"Сталь и шлак" - читать интересную книгу автора (Попов Владимир Федорович)

14

Наркомат по-прежнему был похож на огромный муравейник. В вестибюле, в коридорах, в кабинетах — всюду толпились люди. У наркома было совещание, и Макаров спустился вниз. Возле отдела кадров, как всегда, было особенно людно. Здесь делились впечатлениями, договаривались о работе, спорили или просто расхаживали по коридору в ожидании путевок.

Макаров слышал то и дело повторявшиеся названия уральских заводов, Магнитки, Петровск-Забайкальского, «Амурстали».

Проходя мимо одной группы, где беседовали особенно оживленно, Макаров уловил, что речь идет об Алчевском заводе. Он остановился в сторонке, закурил и прислушался.

Алчевцы возвращались в Донбасс. Эшелон, успевший разгрузиться в Чусовой, снова стоял под погрузкой. Остальные возвращались с тех станций, где их застал приказ. Наступление немцев на Донецком фронте было остановлено.

До этого Макарову было совершенно безразлично, куда ехать. Порой ему хотелось попасть на маленький уральский заводик, в глушь. Порой, наоборот, его тянуло на большой завод вроде Тагильского, Кузнецкого и Магнитогорского. В конце концов он решил ехать туда, куда пошлют. Но теперь ему захотелось куда-нибудь поближе к Донбассу.

Увидеть наркома ему удалось только под утро.

За последнее время нарком резко изменился. Его смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок, глаза ввалились, но выражение их осталось прежним.

— Извините, что задержал, но у меня тут такое… Ну, как ребенок?

— Спасибо, жив.

— Это я знаю, мне докладывали, а общее состояние?

— Поправляется.

— Очень хорошо. А как вас приняли?

— Удивительно! Столько эшелонов прибывает на этот завод, столько людей — всем находится жилье. Через три-четыре часа люди уже под крышей.

— Кое-где хуже. По нескольку дней в вагонах живут. Работать уже можете?

— Могу.

— Ты меня прости, товарищ Макаров, — неожиданно переходя на «ты», сказал нарком, — но мне думается, лучшее лекарство от горя — это работа. Правда?

Макаров кивнул головой.

— Я решил послать тебя на большой завод и на большую работу. Поедешь начальником второго мартеновского цеха к Ротову.

Макаров задумался. Большая работа — и вдруг начальником цеха. Его, главного инженера! К тому же его семья живет сейчас на квартире у начальника именно этого цеха, Григорьева, и тот так тепло и сердечно ее принял.

— Разочарован? — спросил нарком.

Макаров замялся.

— Удивлен?

— Цех, наверное, в прорыве?

— Нет, план он выполняет. Но что такое сейчас план? Ведь юга нет. Остался один восток. Производство в два раза уменьшилось, а потребность возросла безгранично. План — это закон, невыполнение его — преступление. Самое страшное в этом цехе то, что начальник его считает, будто он достиг предела, дальше которого шагнуть не может. Он очень доволен собой и своей работой, а для инженера это же смерть. Я его спрашиваю: «Как дела?» Отвечает: «Превосходно, сто два процента». — «А больше можете дать?» — «Нет, не могу». Сейчас цех дает шестьсот пятьдесят тысяч тонн, а нужно взять с него миллион тонн стали в год. Это большая и продолжительная работа.

— Я понимаю, товарищ нарком, — негромко отозвался Макаров.

— И далеко не всякому под силу. К тому же придется срабатываться с директором, а это тоже задача не из простых.

— Почему?

Нарком ответил не сразу.

— Видишь ли, Ротов — очень крупный директор, хороший хозяин, для завода сделал много. У него там все свое, включая первое в Союзе подсобное хозяйство. Он построил и маслозавод и мясокомбинат, ну, короче, — все, что надо. Но характер у него крутой, воля железная, а ты самолюбив. Сработаться вам будет трудновато. Хотя с Дубенко вы же сработались?

— Где теперь Дубенко? — заинтересовался Василий Николаевич.

— В Наркомате обороны, собирает железный лом на полях сражений.

— Ну, это слишком жестоко! — невольно вырвалось у Макарова.

