"От всего сердца" - читать интересную книгу автора (Мальцев Елизар Юрьевич)ЧАСТЬ ПЕРВАЯГлава перваяВ синем небе кувыркались белые голуби. Блестело, омытое ливнем, зеленое поле районного стадиона, на беговых дорожках пестрели майки физкультурников, над голубыми трибунами вились красные флаги, как большие, раздуваемые ветром костры. Стадион лежал в глубокой котловине среди гор; они окружали его, крутые, дремучие, сверкая на солнце белыми клыками ледников, косматясь густой чернью тайги. И торжественные звуки марша, и ликующие в небе голуби, и говор праздничной толпы — все веселило Родиона. Голуби веером рассыпались вверху. Смеясь, Родион поднял руки — шелест крыльев над головой слился с ропотом обласканной ветром листвы. И в это мгновение весь стадион будто качнулся: от старта оторвались девушки. Как птицы! Вначале очи шли дружной стаей, пока одна, в оранжевой майке, не вырвалась вперед. Разноголосый гул, подхлестывающие выкрики взволновали Родиона, и он стал напористо проталкиваться через жаркую толпу к беговой дорожке. — Гляди, голенастая какая, а чисто ветер несется. — Кто спервоначалу прытко берет, тот завсегда к концу язык высунет! — Это ты про свой колхоз, сват? Что ни посевная — всё задаетесь, а — Ничего, мы еще вам пятки оттопчем! «Да ведь эта Иринка наша!» — едва не вскрикнул Родион. Иринка бежала стремительно и легко, мелькали ее крутые загорелые колени, камешками топорщились под майкой неоформившиеся груди. Он уже хорошо различал ее чуть запрокинутую голову, бледное, словно одеревеневшее липа с плотно стиснутыми губами. — А ты правду сказал, сват, — сочился сквозь гомон насмешливый басок, — хотя девка еще и не выдохлась, а другая уж на плечах у нее висит! «А, пожалуй, нагонит!» — Родион с тревогой наблюдал за девушкой в васильковом платье. Она почти сравнялась с Иринкой, тоненькая, босоногая, с бьющимися па спине каштановыми косами. — Нажимай, Иринка-а-а! — не вытерпев, закричал Родион. Незнакомая девушка, летучая, с взвихренным подолом платья, пробежав мимо с упреком оглянулась на Родиона, и ему стало не по себе. «Чья это?» — подумал он. Девушки одолевали последние перед финишем метры. Стадион гудел — и вдруг раздался гром аплодисментов: васильковое платье развевалось впереди. Рацион захлопал в ладоши, но тут же спохватился: «Что ж это я? Нашу ведь обогнали!» Неожиданно Иринка выметнулась вперед и первой разорвала шелковистую паутину финиша. Но Родиона это почему-то уже не обрадовало. — Одно место за нами! — кричал, протискиваясь к нему, Григорий Черемисин, высокий, богатырского сложения парень в голубой майке и белых брюках. — Девушек-то, погляди, девушек сколько — глаза не насытятся! Прямо целый букет! Айда, сейчас наш черед! Весь месяц перед соревнованиями Родион тайком от всех уходил по утрам к реке: бегал там по росистой луговине, прыгал через натянутую меж кустов бечеву, метал самодельную гранату. И теперь, шагая за Григорием по мягкой траве футбольного поля, любуясь дразнящим разноцветьем девичьих косынок и праздничным убранством зрителей, он еле сдерживал просившуюся на губы улыбку. Вот сейчас они вес увидят, на что он способен! У стоек уже прогуливались здоровые, смуглые от загара парни в трусиках. С ревнивой завистью оглядев их мускулистые руки и ноги, Родион заволновался. Легкая сатиновая рубашка показалась ему вдруг тесной, он мгновенно сбросил ее и угрюмовато поглядел на Григория. — Ты чего это на меня быком смотришь, Родька? — спросил Черемисин и рассмеялся; жемчужно поблескивали его крупные зубы. — В прыжках меня не опасайся, я на подъем тяжелый, что наш колхозный битюг! Не глядя на товарища, Родион захватывал пальцами босых ног курчавую травку и вырывал ее. — И чего выдумываешь — больно мне надо! Хоть все призы забирай! Черемисин смеялся: — Чудила ты, Родька, честное слово! Не все ли равно, кто у нас вперед вырвется, лишь бы команду нашу не обставили, факт! Соревновались в прыжках с ребятами из «Горного партизана». Чернявый паренек, сухоногий, легкий, верткий, без труда с большим запасом взял высоту. — Давай. — Григорий легенько подтолкнул Родиона в спину, и тот вихрем сорвался с места, перелетел через тонкую веревочку и, только услышав плеск ладош, понял, что перепрыгнул. Григорий заговорщицки подмигнул ему: наших, мол, голыми руками не возьмешь! Но чернявый паренек, видимо, не собирался сдаться. Родиону предстояло воевать с ним за каждый сантиметр, Родион прыгал все с большим напряжением, чернявый же, как пружина, отскакивал от земли, преодолевал высоту спокойным, неуловимо расчетливым толчком. Родион