"Недремлющий глаз бога Ра" - читать интересную книгу автора (Шаповалов Константин)

Глава восьмая

За завтраком Федор Федорович неожиданно заговорил о шизофрении.

— Господин Гвоздев, шизофрения ваша на мозгах отражается? То есть, например, заметно её под микроскопом или же она только в мыслях бывает?

— Наверное, не шиза а деменция, — немедленно воткнулся мой эрудированный напарник. — Приобретенное слабоумие — вот что вас должно беспокоить.

— Э… — задумчиво протянул Сперанский, — я не для себя интересуюсь. Нет, просто господин Президент приказали сегодня монстриков изучать.

Веник, озабоченный поисками спирта, серьезно взволновался.

— Ничего не знаю! Каких ещё «монстриков»? Мне срочно нужно в лабораторию — вирусов кормить. Они и так уже совсем чахлые: боюсь, до отчета не доживут.

— А вас, Вениамин Моисеевич, никто и не трогает. Кормите себе на здоровье, кого хотите, только голову, значить, не морочьте. Это мы с господином Гвоздевым их исследовать будем.

Впрямь, что ли, заговаривается:

— Что-то я не пойму, кого мы будем исследовать и зачем?

Федор Федорович не спеша отодвинул тарелку.

— "Монстриками", значить, я их окрестил, а вообще они здесь вроде кроликов числятся. При лаборатории. Вы кино про людоеда в клетке смотрели?

— Да что-то было…

— Вот! Вот и у нас такой же гадючник имеется. С миру, значить, по нитке собирали уголовно наказуемых за мерзостные деяния к смерти или пожизненному заключению. Откупали за взятки… Не в Америке, конечно, и не в других серьёзных странах — там такие номера не проходят. Зато в развивающихся местностях понабрали этого добра предостаточно. В каком-то там, я не знаю, Тринидаде начальник тюрьмы со слезами нас провожал — умолял наведываться! Шальные, значить, денежки и хлопот меньше.

— А зачем они вам понадобились? — заинтересовался Липский. — Гвардию себе готовили?

— Для переработки, зачем же ещё! Покойный доктор из них вирусов приготавливал, чтобы потом всякие лекарства изобретать. Я потому и спрашивал Сергея Сергеевича про мозговые отклонения и функции, — последнее слово он произнес с какой-то даже гордостью, как бы подчеркивая сопричастность таинству науки.

— А Бааль Зебуба вы случайно не вызывали? Или он здесь прописан? — не унимался Веник.

— Да отстаньте вы со своими дурацкими шуточками! — разозлился куратор. — Я не с вами разговариваю, а с господином Гвоздевым.

— Даже не знаю…, природа шизофрении ещё недостаточно изучена. Вы ведь в курсе, как часто случается: одни ученые думают одно, а другие — совсем другое. Лучше скажите, что мы должны выяснить у этих монстриков?

В устремленном на меня взоре мелькнуло детское удивление.

— Что выяснить? Да я же об этом у вас хотел спросить! — старец чуть чашку не опрокинул от неожиданности. И тут же разобиделся на весь свет.

— А в чем дело, господин научный консультант? — Веник церемонно поклонился тарелке с гречневой кашей. — Дайте нам только точку опоры и…

Сперанский метнул в него злобный взгляд.

— Доктор-то не особо со мной советовался своими, значить, программами, а с господином Президентом вообще разговор короткий: “Кру-угом, шагом марш. Пошел вон.” Ну я и подумал, что, может быть, вы там у покойника в компьютере что-нибудь вычитали. К тому же, диссертация ваша… хотя обождите! — он слегка хлопнул ладонью по облысевшему лбу и полез в портфель. — Обождите! Вот же голова садовая! У меня, значить, вопросничек имеется, с которым доктор к монстрикам ходил. Вот он где, родимый, — в зеленой папочке…, - Федор Федорович извлек на свет тонкую пластиковую папку и, с торжествующим видом, протянул мне.

— Покойник, значить, долго с ними по душам беседовал, перед тем как под ножик-то пустить. Всё выяснял про жизнь, здоровье, — он призадумался, словно вспоминая что-то особенно интимное, — ну, не знаю, про что там ещё, но на листочках всегда для себя пометки делал. А после беседы, значить, пожалуйте на операцию!

— Правильно делал, — одобрительно заметил Веник. — Дружба — дружбой, а табачок врозь! Значить.

— Да, по всему видно, был отпетым гуманистом, — согласился я, открывая папку.

Внутри оказался отпечатанный типографским способом вопросник с пустыми клеточками для баллов, однако ситуацию он не прояснил.

— Часто ли вы ощущаете печаль? — спросил я у Липского, ткнув наугад в одну из строчек.

— В трезвом виде почти постоянно, — сокрушенно ответил тот.

— Значит, редко. А ощущаете ли вы стремление говорить и говорить?

— Это в зависимости от аудитории. Вообще-то, я большой молчун и затворник и только во время еды делаюсь опасным.

— А часто ли вы обдумываете проекты, которые не в состоянии реализовать?

— Несомненно. Но это связано с моими супружескими обязанностями.

— Тогда вопросов не имею, — я захлопнул папку и протянул маркизу.

Он бегло просмотрел бумаги и передал Сперанскому.

— Ну и зачем это нужно, как думаешь?

— Какая разница? — удивился Веник. — Ты, Пэмосэд Анатольевич, ведешь себя как стахановец и ударник, а необходимости-то нету! Нету у нас никакой объективной заинтересованности, поскольку научная деятельность заключается в своевременном написании докладов и отчетов. Правильно я излагаю методологию, уважаемый Осман-баба?

