"Скрипка и немножко нервно" - читать интересную книгу автора (Савина Светлана)Часть 2Младшая Барабанщик Младшая Барабанщик: Спиртику бы мне — продезинфицировать. Младшая Барабанщик Младшая Барабанщик: Кстати, как он там? Старшая: Привет, голубки! Есть нечего, а они безмятежны, аки пташки. Смотрите! Барабанщик Младшая: И стоит, наверное, тоже интересно? Старшая: Я не спрашивала. Барабанщик: И за что он тебя так балует, а? Ну за что? Старшая: А что, совсем не за что, что ли? Барабанщик: Ну, мне не понять… Да шучу я, шучу! Барабанщик: Сквозняк. Пойду, окно закрою. Старшая Младшая: Зачем оно мне? Старшая: А мне зачем? Куда я его тут носить буду? Младшая: А я куда? Старшая: Бери! Продашь. Он мне ещё подарит. Младшая: Спасибо… (прячет шкатулку в карман) Мать Старшая: Сквозняк. Мать: Неудивительно. Старшая: Я не знаю, мама. Я только пришла. Мать: А в этом доме никто ничего никогда не знает… Кстати, Аполлона сегодня не кормить. Пока не попросит. Младшая: Что? Возвращение блудного Алы? Его выпускают уже сегодня? И его примут родные пенаты? Старшая: Мама, это правда? Мать: Его ценят в конторе. Небольшой, но верный доход он приносит. Младшая: А с чего ты взяла, что он вернётся сюда? Что он здесь забыл? Ему, в отличие от Старшего, есть куда идти. Вот увидишь, он пойдёт к ней, потому что там его ценят как личность, а не как бухгалтера. Он уйдёт от нас, как Старший, и будет прав. Он заживёт новой жизнью… Да он просто, наконец, заживёт! И все тогда увидят, какой у нас сильный, добрый и красивый был папка! Мать Мать Аполлон: Понял, понял… Младшая: Опомнилась! Десять лет пыль сдуваешь! Думаешь, он вернётся когда-нибудь? Да ни в жизнь! Под забором подыхать будет, а не вернётся. Он, к счастью, не Аполлон. Мать: Мебель не двигай… Аполлон: Ясно, ясно. Мать Младшая Мать: А что ж вы тогда не бежите? Заборов на свете много! Всем хватит. Бегите! Все бегите! Держать не буду. Младшая: И побежала бы! Гены не дают. Старший: Неладно что-то в Датском королевстве. Обычно все в это время пили чай. Живы ли? Господи, почти ничего не изменилось! Я раньше жил в той комнате. Здесь спали сестры, Аполлон — при кухне, угнетённый класс… Секретарь: Не забывайте: у вас особняк на побережье. Старший: Да не об этом речь! Не стоило всё это… ( Младшая Старший Мать: Вернулся… Слава Богу, вернулся… Старший: Ненадолго. Вот, кстати, познакомьтесь: это мой секретарь, импресарио, шофёр, телохранитель и т. д., и т. п., а это… Мария — моя жена. Младшая Старший: Пойдём, обязательно пойдём, только попозже. Дайте, я на вас хоть погляжу! Старшая: А что смотреть — у нас всё по-прежнему. Вот ты-то как? Старший: Я? Всё нормально. Точнее, наоборот, натуральный дурдом: гастроли, концерты, записи, приёмы. Голова кругом. Иногда до того доходит — по конторе тоскую. Думаю: «Брошу всё к чертям и — за отчёты!». И бросил бы, моя бы воля. Но завяз по уши: оркестр при мне, два состава… Барабанщик: Значит, получилось? Старший: А как же! Главное — осознать, что человечество — это всего лишь скопище двуногих всеядных. Все из одной помойки. Все равны. А значит, все имеют равные права на свой кусок свободы. Ты — в том числе. Младшая: Так ты счастлив? Счастлив, правда? Старший: Я свободен. Старшая: От чего? Старший: От обстоятельств, от людей. Старшая: А разве можно ни от кого не зависеть? Старший: Нужно! Наверное… Понимаешь, просто ничего на этом свете уже не страшно, когда осознаёшь, что никто и ничто не может причинить тебе вред. А отсутствие страха, наверное, и есть счастье. Каждый из нас — центр вселенной. И весь этот мир — лишь иллюзия, наше субъективное представление о нём. У меня один мир, у тебя другой, у мамы — третий. Согласись, глупо было бы, как центру вселенной, обращать внимание на какие-то житейские маразмы. Ну что тебе может сделать… да хоть