Альфред Элтон Ван Вогт Верховный судья

— Приговор, — послышалось из приемника, — по делу Дугласа Эйда, обвиняющегося в попытке измены, совершенной второго августа…

Дрожащими пальцами Эйд прибавил громкость практически до крика.

— …что через неделю от сего дня, то есть семнадцатого сентября две тысячи четыреста шестидесятого года нашей эры, Дуглас Эйд должен сдаться патрулю соседней станции, откуда будет доставлен к ближайшему конвертору, где и должен быть предан смерти…

Щелк!

Он не осознавал, что выключил радио. Только что рев наполнял всю комнату, и вдруг наступила тишина. Эйд откинулся в кресле, устремив тоскующий взгляд сквозь прозрачную стену на сверкающие крыши Судебного центра. Все эти недели он понимал, что у него нет ни малейшего шанса. Научные достижения, пытался уговаривать он себя, склонят чашу правосудия в его пользу. И все же он понимал, что, какова бы ни была их ценность с точки зрения человечества, верховный судья вряд ли будет рассматривать их с тех позиций, что он сам.

Он допустил роковую ошибку, рассуждая в присутствии «друзей», что простой человек вроде Дугласа Эйда может иметь то же влияние, что и бессмертный верховный судья, и что, возможно, было бы совсем неплохо, если бы указы и декреты издавал кто-то менее далекий от нужд людей. Чуть меньше ограниченности, настаивал он, чуть больше индивидуальности. Эти импульсивные высказывания объяснялись охватившим его возбуждением, которое, в свою очередь, было порождено тем, что именно в тот день он преуспел в переносе нервных импульсов цыпленка в нервную систему собаки.

Эйд пытался ссылаться на это открытие в качестве объяснения того, почему находился в ненормально взвинченном состоянии разума. Однако мировой судья объявил эту причину не относящейся к делу, несущественной и вообще несерьезной. Отказавшись выслушать, в чем суть открытия, он холодно провозгласил: «Дело передается на рассмотрение верховного судьи, который проведет официальное научное расследование. Вот тогда и изложите суть своего открытия с приложением соответствующей документации».

Эйд мрачно предположил, что следователь по науке появится где-то через день, и обыгрывал в уме возможность уничтожения своих бумаг и приборов. Но потом с содроганием отказался от этой формы неповиновения. Контроль верховного судьи над жизнью людей был настолько полным, что он позволял своим врагам оставаться на свободе вплоть до самого дня казни. Департамент пропаганды верховного судьи интерпретировал это таким образом, что цивилизация никогда прежде не достигала подобного уровня свободы. Однако это вовсе не означало, что терпение верховного судьи безгранично и можно испытывать его, уничтожив свое открытие. Эйд был убежден, что к нему будут применены гораздо менее цивилизованные методы, если он не станет, как положено, проходить через весь этот фарс.

Сидя в своей комнате, окруженный самыми современными удобствами, Эйд вздохнул. Он может провести оставшуюся неделю жизни в роскоши, какой только пожелает. Последний штрих утонченной душевной пытки — быть свободным и пребывать в иллюзии, что, если хорошенько подумать, удастся сбежать. Однако он понимал, что бегство невозможно. Если он сядет в свой «прыгун», то должен будет немедленно отправиться на ближайшую патрульную станцию, где на его электронной регистрационной пластине оттиснут соответствующий знак. После этого машина будет постоянно испускать сигналы, автоматически извещая патрульные суда о временных и пространственных ограничениях данного ему разрешения.

Схожие ограничения контролировали его самого. Электронный прибор, вживленный в правое предплечье, может быть активизирован из любого центра, что будет сопровождаться ощущением жгучей боли все возрастающей интенсивности.

Нет абсолютно никакой возможности сбежать из-под карающей длани верховного судьи.

Эйд устало поднялся. Может, стоит получше подготовиться к предстоящему научному расследованию? Жаль, что теперь у него не будет возможности поэкспериментировать с высшими формами жизни, но…

Эйд замер в дверном проеме лаборатории, трепеща от невероятности мелькнувшей в сознании безумной идеи. Дрожа, ослабев, он прислонился к дверному косяку, потом медленно выпрямился.

— Вот оно! — произнес он голосом глубоким и напряженным, разрываясь между неверием и надеждой.

Надежда все крепла, и вместе с ней усиливалось ощущение ужасной слабости. Он рухнул на ковер и лежал там, бормоча себе под нос на характерном для ученых невразумительном сленге:

— …нужно побольше решетку, и побольше жидкости, и…

Вернувшись в суд, особый следователь по науке Джордж Моллинз немедленно попросил о личной встрече с верховным судьей.

— Объясните ему, — сказал он главному судебному приставу, — что я натолкнулся на чрезвычайно важное научное открытие. Он поймет, что это означает, если вы просто скажете: «Категория АА».

