

Малинин. А где ваше имение?

Любовь. Боже мой, где теперь все имения! Когда же, когда, дорогой полковник, вы вернёте их нам?

Малинин. Терпение, сударыня, терпение. Всё вернём с божьей помощью.

Любовь. Только на бога да на вас и надежда.

Малинин. Мерси, мерси. Стараемся. Так я сейчас справлюсь о вашем деле. Прошу вас минуточку подождать.

Любовь. Пожалуйста.

Малинин уходит, неплотно прикрыв дверь. Любовь подходит к столу, начинает рыться в письмах. Дверь быстро распахивается, в дверях стоит Малинин.

Малинин. Ну-с! Какую вам справку нужно? Говорите начистоту.

Любовь. Я вам ничего не скажу.

Малинин. Так просите вернуть имение?

Любовь молчит.

Хорошо… (Берёт телефонную трубку.) Двенадцать. Поручик Яровой? Прошу сию минуту ко мне. (Кладёт трубку.) Значит, отказываетесь отвечать? Ну, как же мы разыщем ваше имение?

Входит Яровой.

Яровой. В чём дело, полковник?

Малинин. Вот…

Яровой. Люба…

Малинин. Ваша родственница?

Яровой. Жена.

Малинин. Вот как? Я не знал.

Яровой. В чём дело?

Малинин. Ваша супруга проявила странный интерес к нашим бумагам.

Яровой. А! Так я и знал… (Смеётся.) Простите, полковник, это маленькая семейная драма. (Тихо.) Моя жена болезненно ревнива. Просто беда. В моей переписке всё ищет женщины. Подозревает, что моя амурная переписка идёт на учреждение. Люба, выйдем отсюда.

Приёмная. Входит Кошкин в крестьянском платье, с лукошком.

Кошкин. Товарищ Панова.

Панова. Кто это? Роман… что вам?

Кошкин. Ягодки лесной занес. (Подаёт лукошко.)

Панова. Да вы с ума сошли! Вас сейчас схватят.

Кошкин. Утверждение приговора получено? Когда вешать? Где?

Панова. Кого?

Кошкин. Ну, живо!

Панова. Не знаю.

Кошкин. Знаете.

Панова. Уходите!

Кошкин (направляет на неё револьвер). Ну? Довольно играли. Вы меня знаете. Жизнь жегловских товарищей мне дороже своей.

За дверью пение Чира.

Панова. Уходите! Сюда идут.

Кошкин. Я этой штукой не шучу. Жду. Точные сведения передадите через Яровую.

Панова. Ради бога, уходи…

Кошкин исчез. Входит Чир, напевая «Царствуй на славу…».

Что вам, Чир?

Чир. Изволили звать?

Панова. Нет.

Чир. Старому человеку иной раз кажется…

Панова. А вы креститесь…

Чир (крестится). Дух хороший от ягоды. Это лесная. Собирает же народ и зелёных не онасуется.

Входит Яровой.

Яровой. Чир, ты что?

Чир. От ягоды дух хороший, говорю, лесной.

Яровой. Это кто же вам преподнёс?

Панова. Поклонник.

Чир. Поклоняться только богу подоба-а-а…

Яровой. Пошёл вон!

Чир уходит.

Можно знать, кто ваш поклонник?

Панова. Нет.

Яровой. Ягоды добыл из района зелёных? Храбрый.

Панова. Не трус.

Яровой. Видно, тут роман.

Панова. Маленький.

Яровой. А этот маленький роман — не с большой буквы пишется?

Смотрят друг другу в глаза.

Панова. А вы — чтец чужих романов?

Яровой. Ревнив я.

В дверях появился Кутов; постоял, послушал и скрылся.

Панова. Так вы ревнуйте к своей жене.

Яровой. Кого?

Панова. Я не доносчик… не взыщите.

Яровой. Но если на вас донесут… вы тоже не взыщите.

Панова. Право, вы меня с вашей женой смешиваете.

Яровой. Нет, я вас не смешиваю, она не служит в штабе и не отвечает головой за знакомство с красно-зелёными. (Уходит.)

Входит Кутов.

Кутов (сдерживаясь). Павла Петровна, я тоже ревнив. Скажите, мне, наконец, с кем из этих господ водите меня за нос.

Панова. Плох же ваш нос, если не чует, где правда.

Кутов. Павла Петровна, не мучайте. Ещё раз повторяю, я готов бросить к вашим ногам и честь и всё, что имею.

Панова. Неужели вы, кроме чести, ещё что-нибудь имеете?

Кутов. Кроме чести, я имею сорок тысяч долларов в лондонском банке, и всё это тебе, тебе…

Панова. Господин полковник, я не нижний чин. Прошу на «вы» и не мешать работать. Спасители родины…

В дверях Елисатов.

Елисатов. Не помешаю?

Кутов (раздражённо). Не помешаете. (Уходит.)