кто-нибудь! Что? Барабанщик: Да что угодно… Жизни лишить. Старший: Так это не страшно!.. Что-то мы не в ту степь… Мать Старший: Навёрстывал упущенное. Мать: Это тот скрипач помог тебе? Старший: Нет, я его там уже не застал. Старшая: Сам? Без денег, без вещей? Старший: Ерунда! У меня была скрипка. Причём, если помните, далеко не новая. Навёл справки в определённых кругах, отыскал одного древнего старичка-коллекционера. Большой авторитет в музыкальном мире! Вернул человеку смысл жизни. Он предлагал всю свою коллекцию за одну мою скрипку. Младшая: Целую коллекцию! Это какие же деньжищи! Старший: Да при чём здесь деньги, глупая! Я обещал её ему подарить. Точнее, отдать. Младшая: Просто так? За бесплатно? Старший: Ну, не совсем «просто». За имя. Это, согласись, дороже любых денег. Хотя без них, понятное дело, тоже не обошлось. Восторженное изумление прессы, слухи о триумфе за пределами родины (мол, «нет пророка в своём отечестве», «проморгали успех земляка» и т. п.), в конце концов, сплетни о тайном родстве со старичком и известной, но давно почившей оперной дивой (прости, мама!) — это тоже немало стоит. Однако дедулька был упрям и ради скрипки творил чудеса, — через два месяца после знакомства с ним я играл сольный концерт в лучшем зале столицы. В общем, всё оказалось довольно просто и почти безболезненно. Барабанщик: Ну, а скрипка-то как? Отдал? Старший: Как же… Старичок, к несчастью, скоропостижно нас покинул. Не дождался. Правда, в последние его мгновения я дал подержать ему скрипку. Утешил, как мог… И не зря. При жизни он так активно намекал всем на наше родство, что меня безоговорочно признаки его единственным наследником. И покатилось: жёны, дети, дома, друзья… Младшая: У тебя — дети? Барабанщик: И, заметь, — жёны! Молодец! Старший: Ой, жёны — тема унылая. А дети… Три девчонки, всех назвал в вашу честь. Вижу редко, так что… рассказать особо нечего. Мать: Что ж не привезли внучек? Старший: Так то от прежних. Эта Все: Чай? Да, чай, конечно! Барабанщик: Я сбегаю сейчас! Сейчас! Мать: Да постой ты! Вот уж сорвался, спринтер! Что он на свои копейки купит? Старший: Подожду. Младшая: А мы, знаешь, уже и не помню, когда в последний раз вместе чай пили. Мы и ужинаем каждый сам по себе. И обедаем. Всё как-то развалилось. Старший: Давно? Младшая: Да вот ты ушёл, как-то всё и разладилось постепенно. Старший: А где твой старший? В школе? Или старшая? Младшая: А ребёнка тогда не было. Старший: Совсем не было? Выдумала? Младшая: Нет, он был. Просто не дожил до рождения. Муж мой тогдашний — ну, Квартирант этот, ты помнишь — ревнивый оказался, собственник. Избил меня тогда на свадьбе, как все ушли, — ребёнка и не стало. Я сама чуть не сдохла тогда, — Старшая выходила. Испугалась тогда страшно. «За кого, — думаю, — вышла? Незнакомый ведь совсем человек, чужой!» Но мама сказала: «Раз вышла — живи!» И жили! Полтора года промаялись. Потом он к Подруге моей ушёл. Ну, ты помнишь её… Она на радостях четверых ему за пять лет родила. Потом его за драку посадили, — соседа покалечил… Вот. Старший: А Барабанщик как же? Младшая: А он так тогда и не уехал. Остался здесь, на бутылках на свадьбах играл. Грузчиком.… Хотя грузчиком тяжело — хромает, не долечился тогда. Пил. Весь город о него спотыкался. Теперь — нет. Иногда только, но не так, как раньше. Работы, правда, так и нет, но живём потихоньку. Шабашки. Вот сейчас шабашку подкинули. Знакомые наши, — сын у них морфинист заядлый, намучились они с ним, — попросили приютить его, пока не «переломает». Ничего страшного. Надо только смотреть, чтобы он не развязался. Только маме не говори!.. Мама моего не приняла. Так что, мы и не разговариваем с ней почти. Старшая, правда, помогает… Её-то хахаль на повышение пошёл! Не знаю, правда, где и как, но повысили. Старший: Она всё с тем