"Сталь и шлак" - читать интересную книгу автора (Попов Владимир Федорович)

5

Фронт приближался к Донбассу. Люди почти не покидали завода. Гудок превратился в простой сигнал, напоминающий о времени. Рабочие приходили задолго до начала смены, толпились у репродукторов, затаив дыхание слушали сводки с фронта. Подолгу задерживались на заводе, отработав свои часы. Сталевары покидали цех только после выпуска плавки, которую они вели, канавщики, разливщики, ковшевые — после разливки, к которой они готовились. Уходили, но ненадолго. Дома было тоскливо.

Снова тянуло в цех, хотя работа становилась с каждым днем все тяжелее. Рабочих было мало: одних призвали в армию, другие вышли из строя во время бомбежек. Грань между фронтом и тылом постепенно стиралась, и, уходя на завод, никто не мог с уверенностью сказать, что вернется домой.

Особенно трудно приходилось работавшим в комсомольских бригадах: призывники ушли на фронт, а оставшиеся отказывались от пополнения.

Однажды, проходя мимо третьей печи, Крайнев увидел, что сталевар Никитенко заправлял печь с одним лишь подручным Сашкой. Остальные закрывали выпускное отверстие и не могли помочь им. Заправочная машина стояла на ремонте. Сергей Петрович сейчас же дал распоряжение мастеру послать в помощь Никитенко и Сашке заправщика от соседней печи, где тоже не хватало рабочих, но люди были постарше и посильнее.

Заправщик пришел, сбросил пиджак прямо на площадку, набрал на лопату доломита и направился к печи.

Сашка загородил ему дорогу.

— Ваш билет?

Заправщик удивленно остановился.

— Какой билет? Что ты мелешь?

— Билет на право работы у этой печи.

— Да какой тебе билет? Меня мастер к вам послал в помощь.

— Этого мало, что мастер. Ты пойди сначала бороду сбрей, в комсомол запишись, а потом уже приходи. Тоже мне кадра!

Заправщик оттолкнул Сашку в сторону, но бросить доломит в печь так и не смог. Ему загородил путь Никитенко.

— Сколько вас человек в бригаде? — спросил он.

— Четверо.

— Ну и нас четверо, — сказал Никитенко, — так что, дядя, валяй-ка в свою бригаду.

Видя замешательство рабочего, который боялся ослушаться приславшего его мастера, Никитенко поднял с плиты пиджак и понес к соседней печи.

Заправщик, ругаясь, побежал за ним следом.

Крайнев, увидев эту сцену издали, хотел было вмешаться, но в это время к печи подвезли заправочную машину. Сашка взялся за рычаги управления, и заправочный материал непрерывной струей полетел в окно.

С некоторых пор Матвиенко удивляли два человека: Пивоваров и Вальский.

Пивоваров, заведующий электрохозяйством цеха, обычно был груб с рабочими, а теперь стал таким тихим и ласковым, словно он никогда и не обладал громовым басом. Изменился и Вальский, который за все время своей работы в цехе никому не сказал доброго слова, а теперь беседовал часами, ахал, охал, сочувствовал.

Лютов, переведенный в сталевары, вел себя безупречно, пока в одно октябрьское утро о нем снова не пришлось вспомнить.

Приняв от Лютова печь, сталевар дневной смены заметил, что посредине ванны сильно бурлит металл. Это было признаком разрушения подины.

Чтобы предотвратить аварию и успеть освободить печь от металла, сталевар распорядился поставить ковш под выпускной желоб, но, раньше чем это успели сделать, струя стали хлынула сквозь подину и начала заливать пространство под печью.

Есть в природе две страшные стихии: огонь и вода. Но что может быть страшнее вырвавшейся на свободу расплавленной стали, которая совмещает в себе могущество этих стихий?

Огненный поток смывал и сжигал все на своем пути. Плавились чугунные плиты, коробились опорные колонны рабочей площадки, как змеи, извивались рельсы. Поток металла попал в канаву с водой: раздался оглушительный взрыв. Посыпалась пыль со стропил здания, подкрановых балок и ферм. Остановились краны. В цехе стало темно и тихо. Люди стояли неподвижно у печей, боясь пошевелиться в кромешной тьме. Начальник смены, обычно спокойный, неторопливый Бондарев, которого взрыв застал на шихтовом дворе, метался от одного входа в цех к другому, но струя горячего насыщенного пылью и паром воздуха не давала ему войти. По его посеревшему, обмякшему лицу катились крупные капли пота.

