"Приключение" - читать интересную книгу автора (Лондон Джек)

Глава XVII «Ваша Джен Лэкленд»

Когда на следующее утро Шелдон возвращался с плантации к завтраку, он увидел стоявшее на якоре миссионерское судно «Апостол» и трех матросов, плывших на трех лошадях к берегу. Шелдон догадался, что это лошади правительственного комиссара и что их купила у него Джен. Очевидно, она начинает приводить в исполнение свою угрозу встряхнуть хорошенько всех обывателей Соломоновых островов, и ему пора перестать чему бы то ни было удивляться.

Миссионер доктор Уэлшмир, выйдя на берег и здороваясь с ним, объяснил, что лошадей прислала мисс Лэкленд.

— Вот вам ящик с седлами. Вот письмо от нее. А вот вам и сам шкипер ваш с «Флибберти-Джиббет».

Не успел Шелдон ответить на его приветствие, как из шлюпки вышел сам Ольсон и тотчас же заговорил:

— Она отняла у меня «Флибберти», мистер Шелдон! Мисс Лэкленд отплыла на ней. Это какая-то экстравагантная особа. Своими выходками она довела меня до приступа лихорадки. Кроме того, ведь она напоила меня, и напоила как сапожника.

Доктор Уэлшмир от души расхохотался.

— И, однако, нельзя сказать, чтобы она походила на ведьму. Ведь вы знаете Брамса, Куртаса и Фоулера. Она увезла их на «Флибберти-Джиббет», взявши с них слово не пить.

— Она теперь на «Флибберти» за шкипера, — вставил Ольсон, — и неминуемо пустит судно ко дну; это так же несомненно, как то, что Соломоновы острова созданы не Господом Богом.

Доктор Уэлшмир попытался нахмуриться, но не выдержал и снова рассмеялся.

— Ей невозможно ни в чем отказать, — сказал он. — Я пытался отклонить ее просьбу доставить вам лошадей. Говорил, что «Апостол» считается яхтой, что груза я принять не могу и что мне нужно обойти Сэво в дальний конец Гвадалканара. А она твердит все свое: «Возьмите! Взгляните, говорит, на дело проще, по-человечески, и возьмите, пожалуйста, на борт моих лошадей, а я когда-нибудь отплачу вам услугой за услугу, когда буду плавать на „Марте“.»

— «Вы делайте, что вам приказывают», — сказала она мне, — ввернул Ольсон. — «Отныне я являюсь вашим хозяином, и вы обязаны мне во всем подчиняться». Я говорю: «Поймите, я везу груз орехов». А она: «Уберите ваши орехи, мое дело поважнее орехов. Мы их, говорит, выбросим за борт, как только выйдем в открытое море».

Шелдон зажал себе уши руками.

— Я ничего не знаю, а вы рассказываете с конца. Пойдемте ко мне, сядем в тени, и вы мне расскажете все по порядку.

Когда они вошли в дом и уселись, Ольсон опять спросил:

— Верно ли то, что она действительно вошла с вами в компанию? Это прежде всего.

— Да, это так! — сказал Шелдон.

— Хорошо. Но мог ли кто-нибудь этому поверить? — Ольсон растерянно оглянулся на доктора Уэлшмира и опять перевел глаза на Шелдона. — Немало я перевидал всяких диковинок на Соломоновых островах. Видал и крыс длиною в два фута, и мотыльков, на которых охотится с ружьем комиссар, и такие украшения в ушах, от которых отвернулся бы сам сатана, и охотника за головами — таких чернокожих чертей, перед которыми настоящие черти — сущие ангелы. Все это я видел и ко всему этому я пригляделся, но эта ваша девчон…

— Мисс Лэкленд — мой компаньон, и Беранда — наша общая собственность, — остановил его Шелдон.

Расходившийся шкипер смутился.

