"Хогбены, гномы, демоны, а также роботы, инопланетяне и прочие захватывающие неприятности" - читать интересную книгу автора

Генри Каттнер amp; Кэтрин Л. Мур А как же ещё

Когда приземлилось летающее блюдце, Мигель и Фернандес стреляли друг в друга через поляну, не проявляя особой меткости. Они потратили несколько зарядов не странный летательный аппарат. Пилот вылез и направился по склону к Мигелю, который под ненадёжным прикрытием кактуса, проклиная все на свете, старался поскорее перезарядить ружьё. Он никогда не был хорошим стрелком, а приближение незнакомца совсем его доконало. Не выдержав, он в последний момент отбросил ружьё, схватил мачете и выскочил из-за кактуса.

— Умри же, — сказал он и замахнулся. Сталь блеснула в ярких лучах мексиканского солнца. Нож отскочил от шеи незнакомца и взлетел высоко в воздух, а руку Мигеля как будто пронзило электрическим током. По-осиному свистнула пуля, посланная с другого конца поляны. Он ничком упал на землю и откатился за большой камень. Тоненько пискнула вторая пуля, и на левом плече незнакомца вспыхнул голубой огонёк.

— Estoy perdido[1], — пробормотал Мигель. Он уже считал себя погибшим. Прижавшись всем телом к земле, он поднял голову и зарычал на врага.

Но незнакомец не проявлял никакой враждебности. Больше того, он даже не был вооружён. Мигель зорким глазом осматривал его. Странно он одет. На голове — шапка из блестящих голубых пёрышек. Под ней — лицо аскета, суровое, неумолимое. Он худ и высок — футов, наверное, семь. Но никакого оружия не видно. Это придало Мигелю храбрости. Интересно, куда упало мачете? Впрочем, ружьё валялось поблизости.

Незнакомец подошёл к Мигелю.

— Вставайте, — сказал он, — давайте поговорим.

Он прекрасно говорил по испански, только голос его раздавался как будто у Мигеля в голове.

— Я не встану, — объявил Мигель. — А то Фернандес меня убьёт. Стрелок-то он никудышный, но я не такой дурак, чтобы рисковать. И потом, это нечестно. Сколько он вам заплатил?

Незнакомец строго посмотрел на Мигеля.

— Вы знаете, откуда я? — спросил он.

— А мне наплевать откуда вы, — проворчал Мигель, стирая пот со лба. Он покосился на соседнюю скалу, за которой у него был спрятан бурдюк с вином. — Не иначе как из los Estados Unidos[2], со всякими вашими летательными машинами. Уж будьте спокойны, достанется вам от правительства.

— Разве мексиканское правительство поощряет убийство?

— А наш спор никого не касается. Главное — решить, кто хозяин воды. Вот и приходится защищаться. Этот cabro'n[3] с той стороны все старается прикончить меня. Он и вас нанял для этого. Бог накажет вас обоих. — Тут его осенило. — А сколько вы возьмёте за то, чтобы убить Фернандеса? — освеломился он. — Я могу дать три песо и козлёнка.

— Всякие распри должны быть прекращены, — сказал незнакомец. — Понятно?

— Тогда пойдите скажите об этом Фернандесу, — сказал Мигель. — Втолкуйте ему, что права на воду теперь мои. И пусть убирается подобру-поздорову.

Он устал глядеть на высокого незнакомца. Но стоило ему слегка повернуть затёкшую шею, как в тот же миг пуля прорезала недвижный раскалённый воздух и смачно шлёпнулась в кактус.

Незнакомец пригладил пёрышки на голове.

— Сначала я кончу разговор с вами, — сказал он. — Слушайте меня внимательно, Мигель.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — удивился Мигель, перекатываясь с живота на спину и осторожно усаживаясь за камнем. — Значит, я угадал: Фернандес вас нанял, чтобы меня убить.

— Я знаю, как вас зовут, потому что я умею читать ваши мысли. Хотя они у вас весьма путаные.

— Собачий сын, — выругался Мигель.

У незнакомца слегка раздулись ноздри, но он оставил выпад без внимания.

— Я прибыл из другого мира, — сказал он, — меня зовут… — Мигелю показалось, что он сказал что-то вроде Кетзалкотл.

— Кетзалкотл? — иронически переспросил Мигель. — Ну, ещё бы. А меня зовут Святой Пётр, у которого ключи от неба.

Тонкое бледное лицо Кетзалкотла слегка покраснело, но он сдержался и продолжал спокойно:

— Послушайте, Мигель. Поглядите на мои губы. Они не двигаются. Мои слова раздаются у вас в голове под действием телепатии, вы сами переводите их на понятный нам язык. Моё имя оказалось слишком трудным для вас. Вы перевели его как Кетзалкотл, но меня зовут совсем по-другому.

— De veras?[4] — сказал Мигель. — имя не ваше, и явились вы не с того света. Norteamericanos[5] никогда нельзя верить — клянитесь какими хотите святыми.

Кетзалкотл опять покраснел.

— Я пришёл сюда для того, чтобы приказывать, — сказал он, — а не для того, чтобы препираться со всякими… как вы думаете, Мигель, почему вы не смогли убить меня вашим мачете? Почему пули не причиняют мне вреда?

— А почему ваш летательный аппарат летает? — нашёлся Мигель. Он достал кисет и стал скручивать сигарету. Потом выглянул из-за камня. — Фернандес может подкрасться ко мне незаметно. Лучше я возьму ружьё.

— Оставьте его, — сказал Кетзалкотл, — Фернандес вас не тронет.

Мигель зло рассмеялся.

— И вы не трогайте его, — твёрдо добавил Кетзалкотл.

— Ага, значит, я вроде как подставлю другую щеку, а он сразу влепит мне пулю в лоб. Вот если он поднимет руки вверх да пойдёт ко мне через поляну, я поверю, что он хочет покончить дело миром. Да и то близко его не подпущу, потому что за спиной у него может оказаться нож, сеньор Кетзалкотл.

Кетзалкотл снова пригладил пёрышки и нахмурился.

— Вы оба должны прекратить эту распрю, — сказал он. — Нам поручено следить за порядком во Вселенной и устанавливать мир на техп планетах, которые мы посещаем.

— Так я и думал, — с удовлетворением произнёс Мигель. — Вы из los Estados Unidos. А что же вы в своей-то собственной стране не навели порядок? Я видел в las peliculas[6] a los senores[7] Хэмфри Богарта и Эдварда Робинсона. Подумайте, в самом Новом Йорке гангстеры ведут перестрелку на небоскрёбах. а вы куда смотрите? отплясываете в это время с la senora Бетти Гребль. Знаем мы вас! Сначала установите мир, а потом нашу нефть и драгоценные металлы захватите.

Кетзалкотл сердито отшвырнул камешек блестящим металлическим носком своего ботинка.