же? Младшая: А с кем же ещё? Так и тянется — цветы, деньги, подарки. Ревёт потом над этими подарками. Раз в неделю ездит с ним куда-то к морю. В общем, несчастные люди. Старший: Детей у неё нет? Младшая: Нет. Наверное, маму боится. Старший: Ну, а ты кого ждёшь? Мальчика, девочку? Младшая: Ребёнка! Да, наверное, уже и не жду. Старший: Ну, вот. Помнишь, как раньше? Болтай ногами и не думай о плохом. Старшая: Ой, сейчас гостей привалит — полный магазин. Никто не верит, что ты вернулся. Старший: Да брось ты их! Садись, посиди с нами. Старшая: Апа? Да отдыхает. В твоей комнате. Старший: А я уж думал… Ну, слава Богу. Отдыхает. Не похоже на него. Младшая: А его сейчас вообще не узнать. Дерзит, не слушается. Помнишь ту тётку с бухгалтерских курсов? Он тайно с ней встречался! Представляешь, Апа — герой-любовник! Такой конспиратор оказался, никто и не подозревал. А полгода назад случилось страшное — утратил бдительность, тут мама их и застукала. Старшая: Нет, чтобы упасть в ноги, да поплакать — мол, завлекли, обманули, Апа взбунтовался! Произнёс монолог о загубленной жизни вообще и молодости в частности. Демонстративно разбил мамину любимую чашку, схватил папку с отчётами и хлопнул дверью. Мы тут все стояли в трансе. Младшая: Даже бухгалтершу не тронули, хотя она всё порывалась аплодировать. Но дальше Апа, видно, испугался собственного героизма, потому как исчез на неделю. Старшая: Пассия его всё это время бегала по городу, кричала, что мы его тут заперли и пытаем. Младшая: Потом он пришёл, а мы тут все как раз и были, ругались, помню. И входит Апа — грязный, оборванный, глаза дикие, ссадины на шее. Зашёл и плачет. Старшая: Представляешь, он неделю по лесу бродил, повеситься пытался. Отчётность в дупло какое-то спрятал, а где — вспомнить не смог. Мы потом всей семьёй ходили — не нашли. Младшая: В общем, отправили Апу в дурдом. Мы с моим ходили к нему. Он каялся, домой просился. Вот, сегодня пришёл. Ты потом зайди к нему, он обрадуется. Старший: Зайду… Старшая: Ну что я, маленькая, что ли? Старший: Ну, как творческие успехи? Старшая: Да как? Как и было — всё так же, всё там же. Пылюсь в конторе. Старший: И костюм, гляжу, всё тот же. Старшая: Да у меня полный шкаф нарядов! Только где их тут носить? Висят, ждут чего-то. Старший: Твой дарит? Старшая: Мой. Старший: Щедрый. Старшая: Глупый. Думает, тряпки компенсируют мне его отсутствие в моей серой повседневности. Старшая: Нет, ну скажи, куда это можно одеть? Это ж засмеют!.. Духи! Старший: Нет, не смешно. Старшая Старший: Кто? Мать: Ну, как маленькие точно. Уселись! Взрослые ведь лбы, пожалели бы инструмент. Старший: Ох, мама, а что толку? Просто, когда сидишь вот так, свесив ноги, о плохом думать трудно. Тем более, на рояле. Я и на кладбище себе такой же поставил. В натуральную величину. Только мраморный. Все: Что?! Где?! Старший: Рояль. На кладбище. А что? У меня самое оригинальное надгробие, Старший Подруга: А что так тихо? Как на поминках, ей-Богу! Ну, где мой блудный жених? Покажите, не узнаю. Где владелец этого роскошного авто, перегородившего улицу? Подруга Старший: Не вспоминал. Подруга: Врёшь! Звезда!.. А я тебя никогда не забывала. Старший: Это тебе сейчас так кажется. Подруга: Глупый. Да и я не лучше. Дураки мы с тобой были. Всё ведь могло быть по-другому, совсем по-другому. Старший: Ничего у нас с тобой быть не могло. Подруга: Это тебе сейчас так кажется… А я, знаешь, живу плохо… Старшая: К столу! Ждать никого не будем. Подруга Младшая: Давно это было. Подруга: Нарядов таких, конечно, не имела, но в остальном… Тебе сколько лет? Мария: Двадцать восемь. Подруга: Да, хорошая косметика, хорошее питание… Вышла бы я за него, осталась бы прежней… Младшая: Нимфой. Подруга Мария Секретарь: На приёме. Мария: Да, на приёме… Это мы на приёме познакомились, а