Дожидаясь приема, следователь по науке проверил готовность своих приборов и потом просто стоял, безучастно скользя взглядом по приемной с высоким сводчатым потолком. Сквозь прозрачные стены видны были сады внизу. Среди роскошной зелени мелькали светлые юбки женщин, и это напомнило следователю, что, по общему мнению, гарем верховного судьи состоял по крайней мере из семи красавиц.

— Прошу сюда, сэр. Верховный судья примет вас.

Человеку, сидящему за письменным столом, на вид было около тридцати пяти. Только глаза и рот выдавали его истинный возраст. Поджав губы, холодным взглядом голубых глаз бессмертный, вечно молодой верховный судья изучал своего посетителя.

Последний не стал тратить времени даром. Как только дверь за ним закрылась, он нажал кнопку, пустив прямо в лицо верховному судье струю газа. Человек за письменным столом обмяк в кресле.

Посетитель действовал спокойно, но быстро. Подтащив к своей сумке с приборами бесчувственное тело, он снял с его верхней части одежду. Быстро протер тело принесенной с собой жидкостью и начал прикреплять свои узлы, шесть штук с одной стороны и шесть с другой. Оставалось лишь присоединить провода к собственному телу, лечь на пол и включить активатор.

Вопрос, над которым Дуглас Эйд ломал голову в тот день, когда ему удалось перенести нервные импульсы цыпленка в нервную систему собаки, сводился к тому, насколько полным является этот перенос.

Всякое тело, рассуждал он, имеет сложную структуру. Отдельные его частички совершают квадриллионы крохотных сиюминутных актов познания, которые в конечном счете создают особую, характерную именно для данного тела нервную вибрацию.

Возможно ли, искусственным образом навязав точно такую же вибрацию другому телу, создать поток энергии между двумя телами? Поток, проникающий в тело настолько естественно и легко, что каждая клеточка окажется насыщена мыслями и воспоминаниями другого тела? Поток настолько всеобъемлющий, что, если его направить в нужное русло, личность одного тела перетечет в другое?

Тот факт, что собака вела себя как цыпленок, не являлся исчерпывающим доказательством. В нормальных обстоятельствах Эйд непременно проделал бы целый ряд предварительных экспериментов, прежде чем перейти к опыту над человеческим существом. Однако обреченному на смерть некогда задумываться о степени риска. Когда за два дня до казни к нему прибыл следователь по науке, он усыпил его газом и провел эксперимент немедленно.

Перенос оказался не абсолютно полным. И все же даже смутных воспоминаний хватило, чтобы с легкостью проникнуть к верховному судье. Эйд волновался по поводу того, как все пройдет. Имея намерение добиться приема у человека, который обычно позволяет приблизиться к себе только доверенным лицам, чрезвычайно важно было ни на йогу не отступить от протокола.

Судя по тому, как все обернулось, он действовал правильно. Почувствовав, что ощущения размываются — это свидетельствовало о начале переноса его личности из тела следователя по науке в тело верховного судьи, — Эйд обдал верховного судью газом, под воздействием которого тот примерно через пять минут должен был прийти в чувство. Одновременно он опрыскал свое теперешнее тело струей мгновенно анестезирующего газа. Уже теряя сознание, он почувствовал, как в тело следователя проникает сильная, жесткая личность верховного судьи.

Спустя пять минут Дуглас Эйд, теперь в теле верховного судьи, открыл глаза и настороженно огляделся. Тщательно отсоединил провода, упаковал приборы — и вызвал судебного пристава. Как он и ожидал, действия верховного судьи не вызвали никаких вопросов. Еще час ушел на то, чтобы добраться до дома Дугласа Эйда, пересадить личность верховного судьи в тело Дугласа Эйда и одновременно вернуть личность следователя в его собственное тело. В качестве меры предосторожности он отвез следователя по науке в больницу.

— Держите его здесь три дня под наблюдением, — распорядился он.

Вернувшись в суд, Эйд потратил следующие несколько дней, во всех тонкостях приспосабливаясь к не лишенному приятности жизненному распорядку абсолютного властителя. В голове роились тысячи планов о том, как превратить полицейское государство в свободную страну, но, будучи ученым, он отчетливо понимал, что это изменение должно быть хорошо организовано.

В конце недели он как бы небрежно спросил о предателе по имени Дуглас Эйд. И в ответ услышал интересную историю. Этот человек, оказывается, пытался сбежать. Ему удалось пролететь около пятисот миль в незарегистрированном «прыгуне», прежде чем местный патруль вынудил его приземлиться. Он, однако, пешком сбежал в горы. Когда утром в день казни его еще не обнаружили, был активизирован прибор, вживленный в его правое предплечье. Незадолго до наступления сумерек на горной патрульной станции появилось усталое, пошатывающееся, наполовину обезумевшее чучело, вопящее к тому же, что оно верховный судья. Казнь была произведена без дальнейшего отлагательства.

Доклад заканчивался следующей фразой: «Патрульным офицерам нечасто приходится видеть, чтобы осужденный так упирался, когда его ведут к конвертору».

Верховный судья, сидя за письменным столом в своем роскошном кабинете, ничуть не сомневался в искренности этого заявления.