— Поймите же. — Он поглядел на незажженную сигарету, торчащую во рту у Мигеля. И вдруг поднял руку — раскаленнвый луч от кольца на его пальце воспламенил кончик сигареты. мигель отпрянул, пораженнвый. Потом он сделал затяжку и кивнул. Раскалённый луч исчез.

— Muchas gracias, senor[8], — сказал Мигель.

Кетзалкотл усмехнулся бесцветными губами.

— Мигель, — сказал он, — как по-вашему, может norteamericano сделать такое?

— Quie'n sabe![9]

— Никто из живущих на Земле не может этого сделать, и вы это прекрасно знаете.

Мигель пожал плечами.

— Видите вон тот кактус? — спросил Кетзалкотл. — Я могу уничтожить его в одну секунду.

— Я вам верю, сеньор.

— Могу, если хотите знать, уничтожить всю вашу планету.

— Ну да, я слыхал про атомную бомбу, — вежливо ответил Мигель. — Но чего же вы тогда беспокоитесь? Весь спор-то из-за какого-то несчастного колодца…

Мимо просвистела пуля.

Кетзалкотл сердито потёр кольцо на своём пальце.

— Всякая борьба должна теперь прекратиться, — сказал он угрожающе. — А если она не прекратится, мы уничтожим Землю. Ничто не препятствует людям жить в мире и согласии.

— Есть одно препятствие, senor.

— Какое?

— Фернандес.

— Я уничтожу вас обоих, если вы не перестанете враждовать.

El senor — великий миротворец, — почтительно заметил Мигель. — Я-то бы всей душой, только как мне тогда в живых статься.

— Фернандес тоже прекратит борьбу.

Мигель снял своё видавшее виды сомбреро, нацепил на палку и осторожно приподнял её над камнем. раздался треск. Мигель подхватил сомбреро на лету.

— Ладно, — сказал он. — раз сеньор настаивает, я стрелять не стану, но из-за камня не выйду. Рад бы вас послушаться, но ведь вы от меня требуете сами не знаете чего. Все равно что вы велели бы мне летать по воздуху, как ваша машина.

Кетзалкотл нахмурился ещё больше. Наконец он сказал:

— Мигель, расскажите мне, с чего началась ваша вражда.

— Фернандес хотел убить меня и поработитьт мою семью.

— Зачем ему это было нужно?

— Потому что он плохой, — сказал Мигель.

— Откуда вы знаете, что он плохой?

— Потому, — логично заметил Мигель, — что он хотел убить меня и поработить мою семью.

Наступило молчание. Подскочил сорокопут и клюнул блестящее дуло ружья Мигеля. Мигель вздохнул.

— У меня тут припрятан бурдючок вина… — начал он, но Кетзалкотл перебил его:

— Вы что-то оворили о праве поьльзвания водой.

— Ну да, — сказал Мигель. — У нас бедная страна, senor. Вода здесь на все золота. Засуха была, на две семьи воды не хватает. Колодец мой. Фернандес хочет убить меня и поработить мою семью.

— Разве в этой стране нет судов?

— Для нашего брата? — Мигель вежливо улыбнулся.

— А у Фердинанда есть семья? — спросил Кетзалкотл.

— Да, бедняги, — сказал Мигель. — Когда они плохо работают, он избивает их до полусмерти.

— А вы своих бьёте?

— Только если они этого заслуживают. — Мигель был слегка сбит с толку. — Жена у меня очень толстая и ленивая. А старший сын Чико дерзить любит… Мой долг — защищать наши права на воду, раз злодей Фернандес решил убить меня и…

— Мы только зря теряем время, — нетерпеливо перебил его Кетзалкотл. — Дайте-ка мне подумать.

Он снова потёр кольцо и огляделся вокруг. Сорокопут нашёл добычу повкуснее ружейного дула. Он удалялся с ящерицей в клюве.

Солнце ярко светило в безоблачном небе. В воздухе стоял сухой запах мескита. Безукоризненная форма и ослепительный блеск летающего блюдца были неуместны в зелёной долине.

— Подождите здесь, — произнёс наконец Кетзалкотл. — Я пойду поговорю с Фернандесом. Когда я позову, приходите к моему летательному аппарату. Мы с Фернандесом будем ждать вас там.

— Как скажете, senor, согласился Мигель, глядя в сторону.

— И не трогайте ружьё, — добавил Кетзалкотл строго.

— Конечно, нет, senor, — сказал Мигель. Он подождал, пока высокий незнакомец ушёл. Тогда он осторожно пополз по иссушенной земле к своему ружью. Поискав, нашёл и мачете. Только после этого Мигель припал к бурдюку — ему очень хотелось пить, но пьяницей он не был, вовсе нет; он зарядил ружьё, прислонился к скале и в ожидании прикладывался время от времени к бурдюку.

Тем временем незнакомец, не обращая внимания на пули, со вспышками отскакивающие от его стального панциря, приближался к укрытию Фернандеса. звуки выстрелов прекратились. Прошло довольно много времени, но вот высокая фигура появилась снова и поманила к себе Мигеля.

— Ia voy, senor[10], — ответил Мигель. Он положил ружьё на скалу и осторожно выглянул, готовый тотчас же спрятаться при малейшем признаке опасности. Но все было спокойно.

Фернандес появился рядом с незнакомцем. Мигель молниеносно нагнулся и схватил ружьё, чтобы выстрелить с лета.

В воздухе что-то зашипело. Ружьё обожгло Мигелю руки. Он вскрикнул и уронил его, и в тот же миг в мозгу у него произошло полное затмение.

«Я умираю с честью», — подумал он и потерял сознание.

…Когда он очнулся, он стоял в тени большого летающего блюдца. Кетзалкотл отвёл руку от неподвижного лица Мигеля. Солнце сверкало на его кольце. Мигель ошалело покрутил головой.

— Я жив? — спросил он.

Но Кетзалкотл не ответил. Он повернулся к Фернандесу, который стоял позади него, и провёл рукой перед его застывшим лицом. Свет от кольца Кетзалкотла блеснул в остановившиеся глаза Фернандеса. Фернандес помотал головой и что-то пробормотал. Мигель поискал глазами ружьё и мачете, но они исчезли. Он сунул руку под рубашку, но любимого ножа там тоже не оказалось.

Он встретился глазами с Фернандесом.

— Погибли мы, дон Фернандес, — сказал он. — Этот senor нас обоих убьёт. Мне, между прочим, жаль, что мы больше не увидимся, — ведь ты попадёшь в ад, а я в рай.

— Ошибаешься, — ответил Фенандес, тщетно пытаясь найти свой нож. — Не видать тебе неба. А этого norteamericano зовут вовсе не Кетзалкотл, для своих поганых целей он назвался Кортесом.

— Да ты и самому черту соврёшь — недорого возьмёшь, — съязвил Мигель.

