"Дождик в крапинку" - читать интересную книгу автора (Яхонтов Андрей Николаевич)

СРЕДА

Мама разбудила его, накормила завтраком. Пока оп ел, сидела напротив и, зябко кутаясь в старенький шерстяной платок, ласково улыбалась.

Антон исподтишка к ней приглядывался, изучал ее бледное лицо, словно бы истончившиеся за ночь губы и брови.

Работал репродуктор.

— Большой успех советских артистов в Бухаресте, — объявлял диктор и вел рассказ об удачных гастролях балета Большого театра.

Мама помогла Антону надеть пальто. Папиных вещей на вешалке не было. Но за дверью в мастерскую Антон различил неясные звуки движения.

Светило солнышко, и небо расчистилось, стало ровно голубым. Если бы не желтые листья на деревьях и под ногами, можно было подумать: вернулось лето.

Пашка караулил его возле класса.

— Я вчера тоже монету нашел! — бросился он к Антону. — Сразу после тебя. А потом появился какой-то мужик и стал просить ее продать. Знаешь, сколько давал? Двадцать пять рублей!

— Продал? — спросил Антон.

— Не-а. Но сегодня опять пойду. Вдруг повезет? Я бы тогда одну загнал, а одну себе оставил.

Была арифметика, потом родная речь.

— Зря ты на меня злишься, — пробовала восстановить с ним отношения Лырская. — Как раз в тот день родители с утра белок отдали. Я же тебе говорила, они им надоели.

Антон не отвечал.

Митя Орлов ловил его взгляд. Антон это видел и специально не смотрел в его сторону.

Перед пением Митя подошел к нему.

— Слушай, — Митя говорил неуверенно. — Я разыскал одну книгу… Ну, по тому вопросу, который мы вчера обсуждали.

Антон его остановил. И прибавил, заметив, как Митя огорчился:

— Не обижайся.

На уроке пения каждый вытворял, что хотел. Любовь Максимовна чем только их не усмиряла. И угрозами, что пригласит директора, а сама уйдет немедленно. И сладкими речами о том, какие они хорошие и воспитанные. Она была пожилая, лицо густо пудрила, а голос сохранила звонкий, почти девчоночий.

Никто ее не слушал. Миронов скакал по залу, Михеев мычал, не открывая рта, — уличить в этом невозможно. Примерные ученики сбились в кучку вокруг дребезжащего, не то что у дедушки, пианино.

— А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер! — задорно запевала Любовь Максимовна.

— Веселый ветер, веселый ветер, — гундосил, криво разевая рот, Алеша Попович и был похож не то на упрямого ослика, не то на ворону, которая по глупости выронила кусочек сыру.

Любовь Максимовна, видно, выбилась ил сил и урок закончила раньше положенного. Строем повела их в раздевалку. Тут они не галдели: на шум мог выйти кто-нибудь из учителей и вернуть назад — чтоб, как положено, ждали звонка. Пашка но терял надежды его уговорить.

— Пойдем. Я тебе лопату достану.

— Неохота, — отбрыкивался Антон.

Выйдя на крылечко, он увидел папу. Тот стоял у ворот. Желтый китайский плащ распахнут, на ветру свободно болтаются концы красноватого шарфа. Ветер ерошил белесые папины волосы. Папа щурился, поглядывая на солнце.

Заметив Антона, помахал ему свернутой в трубочку газетой и пошел навстречу.

— Как учеба?

— Все в порядке, — ответил Антон.

— Чего такой невеселый?

Антон отвел глаза в сторону,

— А ты чего пришел?

— Я? Так просто. Пойдем, погуляем?

Он был выбрит. И улыбался, как всегда, немного застенчиво. Вчерашнего запаха Антон почти не улавливал.

Михеев остановился в сторонке и глядел па них во все глаза. Не понимал: если на тебя не обращают внимания, нужно пройти мимо. Пришлось их познакомить.