Склонившийся над портфелем Осман-баба звучно застонал.

— Чу! Муэдзин пропел! — Веник проглотил последнюю ложку и поднялся. — Срочно ведите меня в лабораторию — пора совершать намаз. Скоро уже рамадан, а я ещё ни в одном глазу!

Федор Федорович, отдуваясь, разогнулся.

— Мы, господин Гвоздев, в лабораторию не пойдем. Прямо отсюда, значить, к монстрикам двинем. Только в Лабиринт охране заходить не положено, так вы мне пообещайте, что будете вести себя прилично, а не как этот вот, — он указал на стоявшего в ожидании Веника, — мародер! Обещаете?

Я пожал плечами.

— В Лабиринт? К Минотавру? — взволновался начальник экспедиции. — А ну как сожрут его — с кем я тогда отчет злоупотреблять буду?

— Ничего не сожрут! — Федор Федорович выбрался из-за стола. — Обычная, значить, больница с изоляторами. Просто дверей много, вот и прозвали.

Мы пошли к выходу и разделились: маркиз в сопровождении фрейлин отправился в лабораторию, а меня через короткий боковой коридор куратор вывел на открытую палубу.

Здесь нас встретил тугой морской ветер, насыщенный солью, йодом и мелкими водяными брызгами.

Вокруг, на сколько хватало глаз, простиралась водяная пустыня, окрашенная низким небом в грозные стальные тона. Вершины бесчисленных волн кучерявились штормовыми барашками, сливавшимися у горизонта в сплошную пенную полосу.

Громадный корабль несся к ней бесшумно и стремительно, так, что казалось, будто он не плывет, а низко летит над водой, то и дело зарываясь ажурными мачтами в плотное брюхо кучевых облаков. Атмосфера была заполнена ожиданием надвигающегося ненастья.

— Ветер-ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч, — продекламировал по этому поводу Федор Федорович.

Нет, не деменция. Скоре сенильный психоз. Для деменции он слишком активен, — решил я.

Старик поежился, запахнул разлетевшиеся полы мягкой курточки и, прижав к груди портфель, засеменил к носовой надстройке. Добравшись до закрытой двери, он прокричал какое-то заклинание и боком протиснулся в образовавшееся перед ним отверстие.

Картина назвалась: “Партайгенносе Борман ведет штандартенфюрера Штирлица к рейхсминистрам”.

Я шагнул следом и очутился на площадке наклонной железной лестницы с перилами из труб, ведущей в выкрашенный белой краской просторный дугообразный коридор.

Мы прошли по нему метров десять, миновав пять овальных боковых дверей, пока не остановились перед мощной поперечной дверью с провисавшим, суставчатым цепным приводом.

— Computer, open the door "F"! — бодро скомандовал Федор Федорович, взмахнув портфелем как волшебной палочкой.

Поддавшись его магии, дверь дернулась и, лязгая тяжелой цепью и гремя уродливыми роликовыми лапами на рельсовых направляющих, медленно поползла вбок.

— Надо же, как вас компьютер уважает!

— А как же! Мне во все места проход разрешается. Кроме капитанского мостика и каюты господина Президента, я всюду могу попасть. Доверяет, значить, начальство!

Следуя за ним, я переступил через рельсы и попал в точно такой же коридор с пятью боковыми дверями и поперечной в дальнем конце. Едва мы вошли, лязганье и грохот за нашими спинами возобновились, и дверь «F» вернулась в начальное положение.

Федор Федорович извлек из портфеля уже знакомый блокнот и, беззвучно шевеля губами, отыскал в нем нужную запись.

— Ага, вот оно. Подождите!

— Жду.

Он помедлил, собрался с духом и прочитал, ведя пальцем вдоль строк: “Computer. Stop the nitrogen protoxide supply to all sections”.

— The nitrogen protoxide supply stopped, — бесцветным голосом доложил компьютер.

— Закись азота? Вы этих гвардейцев что, под наркозом, что ли содержите?

— А они не под наркозом, — успокоил меня куратор. — То есть, не совсем под наркозом, а просто бредят и всё. В прошлое путешествуют. Сейчас подождем пока ихние мозговые остатки повыветриваются, а потом, значить, пообщаемся.

— В прошлое путешествуют? Как это понять? — ещё больше удивился я.

— Ну, книжки про машину времени читали? Вот наш доктор её и изобрёл. Правда, ездить на ней можно только в своё прошлое. Точнее, значить, не в собственное, а как бы в прошлое своего рода, прямо до самой первой обезьяны. Или, я не знаю, кто там был в начале.

Нет, всё же деменция:

— Любопытно! Ну и как она, эта машина? Заводится хорошо?

Федор Федорович вполне уловил насмешку.

— Опять ёрничать начинаете, молодой человек? Я, конечно, не отрицаю, что вы талантливый ученый и всё такое прочее, но, с другой стороны, чему вас там учили, в этих ваших университетах? Вас, значить, обучали диалектическому материализму и истории партии, а теперь вы смеетесь над тем, что в этот курс включено не было. Поняли мой тонкий намек?

— Куда уж тоньше! — пришлось соглашаться. — Но всё равно с трудом верится. Вы уж мне поподробнее объясните, что это за аппарат такой.

— А и не аппарат вовсе. Просто подается этот вот «протоксид» и готово дело — человек помчался неведомо куда! Сквозь время, значить.

— Нет, вы ерунду говорите. В Москве почти все зубные врачи для наркоза закись азота применяют, но почему-то никто из пациентов никуда не мчится. Только если за деньгами.