ревниво прислушивался к треску аплодисментов: ему или чернявому хлопали люди? Неожиданно чернявый заявил: — Давай сразу на сто шестьдесят! Сердце Родиона гулко застучало, по он ничем не выдал своего волнения. Пусть этот: парень не берет его на испуг — он не из робкого десятка! Он взял высоту каким-то сумасшедшим, отчаянным прыжком и упал на рыхлый песок. Ему показалось, что кто-то засмеялся. — Сто шестьдесят один. — Сто шестьдесят три! Чуть прихрамывая, вытирая рукой пот, заливающий глаза, он вернулся на место и, закусив губу, снова бросился в высоту и полетел вместе с веревочкой на песок. Тяжело дыша, он подошел к полосатой штанге и опустился на траву. — Не вешай голову. Родька, слышь? Второе место за нами, — присаживаясь рядом, сказал Григорий. — А по сумме очков наша команда все равно на первое выйдет! — Какого чёрта ты меня убаюкиваешь, не маленький! Они помолчали. Родион чертил палочкой по земле, не убирая свесившиеся на лоб пряди мокрых волос. — Ты давай отдыхай да пойдем гранаты метать, — сказал Григорий и добавил не то виновато, не то извиняюще: — Только, брат, как хочешь, а в гранате я тебе не уступлю. Рад бы, да сила не позволяет! Так что бери свое на стометровке. — Я не побегу. — Не дури, не дури… — Сказал, не побегу — и всё! — Вот чудила! Ведь ты не один тут свои таланты показываешь! Хочешь всю организацию подвести? Если возьмешь третье место — и то команда на первое выйдет! Или не надеешься? — Чего привязался? — вскипел Родион — Надеешься, не надеешься — дай в себя придти! Григорий встал и по знаку судьи вышел на небольшую площадку. Бутылочная учебная граната казалась в его сильных руках детской игрушкой. Вот он разбежался, отвел руку и, гакнув, запустил гранату в сияющую голубизну неба. Она блеснула в вышине, как серебристая рыбина в заводи, и только через несколько секунд раздался глухой, шмякающий звук ее падения. Стадион аплодировал, не жалея ладош. Родион бросал гранату «за компанию», потом бегал па все дистанции и действительно, как и предполагал Григорий, занял третье место. Но это не принесло ему облегчения. Трудно мириться с меньшим! За стадионом Родиона и Григория окружили девушки. Родион смеялся, шутил, делал вид, что ему совершенно безразлично, какое место он занял в соревновании. И, думая, что никто не верит ему, старался улыбаться и хохотать над любой пустяковой шуткой. — Ну, теперь айда к лодкам — последнее сражение, — сказал Черемисин. По дороге к озеру, размахивая цветистой косынкой и поглядывая на Григория — вот я какая! — Иринка рассказывала: — Как опередила она меня, ну, думаю, все пропало! Бежать еще бегу, а духу не хватает!.. А тут возьми и свистни кто-то — меня будто крапивой по пяткам! Ну, кто бы мог подумать, что эта тихоня из «горного партизана» будет мне жару поддавать? Я ее даже в расчет не брала! Стеснительная такая. «Все в майках и трусиках, а я, — говорит, — в платье побегу: народу больно много, все на тебя смотрят — сгорю…» — Как зовут ее, не помнишь? — небрежно спросил Родион. — Нечего на чужих заглядываться! — Иринка погрозила ему пальцем. — У нас своих красавиц хоть отбавляй! Правда, Гришенька? — Правда, одуванчик, — добродушно посмеиваясь, ответил Черемисин: он всегда находил для каждого красивое ласковое прозвище. Сквозь кудлатые тальники играло солнечной рябью сиреневое озеро. У дамбы покачивались лодки. Ветер раздувал над причалом алый, льющийся пламень флажков. Родион сел в лодку, опустил за борт горячую руку. Вода струилась меж пальцев — теплый бархатистый мех, — мурлыкала за бортами, звучно посапывала под днищем. Впереди, упираясь ногами в брусочек, сидел Григорий; широкая его спина с гладкими коричневыми плитами лопаток заслоняла Фросю. Родион видел лишь закрученные чалмой пшеничные жгуты ее кос. Иринка стояла у мачты, худенькая, светловолосая, будто насквозь пронизанная солнцем. Она ловила рукой подол пестренького платья, сжимала коленями, но он выскальзывал, бился о мачту. А на корме, облокотясь на Русь, щурилась Кланя Зимина. На ее лоб свешивалась рыжая челка, лицо было осыпано редкими яркими веснушками, будто кто-то нарочно обмакнул кисточку в раствор охры и обрызгал его Девушка чем-то напоминала озорного мальчишку, казалось, вот-вот заложит два пальца в рот и лихо свистнет. — При-го-то-всь! Минута, другая, третья томительного ожидания — и вдруг, распарывая шелковую синеву, взмыла в небо ракета и повисла над озером, золеная, искристая, как драгоценный камень. И взвизгнули уключины, заворкотала, закрутилась воронками вода, полетели с весел веселые