Прибежавший из заводоуправления Крайнев оттащил его в сторону. К месту происшествия сбегались люди. Крайнев тщетно гнал их прочь.

— Могут быть еще взрывы! — кричал он, но рабочие не расходились.

Прибежали Матвиенко, Гаевой, Дубенко. Самодовольно покручивая короткие усики, явился Вальский, как бы всем своим видом говоря: «А все-таки при мне таких аварий не было». Сергей Петрович и без осмотра печи понимал, что она выведена из строя, по крайней мере, дней на пять, на неделю, но у него не поворачивался язык сказать об этом. Он подозвал к себе начальника смены.

— Вызовите сейчас же в цех сменного мастера и сталевара Лютова: они осматривали печь перед завалкой, — приказал он.

Осмотр печи подтвердил самые худшие предположения. Сто пятьдесят тонн стали покоились под печью безобразным коржом, вобрав в себя все, что встретилось на пути. Большая часть металла очутилась в главном дымоходе и почти закрыла выход в трубу.

Крайнев вылез из-под площадки, весь мокрый от пота. Он никак не мог зажечь папиросу — спички в его кармане отсырели.

На общезаводской рапорт Сергей Петрович не пошел, ожидая прихода Лютова. Рассыльная каждый раз получала ответ, что Лютов еще не приходил домой. Подручный сталевара рассказал, что после пуска плавки на подине была обнаружена яма у отверстия. Лютов не сказал об этом мастеру, сразу после выпуска ушедшему к другой печи, где плавка тоже была готова, а приказал начинать завалку.

На вопросы Крайнева испуганный и смущенный мастер ответил, что подину он не осматривал, доверившись Лютову.

— Лютов — тоже мастер, — говорил он в свое оправдание, — не меньше моего понимает.

Исчезновение Лютова заставило Крайнева и Матвиенко глубоко задуматься.

Положение осложнялось еще тем, что не хватало кислорода, необходимого для резки и удаления из дымохода металлического «козла» по частям. Кислородная установка на азотнотуковом заводе в Горловке была повреждена при бомбежке и работала в половину своей мощности.

— Неужели это умышленно? — вслух подумал Сергей Петрович.

Матвиенко молча протянул ему конверт. Крайнев быстро пробежал глазами ответное письмо райисполкома на запрос о Лютове, сделанный цеховой партийной организацией. Райисполком сообщал, что отец Лютова — кулак; в первые дни коллективизации был осужден вместе с двумя сыновьями за поджог колхозного хлеба, а остальные члены семьи, в числе которых был и Николай Лютов, сосланы на север.

— Когда получил? — резко спросил Сергей Петрович.

— Сегодня с утренней почтой, — хмуро ответил Матвиенко. — Теперь все понятно.

Матвиенко встал из-за стола и быстро зашагал по комнате.

— Одного себе простить не могу, Сергей Петрович: почему я так поздно догадался запросить о нем… — Он с силой ударил кулаком по подоконнику и тяжело опустился на стул.

В комнату вошел высокий, слегка прихрамывающий на одну ногу старик. Видя, что начальство занято беседой, он осторожно присел на стул в углу. Из-под седых, сросшихся над переносицей бровей поблескивали живые, с молодым огоньком глаза. Это был заведующий складом огнеупоров Дмитрюк. Он всю жизнь проработал в этом цехе каменщиком, мастером, обер-мастером каменных работ и состарился здесь.

Вальский, любивший показную распорядительность, уволил его, но оформить расчет не успел, так как сам вынужден был сдать цех. Подписать обходной лист Дмитрюк явился к новому начальнику. Крайнев спросил его, почему он уходит из цеха, и унылый вид старика сказал ему больше, чем короткое, немногословное объяснение. Крайнев оставил старого каменщика в цехе, подобрав ему посильную работу. Он хорошо знал цену мастерам, которые росли вместе с цехом и держали в памяти тысячи нужнейших мелочей, знал цену опыту, накапливаемому годами.