— В этом, значить, и есть секрет доктора! — он хитро прищурился. — Скажу уж вам, так и быть. Всё дело в концентрации. Есть такая концентрация, когда человек ещё не спит, но уже и не бодрствует, а пребывает, значить, на самой границе — вот тогда и начинаются эти видения. Страх, я доложу, кромешный!

— Неужели вы тоже?

— А как же! С меня то он и начал экспериментировать, а монстриков уж потом подключили. Я, молодой человек, так напутешествовался, что начал даже предупреждения получать!

— Какие? От кого?

— Кабы знать. Может от каких-нибудь Высших Сил, а может быть и от самого Господа Бога.

Покойник, значить, такую теорию в своих древних колдовских книжках вычитал, что память нам как бы передается по наследству. Только адресовано наследство не сегодняшним людям, а будущим, поэтому мы им пользоваться и не можем. Мы, значить, простые носильщики, хотя свою лепту тоже прибавляем.

— И что же вы видели там, в прошлом?

— Не просто видел, а участвовал, значить, во всех событиях! Я вам передать не могу, какой это кошмар. Кто меня там только не убивал: и варвары, и викинги, и даже какие-то простые уличные бандиты! Видишь всё как наяву, только поделать ничего не можешь. Стоишь, значить, и наблюдаешь, как тебя хладнокровно уничтожают.

— А кроме этого? Какие-нибудь важные исторические события или известных людей видели?

— Нет, господин Гвоздев, вы всё неправильно себе представляете. Это совсем другая память, с историей, значить, никак не связанная. Начинается она вообще в каком-то Космосе, из которого мы все, как я теперь понимаю, и произошли! Мы с покойником мои грёзы сто раз на других людях проверяли, и всегда что-нибудь да было про Космос.

— Космос? Нет, я не насмехаюсь, но наркоманы в своих видениях тоже постоянно куда-то улетают. А воздействие закиси азота очень напоминает наркотическое опьянение. Конечно, я слышал про "память предков", но не уверен, что это именно то, о чем вы говорите. Галлюцинации вряд ли можно рассматривать как аргумент, какими правдоподобными они бы не казались. Нужны более серьёзные доказательства.

Федор Федорович прямо расцвел, услышав про доказательства:

— Скажите, вы не знаете кто такая Бастет?

— Даже не представляю из какой оперы. А в чем дело?

— Дело в том, что если вы не знаете, то я и подавно знать не мог! И доктор не знал. Только в энциклопедии мы и отыскали, что это древняя кошачья богиня. Она, значить, заведовала всеми домашними кошками и сама выглядела как женщина с кошачьей головой. А по совместительству была глазом верховного бога Ра и занималась мщением. Мстила, значить. Очень вредная и опасная персона, я вам скажу.

Я почувствовал, что за его словами кроется нечто необычайное.

— Видели её, что ли?

— Меня ей в жертву принесли! Задушили, значить, египетские жрецы-подпольщики в черных халатах с золотыми лентами. Задушили, изверги, прямо перед статуей этой Бастет. По монументу мы с доктором их и разоблачили!

— Фантастика! А не может быть, что вы фильм на эту тему смотрели, и он произвел сильное впечатление? Эпизод отложился в памяти, а потом всплыл?

— Ну а имя откуда взялось? Из какого фильма?

— Мало ли…

Сперанский грустно вздохнул:

— Понимаете, после путешествия в прошлое в голове всё равно ничего не остается! Вспомнить, что такое с тобой приключилось невозможно — будто кто-то ножницами вырезывает эту часть. Остается чувство, что видел удивительные вещи и понял великую тайну. А в чём она, эта тайна, уже забыл! Я так понимаю, что Высшие Силы специально сию хитрость изобрели, чтобы раньше времени никто в их кладовку не лазил. Страхуются, значить.

- “Защиту от дурака” ставят?

— Вот-вот. Но доктор наш тоже не дурак был — цеплял на мою голову всякие проводки с наклейками и магнитофон включал. А мне наказывал, чтобы я старался вслух диктовать, что там со мной происходит.

— А вы типа как робот-разведчик? Как “Луноход”?

— Ага. Хотя никакие приказы в прошлом конечно не действуют, потому что человек как бы пребывает в полной отключке. Однако мысль работает ясно, и говорить он тоже может.

— Сам по себе? Без команды?

— А как же! Безо всякого внешнего воздействия, — он взглянул с такой гордостью, что стало ясно, что говорить без команды ему приходилось не часто. — Вот я и наговорил с три короба! Потом прослушали мы запись, а там, значить, про эту страхоту «Бастет», прости меня Господи. Бессвязно так, отрывчато, но очень даже внятно: Бастет и Бастет. Кто такая? Я-то не помню ничего, хоть кол на голове теши!

— Подождите! А жрецы с золотыми лентами? Как же вы про них вспомнили?

— А слушайте дальше, и сами всё поймете. Доктор сразу за слово «Бастет» ухватился, хотя и не ведал, что оно означает. Догадался, значить, что в нем какой-то смысл кроется. Навели мы справки и выяснили, что действительно была такая богиня. Древнеегипетская и редкая, а не как какой-нибудь бог Ра, про которого каждый школьник знает.

— Ну, про Ра, предположим, тоже далеко не каждый знает.

— Мы-то знали! Тогда доктор помещает весь мой непонятный, бессмысленный бред в компьютер и дает задание подсчитать одинаковые слова, сколько раз я их, значить, повторяю, и как они друг за другом следуют. И заказывает слайды про фараонов, раскопки, пирамиды и всё такое египетское, чтобы вывести меня на эту «Бастет».