Нарком помрачнел.

— Жестоко? Нет, это мягко. Там его научат, как нужно выполнять приказы. И людей беречь научат. Что это такое? Главного инженера за связного послать, начальника цеха потерять… Куда это годится! А потом эти семь третьих эшелонов! Тоже оказал услугу! Я теперь не могу в НКПС звонить. Пробовал говорить о нескольких эшелонах, а мне отвечают: «Опять у вас семь третьих будет…» Насчет электростанции я уж молчу: ума человеку добавить трудно, враги оказались умнее, — но хоть приказы бы выполнял.

Нарком сердился, и Макаров пожалел о том, что вступился за директора. Это было уже бесполезно.

— Ну, желаю удачи, — неожиданно закончил беседу, нарком и протянул руку. — Помни: в перспективе миллион тонн. В случае чего звони лично.

Макаров уже взялся за ручку двери, когда нарком снова окликнул его:

— Ты так и путешествуешь в сапогах? А верхнее у тебя что? Пальто?

Макаров смущенно кивнул головой.

— Тоже руководители, одеться не смогли! Рабочих вы хоть одели?

— Одели.

— Ну, это уже лучше. — Нарком позвонил к секретарю: — Оденьте Макарова в валенки, полушубок, шапку. — Положив трубку, он повернулся к Макарову: — Так помни: миллион тонн.

После езды в тамбурах и на платформах Макарову было странно ехать в мягком вагоне. Он с наслаждением отсыпался. Даже сон приснился ему какой-то спокойный, радостный, и он проснулся, улыбаясь. Но, открыв глаза, тотчас же вспомнил о могиле на степном полустанке. Василий Николаевич повернулся на другой бок, пытаясь заснуть. Кто-то нетерпеливо тронул его за плечо. Пассажиры уже укладывали вещи, поезд замедлял ход.

От вокзала Макаров поднялся вверх и вышел на улицу, вдоль которой тянулись коттеджи инженерно-технического поселка. Елене с Вадимкой была предоставлена комната в одном из этих коттеджей, принадлежавшем начальнику цеха Григорьеву.

Было рано, и в коттедже все еще спали. Макаров остановился у дверей, поднес руку к звонку и задумался. Не хотелось будить Елену, а особенно хозяев. Он, пожалуй, рискнул бы позвонить, если бы в кармане у него не лежал приказ наркома о назначении его начальником цеха, в котором столько лет распоряжался Григорьев.

Макаров огляделся. Длинная прямая улица была с обеих сторон застроена нарядными двухэтажными коттеджами.

Когда-то в этих коттеджах жили иностранцы, представители фирм, поставляющих заводу оборудование, шеф-монтеры, консультанты.

Коттедж, в котором жил Григорьев, до сих пор назывался «сайловским», по имени иностранного инженера, в свое время занимавшего его.

Англичанин по происхождению, американец по подданству инженер Сайл большую часть своей жизни провел в Америке и считался крупнейшим знатоком мощных мартеновских печей. Типичный рыцарь наживы, он менял свое местожительство в зависимости от того, где больше платили. В тридцатых годах в Европе мартеновских печей не строили, в Америке хватало своих специалистов, и Сайл охотно поехал в Россию, где платили всего щедрее. После окончания строительства первой очереди его оставили консультантом по освоению МП эксплуатации цеха.

Сайл не спеша двигался, не спеша разговаривал, но спеша работал. Плавки в печах сидели подолгу, печи перед завалкой остуживались якобы с целью увеличения стойкости подин. Две плавки с печи — двести пятьдесят тонн стали в сутки, — эту цифру Сайл считал более чем достаточной.

В Америке Сайл жил во время длительной депрессии, когда печи работали наполовину своей мощности, воскресные дни простаивали на «дежурном газе» и в понедельник неторопливо разогревались. Ни американский, пи международный рынок не испытывали никакой нужды в металле.

Этот стиль работы Сайл упрямо прививал и здесь, беспощадно расправляясь с теми, кто пытался ему возражать. Ни нарушение технологии, ни авария не вызывали у него такого бешенства, как скоростная плавка.