встретились — раньше ещё — на концерте. Младшая: Ой, расскажите, пожалуйста! Ему хлопали? Народу много было? Мария: Много… Очень много было людей. Мне все ноги в толпе оттоптали… А я вообще случайно тогда туда попала. Шла мимо, смотрю — народ. И все нарядные, с цветами. Я туда: «Что такое?». Оказалось — он… А я ведь и не мечтала уже… Мечтала… А билеты только с рук и втридорога. А у меня и денег нет, совсем, то есть, нет. Но и уйти ведь не могу! А холодно было… А тут гляжу — знакомая личность ползёт с дамой. Ну, я поняла, что — жена (уж больно он грустный плёлся, да и она — та ещё Терпсихора). А он — знакомый этот — часто у нас в Доме бывал и накануне как раз сбежал пьяный, не расплатившись… Секретарь: В покер папеньке проиграл? Мария: А? Да! В покер! Я к нему, вроде как толпой прибило, и шепчу на ухо, что, мол, нехорошо: приличный семейный человек… Мол, как расскажу сейчас его супруге, как раскрою ей её заплывшие глазки!.. Он мне, с испугу, пачку ассигнаций сунул: и на билет хватило, и на розу одну. Место мне, правда, на галёрке досталось, но и то — счастье! Он вышел, — зал вскочил, овации! Я весь концерт, как во сне простояла. Он играет, а я стою, плачу… И, вроде, ну что плакать-то? Вот же он — живой, родной такой — вот, рядом, в пяти шагах! А я реву, дура, счастливая, гордая за него. Потому, что вот как может! Зал в полуобмороке… Подруга: Ну, а познакомились-то потом как? Мария: Познакомились?.. Да как обычно на приёмах знакомятся… Неинтересно это. Подруга Секретарь: Личный секретарь. Импресарио, Водитель. Всё, что вам угодно. Подруга: Да мне-то что? Ему — угодно. Холуй, одним словом. За большие деньги пресмыкаетесь? Секретарь: Спасибо, хватает. Старший Подруга: Ну, а ты-то чего дёргаешься? Я, может, с серьёзным интересом. Этого хочу себе заказать… как его?.. Мажордома! Даже парочку. Для смеха. Секретарь: На кладбище. Подруга: У вас там тоже могилка? Секретарь: Нет. Я просто жил там. В сторожке. В прежние годы, знаете ли, подавал надежды, даже печатался: стихи, проза. Потом деградировал, спился, был всеми отвергнут и отовсюду изгнан. Пробивался подаяниями на кладбище — читал эпитафии собственного сочинения. Кто деньгой, кто натурпродуктом отблагодарит. Так и жил. Но тут, слава Создателю, благодетель Старший: Потешный он. Пьесу сочиняет. Старшая: О чём же? Старший: Обо мне. Комедия, наверное. Секретарь: Да, хожу, наблюдаю. Жизненные коллизии временами столь невероятны, что и самое буйное воображение не родит подобной фантазии. Старший: Особенно когда ни фантазии, ни воображения… Младшая: И правильно! Пишите! О ком же ещё писать? Вот жизнь! Слава, цветы охапками, зал в полуобмороке! Слушай, ну какой же ты счастливый. Это какое же счастье, когда тебя так любят столько людей сразу. Старший: Не стоит. Там обо мне всего два слова: имя и фамилия. Младшая: А остальное? Старший: А остальное уже не обо мне. Младшая: Как же? Старший: Как обычно: о жёнах, о детях, о галстуках. Старшая: А помните, я тоже когда-то собирала статьи про певца того? Ведь он для меня был действительно родным человеком, наверное, роднее вас всех. Я ведь жизнь за него была готова отдать. Он для меня и был — жизнь. Старший: Жизнь? А если бы сейчас явился бы к тебе тот парень — певец — и попросил бы тебя отдать за него жизнь? Отдала бы? Старшая: Сейчас? Да что уж это ворошить… Старший: Нет, скажи, отдала бы? Старшая Старший: Какие «такие»? Молодые, красивые, известные? Таких любить нетрудно… А представь, что он не погиб тогда, что он и теперь жив. Старшая: Как — не погиб? Ты что? Старший: Ну, предположим! Предположим, что тогда произошла ошибка, недоразумение. А может он сам всё и подстроил — розыгрыш, дурацкая шутка, любопытство идиотское: «А как будет если?..» А получилось страшно, непоправимо: страна в трауре, девицы толпами