— Прекратите, вы, оба, — резко сказал Кетзалкотл-Кортес. — Вы уже видели, на что я способен. А теперь послушайте. Мы взяли на себя заботу о том, чтобы во всей солнечной системе царил мир. Мы передовая планета. Мы достигли многого, что вам и не снилось. мы разрешили проблемы, на которые вы не находите ответа, и теперь наш долг — заботиться о всеобщем благополучии. Если хотите остаться в живых, вы должны немедленно и навсегда прекратить распри и жить в мире, как братья. Вы меня поняли?

— Я всегда этого хотел, — возмущённо ответил Фернандес, — но этот мерзавец собрался меня убить.

— Больше никто никого не будет убивать, — сказал Кетзалкотл. — вы будете жить, как братья, или умрёте.

Мигель и Фернандес поглядели друг на друга, потом на Кетзалкотла.

— Senor — великий миротворец, — пробормотал Мигель, — Я же говорил. ясное дело, ничего нет лучше, чем жить в мире. Но для нас, senor, все это не так-то просто. Жить в мире — это здорово! Только научите нас как.

— Просто прекратите драку, — нетерпеливо сказал Кетзалкотл.

— Вам легко говорить, — заметил Фернандес. — Но жизнь в Соноре — нелёгкая штука. Наверно, там, откуда вы явились…

— Ясное дело, — вмешался Мигель, — в los Estados Unidos все богатые.

— …а у нас сложнее. Может, в вашей стране, senor, змеи не едят мышей, а птицы — змей. У вас, наверно, есть пища и вода для всех и человеку не надо драться, чтобы семья его выжила. У нас-то все не так просто.

Мигель кивнул.

— Мы тоже когда-нибудь станем братьями. И жить стараемся по божьим заветам, хоть это и нелегко, и тоже хотим быть хорошими. Только…

— Нельзя решать жизненные вопросы силой, — непререкаемо заявил Кетзалкотл. — Насилие — это зло. Помиритесь немедленно.

— А то вы нас уничтожите, — сказал Мигель. Он опять пожал плечами и взглянул на Фернандеса. — Ладно, senor. Доказательства у вас веские, против них уже не поспоришь. Al fin[11], я согласен. Так что же нам делать?

Кетзалкотл повернулся к Фернандесу.

— Я тоже, сеньор, — со вздохом сказал тот. — Вы, конечно, правы. пусть будет мир.

— Пожмите друг другу руки. — Кетзалкотл просиял. — Поклянитесь в вечной дружбе.

Мигель протянул руку. Фернандес крепко пожал её. Они преглянулись с улыбкой.

— Видите, — сказал Кетзалкотл одобрительно. — Это совсем не трудно. Теперь вы друзья. оставайтесь друзьями.

Он повернулся и пошёл к своему летающему блюдцу. В гладком корпусе плавно открылась дверь. кетзалкотл обернулся.

— Помните, я буду наблюдать за вами!

— Ещё бы, — откликнулся Фернандес. — Adio's, senor[12].

— Vaea con Dios[12], — добавил Мигель.

Дверь закрылась за Кетзалкотлом, как будто её и не было, летающее блюдце плавно поднялось в воздух и мгновение спустя исчезло, блеснув, как молния.

— Так я и думал, — сказал Мигель, — полетел в направлении los Estados Unidos.

Фернандес пожал плечами.

— Ведь был момент, когда я думал, что он скажет что-нибудь толковое. Он прямо напичкан всякой мудростью — это уж точно. Да, нелёгкая штука жизнь.

— О, ему-то легко, — сказал Фернандес. — Но как он ни плох, он мой.

Разговаривая, он скручивал сигареты. Одну отдал Мигелю, другую закурил сам. Молча покурили и молча разошлись.

Мигель вернулся на холм к своему бурдюку. Он отпил большой глоток, крякнул от удовольствия и огляделся вокруг. Его нож, мачете и ружьё были разбросаны по земле неподалёку. Он подобрал их и проверил, заряжено ли ружьё.

Потом осторожно выглянул из своего укрытия. пуля врезалась в камень у самого его лица. Он тоже выстрелил.

После этого наступило молчание. Мигель отпил ещё глоток вина. Взгляд его упал на сорокопута: из клюва птицы торчал хвостик ящерицы. Возможно, тот самый сорокопут доедал ту же ящерицу.

Мигель тихонько окликнул его:

— Senor Птица! Нехорошо уничтожать ящериц. очень нехорошо.

Сорокопут поглядел на него бисерным глазом и запрыгал прочь. Мигель поднял ружьё.

— Перестаньте есть ящериц, senor Птица, или я убью вас.

Сорокопут бежал через линию прицела.

— Неужели вам непонятно? — ласково спросил Мигель. — Это же так просто.

Сорокопут остановился. Хвост ящерицы окончательно скрылся в его клюве.

— Вот то-то и оно, — сказал Мигель. — Как бы мне узнать, может ли сорокопут не есть ящериц и остаться в живых? Если узнаю — сообщу вам, amigo[13]. А пока идите с миром.

Он повернулся и снова направил ружьё на ту сторону поляны.

Джеклин говорила, что в клетке под чехлом — канарейка, а я стоял на том, что там два попугайчика. Одной канарейке не под силу поднять столько шума. Да и забавляла меня сама мысль, будто старый, сварливый мистер Генчард держит попугаев, — уж очень это с ним не вязалось. Но кто бы там ни шумел в клетке у окна, наш жилец ревниво скрывал это от нескромных глаз. Оставалось лишь гадать по звукам.

Звуки тоже было не так-то просто разгадать. Из-под кретоновой скатерти доносились шорохи, шарканье, изредка слабые, совершенно необъяснимые хлопки, раза два-три — мягкий стук, после которого таинственная клетка ходуном ходила на подставке красного дерева. Должно быть, мистер Генчард знал, что нас разбирает любопытство. Но, когда Джеки заметила, мол, как приятно, если в доме птицы, он только и сказал:

— Пустое! Держитесь от клетки подальше, ясно?

Это нас, признаться, разозлило. Мы вообще никогда не лезем в чужие дела, а после такого отпора зареклись даже смотреть на клетку под кретоновым чехлом. Да и мистера Генчарда не хотелось упускать. Заполучить жильца было на удивление трудно. Наш домик стоял на береговом шоссе, весь городишко — десятка два домов, бакалея, винная лавка, почта, ресторанчик Терри. Вот, собственно, и все. Каждое утро мы с Джеки прыгали в автобус и целый час ехали на завод. Домой возвращались измотанные. Найти прислугу было немыслимо (слишком высоко оплачивался труд на военных заводах), поэтому мы оба засучивали рукава и принимались за уборку. Что до стряпни, то у Терри не было клиентов более верных, чем мы.