Дмитрюк ожил. Каждое утро, заглянув на склад кирпича и пожурив, порядка ради, кладовщицу, он поднимался на рабочую площадку печного пролета и придирчиво осматривал печи. Потом находил мастера каменщиков и водил его за собой, показывая вскрывавшиеся швы кладки, намечающиеся прогары, засосы. Если ему попадался на глаза обер-мастер, он и его брал с собой в обход и ворчал при этом так, словно тот был в его подчинении. Формально он не имел никаких прав распоряжаться, но старика слушались, потому что привыкли слушаться.

Однажды во время ремонта дед, кряхтя, залез в печь, уселся на пороге завалочного окна и, не поворачивая головы, лишь кося глазами по сторонам, начал присматриваться к работе.

Вскоре он заметил, что один из каменщиков оставляет большие зазоры между кирпичами.

— Слушай, сынок, а кто у вас обер-мастером был? — ласковым голосом спросил дед, подходя к каменщику.

Тот самодовольно улыбнулся:

— Как это кто? Дмитрюк Ананий Михайлович!

— Сукин сын этот Дмитрюк! Ишь как он тебя работать выучил, — внезапно рассвирепел дед и начал разбрасывать кирпич.

Каменщик вспыхнул и попытался помешать, но Дмитрюк грубо отстранил его и продолжал свою работу.

— Ишь сукин сын, Дмитрюк, говорит, учил… Мой, значит, выученик… И в лицо сказать не постеснялся, — приговаривал дед, разбрасывая кирпич. Он побагровел, капли пота выступили у него на лбу. — Да знаешь ли ты: дурака учить — что мертвого лечить!

— А тебе чего надо, черт косогляный? — закричал не на шутку разозлившийся каменщик. — Ты со склада — и иди на склад. Я начальнику пожалуюсь.

Дед взял каменщика за руку.

— Я тебе сейчас покажу, какого я складу, — прошипел он и потянул бракодела от печи прямо на оперативное совещание по ремонту. — Пойдем, пойдем, — приговаривал он, идя рядом с каменщиком. — Там ты на меня вволю нажалишься.

Рассерженный, он был похож на коршуна; большой нос и наклоненная вперед голова увеличивали это сходство.

С оперативки они вернулись в сопровождении обер-мастера. Опанасенко откровенно высказал каменщику свое нелестное мнение о его работе. Каменщик смущенно стал разбирать начатую кладку. Дед Дмитрюк с довольным видом расхаживал по печи и совал свой щуп в швы кладки, проверяя качество работы остальных каменщиков.

Когда ремонта в цехе не было, Дмитрюк принимался за сталеваров. Подойдя к печи, он доставал синее стекло в старенькой деревянной рамке и внимательно осматривал рабочее пространство.

Однажды он заметил, что сталевар поджег свод. Не выдержавший высокой температуры кирпич оплавлялся, и длинные, тонкие потеки — «сосульки», как их называли в цехе, мерно качались под сводом.

Дед молча отошел от окна и остановился рядом со сталеваром, у которого беспокойно забегали глаза: заметил старик или не заметил?..

— Ну, как дела, Бурой? — осведомился Дмитрюк.

— Да так, ничего. А вы на ставок, Ананий Михайлович, в выходной ездили? Много наловили? — спросил сталевар, переводя разговор на излюбленную дедом тему о рыбной ловле.

— Ездили. Хорошие там места, — с умилением произнес Дмитрюк. — Камыш кругом, высокий такой, тонкий, так по ветру и качается: туда-сюда. Красота! — И, повернувшись лицом к сталевару, считавшему, что гроза уже миновала, добавил совсем другим тоном: — Качается, вон как те сосульки, что ты по своду развесил. А ну-ка, Оля, сбегай за начальником смены, позови сюда, — обратился он к девушке, подметавшей рабочую площадку.

Сталевар покраснел.

— И какое тебе, собственно говоря, дело? — миролюбиво сказал он. — Сидел бы я на твоем месте, Ананий Михайлович, на складе и берег кирпичи.

— Как какое? — накинулся на него дед. — Да ты знаешь, кто я? Знаешь? Я — хранитель огнеупоров. — Дмитрюк говорил это таким тоном, будто он был, по крайней мере, директором завода. — Я на складе каждую штуку берегу. Уголок от кирпичей отобьют при разгрузке — десятника неделю поедом ем. У тебя весь свод горит, а мне никакого дела? Семь тысяч кирпича плачут! Да если вы еще так начнете жечь безбожно, где я на вас кирпича наберусь? — И дед сам поковылял искать начальника смены.