вдогонку — на тот свет. И, получается, либо светлая память, либо всеобщее проклятие. Младшая: И вот, через 20 лет, она узнаёт его в толпе иностранных туристов… Старший: Ты узнаёшь его, копошащегося в помойке у рынка в своём родном захолустье. Ты видишь, что это — он. Почти потерявший человеческий облик, но — он! Точно — он! И что? Жизнь отдать… Ужаснёшься. И мимо пройдёшь. И не оглянешься. И копейки не предложишь, чтобы не унизить былое достоинство. Хотя унижать уже нечего… А вы говорите «автографы»… Старшая Аполлон Секретарь: Ничего себе! Вас не узнать, сударыня. Вы ли это? Ещё вчера… да нет, ещё сегодня утром вы были более благосклонны. Гораздо более… Секретарь: Ты-то чего влез, самородок кладбищенский? Ты что, не в курсе, что она — шлюха? Старший: Сгинь, падаль. Секретарь: А вот уж не дождётесь. У нас контракт! Старший: Уйди! Секретарь: Ох, вы ещё ответите! Ответите! Старший: Отвечу! За всё отвечу. Только завтра. Завтра! Слышишь?! Секретарь: Чего не стерпишь, ради искусства… Нет, это, действительно, будет комедия… Мария: Господи, какое счастье… Какое счастье. Родной мой, любимый, хороший, я теперь никому тебя не отдам, никому…. никогда… Наконец-то… Всё! Теперь всё будет хорошо, всё по-другому. Ничего мне больше не надо — ты, мама, сестры… Ничего больше… Теперь мы вместе, мы, действительно, вместе, Господи… Теперь будет только счастье. Дождалась. Ничего больше не страшно… Ненаглядный мой, долгожданный, единственный… Старший Мария Старший: На концерте? Нет, не помню. Мария: А раньше? Ещё раньше — здесь, в городе. Мы жили за рынком, у моих родителей был цветочный магазин. Ты ещё ходил к соседскому мальчику, учил его музыке. Такой толстый мерзкий мальчик. Я его ненавидела, поэтому всегда радовалась, когда ты приходил и мучил его гаммами… Потом я стала радоваться просто тебе. Но к соседям ты ходил совсем недолго, а своих родителей уговорить на инструмент я так и не смогла. И я каждый день бегала к твоей конторе и сюда, к дому… Я ведь помню твою сестру! Она каждый день покупала у нас цветы. Точно она — в этом же сером костюме. Старший: Она покупала цветы? Сама? Мария: Да. А с кем же? Она всегда заходила вечером, видно, после работы, одна… Потом мои родители погибли — оба в один день. И знаешь, до чего к тому времени дошло? Я утешала себя тем, что зато можно будет пригласить тебя играть на похоронах… Но оказалось, что как раз в тот день ты уехал из города. Я осталась совсем одна. Через месяц я продала дом, магазин и уехала в столицу. Я была уверена, что ты там, и мы обязательно встретимся. Я сняла номер в лучшей гостинице, потому что, где же ещё может жить любимый мной человек! В первый же день я купила вечернее платье, туфли. Долго ходила в таком виде по улицам, но так тебя и не встретила. Вечером пошла в гостиничный ресторан. И вдруг смотрю: сидят двое из нашего города. Кто такие — не знаю, но лица знакомые, а главное, я точно знала, что ты с ними знаком. Одна, в чужом городе… Обрадовалась им, как родным. Сама подошла: «Ребята, земляки, Скрипача не видали?». Они — за стол; обрадовались тоже, говорят, что видели тебя в столице, что вот досидим и поедем к тебе… В общем, проснулась утром в своей комнате… Помню смутно — был кто-то… Сначала думала — приснилось, но потом смотрю — нет, точно был. А кто из них? Вспоминала, мучалась, а потом думаю: «А какая разница? Ни того, ни другого я больше никогда в жизни не увижу. А увижу — убегу.» И все деньги украли, и платье, и туфли… Я — к администратору. Добродушная такая тётенька, весёлая… Утешала меня, а потом и говорит: «Оставайся у нас. При заведении. На сдельную. Что было — не воротишь, а идти тебе некуда.» А я ещё как представила, что эти двое тебе обо мне уже всё рассказали… И осталась. Старший: А я за все десять лет в столице так никого из местных и