Зарабатывали мы прекрасно, но перед войной порядком влезли в долги и теперь экономили, как могли. Вот почему мы сдали комнату мистеру Генчарду. В медвежьем углу, где так плохо с транспортом да еще каждый вечер затемнение, найти жильца нелегко. Мистера Генчарда, казалось, сам бог послал. Мы рассудили, что старый человек не будет безобразничать.

В один прекрасный день он зашел к нам, оставил задаток и вскоре вернулся, притащив большой кожаный саквояж и квадратный брезентовый баул с кожаными ручками. Это был маленький сухонький старичок, по краям лысины у него торчал колючий ежик жестких седых волос, а лицом он напоминал папашу Лупоглаза — дюжего матроса, которого вечно рисуют в комиксах Мистер Генчард был не злой, а просто раздражительный. По-моему, он всю свою жизнь провел в меблированных комнатах: старался не быть навязчивым и попыхивал бесчисленными сигаретами, вставляя их в длинный черный мундштук. Но он вовсе не принадлежал к числу тех одиноких старичков, которых можно и нужно жалеть, — отнюдь нет! Он не был беден и отличался независимым характером. Мы полюбили его. Один раз, в приливе теплых чувств, я назвал его дедом… и весь пошел пятнами, такую выслушал отповедь.

Кое-кто рождается под счастливой звездой. Вот и мистер Генчард тоже. Вечно он находил деньги на улице. Изредка мы играли с ним в бридж или покер, и он, совершенно не желая, объявлял малые шлемы и выкладывал флеши. Тут и речи не могло быть о том, что он нечист на руку, — просто ему везло.

Помню, раз мы втроем спускались по длинной деревянной лестнице, что ведет со скалы на берег Мистер Генчард отшвырнул ногой здоровенный камень с одной из верхних ступенек Камень упал чуть ниже и неожиданно провалился сквозь ступеньку. Дерево совсем прогнило. Мы нисколько не сомневались, что если бы мистер Генчард, который возглавлял процессию, шагнул на гнилой участок, то обвалилась бы вся лестница.

Или вот случай в автобусе. Едва мы сели и отъехали, забарахлил мотор; водитель откатил автобус к обочине. Навстречу нам по шоссе мчался какой-то автомобиль, и только мы остановились, как у него лопнула передняя шина. Его занесло юзом в кювет. Если бы наш автобус не остановился в тот миг, мы столкнулись бы лбами. А так никто не пострадал.

Мистер Генчард не чувствовал себя одиноким; днем он, видимо, куда-то уходил, а вечерами по большей части сидел в своей комнате у окна. Мы, конечно, стучались, когда надо было у него убрать, и он иногда отвечал: «Минуточку». Раздавался торопливый шорох — это наш жилец набрасывал кретоновый чехол на птичью клетку.

Мы ломали себе голову, какая там птица, и прикидывали, насколько вероятно, что это феникс. Во всяком случае, птица никогда не пела. Зато издавала звуки. Тихие, странные, не всегда похожие на птичьи. Когда мы возвращались домой с работы, мистер Генчард неизменно сидел у себя в комнате. Он оставался там, пока мы убирали. По субботам и воскресеньям никуда не уходил.

А что до клетки…

Как-то вечером мистер Генчард вышел из своей комнаты, вставил сигарету в мундштук и смерил нас с Джеки взглядом.

— Пф-ф, — сказал мистер Генчард. — Слушайте, у меня на севере кое-какое имущество, и мне надо отлучиться по делам на неделю или около того. Комнату я буду оплачивать по-прежнему.

— Да что вы, — возразила Джеки. — Мы можем…

— Пустое, проворчал он. — Комната моя. Хочу — оставляю за собой. Что скажете, а?

Мы согласились, и он с одной затяжки искурил сигарету ровно наполовину.

— М-м-м… Ну, ладно, вот что. Раньше у меня была своя машина. Я всегда брал клетку с собой. Теперь я еду автобусом и не могу взять клетку. Вы славные люди — не подглядываете, не любопытствуете. Вам не откажешь в здравом уме. Я оставлю клетку здесь, но не смейте трогать чехол!

— А канарейка?.. — захлебнулась Джеки. — Она же помрет с голоду.

— Канарейка, вот оно что… — Мистер Генчард покосился на нее маленьким, блестящим, недобрым глазом. — Не беспокойтесь. Канарейке я оставил много корму и воды. Держите руки подальше. Если хотите, можете убирать в комнате, но не смейте прикасаться к клетке. Что скажете?

— По рукам, — ответил я.

— Только учтите то, что я вам говорил, — буркнул он. На другой вечер, когда мы пришли домой, мистера Генчарда уже не было. Мы вошли в его комнату и увидели, что к кретоновому чехлу приколота записка: «Учтите!» Внутри клетки что-то шуршало и жужжало. Потом раздался слабый хлопок.

— Черт с ней, — сказал я. — Ты первая принимаешь душ?

— Да, — ответила Джеки.

«В-ж-ж», — донеслось из клетки. Но это были не крылья. «Бах!»

На третий вечер я сказал:

— Корму там, может быть, и хватит, но вода кончается.

— Эдди! — воскликнула Джеки.

— Ладно, ты права, я любопытен. Но не могу же я допустить, чтобы птица погибла от жажды.

— Мистер Генчард сказал…

— Ты опять права. Пойдем-ка к Терри, выясним, как у него с отбивными.

На третий вечер… Да что там говорить. Мы сняли чехол. Мне и сейчас кажется, что нас грызло не столько любопытство, сколько тревога.

Джеки твердила, будто она знает одного типа, который истязал свою канарейку.

— Наверно, бедняжка закована в цепи, — заметила Джеки, махнув тряпкой по подоконнику, за клеткой. Я выключил пылесос. «У-и-ш-шш… топ-топ-топ», — донеслось из-под кретона.

— Н-да, — сказал я. — Слушай, Джеки. Мистер Генчард — неплохой человек, но малость тронутый. Может, пташка пить хочет. Я погляжу.

— Нет. То есть… да. Мы оба поглядим, Эдди. Разделим ответственность пополам…

Я потянулся к чехлу, а Джеки нырнула ко мне под локоть и положила свою руку на мою.

Тут мы приподняли краешек скатерти. Раньше в клетке что-то шуршало, но стоило нам коснуться кретона, как все стихло. Я-то хотел одним глазком поглядеть. Но вот беда — рука поднимала чехол все выше. Я видел, как движется моя рука, и не мог ее остановить. Я был слишком занят — смотрел внутрь клетки.

Внутри оказался такой… ну, словом, домик. По виду он в точности походил на настоящий, вплоть до последней мелочи. Крохотный домик, выбеленный известкой, с зелеными ставнями — декоративными, их никто и не думал закрывать, коттедж был строго современный. Как раз такие дома, комфортабельные, добротные, всегда видишь в пригородах. Крохотные оконца были задернуты ситцевыми занавесками; на первом этаже горел свет.