— Как раз это самое она мне и говорила, но не представляла при этом никаких доказательств, никаких бумаг. Как же мне было знать? А тут еще эти орехи. Целых восемь тонн, имейте в виду!

— Силы небесные! Да расскажите же толком! — пытался прервать его Шелдон.

— А потом она наняла и подпоила трех самых отчаянных негодяев, какие когда-либо позорили Соломоновы острова, да еще посулила им по пятнадцать долларов каждому в месяц. Что вы на это скажете? И уплыла вместе с ними! Фу! Дайте мне выпить! Господин миссионер не посетует. Ведь четверо суток я находился под его неусыпным надзором, и теперь буквально умираю от жажды.

Доктор Уэлшмир кивнул головой в ответ на вопросительный взгляд Шелдона, и Вайсбери послали за виски и за сифонами.

— Из ваших слов я усматриваю одно, капитан Ольсон! — заговорил Шелдон после того, как моряк промочил себе горло. — Мисс Лэкленд укатила на вашем судне? Расскажите же мне все обстоятельно, прошу вас!

— Так! Теперь мне полегчало… Прибыл я на место на «Флибберти». И не успел еще отдать якорь, как, вижу, стоит она в вельботе с этими своими таитянами — с верзилой Адаму-Адамом и другими. «Не отдавайте якоря, капитан! — пропела она. — Вам предстоит отправиться в Пунга-Пунга». Я подумал, уж не пьяна ли она? Ну, что же другое мог я подумать? В это время, спустив передние паруса, я обходил мель — самое опасное место. «Простите, мисс Лэкленд! — крикнул я ей, и приказал: — Отдай!».

— Перебравшись на «Флибберти», она преспокойно говорит мне: «Ну, что же! Вы не послушались, и только задали себе лишнюю работу — тут, знаете ли, не меньше пятнадцати сажен глубины. Распорядитесь сейчас же поднять якорь!» Между нами пошли пререкания. Я ей не верил. Я не мог допустить мысли, что она ваш компаньон. Я ей это сказал и потребовал доказательств. Тут она заговорила со мной так высокомерно, что я вынужден был поставить ей на вид, что гожусь ей в дедушки и не привык выслушивать дерзостей, да еще от такого цыпленка. Я предложил ей сойти с «Флибберти». Тогда она переменила тактику и заговорила таким, знаете, сладеньким голоском: «Капитан Ольсон, у меня на „Эмилии“ превосходное виски. Не хотите ли попробовать? Поверьте, я задержу вас не более, как на несколько минут. Мне бы надо с вами посоветоваться относительно застрявшего на рифах судна. Всем известно, что вы настоящий „морской волк“.» Так и сказала, знаете ли, «морской волк»! Ну, я и поддался, и пересел на ее вельбот. У руля стоял Аадаму-Адам со своей похоронной рожей. По дороге она все распространялась о «Марте», о том, как она ее сторговала, потом как она на ней собирается плавать. Объявила мне, что зафрахтовала «Эмилию» и что хотела бы отплыть вместе с «Флибберти». Соображения ее мне показались довольно основательными, и я согласился отправиться в Беранду, чтобы с вашего разрешения идти в Пунга-Пунга. А она говорит мне на это, что время дорого: надо плыть прямо в Пунга-Пунга, и что если я не поверю ей на слово, что она ваш компаньон, то она обойдется и без меня и без «Флибберти». Тут-то она и одурачила меня. Трое завзятых пьяниц — Фоулер, Куртас и прощелыга Брамс — уже восседали в каюте «Эмилии». «Давайте-ка выпьем!» — говорит она и достает из шкапчика бутылки виски. Чернокожий побежал за стаканами, а господа эти переглянулись между собой, как будто несколько удивленные. Но, очевидно, они были уже предупреждены, и вели свою линию. «Извините, — сказала она, — я отлучусь на минутку. Мне надо распорядиться на палубе». А минутка эта продолжалась с добрых полчаса. Перед тем за целую неделю у меня не было во рту ни росинки. Человек я, знаете, старый, да еще от лихорадки совсем ослабел. Выпил я натощак, подзадориваемый этими тремя забулдыгами, которые старались убедить меня всячески вести «Флибберти» на Пунга-Пунга и сбить меня с толку. Беда в том, что аргументы свои они подкрепляли выпивкой, а я, можно сказать, человек непьющий и притом знаете, очень уж ослабел от лихорадки. Как бы то ни было, но только через полчаса она возвратилась к нам и все на меня, знаете ли, этак поглядывает. «Ну, теперь хватит!» — помнится, сказала она, убирая со стола бутылки. «Больше вы от меня не получите, — объявила она этим трем забулдыгам, — до тех пор, пока вы не выручите „Марту“ и не вернетесь в Гувуту!» Да и засмеялась. Потом этак пристально поглядела на меня и говорит, — не мне, понимаете, а этим пьяницам: «Пора, говорит, этому почтенному джентльмену на берег». Это я-то почтенный! «Фоулер… — и даже не мистер, изволите видеть, а просто Фоулер, — велите Адаму-Адаму приготовить вельбот, и пусть он свезет капитана Ольсона на берег, а я отправлюсь в шлюпке на „Флибберти“. Вы все трое поедете со мной. Собирайте пожитки! Один из вас, который получше, будет за штурмана! У капитана Ольсона, как вы знаете, штурмана нет».