Я сижу себе, значить, в каюте — чаёк гоняю, пока компьютер мне кино крутит и мои же собственные глупые слова с экрана нашептывает. Вначале, значить, напрягался, всё хотел вспомнить, а потом плюнул — толку никакого, одно мучение. Высшие Силы своё дело туго соображают!

— Не зря, значит, зарплату получают?

— Ну! Так и мне зарплата идёт, а что ещё пожилому человеку надо? Пью себе и пью, как вдруг глядь на экран, а там эта ведьма с кошачьей головой! А с ней в компании ещё один мужик с клювом и какой-то человекообразный крокодил. Ох, и жуть же меня взяла!

Я блюдечко-то с вареньем плюх на пол и стою, ушами хлопаю, а мой голос в телевизоре говорит: "Теперь ты видел её глаза. Теперь ты умрешь".

Мама родная! Жаром меня обдало, в мороз, значить, кинуло, и всё как есть вспомнил! И лысых жрецов, и статую, и даже то, что торопились они очень. Вроде как боялись, что кто-то может нагрянуть в пещеру, где казнь моя жертвенная происходила.

Рот валидолом набил и бегом к доктору. Так, мол, и так, говорю, ваше величество, задание выполнено! Вспомнил голубицу с потрохами. То есть, я хотел сказать, с артефактами. Артефакты — это такие магические предметы…

— А викинги? И уличные бандиты? — не знаю как у других, но у меня по истории слабая тройка, и про Бастет я действительно услышал впервые в жизни.

— Это уже после богини было. Доктор, значить, исхитрился и, хоть и ненадолго, но надул Высшие Силы. Я говорил, что тут вся соль в концентрации? Говорил или нет?

— Говорили. Только я не совсем понял, что это даёт.

— О, это многое даёт. Оказывается «протоксид» растворяется в крови как сахар в чае, но только, значить, на время. Пока им дышишь. Как перестал вдыхать — всё, сеанс окончен. За пять минут он полностью улетучивается. Вот доктор и придумал такую штуку, которая, значить, регулировала накачку «протоксида» в маску. Такой специальный клапан или вентиль… забыл я, как он правильно называется. Короче, подкрутит крантик — я в прошлом. Крутанет в другую сторону — я здесь, в настоящем, и рассказываю, пока при памяти. Видит он, что я очухиваться начинаю, и бултых меня обратно к викингам. Так вот и носился как угорелый туда-сюда, пока Высшие Силы не опомнились и не отключили меня от этого дела.

— Как понять: "не отключили"?

— Очень просто. Видать заметили, что их запрет нарушается, и перекрыли видения, а взамен установили в голове красную мигалку с сиреной! Только доктор погрузит меня в прошлое — лампа давай мигать, сирена гудеть и ничего разобрать невозможно. А свет и звук в точности, как при пожарной тревоге. Ну, я взмолился, значить. Не могу, говорю, ваше величество, более подвергать себя смертельному риску. Вдруг они когда-нибудь возьмут и не выключат эту катавасию при моём возвращении. Что я тогда делать буду? С лампой в голове!

Послушался он, но опытов своих не бросил. На монстриков переключился — дескать, они существа конченные, и с лампами проживут. На широкую ногу дело поставил, автоматику всякую мобилизовал, устроил для них специальные камеры с герметической атмосферой, куда протоксид накачивается, но разве Высшие Силы обойдёшь? На то ведь они и Высшие! Ну и исчез. Исчез, значить, бедолага, как его корова языком слизала. Все думают, что он утонул, но я то знаю в чём дело. Не в свои сани сел.

— Может быть, заблуждается, но, во всяком случае, не врет, — решил я и наудачу спросил, — Послушайте, господин Сперанский, а как бы узнать, что видят в прошлом ваши монстрики? Я понял, что за ними ведутся наблюдения. Могу я ознакомиться с результатами?

Заслышав просительные ноты Федор Федорович посуровел и явил лик, широко вошедший в обиход после открытия скульптурной композиции “Рабочий и колхозница”.

— Ничего сказать не могу. Рассмотрим, значить, вашу просьбу и сообщим. Лично у меня возражений нету, а дальше как начальство скажет. Ежели будет санкция, то пожалуйста, милости просим. Ну а нет, уж не обессудьте. Начальство, значить, свои виды имеет.

— В таком случае, я у самих монстров и узнаю! Всё равно ведь о чем-то надо разговаривать. Показывайте, где они тут.

— Здесь, родимые, вот за этими безвоздушными дверями, — он махнул рукой в сторону овальных люков. — Сейчас уж, наверное, оклемались. Воздух у них вентилируется через такое устройство, которое, значить, следит за концентрацией. Я объяснял про концентрацию?

— Объясняли. Уже раза три. Ведите лучше к монстрам.

Ссаженный с любимого конька, Федор Федорович обиженно взглянул на меня и, шаркая подошвами, поплелся к крайней двери.

— Самсон Бама Нгомо Бибанга, родом из Заира, — прочитал он в блокноте. — Черный, 32 года, холост, рост 6 футов 4 дюйма, вес… вес не разберу! С помарками записано. Короче, жирный такой негритос. Килограмм на сто двадцать потянет, не меньше.

— Что вы его расписываете как брачный маклер? Какая мне разница на сколько он потянет?

— Положено так, — строго сказал куратор. — Не зря же этот параграф в инструкцию включили? Значить, есть разница, коли пишут.

— Ладно, давайте дальше, — смирился я.

— Осужден в Гватемале, — он призадумался. — Это где же такая будет? Ладно, Бог с ней. Приговорен, значить, к смертной казни за ритуальные убийства. Культ Вуду.

— Оккультист?