Как только мы приподняли скатерть, огоньки во всех окнах внезапно исчезли. Света никто не гасил, просто раздраженно хлопнули жалюзи. Это произошло мгновенно. Ни я, ни Джеки не разглядели, кто (или что) опускал жалюзи.

Я выпустил чехол из рук, отошел в сторонку и потянул за собой Джеки.

— К-кукольный домик, Эдди!

— И там внутри куклы?

Я смотрел мимо нее, на закрытую клетку.

— Как ты думаешь, можно выучить канарейку опускать жалюзи?

— О господи! Эдди, слушай.

Из клетки доносились тихие звуки. Шорохи, почти неслышный хлопок. Потом царапанье.

Я подошел к клетке и снял кретоновую скатерть. На этот раз я был начеку и наблюдал за окнами. Но не успел глазом моргнуть, как жалюзи опустились.

Джеки тронула меня за руку и указала куда-то пальцем.

На шатровой крыше возвышалась миниатюрная кирпичная труба. Из нее валили клубочки бледного дыма. Дым все шел да шел, но такой слабый, что я даже не чувствовал запаха.

— К-канарейки г-готовят обед, — пролепетала Джеки.

Мы постояли еще немного, ожидая чего угодно. Если бы из-за двери выскочил зеленый человечек и пообещал нам исполнить любые три желания, мы бы нисколечко не удивились. Но только ничего не произошло.

Теперь из малюсенького домика, заключенного в птичью клетку, не слышалось ни звука.

И окна были затянуты шторами. Я видел, что вся эта поделка — шедевр точности. На маленьком крылечке лежала циновка — вытирать ноги. На двери звонок.

У клеток, как правило, днище вынимается. Но у этой не вынималось. Внизу, там, где его припаивали, остались пятна смолы и наплавка темно-серого металла. Дверца тоже была припаяна, не открывалась. Я мог просунуть указательный палец сквозь решетку, но большой палец уже не проходил.

— Славный коттеджик, правда? — дрожащим голосом спросила Джеки. — Там, должно быть, очень маленькие карапузы.

— Карапузы?

— Птички. Эдди, кто-кто в этом доме живет?

— В самом деле, — сказал я, вынул из кармана автоматический карандаш, осторожно просунул его между прутьями клетки и ткнул в открытое окно, где тотчас жалюзи взвились вверх. Из глубины дома мне в глаза ударило что-то вроде узкого, как игла, луча от миниатюрного фонарика. Я со стоном отпрянул, ослепленный, но услышал, как захлопнулось окно и жалюзи снова опустились.

— Ты видела?

— Нет, ты все заслонял головой. Но…

Пока мы смотрели, всюду погас свет. Лишь тоненькая струйка дыма из трубы показывала, что в доме кто-то есть.

— Мистер Генчард — сумасшедший ученый[14], — пробормотала Джеки. — Он уменьшает людей.

— У него нет уранового котла, — возразил я. — Сумасшедшему ученому прежде всего нужен урановый котел — иначе как он будет метать искусственные молнии?

Я опять просунул карандаш между прутьями, тщательно нацелился, прижал грифелем звонок на двери и позвонил. Раздалось слабое звяканье.

Кто-то торопливо приподнял жалюзи в окне возле входной двери и, вероятно, посмотрел на меня. Не могу утверждать наверняка. Не успел заметить. Жалюзи встали на место, и больше ничто не шевелилось. Я звонил и звонил, пока мне не надоело. Тогда я перестал звонить.

— Можно разломать клетку, — сказал я

— Ох, нет! Мистер Генчард…

— Что же, — сказал я, — когда он вернется, я спрошу, какого черта он тут вытворяет. Нельзя держать у себя эльфов. Этого в жилищном договоре не было.

— Мы с ним не подписывали жилищного договора, — парировала Джеки.

Я все разглядывал домик в птичьей клетке. Ни звука, ни движения. Только дым из трубы.

В конце концов, мы не имеем права насильно вламываться в клетку. Это все равно что вломиться в чужую квартиру. Мне уже мерещилось, как зеленые человечки, размахивая волшебными палочками, арестуют меня за квартирную кражу. Интересно, есть у эльфов полиция? Какие у них бывают преступления?

Я водворил покрывало на место. Немного погодя тихие звуки возобновились. Царап. Бух. Шурш — шурш — шурш. Шлеп. И далеко не птичья трель, которая тут же оборвалась.

— Ну и ну, — сказала Джеки. — Пойдем-ка отсюда, да поживей.

Мы сразу легли спать. Мне приснились полчища зеленых человечков в костюмах опереточных полисменов — они отплясывали на желтой радуге и весело распевали.

Разбудил меня звонок будильника. Я принял душ, побрился и оделся, не переставая думать о том же, что и Джеки. Когда мы надевали пальто, я заглянул ей в глаза и Спросил:

— Так как же?

— Конечно. Ох, боже мой, Эдди! Т-ты думаешь, они тоже идут на работу?

— Какую еще работу? — запальчиво осведомился я. — Сахарницы разрисовывать?

На цыпочках мы прокрались в комнату мистера Генчарда, из-под кретона — ни звука. В окно струилось ослепительное утреннее солнце Я рывком сдернул чехол. Дом стоял на месте. Жалюзи одного окна были подняты, остальные плотно закрыты. Я приложил голову вплотную к клетке и сквозь прутья уставился на распахнутое окно, где легкий ветерок колыхал ситцевые занавески.

Из окна на меня смотрел огромный страшный глаз.

На сей раз Джеки не сомневалась, что меня смертельно ранили. Она так и ахнула, когда я отскочил как ошпаренный и проорал что-то о жутком, налитом кровью, нечеловеческом глазе. Мы долго жались друг к другу, потом я снова заглянул в то окно.

— Ба, — произнес я слабым голосом, — да ведь это зеркало.

— Зеркало? — захлебнулась Джеки.

— Да, огромное, во всю противоположную стену. Больше ничего не видно. Я не могу подобраться вплотную к окну.

— Посмотри на крыльцо, — сказала Джеки.

Я посмотрел. Возле двери стояла бутылка молока — сами представляете, какой величины. Она была пурпурного цвета. Рядом с ней лежала сложенная почтовая марка.

Пурпурное молоко? — удивился я.

— От пурпурной коровы. Или бутылка такого цвета Эдди, а это что, газета?

Это действительно была газета. Я прищурился, пытаясь различить хотя бы заголовки «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС», — гласили исполинские красные буквы высотой чуть ли не в полтора миллиметра. «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС ФОЦПА НАСТИГАЕТ ТЭРА». Больше мы ничего не разобрали.

Я мягко набросил кретон на клетку. Мы пошли завтракать к Терри — все равно надо было еще долго ждать автобуса.

Когда мы вечером ехали домой, то знали, чем займемся прежде всего.