не встретил. Мария: Как же я ждала тебя! Теперь всё, всё… У меня есть ты, у тебя — скрипка… Старший: Это всё только до завтра, утром всё закончится. Мария: Всё только начнётся! Всё ещё будет. Старший Мария: Я видела… Я приходила… Я знаю… Родной мой, любимый… Младшая Старшая: Ничего страшного. Во-первых, не догнали. Во-вторых, так ей и надо. Мария Младшая: Я? Да вы что! Я спокойна. Всё, что не смертельно, меня давно уже не волнует. Старшая: Сейчас вся эта орава вернётся. Старший: Это она подпевала скрипке. Старшая: Ничего себе! Я когда-то читала о ней в журнале, что она резала вены из-за ссоры с любовником. Там даже печатали фото её рук. Но я думаю, что это бутафория — таких жутких шрамов после этого не бывает. Младшая (п Мария Мать: Она заперлась в своём доме. Я еле вырвалась из толпы. Старший: Бедная женщина. Может, мне пойти туда? Мать: Ничего с ней не случится. У неё есть в жизни цель — «спасти» от нас Аполлона. Так что, ей сейчас море по колено. Картошки бы ещё начистить — вернутся ведь сейчас. Мария Старший: Слушай, ну скажи честно, кто этот твой… любимый человек? Не может быть, чтобы я его не знал… Старшая: Да если и знаешь — не важно это. Совсем не важно. Старший: Ну как это «не важно»? Он хоть любит тебя? Старшая: А как же! Старший: А ты его? Старшая: Ещё как! Старший: А может, он тебя не достоин? Может, я тебе кого получше найду. Из столицы. Старшая: Из столицы? Старший: Ещё бы! Десять лет изо дня в день самой себе букеты покупать… Меня бы тоже замутило. Старшая: Что-о?! Ты это о чём? Старший: О тебе. Тебе в театре бы работать с такой верой в собственные фантазии. Десять лет жить с иллюзорным человеком, делить его с такой же призрачной женой… Выдуманные проблемы, ненастоящие радости… Впрочем, проблемы-то как раз реальные — мама, соседи, тыкающие пальцами вслед… Старшая: Да плевала я на этих соседей! Старший: А как же! Легко! Особенно когда совесть чиста. Старшая: Да что ты… Старший: А что я? Старшая: Ну надо же и мне чем-то жить. Старший: Неужели больше нечем? Старшая: Нечем. Да и незачем. Незачем жить по-другому. Ты сам говорил, — у каждого своя собственная реальность. Свой мир я выдумала себе сама. Ну и что? Чем он хуже ваших? Старший: Твой, конечно, лучше. Живёшь полной жизнью: любимый человек, с которым ни один из реально живущих уже не сравнится, надёжные бескорыстные друзья… Подруг нет? И не надо! Что ты ещё себе выдумала? Всё это, конечно, помогает жить… Просто однажды, а это обычно случается, потребуется реальная помощь… или просто настоящее человеческое тепло… рядом… А такая пустота! Не всегда совместимая с жизнью. Старшая: Я знаю. И что ты хочешь? Чтобы я вышла сегодня к гостям и сказала: «Я вас обманывала все эти годы. У меня никого нет и никогда не было. Мне ни разу в жизни никто не дарил цветы. Я выдумала всё это потому, что мне этого очень хотелось. А в вашей жалости я вовсе не нуждаюсь. И мама пусть простит. Просто иногда хочется быть свободной, а повода нет…» Так сказать? Я стану менее одинокой? Старший: Не надо. Живи. Старшая Старший: Слушай, а откуда всё это: шмотки, духи, цветы те же? В смысле — деньги откуда? Старшая: Да я раз в неделю на побережье езжу. Пою там в кабаке. Старший Мать: Ты звал? Старший: Нет. Так, мысли вслух. Мать Старший: Ух ты! Новое слово в твоём лексиконе: «сынок»… Мать: Как ты жил? Старший: Нормально, мама. Иногда даже неплохо. «Как» — не важно, главное, что жил. Мать: Ты так и не простил меня? Старший: Мне нечего прощать. Мать: Бедный мой, бедный ребёнок… Старший: Серьёзно? Мать: Правда. Всегда знала. Старший: А как же: «С таким лицом таланта быть не может!»