— Ну! И чего только на белом свете не бывает: и Будду, и Вуду-Муду, — Сперанский вздохнул. — Семь расчлененных трупов. Пятеро мужчин и два мальчика. Зарезал, значить, бандюга!

— Давайте с кого-нибудь другого начнем.

— Испанец, Хосе Альварес Монтойя, 52 года. Растлитель малолетних и серийный убийца. Осужден на Барбадосе, признан невменяемым и приговорен пожизненному заключению. Рост 189 сантиметров…

— Так, а следующий кто?

— Следующая. Немка, баронесса фон… фон… — он с досадой захлопнул блокнот, — ну ничего не разберешь! Но, я её и так хорошо знаю, без записей.

— Людоедка?

— Навроде того! В Боливии мы эту сучку выкупили. Кличут её Анхеликой, но на самом деле она ведьма фашистская, а никакая не Анхелика. Лучше с негра начать, чем с неё.

— Чем же она вам так досадила? Порчу навела?

— Да она сама хуже всякой порчи! Образованная зараза, все языки знает, везде побывала, со всеми переспала, ну и помешалась на этой почве. Мужики ей обрыдли!

Говорит, что у мужиков примитивная фантазия — одинаково снимают штаны. Такая язва, что без риску подходить к ней можно только когда она под наркозом.

— А осудили за что?

— Как это "за что"? За садизм, конечно! Устроила в своем поместье извращенную лесбиянскую секту и поклонялась какому-то языческому божеству. И допоклонялась, значить…

Он хотел ещё что-то добавить, но в этот момент коридор заполнился короткими и частыми звонками пожарной сигнализации, под потолком зажглось красное табло с мигающей надписью "Fire Alarm", а из невидимых отверстий в палубу с дьявольским свистом ударили сразу четыре морозные газовые струи.

В один миг помещение преобразилось и вокруг нас воцарился воющий, свистящий, шипящий ад.

— Углекислота! — крикнул я. — Бежим отсюда!

Но Федор Федорович даже не пошевелился. От неожиданности он остолбенел и как зачарованный уставился на взрывавшийся светом плафон.

Я перепугался не меньше, но в паралич не впал — наоборот, проснувшийся инстинкт самосохранения побуждал к решительным действиям. Схватив куратора за шиворот, я волоком подтащил его к водонепроницаемой двери.

— Командуй быстрей! У нас пара минут, не больше!

Тот вдруг сделался ватным и начал тяжело заваливаться набок.

Меня захлестнула волна животного ужаса.

— Командуй, пень!!! — заорал я прямо в морщинистое ухо. — Командуй!!! Сейчас задохнёмся!!!

— Ка… ка… ка…

Мной владело паническое желание отшвырнуть этот груз и бежать — не важно куда, а лишь бы не стоять в ожидании стремительно надвигающейся гибели.

Прижав правой рукой почти бесчувственное тело к металлической стенке, левой я принялся хлестать по упитанной физиономии.

— Очнись, идиот! Подохнем как тараканы! Очнись, тебе говорю!

Под градом пощечин его глаза наполнились слезами, и он попытался защититься.

— Повторяй за мной, только громко! — я отвесил ему последнюю оплеуху и развернул лицом к выходу. — Computer!

— Computer! — эхом отозвался Федор Федорович.

— Громче кричи! Тебя из-за звонков не слышно! — для тонуса я дал ему подзатыльник. — Computer!

— Computer! — изо всех сил завопил куратор.

— Open the door "F"! — крикнул я.

— Open the door "F"! — выложился он.

— The door «F» blocked. Operation failed, — равнодушно отрапортовал компьютер.

С перекошенным лицом Федор Федорович ринулся к двери и обеими руками принялся колотить по бронированной плите.

— Open the door "F"!!! Open the door "F"!!! Open the door "F"!!! — орал он благим матом.

Голова у меня начала наливаться свинцом, отчего стены дрогнули и тихонько поплыли в тяжелом тумане, заливавшем агонизирующий коридор.

Собрав последние уже остатки воли, я снова сгреб куратора за шкирку.

— К монстрам двери открыть можешь?

— Open the door "F"!!!" — прокричал тот мне прямо в лицо.

Я оттащил его к ближайшему люку и ткнул носом в бронзовую латинскую букву "S".

— Наш последний шанс! Командуй!

— Computer! Open the door "F"! — завопил Сперанский.

— The door «F» blocked. Operation failed, — объяснил компьютер.

— The door «S», болван! — страх теперь начал превращался в тупое, гнетущее безразличие, но я ещё владел собой настолько, чтобы наподдать Сперанскому коленом под зад.

— Computer! Open the door "S"! — на этот раз ему удалось переорать даже тревожные звонки.

Запоры звучно и спасительно клацнули в ответ, а длинная стальная ручка заметно вздрогнула.

Я навалился на неё всем телом, но массивная с виду конструкция поддалась на удивление легко и отошла, образовав почти метровую щель, куда я сверхсильным броском направил не перестававшего голосить Сперанского.

Тот зацепился за ступеньку высокого металлического порога и распластался ничком у самого входа, а я, шагнув следом, встал прямо на обширную чиновничью задницу и потянул за собой дверь.

Как только толстая резиновая прокладка сжалась под тяжестью стали, вокруг наступила сладкая, торжественная тишина.

Одновременно с радостью меня посетила мелкая дрожь в коленях, одуряющая тошнота и волна липкого, вонючего пота.

Не найдя сил двинуться, я вяло стёк по двери и присел на жирные ляжки куратора.

Несколько минут мы пребывали в неподвижности, прислушиваясь к отдаленным звонкам, пока надменный женский голос не произнес откуда-то сзади:

— Сперанский! Кажется, я тебя просила привести девочку, а не мальчика, — последовала недолгая пауза. — К тому же он пахнет!

