"Павлик Морозов (другой вариант)" - читать интересную книгу автора (Губарев Виталий Георгиевич)

ГЛАВА XI У КОСТРА

Под воскресенье ребята пошли на озеро удить рыбу. Запаслись едой, теплой одеждой: решили ночевать на берегу.

До озера несколько километров. По дороге девочки пели песни, бегали между деревьями, пугая белок, аукались. Они шли без сетей и удочек - какие из девчонок рыболовы! Взяли их, чтобы за костром следили да уху варили.

Одна Мотя несла удочку на плече. Она - как мальчишка, даже стрелять из ружья умеет: отец выучил.

Был погожий день. Солнце, уже не горячее, но по-прежнему яркое и ласковое, плыло над тайгой, пробивалось светлыми полосами и пятнами сквозь чащобу и бурелом, сверкало на полянке.

Павел и Мотя шагали позади всех, о чем-то совещаясь. Яков сначала обиделся, что они не позвали его к себе, потом ухмыльнулся, зашептался с ребятами. Они остановились под старой сосной и вдруг нестройно запели:

Тили-тили тесто,

Жених и невеста.

Тили-тили тесто,

Жених и невеста.

Со смехом сбежались девочки. У Моти мелко задрожали пухлые губы.

- Дураки! Сами вы женихи! - она расплакалась.

Девочки, посмеиваясь, стали ее успокаивать:

- Брось, Мотя, да они же просто так, балуются...

Мотя всхлипывала:

- Они думают... как идем вместе, так, значит... жених и невеста... Дураки! Все пионеры... дружить должны!

Павел, красный, подошел к Якову.

- Это ты придумал?

- Ничего не я...

- Врешь, ты! Вот набью тебе шею, тогда узнаешь, - он сказал это довольно миролюбиво. Ему самому было немножко смешно.

- А у тебя, это самое, секреты от друзей завелись?

- Дурень, да ты знаешь, про что она говорила?

- Про что?

- Вот нарочно не скажу, потому что ты дурак. - Он подумал и прибавил: - На озеро придем, тогда скажу.

Якова мучило любопытство, но виду он не подал и до самого озера шел рядом с Павлом, посвистывая и балагуря: хотел загладить вину. Когда пришли, Павел ничего не сказал - должно быть, забыл. Разъехались на лодках ловить рыбу и купаться.

Вода в озере холодная, чистая. Если всмотреться, можно увидеть илистое дно, зеленые лапчатые водоросли, мелких рыбешек, которые сверкают под лодкой.

Летом из разных лесных деревень на озеро приходит много рыболовов, и на его берегах по ночам горят костры, будто в огромном цыганском таборе. Озеро большое - всем места хватает.

Яков раньше всех вернулся к костру, у которого хлопотала Клава Ступак - она варила уху. Он свернулся у костра и задремал.

Павел окликнул его с лодки:

- Яшк!

- Спит он! - крикнула Клава. - Хоть стреляй над ухом - не проснется.

- Вот соня! - Павел выбрался из лодки, присел возле Якова на корточки. - Яшк!

Клава улыбалась, помешивая уху.

- Его мать жаловалась в прошлом году: утром, говорит, в школу не добудишься.

Павел запел шутливо:

Зыбаю, позыбаю,

Пошел отец за рыбою,

Мать пеленки полоскать,

А я Яшеньку качать...

Ааа... аа

- Что ни делай, все равно не проснется, - смеялась Клава.

Павел запел громче:

Зыбаю, позыбаю,

Пошел отец за рыбою,

Мать пеленки полоскать,

А я за волосы таскать!

Он дернул приятеля за волосы. Яков негромко взвыл и встрепенулся.

- Ой!.. Ну, знаешь, это самое... за это можно и по уху дать.

- Вот здоров спать! - расхохотался Павел.

- Это я лю-у-ублю... - потянулся Яков. - Эх, перебил ты мне, Пашк, сон интересный.

- Какой? - заинтересованно спросила Клава. - Люблю я про сны слушать.

- Будто мать клюквенное варенье варит... А сахару, сахару положила! И пенка так и накипает! Мать говорит: «Кушай, Яшка, пенку». Я ложкой-то зачерпнул пенку, а съесть так и не успел: ты как раз тут за волосы дернул.

- А на болоте уже клюква розовеет, - сказала Клава. - Видимо-невидимо!

Павел предложил:

- Айда, сходим в то воскресенье? Как раз дозреет.

- Сходим... - снова потянулся Яков. - Люблю я клюквенное варенье... Постой, нельзя в то воскресенье.

- Почему?

- В пятницу - первый день занятий, в субботу - второй, а в воскресенье - третье сентября.