брызги. Отразился в озере опрокинутый косматый бор, хороводами закружились на косогорах не загоревшие за лето березки, махали узорчатыми полушалками, по-цыгански яркие, осинки. Мимо, мимо — песчаные отмели и островки, затопленные буйной зеленью. Родион греб рывком, откидываясь назад. Удар! Еще удар! Весла взбивали на озере белую кипень. Они неслись впереди всех, но их уже догоняли, и, как Родион с Григорием ни старались, чья-то лодка поравнялась и пошла рядом. Яростно запускал в воду весла Григорий, сжалась у руля, точно готовясь к прыжку, Кланя, гребли, выбиваясь из сил, Иринка и Фрося, а Родиона будто кто связал по рукам и ногам: на корме соседней лодки сидела девушка в васильковом платье. Светлая шляпка затеняла ее лицо, сквозь узкую щелку пробился на румяную щеку и дрожал золотистой соломинкой солнечный луч. Она посмотрела на Родиона, в зеленоватых глазах ее таилась ключевая прохлада. Он громко засмеялся и почувствовав нежданный прилив сил, стал грести с бесшабашной удалью. «Что это сегодня со мной?» — подумал Родион, весь замирая от непонятного ликования. Их лодка первой врезалась в берег, нарядив кромку желтого пляжа в белое кружево пены. Играл духовой оркестр, плавали в озере черные от загара ребятишки, люди на берегу приветствовали победителей. Родион видел, как золотым подсолнухом нырнула в толпу соломенная шляпка, прыгнул на берег, но девушка куда-то исчезла. Увидел он ее лишь вечером, в саду, где раздавали призы. Опустив голову, она прошла к столу, покрытому красной материей, и, приняв из рук инструктора физкультуры Ракитина бумажный сверток, стремглав бросилась со сцены. «Интересно, что она получила?» — подумал Родион. Когда стемнело, он забрел на танцевальную площадку и, сложив на груди руки так, чтобы все могли видеть его новые, с фосфорическим циферблатом, часы, наблюдал, как плывут под медленную зыбь вальса принаряженные пары. «Где-нибудь тут, — думал он, — может быть, подойдет, спросит, сколько времени. Бывает же так…» И вдруг он увидел ее. Она кружилась с каким-то высоким, красивым парнем в сером костюме. Тот что-то рассказывал ей, смеясь, встряхивая гривастой рыжей шевелюрой. Положив руку на его плечо, девушка чуть заметно улыбалась. Родион узнал парня — это был сын известного в районе пчеловода, студент Ленинградского медицинского института. «Ишь, обрадовался! И чего смешного нашел?» — подумал Родион, когда они проносились мимо. В нем возникло дикое, сумасбродное желание — сейчас же подойти к ним, взять девушку за руку и увести ее. Танец кончился. Студент ушел, а девушка стала искать кого-то глазами. Родион быстро подошел к ней и взволнованно проговорил: — Сейчас половина десятого, — и, растерявшись, постучал пальцем по циферблату часов. — Что-о? — Извините, — глядя в ее затянутые зеленым ледком глаза, сказал он, — А я думал… вы не знаете… — Что? — строго повторила она. Заиграли баяны, и Родион тронул девушку за руку: — Давайте станцуем, а? Она положила руку ему на плечо. Родион обнял девушку и, не чувствуя под собой ног, зажмурясь, ворвался в тесную, шаркающую подошвами, плывущую по кругу толпу. Их толкали, кто-то отдавил Родиону ногу, но ему было хорошо. По его руке скользила ее толстая коса. — Что это мы танцуем? — немного придя в себя, поинтересовался он. — Что-о? — Это мы что отплясываем? — Фокстрот. — А-а, — Родион засмеялся, — а я думал… Они очутились на свободном месте площадки, и Родион споткнулся. — Кажется, я погорел, — смущенно сказал он, не снимая руки с ее талии. — Когда нас толкали со всех сторон, я еще держался, а теперь честно признаюсь: сроду, кроме русского, ничего не танцевал! — И еще смеется! Подумаешь — смешно! — девушка сердито свела темные брови, выскользнула из его рук, повернулась и молча пошла прочь. Родион кинулся вслед, но танцующие пары оттеснили его к барьеру, и он потерял девушку из виду. «Нехорошо как получилось!» — думал он, вышагивая тенистой аллеей сада. Среди кустов гуляли юноши и девушки, на их светлые костюмы падали сетки теней, раздавался приглушенный смех; брызжущему тремоло мандолины вторил картавый говорок гитары. Из глубины сада тянуло душным теплом, как из печи; низко, над макушками тополей, клубились грозовые облака. Родион не успел выбраться из сада. Загремел гром, будто с треском разломали над головой сухое дерево, а аллею перегородили прозрачные прутья дождя. Он бросился к эстраде, но люди там стояли так плотно, что протискиваться в середину пришлось, ворочая плечом. Погасло электричество. Молния распарывала темноту, выхватывая из мрака мокрые смеющиеся лица. Пахло