По-русски она говорила без акцента, но как-то слишком уж правильно — наши люди так не говорят. Наши люди жуют и глотают слова, а эта произносила их четко и с одинаковыми, точно отмерянными интервалами — как с конвейера снимала.

Я попытался повернуться, но Федор Федорович, на которого командные интонации действовали мобилизующе, отреагировал раньше, и теперь уже мне пришлось растянуться на ковре.

— Сперанский! Поздравляю — новый оскал подобран со вкусом. Пожалуй, в Голливуде ты сделал бы карьеру.

Наконец, мне удалось приподняться, но тут я увидел лицо куратора и в припадке нервного хохота снова шлепнулся на пол.

Стресс впечатал в физиономию Федора Федоровича то самое выражение, которое возникло, когда компьютер отказался открыть нам дверь.

— А в чём дело? — недоуменно спросил тот. — Почему он смеется?

— Просто странный мальчик, — холодно объяснила женщина. — Другой давно бы удрал, а этот смеется. Хотя нет, теперь он плачет.

Я и в правду уже рыдал.

— Русский? Из Москвы?

— Так точно, Ваше Величество. Назначен вместо прежнего.

— А того отравили или повесили?

Меня настиг ещё один приступ.

— Ах, утопили. Жаль. Надо было повесить. У него был отвратительный баварский выговор и чересчур длинный нос, но на рее он выглядел бы убедительно. А когда тебя утопят?

Следующий всплеск смеха вызвал спазматическую боль в желудке, от которой едва не остановилось дыхание. Я стал судорожно хватать ртом воздух, а когда справился с собой, вновь услышал тот же ледяной голос.

— Ах, просто в гости зашли? Так это был визит вежливости? Что же, я рада, хотя у русских всё получается слишком внезапно.

Чтобы избежать нового приступа, мне пришлось сильно укусить себя за руку.

— Ладно, отправь веселого мальчика в ванную — пусть наденет халат с камелиями, а свой фрак выкинет в окошко. Да, и достань сердечные капли. Да, там, в коралловой шкатулочке. Нет, это не ему, а тебе. Выпей, прежде чем идти.

Боль от укуса вернула мне способность двигаться целенаправленно, и я, наконец, смог подняться.

Прямо передо мной, на застеленной узорчатым покрывалом кровати, среди живописной груды атласных подушек, лежала укутанная в шелка женщина… — нет, скорее не женщина, а больной бескрылый ангел.

Кожа её почти просвечивалась, а изящно очерченное лицо, было прекрасным, но совершенно безжизненным. Кисти рук и обнаженные маленькие ступни уже умерли, а длинная шея с едва пульсирующей синеватой жилкой угасала как огненная точка на кончике задутой свечи.

Если бы не огромные, широко распахнутые, пылающие ярким голубым пламенем глаза, её можно было бы принять за восковую статую.

— Кажется, здесь пахнет собаками, — не терпящим возражения тоном сказало существо. — У меня ужасная аллергия на собак.

Я и сам чувствовал исходивший от меня острый запах пота, поэтому без слов направился в ванную.

— И одежду выброси! — донеслось следом.

Спорить не было ни сил, ни желания.

Федор Федорович, сжимая в кулаке флакончик, поплелся за мной и, оказавшись перед большим настенным зеркалом, тупо спросил: “Ой, а кто это?”

— Сватья баба Бобариха", — ответил я, стаскивая брюки.

Он всмотрелся в своё отражение и рухнул на розовый фарфоровый стульчак.

— Зря переживаете. Вот если бы заикание, — я встал под душ и начал намыливаться, — тогда бы вы ни одну дверь здесь не открыли. Блуждали бы по коридорам, как тень отца Гамлета, но без всякой надежды на отмщение. А лицо это так, мелочи.

Федор Федорович промолчал, но было понятно, что сам он придерживается иного мнения.

Я насухо вытерся и начал искать упомянутый в разговоре белый халат с камелиями.

К огорчению, он оказался не купальным, а женским — шелковым, с вытачками и длинным продольным разрезом от бедра. Ничего более подходящего в гардеробе не оказалось.

Осторожно обнюхав свою собственную одежду, я убедился, что без основательной стирки пользоваться ею было нельзя.

С завидным упорством жизнь снова лишала меня выбора: накинув халатик, я обратился к зеркалу и нашел, что выгляжу как порнозвезда. Оставалось только подкраситься.

Пока я крутился перед зеркалом, Сперанский начал подавать признаки жизни, но как-то не очень активно. Пришлось отобрать флакон и вылить ему в рот.

Это оказались малоэффективные в данном случае валериановые капли, однако куратор зашевелился и пустил в меня крупный коричневый пузырь.

— Поднимайтесь, надо как-то выбираться отсюда, — предложил я, затягивая пояс.

Федор Федорович отрицательно помотал головой и указательным пальцем ткнул в свое отражение.

— Ну, не смотрите, и дело с концом. Хотя ничего страшного я там не вижу. Просто теперь вы немного похожи на «Терминатора».

— Нет! Нет! — продолжал упорствовать Федор Федорович, тыча пальцем в зеркало.

— Аргументация не в вашу пользу, — я подхватил его под руки и рывком оторвал от стульчака. — Кроме того, вы просто не понимаете своих преимуществ. Теперь вас все будут бояться, а Липский ещё и завидовать. За такую рожу он выложил бы половину стипендии.

Я распахнул дверь, вытащил куратора из ванной и прислонил к стене.

— Как он? — осведомилась наблюдавшая за моими манипуляциями женщина.