— Азиаты! — кричал он. Вынув изо рта плоскую английскую трубку, гнал скоростников от печей и требовал, чтобы их больше не допускали к работе.

Страна послала в этот цех лучших сталеваров с лучших заводов, но, сдерживаемые окриками и угрозами Сайла, они топтались у первоклассных печей и не могли показать тот класс работы, на который были способны.

Сайла удерживал здесь не только большой заработок, но и тщеславие: главный инженер завода Георгий Аполлонович Стоковский очень считался с консультантом.

В цехе действовало уже шесть печей, но американская школа была явно не по душе русским рабочим. То тут, то там пускалась скоростная плавка. Между Сайлом и начальником цеха Григорьевым то и дело происходили резкие столкновения. Начальника цеха поддерживал директор завода, американского консультанта — главный инженер.

Однажды в цехе разразился настоящий скандал. Донецкому сталевару Павлу Цыганкову надоели лютые морозы, короткое лето, не совсем удобное жилье в большом, многоквартирном доме, но больше всего, до отвращения, то тошноты, надоел ему Сайл. Американец дважды отстранял Цыганкова от работы, и Григорьев дважды восстанавливал его в должности. В конце концов сталевара потянуло домой, в Мариуполь, к небольшим, горячо идущим печам, где нужно было варить сталь так быстро, как он умел. Там он считался лучшим, а здесь… здесь его ругали именно за то, что нравилось там…

Цыганков собрался в Мариуполь, но, уходя, решил как следует «хлопнуть дверью».

В ночной смене, когда Сайл мирно спал, уже не в первый раз убедившись, что русская водка гораздо лучше виски, Цыганков сварил плавку вместо положенных двенадцати часов за восемь часов тридцать минут. Он сделал это сравнительно легко, без особого напряжения, и сам испугался: сколько же стали можно взять с этих печей, если поработать с душой, если рискнуть держать свод на верхнем пределе допустимой температуры?

Утром явился Сайл, надел специальный плащ, наколенники, взял принесенное рассыльным огромное, как оконная форточка, синее стекло и начал осматривать печи. Все было в порядке. Сайл подошел к доске, где отмечалась продолжительность операций, и… трубка сама выпала у него изо рта. Но ни кричать, ни ругаться он не смог: как только он замахал руками на Цыганкова, тот усмехнулся, плюнул и ушел, чтобы больше не возвращаться.

Григорьев встретил сталевара на широкой мраморной лестнице. Цыганков шел, сдвинув шапку на затылок, заложив руки в карманы, и пел: «Здравствуй, степь донецкая!» — но глаза его блестели возбужденно и зло.

Когда он коротко рассказал Григорьеву обо всем, что произошло, начальник цеха взял его под руку и повел назад.

Сайл продолжал стоять у доски, красный от негодования. Он не мог допустить, чтобы какой-то Цыганков ниспровергал самые основы американской школы…

Бледный от гнева, Григорьев подошел к нему и спросил, в порядке ли печь.

— В порядке, — ответил Сайл, не поворачивая головы.

— В таком случае Цыганков остается на работе.

— Тогда я уйду! — вдруг закричал консультант. — Совсем уйду к… — И он довольно точно указал один популярный русский адрес.

— Ну и уходи! — крикнул Григорьев, показав рукой на выход.

Сайл с силой бросил на площадку свое стекло — оно разлетелось мелкими синими брызгами, — выбежал из цеха, сел в машину и уехал.

Григорьев позвонил директору. Случай был не совсем обычный, и директор немедленно явился в цех. Он выслушал Григорьева, осмотрел печь и вызвал главного инженера, не сообщая ему, в чем дело.

Стоковский неохотно подошел к печи. Должен ли он заниматься такими мелочами? Его дело — руководить вообще. То ли дело за границей! Там и начальник цеха не станет осматривать печь — это с успехом сделает обер-мастер…

Только после того, как главный инженер все-таки осмотрел печь и нашел ее в полном порядке, Григорьев сообщил ему об уходе консультанта.

— Это дело серьезное, — сказал Стоковский, многозначительно глядя на директора. — Вам, молодой человек, — обратился он к Григорьеву, — учиться надо у Сайла, для этого мы его и держим. У него за плечами двадцать лет заграничной практики, солидный опыт, богатое прошлое, а что у вас?