Я почти совершенно не помню, что было потом. Кажется, меня спустили на руках в вельбот, и я клевал носом, сидя на офицерском месте под присмотром этого черта, рулевого Адаму. Вдруг очнулся и вижу, что на «Флибберти» поднимают паруса. Загремела якорная цепь. «Скорей на „Флибберти!“», — кричу я Адаму. А он мне на это: «Мой, говорит, вас повез на берег. Мисс Лэкленд, говорит, сказала: берег для вас очень хорош». Я вскочил, заорал, ухватился за руль, то есть, как видите, сделал все, что возможно. Но этот проклятый Адаму повалил меня, придавил одной ногой и продолжал себе править к берегу, как ни в чем не бывало. Вот и все. От всего этого меня стала трепать лихорадка. А теперь мне крайне интересно узнать, кто же в конце концов шкипер на «Флибберти» — я или эта птичка со своими оголтелыми дикарями-разбойниками?

— Ничего, капитан! Пусть это вам будет отпуск с сохранением содержания, — Шелдон говорил спокойно, не выдавая овладевшего им волнения.

— Если мисс Лэкленд, которая состоит моим компаньоном, нашла нужным взять на свою ответственность «Флибберти-Джиббет», значит, так и надо. Ведь вы сами хорошо понимаете, что нельзя было терять драгоценного времени, если она хотела спасти «Марту». Эти рифы очень опасны, и при первом волнении судно разнесло бы в щепы. Оставайтесь пока у меня, капитан, отдохните как следует, попробуйте справиться с вашей лихорадкой. А как только возвратится «Флибберти-Джиббет», вы опять будете на ней шкипером.

И только после того, как доктор Уэлшмир отплыл на «Апостоле», а капитан Ольсон уснул в гамаке на веранде, Шелдон вскрыл и стал читать письмо Джен:

Держа письмо в руках, он как-то невольно долго и пристально присматривался к почерку. Какой удивительно четкий и вместе с тем характерный мальчишеский почерк! Этот почерк напомнил ему лицо Джен: тонкие брови, прямой, точеный носик, губки, резко, но изящно очерченные, шейка, — не очень нежная и не очень сильная, великолепная подставка для такой красивой вещицы, как ее головка, — и он долго всматривался в ее подпись — Ваша Джен Лэкленд. Сколько таится в этих немногих буквах чего-то волнующего, чарующего. Имя это так внедрилось в его сознание и так сплелось со всеми его помыслами, что в настоящую минуту эта подпись, нацарапанная ее рукой, казалась для него чем-то бесконечно дорогим. Эти несколько самых обыкновенных букв тронули его и заставили ощутить в сердце щемящую и в то же время сладкую пустоту. Джен Лэкленд! При каждом взгляде на эту подпись она вставала в его воображении такой, какой он ее видел в разные моменты ее повседневной жизни. Вот она выходит на берег во время бури, которая разбила ее шхуну; вот садится в вельбот, направляясь на рыбную ловлю; вот она возвращается бегом с морского купанья, чтобы поскорей обмыть себе голову пресной водой. Волосы развеваются, одежда прилипла к телу. То разгоняет восемьдесят человек людоедов, напугав их пустой бутылкой из-под хлородина; то учит Орифайри делать хлеб; то вешает на стенку свою стетсоновскую шляпу и пояс с револьвером; то отдается мечтам о приобретении «собственного очага и седла» или о разных романтических приключениях… Лицо разгорается, глаза блестят. Джен Лэкленд! О, какое это великое чувство — любовь! Он сочувствовал тем влюбленным, которые вырезают на дереве или выводят на песке дорогое для них имя.

Но вдруг он очнулся и возвратился к трезвой действительности. Он вспомнил, что в настоящий момент она подвергается большой опасности, находясь в Пунга-Пунга, в самой дикой местности Малаиты, где живут и скрываются всякие разбойники, — убийцы и головорезы.

Встрепенувшись, он хотел было сейчас же сесть в вельбот со своими людьми и отправиться в Пунга-Пунга. Но, подумав немного он отказался от этого намерения. Ну, что он будет там делать? Прежде всего она рассердится на него, потом расхохочется и назовет его дураком. Он может прибавить только одну лишнюю винтовку, а у нее их и без того довольно. Прибыв на место действия, он может, во-первых, приказать ей вернуться; во-вторых, отобрать у нее «Флибберти-Джиббет» и, наконец, в-третьих, расторгнуть товарищеский договор. Но и то, и другое, и третье в одинаковой степени бесполезно и глупо. Она просто-напросто оборвет его и поставит ему на вид, что, будучи совершеннолетней, никому не обязана отдавать отчета в своем поведении и никому не позволит собой распоряжаться. Нет, это несовместимо с его достоинством. Дело другое, если бы она просила его оказать ей содействие, подать руку помощи. О, как бы он был тогда бесконечно счастлив! А сам он ни за что не поедет в Пунга-Пунга. «Подать руку помощи», — ведь это ее собственные слова, он их как будто слышит.

Своенравный характер девушки заставлял его часто страдать. Он возмущался при одной мысли о том, как она там толкалась в Гувуту среди всех этих пьяниц, спекулянтов и праздношатающихся. Это было бы неприятно всякому порядочному мужчине, а ей, молодой девушке, почти ребенку, — и вдруг очутиться в такой среде!.. Нет, это ужасно! Похищение «Флибберти-Джиббет» само по себе довольно забавное приключение, но приемы, пущенные ею при этом в ход, сильно шокировали его. Он утешался лишь тем, что Ольсена накачивала она не собственноручно, а возложила эту задачу на тех мерзавцев. И тут же перед его глазами встала другая картина: она одна с этими самыми тремя мерзавцами темною ночью выходит из Гувуту в море на своей «Эмилии». Вслед за этим он опять успокоился, вспомнив бравую таитянскую команду с Адаму-Адамом и Ноа-Ноа во главе. Но минутное успокоение опять сменилось возмущением при мысли о том, что она способна на такие дикие выходки, и он, донельзя раздраженный, вошел к себе в дом. Когда он увидел вешалку, на которой обыкновенно висела ее стэтсоновская шляпа и пояс с револьвером, им овладело вдруг страстное желание увидеть вновь эти милые, знакомые предметы на обычном месте.