— В порядке, держится молодцом. Спасибо за лекарство и извините нас уважаемая…, уважаемая…

— Анхелика. Зови меня Анхелика, — подсказала она.

— Уважаемая Анхелика! Тут в коридоре произошла авария, и нам ничего не оставалось, как искать спасения у вас. Извините за беспокойство. Как только проветрится, мы уйдем, а халат я после верну.

— Не трудись. Меня скоро не будет.

— Зачем вы так говорите? Вы ещё поправитесь! — я понимал, что она знает цену словам, но ничего другого придумать не смог.

Та высокомерно улыбнулась.

— Мне плевать. Жаль только, что то, что останется сожрут рыбы. Рыб я не люблю ещё больше чем собак. Они скользкие и с глазами как у Сперанского. Я люблю кошек.

— Я тоже люблю кошек. У меня дома живет одна, белая. Её зовут Бацилла. Она любит мясо, но в последнее время мы с ней сидели на диете.

— У меня жили четыре кошки. У них голубые шубки и черные перчатки на лапках. Их зовут: Адель, Бетси, Гретхен и Жужа. Гретхен очень любит котов, и я в шутку прозвала её Лиллит.

— А Бацилла ненавидит котов. У неё был один рыжий мордоворот по прозвищу Уритан, так он, подлец, ни разу не позвонил и не справился о детях! А она первое время даже спала на телефоне — всё ждала от него весточки.

— Ты прав, котам верить нельзя! К нам повадился один, по имени Педро Игнасиас Эскобар, но я приказала не принимать его. Он был безродный, этот Педро Игнасиас, а я не люблю таких, которые не знают своих предков. В России люди тоже не знают своих предков, но я думаю, что они не виноваты.

Я подправил ноги куратора, чтобы у стены он держался устойчивее.

— Раньше у нас все знали своих предков, но потом что-то изменилось и жизнь пошла вверх дном.

— Да, это самая большая ваша трагедия. Если человек не ощущает связи с вечной и непрерывной цепью своего рода, он превращается в оборванный ветром лист, бесцельно гниющий на краю канавы.

— Сейчас в России мало кто знает даже своих прямых прадедов. Не говоря уже о генеалогии. У нас теперь нет генеалогии, хотя раньше всех родившихся и умерших записывали в специальные церковные книги. А в поминальной молитве перечисляли поименно, и потому не было разницы когда человек ушел — вчера или во время какой-нибудь Бородинской битвы.

— Я часто бывала в России и хорошо помню ваших дворян. Это были блестящие, высокообразованные люди с развитым чувством долга. Родство с ними — большая честь.

Странно. О ком это она?

— А я удивляюсь, откуда вы так хорошо знаете язык. И когда же вы были в России в последний раз?

— Я говорю на восьми языках, а в России была когда умирала моя прапрабабушка Хельга фон Бок. Она была женой русского кавалергарда князя Ростоцкого, следовательно, я тоже немного русская.

— Так вы о видениях? — сообразил я. — Но ведь Сперанский утверждает, что в памяти ничего не остается. А вы, значит, помните?

— Это нормальные люди забывают, а шизофреники помнят. Во всяком случае, так сказал мерзкий лягушатник, когда пытался вытянуть из меня кое-что. Мерзавцы подмешивали мне в пищу яд, который вызывает видения, а когда я отказалась от еды, они отравили воду. Теперь я блуждаю во Времени постоянно.

— Это не вода, а газ. Сюда закачивают специальный газ, не имеющий запаха и цвета. Он называется «веселящий». Вот от чего у вас видения.

— Газ? Ну, пусть газ. Мне теперь уже всё равно. Видишь, что от меня осталось?

Я заглянул в закатившиеся глаза куратора.

— Не говорите так. У меня здесь один приятель, так мы с ним собираемся всё исправить. Если продержитесь ещё немного…

— Ты говоришь ерунду! Вероятно, ещё не понял, куда попал. Жаль мне вас с приятелем.

— То есть?

— Я вижу — ты добрый мальчик, а добрые люди безнадежно глупы. Как тебя зовут?

— Сергей Гвоздев. Я вирусолог. Но, мне кажется, я старше вас.

Ответом стала ледяная улыбка.

— Кто может быть старше умирающего? Только мертвый.

Я ещё раз взглянул на Сперанского и удостоверился, что тот общается с викингами.

— Пока неизвестно, кто здесь будет умирающим и кого сожрут скользкие рыбы. Дайте срок! И, кстати, скажите — о чем с вами разговаривал Мюссе? Что его больше всего интересовало?

— Разговаривал? — на этот раз улыбка наполнилась ядом. — Бриллиант! Я бы не назвала разговором то, что между нами было. Ты плохо меня знаешь, если думаешь, что я могу беседовать с висельниками.

— И всё-таки! Понимаете, чтобы что-то предпринять, необходимо разобраться. Помогите нам.

Минуту она молчала, просвечивая меня космическим взором.

— Ты очень грозно выглядишь в моём халате и с этим окосевшим идиотом в руке. Надеюсь, вы с приятелем уцелеете. Так что тебя интересует?

— Намерения. К чему он стремился? Для чего нужны эксперименты с веселящим газом?

— Он хотел добраться до тайных знаний, которыми владели древние, и которые были утрачены по воле Провидения.

Я не знаю, как лягушатник собирался их использовать, но уверена, что не на всеобщее благо. Он не принадлежал к человеческому роду, этот Мюссе, и ад, выпустивший его на землю, не мог ждать слишком долго.

Как только она сказала про ад, Сперанский выпал из транса и, с места в карьер, напустился на меня.