— А у меня… — задыхаясь, ответил Григорьев, — у меня будущее советского инженера в Советской стране.

Главный инженер холодно улыбнулся и поехал к Сайлу — уговаривать его вернуться в цех. Консультант был непреклонен.

— Или я, или Григорьев, — упорно твердил он в ответ на все уговоры.

Он уже успел заехать на телеграф и дать протестующие телеграммы в Иностранный отдел Наркомата тяжелой промышленности и в Наркомат иностранных дел.

Стоковский явился к директору в очень нервном состоянии.

— Дело принимает плохой оборот, — сказал он, хмуро глядя в сторону. — Нам придется расстаться с Григорьевым.

— Нет, не придется, — усмехнулся директор.

— Что вы, Иван Сергеевич! Неустойку золотом платить, с НКИД дело иметь? Забросают телеграммами, затреплют телефонными разговорами. Стоит ли нам терять Сайла?

— Плавки маринуются, — раздраженно сказал директор, — печи не дают столько металла, сколько надо, а у вашего Сайла все хорошо.

— Ускорить плавки — значит ухудшить стойкость печей, ухудшить качество стали. Есть нормы, выработанные людьми, которые, простите, пожалуйста, умнее, чем мы с вами. В Америке…

Директор сердито махнул рукой.

Посыпались телеграммы, начались бесконечные разговоры по телефону. Директор не выдержал и выехал в Москву.

Прямо с поезда он отправился на прием к наркому.

Орджоникидзе был настроен весело, расспросил о ходе строительства, узнал, какая требуется помощь, и тут же дал указания выделить заводу завалочную машину и разливочный кран.

— Пока даю американские, но это последний раз. Следующие получишь уже наши, отечественные.

Когда разговор о заводе был закопчен, нарком как бы невзначай спросил:

— Так ты что, уральский медведь, говорят, грызанул британского льва?

— Грызанул немного, — смутился директор.

— Вот это плохо. Очень плохо, — сказал нарком. — Если уж грызть, так основательно.

— Это можно! — обрадовался директор.

— Я знаю, ты рад, но грызть надо с умом. Я тоже убежден, что цех при Григорьеве будет работать лучше, если избавить его от Сайла. Вот ты и докажи это делом.

Директор посмотрел вопросительно.

— Не люблю я соломоновых решений, — как бы про себя сказал нарком, — но на этот раз придется решить именно так. Раздели цех пополам: три печи — Григорьеву, три — Сайлу. Только не забывай: Григорьев ведь наш человек, — Орджоникидзе погрозил пальцем, — а там увидим. Сейчас по цеху какой съем стали с одного квадратного метра пода? Немного более трех тонн?

— Три и пятнадцать сотых.

— Вот и дай шесть на «русской» половине. — Нарком улыбнулся. — Сделаешь?

— Товарищ Серго, — взмолился директор, — американцы снимают четыре!

— А лозунг: «Догнать и перегнать капиталистические страны»? И перегнать, понимаешь? А ты под Америку подравниваться вздумал. Главный инженер у тебя Сайла поддерживает?

— Сайла, — вздохнул директор.

— Ты помогай Григорьеву. Помни, вопрос принципиальный: американская школа или русская школа…

Шесть тонн с одного квадратного метра пода! Услышав эту цифру, Григорьев нахмурился, но сразу горячо взялся за дело. Подины, наваренные Сайлом до метровой толщины, стравливались, становились тоньше сначала на одну четверть, потом на треть, потом на половину. Вместимость печей увеличивалась со 125 до 150, потом до 175 и, наконец, до 200 тонн.

Стоковский уговаривал, спорил, ругался. Он писал докладные записки — подробные, объемистые, с точными математическими и теплотехническими расчетами, со ссылками на научные статьи в немецких, английских и американских журналах. Докладные были бы совсем похожи на научные рефераты, если бы не заключительные фразы о том, что главный инженер снимает с себя ответственность за состояние печей и оборудования, за качество выплавленной стали, за жизнь людей.