Мы вошли в дом, установили, что мистер Генчард еще не вернулся, зажгли в его комнате свет и стали вслушиваться в звуки, доносящиеся из птичьей клетки.

— Музыка, — сказала Джеки

Музыку мы едва слышали, да и вообще она была какая-то ненастоящая. Не знаю, как ее описать. И она тотчас смолкла. Бух, царап, шлеп, в-ж-ж. Потом наступила тишина, и я стянул с клетки чехол.

В домике было темно, окна закрыты, жалюзи опущены. С крыльца исчезла газета и бутылка молока. На двери висела табличка с объявлением, которое предостерегало (я прочел через лупу): «КАРАНТИН! МУШИНАЯ ЛИХОРАДКА!»

— Вот лгунишки, — сказал я. — Пари держу, что никакой лихорадки там нет.

Джеки истерически захохотала.

— Мушиная лихорадка бывает только в апреле, правда?

— В апреле и на рождество. Ее разносят свежевылупившиеся мухи. Где мой карандаш?

Я надавил на кнопку звонка. Занавеска дернулась в сторону, вернулась на место; мы не увидели… руки, что ли, которая ее отогнула. Тишина, дым из трубы не идет.

— Боишься? — спросил я.

— Нет. Как ни странно, не боюсь. Карапузы-то нас чураются. Кэботы беседуют лишь с…[15]

— Эльфы беседуют лишь с феями, ты хочешь сказать, — перебил я. — А чего они нас, собственно, отваживают? Ведь их дом находится в нашем доме — ты понимаешь мою мысль?

— Что же нам делать?

Я приладил карандаш и с неимоверным трудом вывел «ВПУСТИТЕ НАС» на белой филенке двери. Написать что-нибудь еще не хватило места. Джеки укоризненно зацокала языком.

— Наверно, не стоило этого писать. Мы же не просимся внутрь. Просто хотим на них поглядеть.

— Теперь уж ничего не поделаешь. Впрочем, они догадаются, что мы имеем в виду.

Мы стояли и всматривались в домик, а он угрюмо, досадливо всматривался в нас. Мушиная лихорадка… Так я и поверил!

Вот и все, что случилось в тот вечер.

Наутро мы обнаружили, что с крохотной двери начисто смыли карандашную надпись, что извещение о карантине висит по-прежнему и что на пороге появилась еще одна газета и бутылка зеленого молока. На этот раз заголовок был другой: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА ОБХОДИТ ТЭРА!»

Из трубы вился дым. Я опять нажал на кнопку звонка. Никакого ответа. На двери я заметил почтовый ящик — этакую костяшку домино — только потому, что сквозь щель виднелись письма. Но ящик был заперт.

— Вот бы прочесть, кому они адресованы, — размечталась Джеки.

— Или от кого они. Это гораздо интереснее.

В конце концов мы ушли на работу. Весь день я был рассеян и чуть не приварил к станку собственный палец. Когда вечером мы встретились с Джеки, мне стало ясно, что и она озабочена.

— Не стоит обращать внимания, — говорила она, пока мы тряслись в автобусе. — Не хотят с нами знаться — и не надо, верно?

— Я не допущу, чтобы меня отваживала какая-то… тварь. Между прочим, мы оба тихо помешаемся, если не выясним, что же там в домике. Как по-твоему, мистер Генчард — волшебник?

— Паршивец он, — горько сказала Джеки. — Уехал и оставил на нас каких-то подозрительных эльфов!

Когда мы вернулись с работы, домик в клетке, как обычно, подготовился к опасности, и не успели мы сдернуть чехол, как отдаленные тихие звуки прекратились. Сквозь опущенные жалюзи пробивался свет. На крыльце лежал только коврик. В почтовом ящике был виден желтый бланк телеграммы.

Джеки побледнела.

— Это последняя капля, — объявила она — Телеграмма!

— А может, это никакая не телеграмма.

— Нет, она, она, я знаю, что она. «Тетя Путаница умерла». Или «К вам в гости едет Иоланта».

— Извещение о карантине сняли, — заметил я. — Сейчас висит другое. «Осторожно — окрашено».

— Ну, так не пиши на красивой, чистой двери.

Я набросил на клетку кретон, выключил в комнате свет и взял Джеки за руку. Мы стояли в ожидании. Прошло немного времени, и где-то раздалось тук-тук-тук, а потом загудело, словно чайник на огне. Я уловил тихий звон посуды.

Утром на крохотном крылечке появились двадцать шесть бутылок желтого — ярко-желтого — молока, а заголовок лилипутской газеты извещал: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ТЭР ДЕЛАЕТ РЫВОК!» В почтовом ящике лежали какие-то письма, но телеграмму уже вынули.

Вечером все шло как обычно. Когда я снял чехол, наступила внезапная, зловещая тишина. Мы чувствовали, что из-под отогнутых уголков штор за нами наблюдают. Наконец мы легли спать, но среди ночи я встал взглянуть еще разок на таинственных жильцов. Конечно, я их не увидел. Но они, должно быть, давали бал: едва я заглянул, как смолкло бешеное топанье и цоканье и тихая, причудливая музыка.

Утром на крылечке была красная бутылка и газета. Заголовок был такой: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА — ПИШИ ПРОПАЛО!»

— Работа у меня летит к чертям собачьим, — сказал я. — Не могу сосредоточиться — все думаю об этой загадке и диву даюсь…

— Я тоже. Непременно надо как-то разузнать.

Я заглянул под чехол. Жалюзи опустились так быстро, что едва не слетели с карнизов.

— Как по-твоему, они обижаются? — спросил я.

— По-моему, да, — ответила Джеки. — Мы же пристаем к ним — просто спасу нет. Знаешь, я готова побиться об заклад, что они сидят сейчас у окон и кипят от злости, ждут не дождутся, чтоб мы ушли. Может, пойдем? Все равно нам пора на автобус.

Я взглянул на домик, а домик, я чувствовал, смотрел на меня — с обидой, раздражением и злостью. Ну да ладно. Мы уехали на работу.

Вернулись мы в тот вечер усталые и голодные, но, даже не сняв пальто, прошли в комнату мистера Генчарда. Тишина. Я включил свет, а Джеки тем временем сдернула с клетки кретоновый чехол.

Я услышал, как она ахнула. В тот же миг я подскочил к ней, ожидая увидеть на нелепом крыльце зеленого человечка, да и вообще что угодно ожидая. Но не увидел ничего выдающегося. Из трубы не шел дым.

А Джеки показывала пальцем на дверь. Там висела новая табличка. Надпись была степенная, краткая и бесповоротная: «СДАЕТСЯ ВНАЕМ».

— Ой-ой-ой! — сказала Джеки.

Я судорожно глотнул. На крохотных окнах были подняты все жалюзи, а ситцевые занавески исчезли. Впервые мы могли заглянуть внутрь домика. Он был совершенно пуст, удручающе пуст.