влажными волосами, одеколоном, горьким дымком папирос. А на открытой площадке лихо, как босоногий мальчишка, отплясывал дождь. Новая вспышка молнии ослепила всех, обрушился гром, кто-то ойкнул за спиной Родиона, он оглянулся и увидел приглянувшуюся ему девушку. Странное, похожее на озноб ощущение охватило его. Хорошо, если бы дождь не прекращался до утра. Девушка тоже заметила его и отвернулась. — Может, вы обиделись? — тихо начал Родион. — Честное комсомольское, я не думал… Как вас зовут? — Груней. По голосу девушки он почувствовал, что она улыбается. Дождь стихал. Слышно было, как сочились по крыше струн, падали капли, остро пахло свежестью, — так пахнет в лугах только что скошенная трава. Из сада Родион вышел вместе с Груней и ее подругой. За воротами он решил распрощаться с девушками, а потом догнать Груню и поговорить с нею наедине, но она неожиданно спросила: — Может быть, вы проводите Машу? — Да что ты, Груня? — удивилась подруга. — Товарищу, наверно, некогда… — Нет, нет! Почему же? — забормотал Родион. — Конечно, провожу… Нет, пожалуйста, с удовольствием, — торопливо и горячо проговорил он. — Ну что ж, тогда пойдемте, — снисходительно согласилась Маша. «Влип, — подумал Родион, — вышло даже, что я сам навязался в провожатые». Груня кивнула на прощание и скрылась в темном проулке. — Далеко вы живете? — спросил Родион, с тоской глядя вслед девушке. — А что, боитесь заблудиться? — Маша засмеялась. — Если хотите, я сама провожу вас… — А Груня, наверно, близко живет? — Что вы!. Она на самом краю деревни!.. «Может, я еще успею ее догнать, — подумал Родион. — Только как вот быть с Машей?..» — А вас не заругают, что вы так поздно? — Хоть до свету гуляй, мать сроду слова не скажет. У меня ведь своя голова на плечах есть! С минуту они шли молча. — Собаки у вас тут не злые? — ухмыляясь про себя, спросил Родион. — До чего же вы пугливы! — Маша опять засмеялась. — А еще девушек беретесь провожать!.. «Надо с ней официальнее», — решил Родион. — Большая у вас комсомольская организация? — В нашем «Горном партизане»? Порядочная, человек двадцать… — Ну, а, к примеру, какая проводится у вас политическая, массовая, культурная работа? — Родион говорил таким тоном, будто сейчас это больше всего на свете занимало его. — Это вы о лекциях там, постановках, докладах, да? — удивленно глядя на строгое лицо парня, переспросила девушка. — Ну, конечно, есть… Ведь у нас свой клуб! — Понятно, — Родион качнул головой. — А как у вас с кружками агротехники, громкими читками газет? — Вот чудной вы какой! — воскликнула Маша. — Да затем вам это? — А сколько у вас ворошиловских стрелков? — уже не слушая девушку, сурово допытывался Родион. — А организовали ли вы общество «Долой неграмотность»? — У нас нет неграмотных! — вызывающе ответила Маша. — В прошлом году две старухи оставались, так они не захотела, сколько их пи уговаривали: дряхлые очень!.. Да на что вам это? Мы же с вами не соревнуемся? — Ага! Так я к тому и веду. — Родион вспомнил последнее комсомольское собрание. На котором решили вызвать на соревнование комсомольцев «Горного партизана». — Наши ребята давно о договоре поговаривают. Только есть ли резон с вами тягаться: обставили мы вас сегодня по всем показателям! — Загодя не хвастайтесь! Бегать да на лодках грести — это не в поле работать! Захотят ли еще наши с вами соревноваться — вот вопрос, — сухо отрезала Маша, поглядывая на густые высокие веники тополей, выметавших, казалось, с неба звездную пыль. — Ну, спасибо! Мне теперь близко — сама доеду, не заблужусь… — Да вы понапрасну обижаетесь, — смущенно сказал Родион. — И не думала даже! Мы не из обидчивых, а из драчливых. Всего хорошего! Она пожала ему руку и пошла по темной аллее тополей. «Ишь, рассердилась, — улыбаясь, подумал Родион. — И что у меня за характер такой — всем девчатам нравлюсь». Но стоило ему пройти немного по пустынной — улице, как настроение изменилось. Мысли его снова вернулись к Груне. Где, в каком краю села, а какой задремавшей у плетня избушке скрылась девушка? Поплутав, Родион пошел в Дом колхозника, залез па телегу, которая стояла посреди двора, отвалил пласт влажного сена и лег. Пахло увядшей травой, всхрапывали под темным навесом кони, тоненько звякал колокольчик на шее у жеребенка. Родион забылся перед рассветом и не слышал, как запрыгали лошадь, как заботливо прикрыли его девчата полушалком, как подвода выехала со двора. Когда он проснулся, то спросонок не сразу понял, где находится — перед глазами, на зеленом поле полушалка, цвели алые маки, а сам он куда-то