Елисатов. Что ещё хорошенького у мерзавцев благородных союзников? (Читает.) А! Монте-Карло… А знаете, голубка, я вчера опять сто долларов выиграл. А капитан Кульков и обручальное кольцо спустил. Застрелиться хотел, но я уговорил ехать на фронт: там или застрелят, или доллары найдёт.

Панова. Отчего вам так везёт?

Елисатов. Оттого, что ставлю только на верное. Господа Кульковы ставят на белое — единую неделимую получить хотят.

Панова. А вы на что ставите?

Елисатов. На все цвета. Из двух неделимых одну-то уж наверное получу.

Панова. То есть?

Елисатов. То есть: либо Россию, либо вас.

Панова. Что такое?

Елисатов. Либо в Москве Россию, либо в Париже вас, мою единую и неделимую.

Панова. Не знаю, что вы получите в Москве или в Париже, а здесь вы можете получить пощёчину, и не единую.

Елисатов. Молнии-то, молнии в глазах! Ой, как бы громом не ударило.

Автомобильный гудок.

Его высокопревосходительство.

Встреча главнокомандующего. Музыка. Выстраивается почетный караул. Представители Антанты, Закатов, делегации. Входит главнокомандующий со свитой.

Закатов. Позвольте, ваше высокопревосходительство… наш орёл-командир, парящий над Россией, принести вам поздравления по случаю победы под Селезнёвкой. Сии тысячи пленных, огнестрельных орудий и огневредительных пулемётов — залог того, что близок час, когда русский народ изгонит из отечества татей и разбойников, вступит в Москву-матушку и под малиновый звон её сорока-сороков вернёт своему помазанному хозяину престол и отечество.

Главнокомандующий. Благодарю.

Депутат от помещиков. Мы, ваше высокопревосходительство, люди земли, живём верой, что в тот час, как русская земля в целом будет возвращена её державному хозяину, она в частях возвратится вся к нам, её поместным хозяевам, ибо только из частей может сложиться целое. И святая Русь жива, пока жива наша священная собственность.

Главнокомандующий. Благодарю.

Депутат от промышленников. Мы, ваше высокопревосходительство, люди промышленного труда, тоже верим, что ныне разбитая индустрия может быть восстановлена только рукой своего законного хозяина, коего с нетерпением ждёт русский рабочий и его старший брат — промышленник.

Главнокомандующий. Благодарю.

Фольгин. Позвольте, ваше высокопревосходительство, от лица служилой интеллигенции вопрос: а какая монархия здесь подразумевается?

Главнокомандующий. Бла… Кого?

Фольгин. Если конституционная, мы приветствуем, но если самодержавие…

Главнокомандующий смотрит на Фольгина злыми выпученными глазами, шея багровеет. Он проходит в кабинет. За ним идут Закатов и другие. Толпа начинает шептаться. Шёпот переходит в шум возмущения.

Малинин. Господин Фольгин, какая бестактность!

Фольгин. Но я всю жизнь мечтал о конституции!

Малинин. А я всю жизнь боролся с конституцией! Понимаете ли вы, боролся!..

Все, кроме Пановой и Малинина, уходят.

(Пановой.) Дорогая моя, итак, сегодня танцуем до рассвета?

Панова. До восхода солпца.

Малинин. Вы — моё солнце. (Целует руки.)

Входит Кутов.

Кутов. Господин полковник, что ж это?.. К его высокопревосходительству… забыли? Я вам не вестовой.

Малинин. Хорошо. Я буду помнить. (Уходит, напевая.)

Кутов (в гневе). Ладно. Вспомню и я… Павла Петровна! Или я, или он…

Панова. Да? А если ни вы, ни он?

Кутов. Павла Петровна! Бросьте опасную игру.

Панова. Чем бросать, попробуем ещё несколько комбинаций.

Кутов. Например?

Панова. Например: если не вы, а он?

Кутов. Так я убью его.

Панова. А если и вы и он?

Кутов. Так я и вас убью.

Панова. О! Не слишком ли много у меня на сегодня убийц?

Кутов. Павла Петровна, осторожней у порохового погреба. Я ведь знаю о ваших связях не только с красными, но и с красно-зелёными.

Панова. Не запугаете! Все знают, почему я служила у красных.

Кутов. Ну, так вот. (Тихо.) Сегодня у меня или завтра в этом вопросе будет разбираться контрразведка. В восемь часов.

Панова. А!.. (Сквозь зубы.) Хорошо.

Кутов целует ей руку и уходит. Входит Любовь.

Любовь. Я к вам от Романа… В последний раз…

Панова. Неужели в последний?

Любовь. Получено?

Панова. Получено.

Любовь. Где же?

Панова (живо). У полковника Кутова в портфеле.

Любовь. Это… верно?

Панова. Да, да! Только вы торопитесь, а то он сейчас уйдёт и портфель унесёт.

Любовь уходит. Вбегает Дунька.