Крайнев полюбил этого неугомонного старика, и тот стал у него чем-то вроде внештатного инспектора.

Сейчас Дмитрюк сидел на стуле, терпеливо ожидая, когда же, наконец, начальство поинтересуется, зачем он пришел.

— Вы что зажурились, товарищи начальники? — спросил он, так и не дождавшись, чтобы на него обратили внимание.

— Радоваться нечему, теперь дней десять простоим, — неохотно ответил Крайнев.

Дмитрюк лукаво посмотрел на него.

— Что вы мне скажете, Сергей Петрович, если я завтра печь пущу? — спросил он.

— Ну, это ты, дед, немного того… заговариваешься, — сказал Крайнев с явным недоверием.

— Пущу, Сергей Петрович, выручу. — Дмитрюк вплотную подошел к столу. — Тут у нас еще один дымоход есть, старый, он рядом с новым идет. Печь, когда ее перестраивали, немного в сторону сместили, новый дымоход выложили, а старый так и оставили. Вот мы теперь к нему присоединимся и в два дымохода потянем. Они оба за один хороший сработают.

Сергей Петрович живо вскочил со стула:

— Ананий Михайлович, дорогой, ты не шутишь?

Дмитрюк даже обиделся.

— Время-то не для шуток, — серьезно сказал дед, — сейчас все нити натянуты и каждая из нитей к сердцу привязана. Дело говорю, Сергей Петрович. Дай мне только людей побольше, пойдем дымоход подсоединять. Пока подину подготовят к ремонту, и мы будем готовы.


Ночью в рапортную вошел дежурный электрик и разбудил Крайнева, спавшего тут же за столом.

— Сергей Петрович, — сказал он, — полеземте со мной на крышу.

— Чего я там не видел? — сонно спросил Крайнев.

— Посмотрим на линию фронта.

— Неужели видно?

— Да.

Крайнев мигом вскочил.

По узкой и крутой лестнице они быстро поднялись на подкрановую балку и оттуда на крышу. Небо было темное, без единой звездочки, но горизонт беспрерывно озарялся далекими вспышками. Очевидно, наша дальнобойная артиллерия вела огонь по наступающим немецким войскам.

У Крайнева перехватило дыхание, сердце на миг замерло и потом застучало неровно…

Весь следующий день он провел как во сне. После того, что он видел ночью, ему казалось странным, как могут люди жить и работать по-обычному. Но и он жил и работал, как все. Несколько раз за утро спускался под площадку второй печи, где рабочие во главе с Дмитрюком вскрывали старый дымоход. Дед был возбужден. Он работал уже почти целые сутки без перерыва, но на его лице не заметно было и следа усталости.

После рапорта Крайнева вызвал к себе начальник городского отдела Наркомата государственной безопасности.

Когда Крайнев вошел в кабинет Боенко, у стола в одном из удобных кожаных кресел сидел Гаевой.

— Ну, что будем делать с цехом, товарищ начальник? — спросил Боенко.

— Кислород нужно доставать и резать, — ответил Крайнев, думая, что речь идет о ликвидации аварии на второй печи.

Боенко горько усмехнулся.

— Как будем взрывать цех, товарищ начальник? Вот о чем идет речь, — пояснил он, стараясь казаться спокойным.

И снова, как вчера на крыше, сердце у Крайнева замерло.

— На сколько взрывать? На полгода, на год? — спросил он, овладев собой и даже удивляясь, как спокойно произносит он эти страшные слова.

— Как вы полагаете сами? — спросил Боенко, внимательно разглядывая собеседника.

— Я уверен, что ненадолго… Но на какой срок, сказать не могу.

Боенко понравились определенность первой части ответа и прямота второй.

— Рвать надо не насовсем, но основательно, — твердо сказал он.

— Что ты, Боенко? — вскочил с места Гаевой. — Не позже чем через полгода мы снова будем здесь.

— А если не будем? Если мы далеко уйдем отсюда? Ты представь себе, — продолжал Боенко, хмурясь, — что мы пощадим завод и немцы быстро его восстановят. Значит, тысячи тонн стали с нашего завода обрушатся на наши же головы. Нет, уж лучше мы немного затянем его восстановление.