плыл. — Где пропадал? Кайся, полуночник! — Григорий сдернул полушалок, и Родион зажмурился: солнце стояло высоко над просекой, бронзовым частоколом огораживал дорогу бор. — Ну, и здоров ты спать! Поздно явился? Девчата наши говорят, что тут наверняка свадьба предвидится. — Вечно чего-нибудь придумают. — Родиону стало неприятно, что ребята так беспечно и легко шутят и смеются над тем, к чему он сам еще боялся прикоснуться. — От дождя прятался, а потом официальный разговор вел с одной тут… — Слушайте! Слушайте! — перебивая его, Григорий замахал руками, и в телеге все дружно захохотали. — Сообщаю по секрету: Родька имел офи-ци-аль-ный разговор! — он подмигнул всем. — Какие же темы вас занимали — местные или международные? — Насчет соревнования беседовали. Сами же на собрании решили, — угрюмо сказал Родион. — Вот отберут у нас районное знамя, небось, не до смеху будет. — Уж не горнопартизанцы ли? — Григорий приосанился и строго взглянул на Родиона. — Так мы их и испугались! — тряхнув рыжей челкой, проговорила Кланя. — Ребята, — таинственно понизила голос Иринка, — а ведь Родион их сторону теперь держать будет: околдовала его та, зеленоглазая, — он с нее глаз не спускал… — Я вовсе и не с ней разговаривал, — простодушно оправдывался Родион. — А если бы и разговаривал, никому до этого нет дела, — сказала Фрося, навзничь лежавшая на охапках сена. В бору запела птица, и все притихли. — И хорошо, если заколдовала, — задумчиво досказала Фрося. — Значит, есть в ней что-то такое, чего у других нет… Родион благодарно посмотрел на девушку. Он совсем не обижался на товарищей: если бы на его месте оказался кто-нибудь другой, Родион тоже балагурил и смеялся бы вместе со всеми. — Раз он первую разведку насчет соревнования сделал, ему и поручим оформить договор с горнопартизанцами, — предложил Григорий. — Он только того и добивался! — Иринка засмеялась: казалось, в горле ее бьется и перекатывается та звучная горошина, которая и делает воркующе картавым ее голос. — Поглядите: лежит. Притаился, а у самого душа мурлычет!.. — Больно мне надо! — Родион обидчиво и чуть презрительно сжал губы. — Можешь сама ехать! — Кто-то тебе поверит! Ладно уж, езжай, — говорила Иринка, улыбаясь и загадочно поглядывая на Григория: у нас, мол, совсем не так, верно? «Как только утвердим договор на собрании, подработаем пунктики, сразу же и поеду», — думал Родион, покусывая горьковатую травинку, и сжимал губы, боясь выдать свое волнение. Бывают поздней осенью дни, когда вдруг повеет нежданным теплом, тихо в горах, плывут над тайгой ленивые облака, кружатся в воздухе запоздалые листья, покрывая охряно-желтыми пятнами гранитные валуны. Тихо в горах, лишь глубоко внизу, в каменистой расщелине, глухо ворчит пенистая, порожистая река, да изредка завозится на пихтовой ветке глухарь, скрипнет клювом и с шумом канет в непролазной чаще, да выскочит на скалистую кручу дикая горная козуля, застынет, пораженная открывшейся высотой и голубым простором, сорвется с места и, точно вплавь, пересечет заросшую густой травой поляну, оставляя за собой светлый волнистый след… Покачиваясь в седле, Родион мечтательно улыбался: все-таки его, а не кого-нибудь другого отправили к горнопартизанцам! Перед ним в прозрачной синеве утра вставали горы. Ледяные вершины кутались в облака, ниже лежали сиреневые снега, еще ниже щетинились таежные непроходимые леса; склоны подножья, словно лисьим мехом, были оторочены порыжелой травой. Уже хозяйничала осень, наряжая рябинки у реки в пунцовые гроздья монист. Еще неделя, другая — и осень загасит жар последних цветов, но сейчас еще красуются кусты золотарника, второй раз за лето набрав цвет, манят взгляд заросли альпийских роз. А там, где горы круто сползают вниз, к распадку, открывается степь — неоглядная ширь в золоте жнивья, в пышных шапках суслонов, в сизых дымках тракторов, поднимающих зябь, даль без конца и края. Тропинка, петляя, свернула за гранитные глыбы, испятнанные известково-белым птичьим пометом, поросшие цепким красноватым вьюнком, и карабкаюшийся на кручу частокол сосен заслонил степь. Над таежной палью струился теплый, в шелковистых паутинках воздух, в пахучих волнах его купались белоперые птицы. Из темного кедровника вынырнула на опушку замшелая, покосившаяся охотничья сторожка. Вот такой, по рассказам отца, представлялась Родиону первая поселенческая изба деда Степана, когда он девяносто лет тому назад пришел в эти глухие, необжитые алтайские края. Дед был родом из Курской губернии, бился на скупой десятине, и, когда услышал он про