— Это мой папа. А это Павлик Михеев.

— Очень рад, — папа протянул Пашке руку.

Другие ребята тоже замедлили шаги и с любопытством на них смотрели. Антону это было приятно, он испытывал гордость все-таки папа у пего видный, красивый, но одновременно их интерес сковывался неловкостью.

— Пойдем отсюда, — позвал он.

Очутились в переулке. Михеев отстал.

— А куда? — спросил папа.

Антон пожал плечами.

— Значит, в зоомагазин. Давай портфель. Давай, давай!

Они шли, но торопясь, по теневой стороне. Антон стеснялся на папу смотреть. Вчера грубил и сегодня дулся. А папа, оказывается, собирался выполнить свои обещания.

— Отгадай загадку, — старался он разговорить Антона. — Только слушай внимательно. Отец с сыном, да отец с сыном. Сколько всего людей?

Ответ был ясен, чего же проще — сложить два и два, но Антон опасался подвоха. И не напрасно.

— А ты посчитай. Отец с сыном. Ну, как я с дедушкой. Двое, да? И еще отец с сыном. Как мы с тобой. Сколько всего?

— Трое!

Кленовые листья расползались из-под ног, будто желтые черепашки. Папа остановился.

— Как мне жаль наступать на них! Они никогда уже не оживут. Они теперь никому не нужны…

На фоне голубого неба покачивались черные каракули ветвей.

— Осень… — продолжал папа. — Это всегда прощание. С летом, с теплом, с какой-то частью жизни. Скоро у тебя, Антон, день рождения. Десять лет ты уже прожил и, значит, проводил десять вот таких осенних превращений. Тише! Вслушайся. Ты не улавливаешь в шуме ветра мелодии расставания?

Антон не совсем его понимал, но чувствовал; дело не в словах. Они, как и музыка Дормидонтова, прорывались не сами по себе, а вынося наружу тяжесть и печаль, облегчая душу.

— Мягкий ветер, — шептал папа. — А? Какой мягкий! Вокруг его ног желтые и красные листья устроили веселый хоровод.

По сравнению с воскресеньем, темных личностей возле магазина убавилось. И товар они предлагали неинтересный — скаляров, гуппи с длинными шлейфами плавников…

Внезапно непонятно откуда перед ними вырос мужчина в телогрейке и достал из-за пазухи банку, в которой рубиново-красному меченосцу-самцу пришлось выгнуть меч по окружности дна, настолько ему было тесно. Самочка же помещалась свободно. Рыбки очень подходили друг к другу, образцово крупные, яркие, сильные. Загляденье!

— Берем? — воодушевился папа.

Антон не знал, что сказать: мужчина называл цену почти вдвое выше магазинной.

— Но тебе нравятся?

Папа отсчитал деньги и отдал мужчине.

Тот жестом фокусника навлек баночку, размером чуть больше пузырька. В ней пестро мельтешили маленькие, еще не подросшие тигровые красавчики. Если те, взрослые, — оруженосцы, то эти — пажи.

— А? По-моему, и эту, — папа опять полез за финансами.

Обе баночки бережно спрятал во внутренний карман плаща. Через птичий гомон и приторный запах не то корма, не то невычищенных клеток они проследовали к аквариумной стене и здесь купили водоросли — валисперию и кабомбу. разложенные снопиками на белых эмалированных подносах.

Оставалось главное.

Отдел, где торговали аквариумами, находился дальше, имел отдельное помещение. Когда они туда вошли, у Антона отлегло: аквариумы в продаже были. Стояли на полке за спиной продавщицы — разных размеров, новенькие, блестящие, металлические каркасы выкрашены в серебряный цвет.

Долго выбирали такой, чтоб и краска лежала ровно, и стекла не были поцарапаны, чтоб не протекал.

— Да они все отличные, — убеждала продавщица.