? Помнишь? Мать: Забудь. Старший: Доживу до склероза, непременно забуду. Мать: Я хотела тебе только добра. Старший: Убивать ради блага? Чтобы не мучился? Мать: Чтобы не мучился. Талант — очень тяжёлая ноша. Тебе просто повезло, счастливый случай. А скольких эта ноша сломала, задавила… Я хотела снять с твоих плеч этот горб. Старший: Чтобы я был таким, как все? Тебе хотелось, чтобы твой сын был посредственностью? Мать: Я хотела, чтобы мой сын просто жил. Пусть без взлётов, но и без падений. Старший: Для меня это слишком трудно. Что до падений, так они неизбежны. Если уж падать, то с вершины — хоть полетать перед смертью. Мать: В том-то и дело. Если бы сразу — насмерть, без мучений… Ты помнишь своего отца? Тебе было три года, когда он умер, но, может, хоть что-то… Старший: Только одно: мы с отцом — ни лица, ни фигуры его не помню, но знаю, что — отец; он держит меня за руку — стоим возле какого-то дома и смотрим в окно полуподвала. А там какая-то контора: стол, заваленный папками бумаг, счёты и сидит человек: лысый, в очках в роговой оправе, в чёрных нарукавниках, грустный и скучный. Стекло пыльное, и всё, что за стеклом, тоже кажется скучным и пыльным — и папки, и счёты, и человек. И отец говорит мне: «Видишь? Это — бухгалтер». Всё своё детство я боялся этого слова. Самое страшное, что я мог себе представить, что я стану бухгалтером — лысым пыльным человечком в чёрных нарукавниках… Мать: Твой отец был ещё более пугливым, — он впадал в депрессию при виде любой бумажки с печатью. А дед… Хотя, какой из него дед — он моложе тебя… Я своей матери никогда не знала и не спрашивала о ней, так как правда обычно совсем неинтересна, а выдумать что-нибудь красивое я и сама могла. К тому же, мне вполне хватало отца. Он был старше меня на 16 лет, а выглядел совсем юно. Из-за этого часто бывали недоразумения, когда мы где-либо появлялись вместе… Мало того, что он был молод, он был ещё и музыкант. Причём, довольно известный. Говорили, что он даже талант… Мы жили тогда в столице. Старший: Вдвоём? Мать: Да. Делить такого отца с кем-либо мне вовсе не хотелось. Дамы, изредка тайно приводимые им, обязательно бывали биты различными предметами, что его сначала сердило, а потом смешило, так что, он не обижался. Друзей, правда, я ему прощала, потому что все они также были молодыми и весёлыми. Собирались они всегда только у нас: музицировали, пили, спорили. Отец человек был азартный и упёртый, споры всегда выигрывал, так как убедить его в чём-либо было невозможно. Так он однажды, сильно выпивши, поспорил, что не дрогнет у него рука расстаться с жизнью в столь молодые годы. Ему было тогда 32. Мол, не так всё это страшно и сложно, как пишут классики. Просто всё, господа, просто! Взял, да тут же за столом и застрелился. Друзья от растерянности даже выигранные им деньги не отдали. Много тогда об этом говорили и в газетах писали, и все в одном сходились: мол, талант — дело мутное и не всем понятное. Старший: А чего тут, собственно, понимать? Перебрал парень, а по-пьяни… Но ты эти мысли от себя гнала, иначе чересчур глупо тогда всё получалось. А вокруг никто и не разочаровывал — возвышенно говорили, с придыханием и дрожью в голосе. Мать: В общем, осталась я круглой сиротой в 16 лет. И пропала бы, наверное. Спасибо, приятель отца — актёр — в кордебалет пристроил. Старший: Тебя?! Мать: Актёр этот был ровесник отца, бывал у нас часто, на рояле играл. Вбежит, иногда, оборванный, а следом — почитатели. Мы дверь держим, они ломятся — страшно… Тоже талант — одинокий и сильно пьющий. В общем, влюбилась. Прожили вместе лет десять. Сначала ворчала, таская охапки цветов из театра, пару раз даже дралась с его поклонницами. За пьянку ругала, но несильно. Старший: Ну так, — потребность тонкой души, куда ж деваться. Можно сказать, издержки производства. Мать: Тем временем, взгляд его становился всё более диким, что сначала даже превозносилось театральными критиками — мол, «печать таланта». Старший: Но потом к этой «печати» прибавились проблемы с речью и памятью, общая помятость и пара отвратительных похмельных сцен, никак не вписывающихся в концепцию аншлаговых спектаклей. Мать: Об этом поначалу много писали, чем ещё более усугубили его печальное состояние, а потом ему стало совсем туго… Старший: Ибо писать перестали вообще… Мать: Почитатели к нам уже не ломились. На улицах его узнавали с трудом, и радости это никому не приносило. Друзья… Друзья! Ты не верь никому, сыночек, никогда не верь! И ни на кого не надейся. Старший: Тяжело… Мать: Тяжело, конечно, но так легче, поверь мне. Я знаю, вокруг тебя сейчас много разных людей, и все дуют тебе в уши. Не слушай! Ты — талант, а это не прощают. Если ты споткнёшься об обстоятельства, все поспешат вытереть о тебя ноги. Ничтожество, посредственность, — а они всегда в большинстве, что поделаешь, — возвышаются только за счёт унижения ближнего. Чтобы чувствовать себя на равных с тобой, они постараются поставить тебя на колени, а то и вовсе втоптать в мостовую. И тут главное — послать их подальше и жить, жить! Слышишь? Старший: А отец? Мать: А у него вот не получилось. Умер от удивления, настолько поразили его именно «друзья». Он никак не мог понять, поверить… А однажды, видимо, дошло. Он повесился… Так некрасиво… Он, кстати, был очень рад, когда ты родился. Правда, всё равно ничего не изменилось. Старший: Моё появление себя не оправдало? Прости. Мать: Мы с тобой остались одни. Из театра меня изжили, из дома, в итоге, тоже. И я подумала: «Ведь сколько людей живёт счастливо и без сцены, без оваций, без этой проклятой столицы, где тебя знают все, а ты — никого. И даром им всё это не нужно «в маленьких асфальтовых южных городках», где всё просто и по-настоящему.» Я взяла тебя и скрипку отца, мы пошли на вокзал и сели в первый же поезд. На конечной станции нам предложили такси до побережья, но, когда мы проезжали этот городок, авто сломалось. Была ночь. Мы постучались в первый же дом. В этот дом. Аполлон пустил нас на ночлег. Он как раз накануне осиротел и был очень растерян. Это была судьба. Я решила, что для тебя так будет лучше: дом, семья, город, который сможет уместиться в твоём кармане. Аполлон был тогда местной достопримечательностью — его мать хотела вырастить из него нечто оригинальное. Это ведь всё его. (Указывает на инструменты) Но мне уже хватило творческих метаний. Продать это, правда, не удалось — и даром не брали, но трогать вещи Апе запретила. Отправила его на курсы бухгалтеров… Старший: Мама, ты ведь никогда его не любила. Ты не могла его любить, я понимаю. Но как же сестры? Мать Старший: Я ещё и в их мучениях виноват? Мать: Я всегда хотела тебе только счастья и покоя. Старший: Восьмичасовой рабочий день, пиво по выходным, подруги, живущие все на одной улице… Мать: Сынок… Старший: А Барабанщик играет? Мать: Нет. Я не запрещала, он сам… Старший: Хороший он парень, мама. Мать: Хороший. Старший: А Старшая… как? Мать: Да всё с тем же. Я уже молчу, но… Хоть бы уже рожала, что ли. Годы-то… Но там, видно, тоже не всё гладко — она пару лет назад вены резала, ты видел? Старший: Мама, а ты сама никогда не пыталась… Мать: Нет! Раз жизнь тебе дана, надо жить. Надо. Старший: Зачем? Мать: Просто надо! Без вопросов. Люди — безнадёжные больные, в плену, в мучениях — цепляются за жизнь, хотят жить, платят за это иногда страшную цену, на всё идут, чтобы жить, не думая — зачем. Чтобы просто жить на свете. И когда молодые, здоровые, от нечего делать, от скуки, от каких-то обид дурацких, да не всё ли равно — от чего, режут себя, вешают… Только физическую боль я могу понять… Старший: А когда душа болит? Мать: Переживёшь! Это не жизненно важный орган. Это терпимо. Старший: Но ведь отец… Мать: Надо жить! Старший Секретарь: Скрипач… утопился… Секретарь Мать Секретарь Морфинист |
||
|