вольные и тучные сибирские земли и некошеные травы, про зверя непуганого, ему показалась заманчивой и сладостной эта далекая жизнь. Был Степан молод, дети еще не связывали руки, силы не занимать: в драке любого ударом кулака мог свалить на землю. Сговорил он три семьи подняться в Сибирь. Ох, и долга туда дорога — версты не меряны, не считаны, тяжелый, думный путь! Много в те годы поселенцев тянулось на богатое житье, на длинные рубли. Уж больно невмоготу была жизнь на скудных наделах! Ходили слухи, что в Сибири подати — и те некому требовать: на тысячи верст никакой власти, каждый сам себе хозяин. Подоспел Степан со своими односельчанами на Алтай в сенокосную пору. Идут они по сибирской земле и не нарадуются; степи неоглядные, непаханые, озера синие, горы, леса могучие подпирают небо, травы в рост человеческий, сочные, густые и до того душистые, что кружится голова. Вот оно, счастье-то, добрались, есть где разгуляться охочим до работы рукам! Облюбовал Степан место в тихом распадке, на берегу реки, где стояло всего с десяток изб, вогнал топор в пень и сказал: «Вот тут будем строиться и жить — дальше не пойдем». Наловили рыбы в реке — вкусна, духовита уха из горной форели! — и только успели расположиться на отдых, как подошел к становищу мужик из деревни, бородатый, заросший чуть не до самых глаз черным волосом, и, не здороваясь, угрюмо сказал: — Уходите отсюда, табачники! Чтоб духу вашего не было! Если построитесь, раскатаем ваши хатенки! Знал Степан, что живут в горах кержаки-староверы, люди черствые, суровые, — спорить не стал, отмолчался. Назавтра односельчане решили идти дальше, а Степан заупрямился и остался с женой у реки: уж больно по душе пришлось ему это место в тихом распадке! Не долго думая, срубил Степан хату на опушке и только стал крыть крышу, как явились мужики из деревни и с ними снова тот, бородатый. — Слазь! — кричит, а сам глазами, как углями, жжет. — А не то мы тебя силой стащим! Увидал Степан — противиться нечего, слез. Три мужика его за руки держали, а пятеро сруб по бревнышку раскатали. Уходя, бородатый сказал: — Исчезай отсюда подобру-поздорову, все равно не дадим поселиться, со свету сживем. Жена плакала: — Уйдем, Степан, от греха подальше, что тебе далось это место! Но поздно вечером, крадучись, явился из деревни чей-то батрак и посоветовал Степану: — Строй хату так, чтоб никто не видел, за одну ночь сколоти и, главное, затопляй поскорее печь. Как дым из трубы пойдет, не тронут они тебя: это у них за грех почитается. Ушел работник, а Степан всю ночь таскал бревна. Сложил сруб, слепил мало-мальскую печь, вывел трубу а на рассвете сказал жене: — Затопляй! И только повалил дым из трубы, снова прибежали мужики: грозили, кричали, но ни избу, ни Степана не тронули. Но счастье не улыбнулось ему. Вольная сибирская сторона обделила Степана радостью. Засевать землю было нечем, и ему пришлось наниматься в работники. Так до смерти и не вылез он из батрацкой лямки… Снега на вершинах порозовели, и Родион вдруг зажмурился — нестерпимо полыхнули на солнце ледяные белки… Когда он открыл глаза, тайга курилась голубоватым дымом, глубоко под обрывом прыгала и ворчала порожистая река… Пристав в стременах, Родион обласкал взглядом долинную даль, глотнул полной грудью чистый, родниковой свежести воздух и чуть натянул поводья. Конь сторожко, как бы щупая копытами землю, стал спускаться с тропинки. Сквозь просветы сосен далеко в лощине уже виднелось большое районное село. Оставив лошадь у коновязи, Родион пошел к артельному клубу, возле которого на лужайке толпились парни и девушки: был воскресный, свободный от работы день. Глаза его искали Груню на земле, а она была в небе: доска качелей взносила ее вверх. Груня приседала и, пружинисто выпрямляясь, гнала доску обратно. Родион увидел ее смуглое зардевшееся лицо, прищуренные глаза. Плескалось на ветру широкое розовое платье, бились о спину каштановые косы. «И этот тут!» — неприязненно подумал он, следя, как озорновато ведет себя на качелях гривастый студент. Его широкие синие шаровары полоскались на ветру, голубая шелковая безрукавка обтекала мускулистую грудь. Запрокидываясь, парень изо всей силы, чуть не гнулся мостом, поддавая доску качелей, ухал, орал что-то, и рыжие кудри его трепетали, как пламя. Как уключины, скрипели петли качелей, визжали и вскрикивали девчата, по-кавалерийски обхватив ногами летающую доску, цепко держась друг за дружку, — казалось, кто-то бросал в небо набитую цветами корзину. — Ух ты-и, гуси-лебеди! — приседая, кричал студент. Груня заметила Родиона, и