Положила внутрь того, который они предпочли, сачок, бумажный пакетик с сухим кормом и четырехугольную кормушку из дутого легкого стекла — она должна плавать на поверхности. Аквариум завернула в плотную бумагу и перетянула бечевкой крест-накрест. Для непосвященного взгляда пачка книг, да и только.

Папа тащил скучный портфель, Антон пес упакованное сокровище. Довольно тяжело, но до чего ж приятно!

Удачные приобретения и быстрая ходьба их разгорячили, они задержались возле металлического столика на велосипедных колесах, с закрепленными на нем стеклянными баллончиками вишневого сиропа, и выпили газировки. Женщина в белом халате поворачивала краник, наливала в стакан немного сиропа, потом разбавляла его сероватой водой. В желудке после нее приятно покалывало — скорее всего, пузырьками газа, и возникало ощущение, что газ этот способен поднять тебя над землей. Наверно, таким газом надувают воздушные шары.

— Какие еще желания? — осведомился пана.

Если он не мог чего-нибудь купить, то говорил: «Купи’шь уехал в Париж», — и Антон представлял что-то вроде кожаного большого кошелька, который на длинном поезде отправляется в далекое путешествие.

Сейчас папа сам настаивал:

— Ну, чего молчишь?

— Нам и школе велели достать. На арифметику…

— Ну?

— Офицерскую линейку.

— А они разве продаются?

Папина неосведомленность могла вызвать у знатока лишь снисходительную улыбку, но, страхуясь на случай, если Голышок его надул, Антон дал справку неуверенно и извиняющимся голосом:

— Говорят, в канцтоварах…

Папа закурил, они двинулись дальше.

— Шагай осторожней, — просил Антон, — а то вода в банках расплескается.

На счастье, магазин обнаружился поблизости. Под стеклом на прилавке лежали тетради в клеточку и линеечку, ручки, механические карандаши с выдвижным грифелем, деревянные и пластмассовые треугольники, обычные линейки.

— Девушка, — обратился к молоденькой продавщице папа, — А офицерских нет?

Антон бы ни за что не отважился так громко спросить. Тем более неизвестно, есть ли они вообще.

— Кончились, — бросила девушка, занятая с другим клиентом.

Ее невежливость папу ничуть не рассердила.

— А если мы вас очень попросим? Нам без этой линейки никак нельзя.

Девушка вскинула на них глаза и смягчилась.

— Подождите, я поищу. Исчезла в комнате за занавесками.

Антон придвинулся поближе к папе, прижался к нему. Он девушку не осуждал. Нагрубила, потому что не видела кому, а едва взглянула… Папе невозможно отказать, так уверенно и свободно он держится. В распахнутом плаще, высокий, добрый.

Появилась с линейкой. И какой! В сто раз лучше, чем у Голышка. Масса кружочков и других удобных прорезей. Нарисовать танк при помощи этой линейки — пара пустяков.

Однако и обилие исполнившихся желаний может утомить. Антон начал обессиленно позевывать. А папа, напротив, все больше расходился.

— А домой мороженого купим? Со льдом? Потащил Антона к мороженщице.

Такой же металлический столик на велосипедных колесах, как и под газировальным аппаратом, только вместо баллончиков с сиропом — тяжелые металлические крышки. Дымятся, когда их открывают. Это испаряется искусственный лед.

Если кусок его бросить в стакан с водой, он, шипя и булькая, будет носиться по поверхности и таять, а из стакана повалит пар. Антону нравилось это зрелище, и папа, в придачу к брикетам пломбира, выпросил у продавщицы немного льда.

Антон уже не в состоянии был восторгаться и благодарить. Руки заняты, ноги едва идут. Нагруженные покупками, протиснулись в метро. Папа протянул контролеру желтые билетики с буквой М посредине.