Мебели нигде нет. Нет вообще ничего, лишь кое-где царапины на паркетном полу с лаковым покрытием. Обои — они выдержаны в мягких тонах и выбраны с хорошим вкусом — безукоризненно чистые. Жильцы оставили дом в безупречном порядке.

— Съехали, — сказал я.

— Да, — пробормотала Джеки. — Съехали.

На душе у меня вдруг стало прескверно. Дом — не тот, крохотный, что в клетке, а наш — ужасно опустел. Знаете, так бывает, когда вы съездили в гости и вернулись в квартиру, где нет никого и ничего.

Я сгреб Джеки в объятия, крепко прижал ее к себе. У нее тоже было плохое настроение. Никогда бы не подумал, что крохотная табличка «СДАЕТСЯ ВНАЕМ» может так много значить.

— Что скажет мистер Генчард? — воскликнула Джеки, глядя на меня большими глазами.

Мистер Генчард вернулся к вечеру на третьи сутки. Мы сидели у камина, как вдруг он вошел с саквояжем в руках, черный мундштук торчал из-под носа.

— Пф-ф, — поздоровался он с нами.

— Привет, — сказал я слабым голосом. — Рад вас видеть.

— Пустое! — непреклонно заявил мистер Генчард и направился в свою комнату. Мы с Джеки переглянулись.

Мистер Генчард ураганом вырвался из своей комнаты, совершенно разъяренный. В дверях гостиной показалось его искаженное лицо.

— Ротозеи наглые! — зарычал он. — Ведь просил же вас…

— Погодите минутку, — сказал я.

— Съезжаю с квартиры! — взревел мистер Генчард. — Сейчас же!

Его голова скрылась из виду; хлопнула дверь, щелкнул ключ в замке. Мы с Джеки так и ждали, что старик нас отшлепает.

Мистер Генчард опрометью выбежал из своей комнаты, держа в руке саквояж. Он вихрем пронесся мимо нас к двери.

Я попытался остановить его.

— Мистер Генчард…

— Пустое!

Джеки повисла у него на одной руке, я завладел другой. Вдвоем мы ухитрились удержать его на месте.

— Постойте, — сказал я. — Вы забыли свою… э-э… птичью клетку.

— Это по-вашему, — ощерился он. — Можете взять себе. Нахалы! Я убил несколько месяцев, чтобы сделать этот домик по всем правилам, а потом еще несколько месяцев уговаривал их поселиться. Теперь вы все испортили. Они не вернутся.

— Кто «они»? — выпалила Джеки.

Недобрые глаза-бусинки пригвоздили нас к месту.

— Мои жильцы. Придется теперь строить им новый дом… ха! Но уж на этот раз я не оставлю его в чужих руках.

— Погодите, — сказал я. — Вы… вы в-волшебник?

Мистер Генчард фыркнул.

— Я мастер. Вот и весь секрет. Поступайте с ними порядочно — и они с вами будут поступать порядочно. А весь все же… — и он засветился гордостью, — … не всякий может выстроить такой дом, как им нужно!

Он, казалось, смягчился, но следующий мой вопрос его снова ожесточил.

— Кто они такие? — отрывисто сказал он. — Да Маленький Народец, конечно. Называйте как угодно. Эльфы, гномы, феи, тролли… у них много имен. Но они хотят жить в тихом, респектабельном квартале, не там, где вечно подслушивают да подглядывают. От таких штучек дом приобретает дурную славу. Нечего удивляться, что они съехали! А они-то… пф-ф!.. они всегда вносили плату в срок. Правда, Маленький Народец всегда платит исправно, — прибавил он.

— Какую плату? — прошептала Джеки.

— Удачу, — пояснил мистер Генчард. — Удачу. А чем они, по-вашему, платят — деньгами, что ли? Теперь придется делать новый дом, чтобы моя удача вернулась.

На прощание он окинул нас сердитым взглядом, рывком открыл дверь и с топотом выскочил из дома. Мы смотрели ему вслед.

К бензозаправочной колонке, что внизу, у подножия холма, подъезжал автобус, и мистер Генчард пустился бегом.

Он сел-таки в автобус, но сначала основательно пропахал носом землю.

Я обнял Джеки.

— О господи, — сказала она. — Он уже стал невезучий.

— Не то что невезучий, — поправил я. — Просто обыкновенный. Кто сдает домик эльфам, у того удачи хоть отбавляй.

Мы сидели молча, смотрели друг на друга. Наконец, ни слова не говоря, пошли в освободившуюся комнату мистера Генчарда. Птичья клетка была на месте. Как и домик. Как и табличка «Сдается внаем».

— Пойдем к Терри, — предложил я.

Мы задержались там дольше, чем обычно. Можно было подумать, будто нам не хочется идти домой, потому что дом заколдован. На самом деле все было как раз наоборот. Наш дом перестал быть заколдованным. Он стоял покинутый, холодный, заброшенный. Ужасно!

Я молчал, пока мы пересекали шоссе, поднимались вверх по холму, отпирали входную дверь. Сам не знаю зачем, последний раз пошли взглянуть на опустевший домик. Клетка была покрыта (я сам накинул на нее скатерть), но… бах, шурш, шлеп! В домике снова появились жильцы!

Мы попятились и закрыли за собой дверь, а уж потом решились перевести дух.

— Нет, — сказала Джеки. — Не надо подсматривать. Никогда, никогда не будем заглядывать под чехол.

— Ни за что, — согласился я. — Как по-твоему, кто.

Мы различили едва слышное журчание — видно, кто-то залихватски распевал. Отлично. Чем им будет веселее, тем дольше они здесь проживут. Мы легли спать, и мне приснилось, будто я пью пиво с Рип Ван Винклем и карликами. Я их всех перепил, они свалились под стол, а я держался молодцом.

Наутро шел дождь, но это было неважно. Мы не сомневались, что в окна льется яркий солнечный свет. Под душем я мурлыкал песенку. Джеки что-то болтала — невнятно и радостно. Мы не стали открывать дверь в комнату мистера Генчарда.

— Может, они хотят выспаться, — сказал я

В механической мастерской всегда шумно, поэтому, когда проезжает тележка, груженная необработанными обшивками для цилиндров, вряд ли грохот и лязг становятся намного сильнее. В тот день, часа в три пополудни, мальчишка-подручный катил эти обшивки в кладовую, а я ничего не слышал и не видел, отошел от строгального станка и, сощурясь, проверял наладку.

Большие строгальные станки — все равно что маленькие колесницы Джаггернаута. Их замуровывают в бетоне на массивных рамах высотой с ногу взрослого человека, и по этим рамам ходит взад и вперед тяжелое металлическое чудище — строгальный станок, как таковой.