Дунька. Елисатового тут нету, барышня?

Панова. Нету, барышня.

Дунька. Я-то уж не барышня, признаться.

Панова. А вы не признавайтесь.

Дунька. Ну, этого платочком не закроешь. Так не жулик же, сукин сын, Елисатовый? Сахар пополам с песком. За своё ж любезное, да и страждай у чёрта собачьего. Ой, господи, ой, боже ж мой! Ой, сукин сын! (Убегает.)

Входят Елисатов и Кутов.

Елисатов. Мы, говорю, ваше высокопревосходительство, люди чести, долга и жертвуем для отечества личными интересами!

Панова. Вами Дунька сейчас интересовалась. Жулик, говорит, и чей-то сын.

Елисатов. Все мы сыны России, Павла Петровна!

Панова. Нет, она несколько иначе вашу генеалогию выводит.

Елисатов. Я её отсюда выведу! В какую дверь она вышла?

Панова показывает.

Я её найду! (Уходит в противоположную дверь.)

Кутов. Оканчивайте вашу работу. Я иду домой.

Панова. Хорошо. Идите и подождите меня в скверике. Я скоро.

Кутов. Мерси. Жду. (Уходит, встретив в дверях Любовь.)

Любовь, остановившись смотрит ему вслед. Входит Яровой.

Яровой. Павла Петровна, генерал просит вас к себе с иностранными газетами.

Панова уходит.

Яровой. Зачем ты здесь?

Любовь хочет уйти.

(Загораживает ей дорогу.) Постой!

Любовь. Арестуешь?

Яровой. Люба… Боже мой… Окончи пытку! Встретились — и расстались. Не хочешь видеть? Уже месяц каждую ночь у тебя под окнами хожу…

Любовь. Две ночи не ходил.

Яровой. А… когда?

Любовь. Когда в суде заседал. А наутро на фонарях висели.

Яровой. Люба… где ты, что беззаветно верила в меня?

Любовь. Ты где?

Яровой. Здесь, с тобой! С той же правдой!

Любовь. Та правда у меня.

Яровой. Тебе подменили её! Пломбированные фокусники. А я тот же, что был, клянусь тебе.

Любовь. Я раньше поклялась твоей памятью смертельно ненавидеть то, чем ты стал.

Яровой. За что же это проклятие на нас?

Любовь. За что?

Яровой. Выслушай же, как прежде слушала.

Любовь. Не того человека я слушала.

Яровой. Да ты не слушала. Ты и сейчас не слушаешь, чем-то другим взволнована.

Любовь. Нет, я слушаю… слушаю… Все твои убогие слова я знаю: мы шкурники под видом революционеров. Мы предали благородных союзников. Мы отверженные миром каины, братоубийцы, погромщики, черносотенцы.

Яровой. Нет, хуже. У тех хоть религия и родина, у этих — только шкура и брюхо.

Любовь. Прощай. (Хочет уйти.)

Яровой. Подожди. Как ты мало знаешь, Люба.

Любовь. А ты много?

Яровой. О, как много!

За сценой крики: «За здоровье его высокопревосходительства — ура!»

Под Замостьем мы шли в атаку. Вдруг кучка клеймёных шкурников крикнула: «Долой войну!» Один мне штык в спину, другой — пулю в руку, и побежали назад. Немцы подобрали меня, вылечили и показали, как народ, давным-давно завоевавший подлинную свободу, которая нам ещё не снилась, как этот народ делает сейчас революцию подлинную и защищает культуру. Для этой свободы я, помнишь, не щадил ни себя, ни тебя… Не буду щадить и тех, кто эту свободу захаркал и потопил в народной крови. Война до конца.

Любовь. Под командой тех самых охранников, которые веками топили эту свободу в народной крови.

Яровой. Это — кучка обречённых. Сухие листья, закружившиеся в вихре, а мы обойдёмся своими.

Любовь. Палачами?

Яровой. Палачи — там.

Любовь. На ваших фонарях.

Яровой. На то фронт. И на ту сторону фронта я тебя, Люба, не пущу. Не затем я тебя нашёл. Ведь это же противоестественно — нам с тобой разными дорогами идти.

Любовь. Хуже. Дороги не разные. Столкнулись на одной дороге, и одному из нас в пропасть лететь.

Яровой. Люба, я этого не допущу.

Любовь. Где тебе! Я уже не прежняя…

Офицер (вбегая). Господа, господа! Какое несчастье! Какой ужас, ваше превосходительство!

Вбегает Елисатов. Входит главнокомандующий, генерал, Малинин, Панова и несколько офицеров.

Елисатов. Господа, несчастье! Полковник Кутов убит.

Голоса. Как? Где? Когда?

Елисатов. Сейчас, за углом, в скверике. По-видимому, оглушён чем-то.

Голоса. Ограблен?

Елисатов. Нет, только портфель взят.

Яровой смотрит на Любовь и Панову.