Гладкая спина эскалатора под их ногами ступенчато выгнулась. А если она снова выпрямится? Так и полетишь кубарем вниз. Справа и слева ползли две черные толстые змеи. Несомненно, удавы. Дедушка никогда не позволял до них дотрагиваться. «Не надо, — предостерегал он, — не хватайся за резину. Смотри, сколько пароду за нее держится. На ней, должно быть, масса микробов»

А папа — может быть, увидел, какой Антон измученный, — взял у него коробку с мороженым и велел положить на удава ладонь

Поезд мчал их в темноте. Свет, падавший из вагона, выхватывал во мраке то кусок побеленной стены, то сплошные ряды черных шлангов. Для чего они? Чтобы по ним подавать в дома воду?..

Наверняка жители подземного городя, в процессе ведения строительных работ, натыкались на метротоннели. Не могли не наткнуться. Но происходило это, скорей всего, по ночам, когда у шпионов и диверсантов — главный труд. Наверху все спят мертвым сном, ничего не слышат, а эти, пользуясь благоприятным моментом, грохочут отбойными молотками, звенят кирками, гоняют грузовики… Спешат… Ну и конечно, случалось, проламывались в вестибюли станций или прямо к рельсовым путям. А никого нет, поезда не ходят. И до утра успевали замуровать дыру, так что ни пассажиры, ни машинисты ничего не замечали.

Ехали недолго, а небо успело затянуть тучами.

— И дождик, кажется, накрапывает, — вытянул руку ладонью вверх пана.

— А если дождик накрапывает, можно сказать, что он в крапинку? — спросил Антон.

Папа захохотал.

— Здорово придумал. Молодец… А насчет монеты не волнуйся, — чуть погодя добавил он. — Она у очень хорошего специалиста

Во дворе гуляли все, кроме Полины. И Сашка был тут.

Антон пожалел, что аквариум упакован. Но они, видно, догадались, с чем он вышагивает, проводили завидущими взглядами.

Мамы дома не было, а дедушка с бабушкой давно ждали их обедать. Но прежде всего папа снял с банок крышки.

— На всякий случай, — сказал он. — Чтоб рыбки не задохлись.

После салата был овощной суп со сметаной.

Папа салфетку за ворот по продел, отложил в сторону вместе с перетягивающим ее желтым кольцом.

— Я утром был у знакомых, — посматривая на дедушку, говорил он. — И у них видел любопытную вещь. Сейчас, оказывается, вместо таких ламп, как у нас, ставят лампы дневного освещения. Люминесцентные.

— Постой, постой. Это как же? — живо интересовался дедушка.

— Они как трубочки. И у этих свет желтый, а у тех белый. Будто на улице днем. Считается полезным для зрения. Что, если и нам такие сделать?

Дедушка думал.

— Я тебе. Кости, так скажу. Если полезно для зрения, нужно ставить.

На второе был жареный судак, на третье папа разделил начавшее подтаивать мороженое. Кусочек Антон отнес бабе Лене. Не утерпел, побежал к рыбкам. Тигровые меченосцы уже собрались у поверхности, захватывали воздух открытыми ртами.

Опыт со льдом отложили до маминого возвращения и стали распаковывать аквариум. Папа курил. Антон но решался ему сказать: вместе с воздухом рыбки могли вдохнуть вредный никотиновый дым…

А потом закипело дело. Песок взяли в парадном, из дощатого ящика. Папа промывал его в тазике под раковиной. Мутную воду сливал, добавлял свежей — и так до полной прозрачности. Грунт получился превосходный.

Растения тоже промыл под слабой струей. Посадили в песок, корни укрепили камешками.

Затем папа занялся изготовлением рефлектора. Выпросил у бабушки жестяную консервную банку, разрезал ее пополам обычными ножницами. Внутрь отрезанной половинки вставил патрон с лампой.

О такой замечательной, с подсветкой, квартире рыбки, наверно, и не мечтали. Аквариум сделался похож па живую картину в раме: покачивались растения, редкие пузырьки воздуха взлетали вверх…

Позвали дедушку, бабу Таню и бабу Лену. И при них Антон торжественно выпустил рыбок в новый, не обжитой еще дом. Сперва больших меченосцев. А следом осторожно перелил вместе с водой тигровых — они стрелками разлетелась в разные стороны.