— А как бы вы взрывали надолго? — спросил Гаевой.

— Это можно сделать так… — с трудом произнося слова, начал Крайнев. — Завалить трубы… Семидесятиметровые кирпичные трубы, падая на цех, ломают здание, подкрановые балки, краны, печи. Цех больше не существует.

Гаевой даже вздрогнул, мгновенно представив себе эту страшную картину разрушения. Боенко встал, оперся руками о стол и в упор посмотрел на Крайнева.

— Не смейте так взрывать, — сказал он тоном приказа. — Никому об этом варианте не рассказывайте. У нас есть люди, которые считают, что все погибло, они сдуру могут осуществить ваш вариант.

Крайнев предложил другой проект взрыва.

— Как же насчет Лютова? — спросил он, когда беседа была закончена.

— Найдем и Лютова, — ответил Боенко.

В цехе Сергей Петрович застал обычное оживление. Бондарев с довольным видом носился по рабочей площадке: плавки на всех печах шли по графику, и он всеми силами старался поддержать взятый темп работы.

Опанасенко тяжело прохаживался у второй печи, поминутно посматривая в гляделку. Он подготавливал подину к ремонту и тщательно следил за температурой. По старой привычке Опанасенко носил очки, прикрепленные к козырьку фуражки, как рядовой сталевар. Рамку со стеклом пришлось бы держать в руке, а он не хотел, чтобы руки были заняты. Но и в этом головном уборе в нем безошибочно угадывали обер-мастера по солидному виду, по властной, хозяйской манере.

Из-под рабочей площадки вылез Дмитрюк, испачканный сажей, потный, с усталым, осунувшимся лицом, но с сияющими глазами. Он радостно доложил, что вскрытый им дымоход в полном порядке.

Его возбуждение передалось и Крайневу, но ненадолго.

«Все равно завтра или послезавтра завод взлетит на воздух», — подумал он и отошел от печи. Уже собравшись домой, он увидел девушку лет пятнадцати, которая с уверенным видом шла по площадке.

Худенькая, беленькая, синеглазая, в нарядном пальто, она светлым пятном выделялась на суровом фоне цеха.

— Вам что здесь нужно? — спросил Крайнев, удивленный ее появлением.

— Это моя дочка, Светлана, — сказал, подойдя к ним, Опанасенко и взял из ее плетеной сумки бутылку молока и сверток. — Завтрак мне принесла.

— Папа, Колю в армию берут, — грустно произнесла девочка, — он вас зовет, хочет попрощаться.

Опанасенко на мгновение задумался.

— Нельзя мне, дочка, уходить отсюда. Не могу. Ни как не могу, Светлана.

Девушка посмотрела на Крайнева с безмолвным укором: как может этот человек в такой момент не отпустить ее отца?

— Папа, немцы Орел взяли. Как же теперь там бабушка? — И глаза у нее сразу наполнились слезами.

— Знаю. Увидимся еще с бабушкой, это ненадолго. Ну, иди. — Опанасенко вернулся к печи.

Крайнев догнал Светлану у выхода.

— Как же ты проходишь на завод? — спросил он ее.

— У меня пропуск есть, — ответила она с гордостью. — Директор разрешил. Папа ведь домой почти не ходит, а он молочное любит. Скоро, наверное, и маме придется пропуск брать, чтобы с ним видеться, — сказала она, вздохнув, и уже с нескрываемым упреком посмотрела на Крайнева.


Сергей Петрович давно не был дома, и, когда он забежал к себе, Вадимка встретил его таким восторженным визгом, что у него посветлело на душе. Но радость его быстро омрачилась. Проходя мимо столовой, он увидел инженера Смаковского, давнишнего приятеля Ирины. Сергей Петрович никогда не испытывал симпатии к этому самодовольному, манерному, холодно-вежливому человеку.

Умывшись и переодевшись, Сергей Петрович вошел в комнату и сел в кресло. Он тотчас же ощутил усталость, большую, чем испытывал в цехе, и ему захотелось спать.

Обменялись несколькими незначительными фразами.

— Сережа, — обратилась к мужу Ирина, — Владислав советует мне уехать в село, пока есть такая возможность, и я думаю, что он прав.

Крайнев с удивлением посмотрел на обоих. Смаковский смутился.