Я отступил на шаг, увидел приближающуюся тележку и сделал грациозное па вальса, пытаясь уклониться. Подручный круто повернул, чтобы избежать столкновения; с тележки посыпались цилиндры, я сделал еще одно па, но потерял равновесие, ударился бедром о кромку рамы и проделал хорошенькое самоубийственное сальто. Приземлился я на металлической раме — на меня неудержимо двигался строгальный станок. В жизни не видел, чтобы неодушевленный предмет передвигался так стремительно.

Я еще не успел осознать, в чем дело, как все кончилось. Я барахтался, надеясь соскочить, люди кричали, станок ревел торжествующе и кровожадно, вокруг валялись рассыпанные цилиндры. Затем раздался треск, мучительно заскрежетали шестерни передач, разваливаясь вдребезги. Станок остановился. Мое сердце забилось снова

Я переоделся и стал поджидать, когда кончит работу Джеки.

По пути домой, в автобусе, я ей обо всем рассказал.

— Чистейшая случайность… Или чудо. Один из цилиндров попал в станок, и как раз куда надо. Станок пострадал, но я-то нет. По-моему, надо написать записку, выразить благодарность…э-э… жильцам. Джеки убежденно кивнула.

— Они платят за квартиру везением, Эдди. Как я рада, что они уплатили вперед!

— Если не считать того, что я буду сидеть без денег, пока не починят станок, — сказал я.

По дороге домой началась гроза. Из комнаты мистера Генчарда слышался стук — таких громких звуков из птичьей клетки мы еще не слышали. Мы бросились наверх и увидели, что там открылась форточка. Я ее закрыл. Кретоновый чехол наполовину соскользнул с клетки, и я начал было водворять его на место. Джеки встала рядом со мной. Мы посмотрели на крохотный домик — моя рука не довершила начатого было дела.

С двери сняли табличку «Сдается внаем». Из трубы валил жирный дым.

Жалюзи, как водится, были наглухо закрыты, но появились кое-какие перемены.

Слабо тянуло запахом стряпни — подгорелое мясо и тухлая капуста, очумело подумал я. Запах, несомненно, исходил из домика эльфов. На когда-то безупречном крыльце красовалось битком набитое помойное ведро, малюсенький ящик из-под апельсинов, переполненный немытыми консервными банками, совсем уж микроскопическими, и пустыми бутылками, явно из-под горячительных напитков. Возле двери стояла и молочная бутылка — жидкость в ней была цвета желчи с лавандой. Молоко еще не вносили внутрь, так же как не вынимали еще утренней газеты.

Газета была, безусловно, другая. Устрашающая величина заголовков доказывала, что это бульварный листок.

От колонны крыльца к углу дома протянулась веревка; правда, белье на ней пока не висело.

Я нахлобучил на клетку чехол и устремился вслед за Джеки на кухню.

— Боже правый! — сказал я.

— Надо было потребовать у них рекомендации, — простонала Джеки. — Это вовсе не наши жильцы.

— Не те, кто жили у нас прежде, — согласился я. — То есть не те, кто жили у мистера Генчарда. Видала мусорное ведро на крыльце?

— И веревку для белья, — подхватила Джеки. — Какое… какая неряшливость!

— Джуки, Калликэки и Джитеры Лестеры. Тут им не «Табачная дорога»[16].

Джеки нервно глотнула.

— Знаешь, ведь мистер Генчард предупреждал, что они не вернутся.

— Да, но сама посуди…

Она медленно кивнула, словно начиная понимать. Я сказал:

— Выкладывай.

— Не знаю. Но вот мистер Генчард говорил, что Маленькому Народцу нужен тихий, респектабельный квартал. А мы их выжили. Пари держу, мы создали птичьей клетке — району — дурную репутацию. Перворазрядные эльфы не станут тут жить. Это… о господи… это теперь, наверное, притон.

— Ты с ума сошла, — сказала я.

— Нет. Так оно и есть. Мистер Генчард говорил то же самое. Говорил ведь он, что теперь придется строить новый домик. Хорошие жильцы не поедут в плохой квартал. У нас живут сомнительные эльфы, вот и все.

Я разинул рот и уставился на жену.

— Угу. Те, что привыкли ютиться в трущобах. Пари держу, у них в кухне живет эльфовская коза, — выпалила Джеки.

— Что ж, — сказал я, — мы этого не потерпим. Я их выселю. Я… я им в трубу воды налью. Где чайник?

Джеки вцепилась в меня.

— Не смей! Не надо их выселять, Эдди. Нельзя. Они вносят плату, — сказала она. И тут я вспомнил.

— Станок…

— Вот именно. — Для пущей убедительности Джеки даже впилась ногтями в мою руку. — Сегодня ты бы погиб, не спаси тебя счастливый случай. Наши эльфы, может быть, и неряхи, но все же платят за квартиру.

До меня дошло.

— А ведь мистеру Генчарду везло совсем по-другому. Помнишь, как он подкинул ногой камень на лестнице у берега и ступенька провалилась? Мне-то тяжко достается. Правда, когда я попадаю в станок, за мной туда же летит цилиндр и останавливает всю махину, это так, но я остался без работы, пока не починят станок. С мистером Генчардом ни разу не случалось ничего подобного.

— У него жильцы были не того разряда, — объяснила Джеки с лихорадочным блеском в глазах. — Если бы в станок угодил мистер Генчард, там бы пробка перегорела. А у нас живут сомнительные эльфы, вот и удача у нас сомнительная.

— Ну и пусть живут, — сказал я. — Мы с тобой — содержатели притона. Пошли отсюда, выпьем у Терри.

Мы застегнули дождевики и вышли; воздух был свежий и влажный. Буря ничуть не утихла, завывал порывистый ветер. Я забыл взять с собой фонарик, но возвращаться не хотелось. Мы стали спускаться по холлу туда, где слабо мерцали огни Терри.

Было темно. Сквозь ливень мы почти ничего не видели. Наверно, поэтому и не заметили автобуса, пока он не наехал прямо на нас, — во время затемнения фары почти не светили.

Я хотел было столкнуть Джеки с дороги, на обочину, но поскользнулся на мокром бетоне, и мы оба шлепнулись. Джеки повалилась на меня, и через мгновение мы уже забарахтались, в чавкающей грязи кювета, а автобус с ревом пронесся мимо и был таков.

Мы выбрались из кювета и пошли к Терри. Бармен выпучил на нас глаза, присвистнул и налил нам по рюмке, не дожидаясь просьбы.

— Без сомнения, — сказал я, — они спасли нам жизнь.

— Да, — согласилась Джеки, оттирая уши от грязи. — Но с мистером Генчардом такого бы не случилось.

Бармен покачал головой.

— Упал в канаву, Эдди? И вы тоже? Не повезло!

— Не то чтоб не повезло, — слабо возразила Джеки. — Повезло. Но повезло сомнительно. — Она подняла рюмку и посмотрела на меня унылыми глазами. Мы чокнулись.

— Что же, — сказал я. — За удачу!