Жаль, мама не видела этого праздничного момента. Но у нее появлялось и серьезное преимущество: прийти и поразиться — не было ничего, и вдруг такая красота!

— Доволен? А теперь за уроки, — вернул его к будничным заботам папа.

Антон все же покормил рыбок сухой дафнией, тщательно растирая ее пальцами. Достал учебники.

Чтобы не мешать, папа ушел в мастерскую.

И заниматься стало веселей. Читая, он то и дело поглядывал па рыбок. Большой меченосец-самец подплыл к кормушке и начал есть. Маленьких тигровых он отгонял, чтоб не мешали ему своей суетней.

Решил задачку я пошел сообщить об этом и о проголодавшемся меченосце папе.

Папа — в серой шерстяной рубахе, мягкой и ворсистой, к ней Антон любил прижиматься — сидел на кушетке и держал перед собой на вытянутых руках зимний пейзаж.

— Знаешь, — сказал он. — Я, пожалуй, выйду… Маму встречу… На уголок.

— Возьми меня с собой, — стал просить Антон.

— В другой раз. Ты же еще не все сделал, — сказал папа. — Если мама без меня придет, вот сверток для нее. Положи па тахту.

И отдал Антону что-то мягкое в бумаге.

И упражнение по русскому тоже получилось быстро. Антон сел к аквариуму. Теперь дафнией лакомились тигровые меченосцы. Пришла их очередь. А большой меченосец начал ухаживать за самочкой. Он следовал за ней повсюду.

Антон сходил к дедушке с бабушкой. Они пили чай и слушали новости. Его угостили конфетой.

На обратном пути задержался у ходиков. Гире совсем немного осталось до пола.

Вернулся к аквариуму.

— Рыбки, рыбки, поговорите со мной.

Молчали. А на улице зашуршал дождь. Стукнула входная дверь.

Антон выскочил. В прихожей, держась за стену, стоял папа. Плащ на нем потемнел, с волос стекала вода.

— Антон, — невнятно произнес папа. — Я ее не дождался.

Из комнаты гуськом, подталкивая друг друга, выбрались дедушка и баба Таня.

— Папа, — сказал папа, обращаясь к дедушке. — Я ходил сейчас встречать Лидию и договориться насчет дневного освещения.

— Хорошо, Костя. Иди ложись, — нетерпеливо и не скрывая досадливой гримасы, сказал дедушка.

Папа двинулся по коридору. Темная засаленная полоска на уровне его ладони тянулась вдоль всей стены до самого закутка.

Там, возле ходиков, папу качнуло. Он взмахнул руками, по равновесия не удержал и. падая, ухватился за цепочку. Бухнула в пол тяжелая гирька, а часовой домик обрушился на папу, затем, отброшенный им, покатился к умывальнику.

Дедушка и бабушка побежали поднимать папу, отвели его в мастерскую.

Антон пронесся за ними, подобрав па ходу гирьку и покореженные ходики. Укрылся в комнате. Маятник здорово согнуло, кое-где отлетела краска с циферблата… Цепочка лопнула… И стрелки, прежде тугие, теперь вращались расхлябанно…

Пришел дедушка. Хотел погладить его по голове.

— Мы их починим. Я тебе обещаю.

Антон увернулся из-под его руки.

— Не надо ничего!

Дедушка обнял его за плечи.

— Ну, Антоша, дорогой мой… Я сумею все исправить.

Унес и маятник, и пеночку, и домик. Только гирьку оставил.