словно ветер раздул румянец на смуглых ее скулах. Она стала резко останавливать качели. — Ты чего, Грунь? — Голова, девчата, закружилась… Одернув рубаху, Родион направился к девушке, чувствуя, что ноги его деревенеют, а руки кажутся большими и ненужными. Как и тогда, в саду, он не знал, о чем будет говорить с ней. Хоть бы немного постоять рядом, заглянуть в глаза, услышать ее голос! Спрыгнув с качелей, Груня стояла на зеленом островке лужайки и выжидающе глядела на Родиона. Она сама не понимала, почему вдруг взволновало ее появление этого парня из «Рассвета». Какое у него приятное лицо, широкоскулое, с доверчивыми серыми глазами и темная подковка чуба на лбу! — Здравствуйте, — сказал Родион и облизал пересохшие губы. — У вас комсомольское собрание сегодня? Вот здорово! А я как раз… Ей хотелось улыбнуться, но она сдержалась и даже чуть свела светлые брови. — Что-о? — Ну, это самое… договор! Разве подружка не говорила вам? — Говорила. Что же вы так долго собирались? Или смелости не хватало? Родион покраснел, вспомнив свое бахвальство. — Хлеб возили на элеватор, некогда было. — Опустив голову, он, чтобы окончательно не растеряться, катал под подошвой сапога круглый камешек. — А вы уже рассчитались с государством? — Завтра утром последний обоз отправляем. — Труню занимало и даже как будто радовало смущение парня. — Сегодня в ночь все комсомольцы на молотьбу идут… Ну, и я с ними! — А разве вы не комсомолка? — Родион недоуменно посмотрел на девушку. — Нет. — Да как же? А я-то думал… — растерянно бормотал Родион, ему уже не помогал и присмиревший под сапогом камешек. «И верно Маша сказала — чудной какой-то!»— подумала Груня, но беспомощность парня не раздражала ее, трогала, хотелось положить ему руку на плечи и сказать: «Ну, чего вы? Успокойтесь». — Значит, на молотьбу вы обязательно пойдете? — спросил Родион. — А чего же от всех отставать? Петя вон па каникулы приехал и то первым объявился… Родион догадался: она говорила о студенте. «Друг из-за дружки идут», — решил он я, почти вплотную подойдя к девушке, глядя на нее умоляющими глазами, зашептал: — Слушайте, Груня… Бросьте вы с ним водиться! Честное слово! Ведь у него, небось, в Ленинграде… К лицу ее прихлынула темная кровь, омыла лоб, теки, смуглую впадинку у горла, где трепетно бился пульс. Груня хотела броситься с лужайки, но стояла и не могла оторвать босых ног от трапы. Колыхалась перед глазами живая гирлянда цветов на качелях, на «гигантских шагах» крутились ребятишки, заблудшая коза обгладывала а палисаднике молоденькую осинку. «Надо прогнать», — подумала Груня и сейчас же забыла об этом. — Думаете, так он и пошел бы молотить, если бы не вы? — не передыхая, говорил Родион и точно связывал ее. — Да зачем вы все это? Зачем? Мне-то что! — сдавленным шепотком, наконец, выдохнула она, нервно перебирая пальцами зеленые бусинки на шее. — Хоть и вы идите туда, не жалко! — Да я хоть сейчас! — он бестолково замахал руками. — Постойте, куда вы? — Козу вон прогоню. — Схватив хворостину, Груня бросилась к палисаднику и скрылась вслед за козой в проулке. Родион долго ждал девушку, но она так и не вернулась. Он удивленно, будто впервые замечая, посмотрел на взмывающие в небо качели и пошел к коню. Надо было найти секретаря комсомольской организации и поговорить с ним. Отыскал его Родион в сумерки на току. Под абажуром высоко на столбе качался электрический фонарь, то прикрывая гладкую ладонь тока дымной полой, то оголяя, ее. Уже знакомый Родиону чернявый паренек, весь запорошенный хлебными остьями, нетерпеливо выслушал Родиона, поддакивая и подмигивая ему. — Здорово надумали! — Он засмеялся заливисто, по-девичьи звонко. — Утром, после работы, обсудим ваше предложение. Мы, по правде сказать, тоже на вас зарились. Ну что ж, теперь поборемся, так и быть! Знаешь, — паренек прищурился и подмигнул Родиону, — знаешь, я тогда, на соревновании, не надеялся тебя обставить, — ну и прыгаешь ты, как черт! Ты оставайся на ночь, переночуешь у нас. Может, станешь к барабану и покажешь нашим, почем фунт лиха? Родион отвел глаза, буркнул: — Я лучше погляжу, как вы работаете, — все какой ни на есть опыт перейму. — Занозистый, видать, у вас народ в «Рассвете»! — возбужденно закричал паренек. — Ну ладно, приглядывайся! Что неладное заметить — скажешь! Честно, по-комсомольски, идет? Тебя как звать — Родионом? Меня — Максимом Полыниным, будем знакомы. Из темноты надвинулись слепящие глаза автомашины. — Я побежал! Организую ребят на разгрузку! Будь, как дома! Родион отвел под навес коня, бросил ему травы