— Вы меня извините, Сергей Петрович, — сказал он, — но мне кажется, вы настолько загружены работой, что у вас нет времени заняться своими делами, даже некогда подумать о семье. Мне хотелось бы помочь вам. Мы с Ириной Владимировной — старые друзья, и мама с удовольствием приютит ее.

— Меня удивляет такая поспешность, — иронически сказал Крайнев. — По-моему, в случае нужды уедут все.

— Пусть так, — согласился Смаковский, — но в деревне Ирина Владимировна и сын будут в полной безопасности. Бомбежек там нет, и уехать сейчас можно без лишней суматохи.

«Пожалуй, он прав», — подумал Крайнев, ясно представив себе, какой тяжелой дополнительной нагрузкой для нервов была беспрестанная тревога за семью.

Ирина бегло взглянула на Смаковского: ей показалось, что муж согласен.

— Нет, — твердо ответил Сергей Петрович, — Ирина уедет вместе со всеми и туда, куда поедут все.

— Почему это обязательно «как все»? — спросила Ирина, не скрывая своего раздражения.

— Потому что семьи рабочих еще никуда не едут, и я не хочу. Я не имею права сеять панику, Ты пойми, Ира, что мы, руководители, на виду. Что скажут о нас рабочие?

— Так тебе что дороже: жизнь жены и сына или мнение твоих рабочих?

Смаковский поднялся с дивана, извинился и ушел, как бы подчеркивая этим, что разговор слишком серьезен, чтобы при нем присутствовал посторонний.

— Я в тебе не терплю одну черту, — сказала Ирина, когда дверь за гостем закрылась. — Почему обязательно нужно поступать «как все»? Почему у тебя все должны быть одинаковые, серые, как доски в заборе?

В словах Ирины слышалось что-то чужое, почти враждебное. Сергей Петрович удивленно взглянул на нее.

— Почему ты сам не беспокоишься о своей семье? — злым голосом продолжала Ирина. — Сутками торчишь в цехе, а когда другие проявляют вместо тебя заботу о нас, ты мешаешь им.

Сергей Петрович вспыхнул:

— Ты скажи мне, кто из ответственных работников отправил свою семью? Скажи, назови хоть одну фамилию!

— Какое мне дело до других!

— Неужели тебе не ясно то, о чем я говорю? — спросил он и с горечью подумал, что никогда у него с Ириной не находилось общего языка, никогда она не понимала его.

В комнату вбежал Вадимка и забрался на колени к отцу. В руках он держал «Мурзилку».

— Папочка, почитай хоть капельку, — попросил он, протягивая журнал отцу.

— Ему не читать, его выпороть надо, — сердито сказала Ирина и пожаловалась на сына, что он с группой ребят постоянно наводит панику на жильцов.

Малыши забираются в подъезд, поближе к чьим-нибудь дверям, и гудят, подражая звуку немецких самолетов. Перепуганные домохозяйки поднимают переполох и, к великой радости затейников, бегут в убежища, а потом пристают к Ирине с жалобами.

Сергей Петрович с деланной суровостью посмотрел на сына. Живые светло-карие, как у отца, глазенки Вадима забегали по сторонам.

— Больше не буду, папочка, не буду. Даже дуделку отдам, только почитай, — взмолился мальчик.

Сергей Петрович не смог отказать ему. Примостившись рядышком на диване и ласково прижавшись к отцу, Вадимка с восторгом слушал рассказ о подвиге красноармейца Спивака.

Ирина поднялась и ушла к Макаровым. Она знала, что при ребенке муж не допускает никаких споров.

В самом занимательном месте рассказа в дверь постучали, и появился Василий Николаевич Макаров. Он успел уже умыться, переодеться и немного отдохнуть.

Взглянув на раскрытый журнал, Макаров кивнул головой:

— Дочитывайте, а я пока посижу, покурю.

Крайнев кончил читать, отдал «Мурзилку» сыну и глазами показал ему на детскую. Мальчик уже скрылся за дверью, когда Сергей Петрович вспомнил:

— А дуделка где?

Вадимка долго возился в своей комнате, гремел какими-то железками, отыскивая тщательно спрятанную игрушку, и, наконец, появился, держа в руке запаянную с одного конца трубку с несколькими отверстиями.