— Прицепим ее, когда все будет готово…

Антон выключил у рыбок рефлектор. Их-то не следует волновать. Они должны спать, уже позднее время…

А мама… Потерпит до завтра, ничего не поделаешь. Прямо с утра он ей все покажет…

Где она так поздно? Он вспомнил, как утром мама провожала его до двери и ласково улыбалась… И вдруг его обожгло догадкой: ну да, она прощалась с ним!.. Она же грозила папе ночью, что уедет… И если это было так, если она уехала, бросила его…

По множеству примет он догадался, что и старшие взволнованы. Никто не ложился, и его но заставляли. Баба Таня штопала, дедушка звонил знакомым. И разговаривал странно, обрывочно:

— Я бы мог зайти завтра? Нет, не по телефону. Я бы хотел кое-что узнать по медицинской части. Нет, не с домашними…

А может быть, мама заболела? И ее увезли, а от него скрывают. С чего бы это папа решил выполнить все его желания?

Антон устремился к бабе Лене.

— Мама что, в больнице?

Баба Лена замахала руками.

— С чего ты взял?

— Дай мне слово.

Она, запинаясь, поклялась.

— Значит, она уехала, — понял Антон. — Совсем уехала…

— Бог с тобой, — стала успокаивать его баба Лена.

— Да-да, Я слышал. Она хотела папу наказать…

Он уже собирался прибавить: папу есть за что, он и ходики сломал… А меня… меня?.. Но запнулся.

А. может быть, мамин отъезд — это не папе, а ему наказание? Прежде всего — ему. Сколько нехорошего он за последнее время натворил! Позволил Михееву стащить карандаши… Всякие слова, и это «шуруй» произносил… За Полину не заступился. Да еще выдуманный рассказ Сереже… И ни в чем не раскаялся, не признался. Не внял предостережению бабы Лены. Вот какое наказание, какую тяжесть она имела в виду, говоря о каре за нечестность. Вполне конкретную. Но уж лучше бы что угодно другое. А мамин отъезд — самое ужасное, самое непереносимое… И не на кого жаловаться. Сам во всем виноват. А дальше, наверно, будет еще тяжелей.

Необходимо было тут же, немедленно рассказать обо всем бабе Лене, а еще лучше разбудить — что поделаешь? — Сережу, Полину… Повиниться перед ними, Только бы это помогло, и мама вернулась. А там он и с Михеевым поговорит, убедит его принести взятое назад…

Из прихожей послышался шум. Знакомый стук каблучков…

Он бросился проверить…

По коридору шла мама, а за ней — женщина в черном, обе раскрасневшиеся, со множеством свертков.

Вышли бабушка с дедушкой. Посторонились, давая дорогу.

— Ты почему не спишь? — строго спросила мама.

Он повис у нее на шее.

— О, у тебя рыбки, — крикнула из комнаты женщина в черном.

— Папа мне купил. Я думал, ты не придешь, — бормотал он, боясь отпустить маму.

— Да что с тобой? — удивлялась она. Оторвала его руки. В комнате развернула оставленный папой сверток. В нем был рулончик синего в белую полоску материала. — Надо же… А мы целый день потратили…

— А, ерунда, — ответила ей женщина в черном. — Ну, что, все в порядке, идем?

— Не знаю, — сомневалась мама.

— Да тут два шага. Соседний дом. Гера, мы с ним вместе росли. Вот увидишь, он обрадуется.

Закружилась на каблучке. Опять от нее веяло удивительным ароматом.

— Я не хочу, чтоб ты уходила, — вцепился в маму Антон.

Мама неуверенно молчала.

— Ну что ты, Антон? — удивилась женщина. — Завтра я приеду, и мы отправимся кататься на машине. А сегодня дай маме отдохнуть.

— Не хочу, — повторил, он.

Мама ему улыбнулась.

— Ну, тогда пойдем проводим гостью, — сказала она.

Все втроем они вышли в закуток.

В коридоре, стоя па стуле, дедушка прилаживал ходики на прежнее место. Маятник он распрямил, а стрелки никак его не слушались, не хотели держаться уголком. Безвольно, словно потерявшие силу руки, падали вниз.