— Это всё из-за вас! Говорил же, что Высшие Силы не любят, когда их запреты нарушаются! Предупреждал! А вы что? — куратор смерил меня особо презрительным номенклатурным взглядом.

Странный обморок: вроде в другую комнату человек выходил, а потом вернулся.

— Не кокетничай, мошенник, — вступилась за меня Анхелика. — Девочки будут от тебя без ума. Моя подруга Люсиль обожала всяких уродов. И Катрин. Пожалуй, ты будешь пользоваться успехом как граф Анри де Тулуз-Лотрек, который в детстве свалился с крыши и нажил себе замечательные увечья. Дамы его обожали!

— Нужны мне ваши дамы! — ляпнул Федор Федорович, но тут же стушевался. — То есть, я хотел сказать, большое спасибо, ваше величество.

— Вирусолога благодари, — великодушно разрешила Анхелика. — Если бы он не зашвырнул тебя словно мячик для гольфа, этот бесподобный оскал оценили бы только гробовщики. Впрочем, я надеюсь, ты не лишишь их такого удовольствия.

— Так точно, Ваше Величество, — угодливо пообещал Сперанский.

Определив состояние куратора как неустойчивое, я спросил у Анхелики:

— Скажите, а далеко ли продвинулся Мюссе? Я понял, вы не делились впечатлениями — как же он умудрялся проникать в прошлое?

— Продвинулся очень далеко, хотя туда ему и дорога. А «проникал» с помощью своих отвратительных компьютеров, которыми здесь оснащены даже клозеты.

Каждый день, несколько часов подряд, нам навязчиво демонстрируют один и тот же бездарный фильм; точнее — не фильм, а бессмысленный набор картинок. Там есть буквы, цифры, символы и изображения различных предметов, которые чередуются с фотографиями памятников, музейных залов и пейзажей.

Можно сколько угодно отворачиваться и закрывать глаза, но всё так иезуитски подстроено, что просмотр этого шоу неизбежен. Слайды появляются внезапно и в самых неожиданных местах. Понимаешь, в чем дело?

— Компьютер как-то отслеживает реакции? Вроде полиграфа?

— Думаю, что хитрей. Надуть глупую полицейскую машинку способен любой пройдоха, а здесь, — она помолчала, — здесь я чувствую, как сатанинский электронный мозг опутывает меня невидимой, клейкой паутиной. Чтобы разорвать её, я даже прибегала к заклятиям, но магия оказалась бессильна.

— Компьютер лучше молотком, — посочувствовал я.

— Что такое? Что это вы такое говорите? — встрепенулся Федор Федорович. — Зачем вам молоток?

В глазах Анхелики взметнулось яркое бело-голубое пламя.

— Молоток нужен для того, чтобы забить гвоздь, — голосом, от которого меня потянуло в сон, объяснила она. — Видишь, какой большой гвоздь торчит возле твоей пустой головы? Выдерни его из стены.

Сперанский повернулся, провел рукой по абсолютно ровной поверхности и, ухватив что-то, сильно потянул на себя. Даже засопел от усердия, бедолага.

— Молодец! — одобрила его старания Анхелика. — А теперь расслабься и подумай о приятном. Ты любишь деньги — подумай о них!

Удалив гвоздь, Федор Федорович смежил веки и расплылся в улыбке. Зрелище не для беременных, прямо скажем!

Ужаснувшись, я спросил:

— И почему же вы ещё здесь? С такими способностями!

— Ерунда. Говорила ведь, что ты не представляешь, где оказался. Здесь есть кое-кто посильнее меня, и храни тебя Бог от встречи…, впрочем — нет, тебе её не избежать. Кажется, он уже идёт сюда.

— Кто? Президент?

— Какой ещё президент? Нет, скоро ты увидишь одного типа, от которого вам с приятелем нужно держаться подальше. Запомни, он читает мысли так же легко, как ты читаешь газеты, — она задумалась. — Хотя и его можно обмануть. Не знаю, пригодится тебе или нет, но учти, что он не понимает юмор. Это очень важный момент. Ты понимаешь юмор?

— Не весь, — честно признался я.

— А второй вирусолог?

— Только черный.

— Уже хорошо. Ширази не понимает никакого, и этим вы можете сбить его с толку.

Между собой вы всегда должны шутить, и, даже оставаясь наедине, ни о чем не думать серьёзно. Понял?

Я кивнул.

— Двойка! — твердо сказала она. — Попробуй ещё раз.

Теперь я попытался представить, что скажет Веник по поводу моего одеяния.

— Уже лучше. Когда увидишь Ширази, или шути, или думай о девочках.

— Ладно, но прежде объясните про чтение мыслей. Это та самая телепатия, о которой столько болтают, или вы подразумевали что-то другое? На что это похоже?

— Разумеется, не на телетекст. Чтение — одна из не очень развитых способностей человека и больше всего напоминает интуицию.

В древности этим искусством владели египетские жрецы. Они хранили его в тайне даже от фараонов, потому что чтение позволяло творить чудеса и управлять людьми.

А сейчас, — она замолчала, будто прислушиваясь к чему-то, — сейчас обладать им могут самые разные субъекты, в том числе полные ничтожества. Одно из них уже приближается к двери, поэтому поторапливайся!

Шутить не очень то хотелось; в поисках подходящей девочки я оглядел каюту и, встретив одобрительный взгляд, уставился на разбросанные среди подушек живые и удивительно красивые пепельные локоны.

Казалось, они не принадлежали таявшему телу. Да и не волосы это были вовсе, а застывшая музыка бала, переплетенная шепотом комплиментов, звоном хрусталя и шипеньем вытекающей из бокалов, пузырящейся пены.