Вытерев трубку платком, Крайнев поднес ее к губам, но как он ни дул, кроме шипения, ничего не получалось. И вдруг все трое услышали нарастающий гул. Макаров тревожно посмотрел в сторону завода.

— Наши, — успокоил его Крайнев, — с востока идут.

— Наши, наши! — подхватил Вадимка. — Немецкие — те воют вот так, — и мальчик, схватив трубку, мгновенно воспроизвел прерывистый звук немецких моторов, — а это наши…

Гул нарастал, давил на уши, казалось, что воздух стал осязаемым, тяжелым.

— Эх, туда бы с ними, на передний край! — с завистью сказал Сергей Петрович. — Не думал я, что командир взвода будет здесь отсиживаться.

— Мы и так на переднем крае и вовсе не отсиживаемся, — возразил ему Макаров.

Помолчали. Вадимка, спрятав в рукав трубку, юркнул в свою комнату.

— Что у вас с Ириной? — спросил Василий Николаевич. — Пришла чернее тучи. Жаловалась Елене, будто ты ее не отпускаешь.

— Союзницу ищет?

— По-видимому, да.

— Ну и как? Нашла?

— Нет, в Елене она, пожалуй, союзницу не найдет. Не получается у них дружба.

— У Ирины она вообще не получается, — вздохнул Крайнев.

Макаров насторожился. Они не виделись больше четырех лет, а встретившись, ни разу не поговорили по душам. Приняв цех, Крайнев целиком ушел в работу, а потом началась война.

— Не получается у нее дружба, — как бы про себя повторил Крайнев.

— Почему? — на этот раз не удержался от вопроса Макаров.

— Воспитали ее глупо. Девочкой она была очень красивой, способной, вот ей и внушили, что она исключительная, особенная, что жизнь у нее будет тоже особенная. Она стала искать легкого успеха. То живописью занималась, то музыкой, начинала и бросала, как только убеждалась, что даже при наличии таланта все это требует труда, а если вместо таланта одно тщеславие… Вот в Москву ее тянет, серенькими кажутся наши будни.

— Ты не пробовал перевестись в Москву?

— Что бы я там делал? — спросил Сергей Петрович. — Идти в аппарат — слишком рано. Видишь ли, Вася, в цехе инженер непрерывно учится, в наркомате же он должен учить других. А для этого надо, чтобы и он сам, и другие чувствовали, что знает больше других и больше умеет. Вот тогда можно и в аппарат. К тому же я до мозга костей цеховик. Пробовали меня переводить из цеха — скучать начинаю по стали, по людям, которые варят сталь. И мне легко работать с ними. В металлургии инженер больше работает с людьми, чем с агрегатами.

— Насколько я помню, — улыбнувшись, сказал Василий Николаевич, — нас с тобой в институте учили технологии, а не психологии. Мне кажется, ты не прав.

— Как же не прав?! — горячо возразил Сергей Петрович. — В этом цехе я за два месяца поднял производство, а до меня почти год план не выполнялся. Что я сделал? С печами еще ничего не успел, я работал только с людьми. А это в первую очередь обеспечивает успех.

Стенные часы мерно пробили девять. Крайнев поднялся с дивана, потушил свет, отдернул штору и долго смотрел в сторону завода.

— Опять Никитенко дает избыток газа в печь, — возмущенно сказал он и сейчас же позвонил диспетчеру цеха: — Уймите там Никитенко, снова у него на трубе факел.

— Ты думаешь, Вальский дела не знал, печей не знал? — продолжал Сергей Петрович, усаживаясь рядом с Макаровым. — Нет, он грамотный инженер, но он людей не знал, и люди знать его не хотели! Он ничьих советов не принимал, и ему ничего не советовали. Вот он и не справился с работой. Руководитель очень часто бывает силен именно своим умением советоваться. А теперь Вальский ежедневно ходит в цех, чаще, чем того требуют обязанности сотрудника техотдела, и я чувствую, не понимает он, что же, собственно, произошло. Внешне никаких перемен, а металла больше. Изменились только взаимоотношения между людьми, отношение к людям.

Телефонный звонок прервал их беседу.

Крайнев взял трубку и сразу же передал ее Макарову.

— Иду, — коротко ответил Макаров, выслушав телефонистку. — Дубенко просит меня быть на заводе и никуда не отлучаться, — сказал он, выходя из комнаты.