и пошел на ток. Его сразу приметили, остановили. — И как у вас — ловчее нашего работают? — Где нашим, куда-а? — отшучивался Родион. — Мы до вас не доросли! Ему кричали горласто, наперебой: — Да ты не подзуживай! — Ишь, знали, кого прислать! — Зубы не заговаривай, они у нас не болят! Его так и подмывало на дерзость. Обычно робкий у себя в колхозе, Родион отвечал тут бойко, задиристо, радуясь нежданной своей смелости: среди суетившихся около веялки девушек он видел красную Грунину косынку. Вот Груня схватила широкую деревянную лопату и быстро стала отгребать зерно. «Ловко! — восхищенно отметил он. — Такую бы в жены, все бы от зависти лопнули!» Мысль эта смутила его, он покраснел и бросился помогать девушкам. Скоро его втянуло в кипучий водоворот работы, и он перестал себя чувствовать гостем. К ночи подул ветер: будто раскололась где-то в горах ледяная чаша, и хлынули через проломы студеные сквозняки. Над током повисла бурая туча. Фонарь то окунал всех с темноту, то бросал на светлую отмель. К молотилке подскакал верхом на кургузой лошаденке босоногий мальчишка. Он кричал истошным голосом: — Мостки на реке снесло! Паром посредине мотает! Максим Полынин схватил под уздцы лошадь, крикнул: — Петя, давай сюда! Оставляю тебя на току! А я с ребятами поеду мостки ладить! Через минуту конь мчал Родиона к реке. Ветер буйствовал в лощине, гудели черные деревья, река бесновалась среди камней. Паром уже прибило к другому берегу, у рулевого колеса метался старик-паромщик. — Держись, дедуш-ка-а!.. — Идем на подмогу-у-у!.. Подъехали телеги. Звенели, ударяясь о камни, топоры, стучали жерди, плахи. Оседлав сваленное в воду бревно, Родион забивал тяжелой кувалдой сваю, верхний конец ее скоро превратился в мочало. — Ну как, не жарко? — кричал Максим Полынин. — Банька добрая, что и говорить! А комсомольцы уже лезли в реку. Они несли на плечах сбитые из жердей высокие козлы, на которые должен был лечь настил мостков. Вода заливала голенища, но ребята упрямо брели вглубь. Стоя по грудь в клокочущих волнах, они быстро укрепили козлы и пошли обратно, обнявшись, чтобы река не сбила с ног. Вместе с ними Родион валил деревья, таскал плахи, камни, и эта ветреная влажная ночь и яростные в работе парни, и гудящие на ветру тополя, и рычащая, как в западне, река, и звезды, дрожащие в черных провалах туч, — все казалось ему необыкновенным. Перед рассветом по новому настилу он прошел на паром. — Ну как, дедушка, хорошо поработали? — Ребром били работу! Ребром! — живо откликнулся промокший седобородый паромщик. — Усмирили окаянную! Чисто зверь бешеный, а не река!.. Ребятам бы для сугреву градусов не мешало!.. А заодно и мне… Как нахожусь на боевом посту. — Заслужил, отец, заслужил! Старик поднял над головой фонарь, оклеенный красной бумагой, и удивленно крякнул: — Гляньте-ка, ребята! А ведь мы с вами вовремя управились: обоз-то уж на станцию идет!.. Ах ты якорь тебя забери!.. Подошел Максим Полынин, подмигнул Родиону: — Ну как, выдюжим мы с вами соревноваться? — Боюсь, что мы погорячились, — пошутил Родион. — Как бы не осрамиться! К берегу подъезжали автомашины, подводы, груженные белыми мешками, точно гладкими речными валунами. Прощаясь с чернявым пареньком, Родион сказал: — Наведывайтесь к нам. — Не беспокойся, заявимся! Родион отвязал от дерена коня и повел к водопою. За красноталом, словно в клубах кирпичной пыли, всходило солнце. Конь припал к воде, и Родион тихо посвистывал ему. Хрустнул позади песок. Родион обернулся и замер: к берегу, размахивая косынкой, подходила Груня. Она сбросила ботинки, забрела по щиколотку в волу. Река перебирала на дне разноцветную гальку, волновала отражение смуглого лица девушки. Груня зачерпнула полную пригоршню воды, стала пить. С розовых пальцев сочились и падали сверкающие капли. — Простудитесь. Она медленно подняла голову. От воды лицо ее светилось, каштановая прядка волос была унизана голубыми бусинками брызг. Родион подошел к Груне, взял ее за локоть и потянул из воды, но девушка нетерпеливо вырвала руку. — Ишь, недотрога… — смущенно сказал он. — Какая уж есть, не взыщите! Родион растерялся и добавил совсем некстати: — Вот… уезжаю… я… Девушка усмехнулась: — Скатертью дорожка! Эти слова точно ожгли Родиона. Он побледнел, шевельнул губами, и Груне вдруг стало неловко и тоскливо, как будто она ударила его. Нога Родиона долго не попадала в стремя. Тогда он ухватился за луку седла и рывком бросил себя на кожаную подушку. Конь с маху пошел крылатым наметом. Задыхаясь. Родион жадно ловил ртом влажный речной ветер. |
||
|