Директор сначала внимательно просматривал эти «труды», а потом, сразу заглянув в конец и прочитав неизменные заключительные фразы, писал резолюцию: «В дело переписки с главинжем». Секретарь завел уже третью папку и не переставал удивляться, когда главный инженер успевает исписывать столько бумаги.

Только в одном Стоковский не ошибался: дело было действительно рискованное. Краны, рассчитанные на подъем груза весом в двести тонн, поднимали теперь двести пятьдесят.

Половина заводского проектного отдела работала на Григорьева, пересчитывая мост крана, тележку, канаты, крюки, цапфы ковшей. Запас прочности оставался еще большой. Механики осматривали краны до и после каждой плавки.

Сайл работал по-своему, твердо уверенный, что «азиаты» выведут из строя печи и крапы. Но месяц проходил за месяцем, а ничего страшного не случилось. На четвертом месяце соревнования двух школ цех Григорьева дал стали в два раза больше, чем цех Сайла.

«Американцы», как прозвали сталеваров, работавших в цехе Сайла, с завистью поглядывали на своих «русских» соседей, где на каждой печи каждые девять-десять часов вспыхивало зарево скоростной большегрузной плавки. И стойкость печей не стала меньше, и качество стали не ухудшилось.

Над американским консультантом сначала подшучивали, а потом начали смеяться прямо в глаза. Особенно неприятными для Сайла были встречи с Цыганковым — лучшим сталеваром «русского» цеха. Завидев консультанта, Цыганков каждый раз почтительно снимал шапку, но провожал его таким насмешливым взглядом, что Сайла мутило.

В тот день, когда цех Григорьева добился съема шести тонн стали, директор объявил консультанту, что он больше не нужен.

Григорьев получил в наследство от консультанта цех и коттедж, который до сих пор, по старой памяти, назывался не пятнадцатым и не «григорьевским», а «сайловским».

Василий Николаевич нерешительно потоптался у двери. Стоять было холодно, и он пошел вверх по улице. В конце ее начинался отлогий, но высокий холм. Макаров закурил и медленно пошел по тропинке, предполагая, что с вершины холма он увидит панораму завода и всего города.

Он не ошибся. Холм обрывался отвесно, образуя большой карьер. Внизу виднелись эшелоны с рудой для аглофабрики, расположенной поодаль. Сразу за карьером начинались улицы города. Они поднимались вверх и заканчивались на пологом холме живописным амфитеатром больших четырехэтажных домов.

Широкий асфальтированный проспект, по которому бежали трамваи и, обгоняя друг друга, мчались машины, отделял город от завода.

В центре завода, раскинувшегося на огромной площади, вплоть до запруженной плотиной реки, возвышался огнедышащий остров доменных печей. Чуть дальше поднимались к небу стройные трубы мартенов. Из этих труб словно только что выстрелили: легкий дымок поднимался над ними и таял в морозном воздухе. За ними темнели здания нагревательных колодцев, обнесенные частоколом тонких черных труб, а за блюмингами, во все стороны, куда ни глянь, поблескивали плоские застекленные крыши цехов, напоминавшие отсюда исполинские парниковые рамы.

От этой величественной картины у Макарова захватило дыхание. Он долго смотрел на колоссальные цилиндры газгольдеров, связанные тонкой нитью газопроводов с коксохимическим заводом, на железнодорожную станцию, на степь, ровную, как донецкая, и простиравшуюся до самого горизонта, где синел высокий горный хребет.

Десять лет назад, во время экскурсии, Макаров видел эту панораму, но тогда здесь была строительная площадка, а сейчас перед ним раскинулся огромный завод, работающий в полную силу и в то же время продолжающий строиться и расти.

К домнам подходили эшелоны с коксом, рудой, известняком, от домен шли ковши с чугуном, из мартеновского цеха двигались целые поезда красных, налитых сталью изложниц, а оттуда, где прокатные цехи завершались отделочными пролетами, выходили вагоны с продукцией.

И гордость за партию, по воле которой возникла в безлюдной степи эта крепость обороны, за народ, воздвигший гигант, равного которому не было в мире, за себя — частицу этого великого и могучего народа — вспыхнула в душе Макарова.