- Ну, так что?

- Зоя Александровна говорила, что третьего сентября утренник. Будем рожи сажей красить.

- Если на зорьке встать, то к утреннику как раз поспеем.

- Не люблю я на зорьке вставать, - зевнул Яков. - А может, в этом году еще и не будет в нашей школе пятого класса?

- Будет! - уверенно сказала Клава. - Уже три новые учительницы приехали. С виду симпатичные... Только лучше Зои Александровны, по-моему, никого нет!

Один за другим у костра собирались пионеры, рассаживались перед огнем, грелись.

- Осень... - вдруг печально сказала Клава. -Листья желтеют... Жалко лета, ребята. А на Черном море, Зоя Александровна говорит, еще розы цветут.

- Там и в декабре цветут! - оживился Павел, - Ребята, вот я думаю, какая же страна наша большущая! На одном конце еще морозы бывают... снег! А на другом - уже хлеб сеют и деревья зеленые!

Помолчали. Яков проговорил:

- Мой папанька в Красной Армии был - в этой... в Средней Азии. Там они с басмачами дрались - такие бандиты есть... Вот жарища там! Шестьдесят градусов! И песок. Едешь день - песок, едешь два - песок.

Клава пояснила:

- Каракумы. Пустыня такая.

- А Зоя Александровна говорит, что такое время будет, когда и пустыня родить хлеб начнет, - прибавил Павел.

- Начнет, - согласилась Мотя. - Если речку провести... Орошение сделать.

Павел продолжал, тщательно помешивая хворостинкой угли в костре:

- А еще, наверное, такие машины сделают, что бы тучи собирали, и когда надо - дождь будет идти!

Яков подскочил, весело сморщился, захохотал:

- Вот загнул! Какая ж это машина на небо полезет?

- Может, самолет такой будет...

- Гром как жахнет, так твоего самолета и нету! - рубанул по воздуху ладонью Яков.

- Никогда ты, Яшка, ни во что не веришь, - недовольно проворчал Павел. - А может, еще через радио! Знаете, ребята, радио какое, наверное, будет? Зоя Александровна рассказывала: сидим в Герасимовке - и Москву видим!

- Красную площадь! - мечтательно сказала Клава.

Яков спросил недоверчиво:

- И Кремль?

- И Кремль!

Все придвинулись к костру, посмотрели на Павла заблестевшими глазами.

- Неужто увидим?

- Ну, это мы не доживем... - покачал головой Яков.

- Доживем! Вот посмотришь, доживем!

К костру подбежала запыхавшаяся Мотя.

- Ребята, за мной Петька Саков идет!

Павел вскочил, сжал кулаки. Клава удержала его за рукав:

- Паша, не надо.

- Пусти! - он резко высвободил руку. - Все равно сейчас опять драться будем. Ну, я ж ему!

Яков поднялся рядом с ним.

- Пашк, ты не бойся... Если что - я подмогну...

К костру подошел Петр и молча остановился.

Молчали и пионеры. Все вдруг увидели, что глаза у Петра совсем не злые и смотрит он очень жалобно и смущенно. Это было так не похоже на него, что Павел растерялся.

- Ну, - передохнул он, - ты чего стоишь? - Но в голосе Павла не было угрозы.

Саков молчал.

- Ну?

Петр шевельнул рыжей головой и сказал тихо:

- Вы меня за человека не считаете, а я... - он запнулся, и Павел увидел, что на его ресницах блеснули слезы.

- Ты про записки знаешь?

- Про какие записки? - насторожился Павел.

- Что в Иерусалиме бог против колхозов говорил... Ну, голос его, что ли, был слышен...

- А что?

- Эти записки... моя тетка с Кулукановым сочиняла.

Павел смотрел на Петра широко открытыми глазами.

- Врешь!

- Право слово... Тут нищенка ходила, так они и научили ее эти записки бросать...

Павел сделал шаг вперед и вдруг широко улыбнулся, хлопнул Петра по спине.

- Петька, дружище, ох, молодец!

Пионеры наперебой заговорили:

- Петя, садись!

- Садись, Петька, у костра!

- Вот здесь посуше!

Петр робко поежился.

- А вы меня в пионеры примете?

- Ну ясно, примем! - Павел повернулся к Якову. - Расскажем Зое Александровне... Вот она напишет про таинственное письмо!

- Сколько сме-еху будет! - протянул Яков.

Клава язвительно заулыбалась:

- Ты же сомневался, думал, что правда!

- Кто-о? Я? - возмущенно вскрикнул Яков. - Да я, это самое, и в бога-то совсем не верю! Это ж курам на смех! Бог речь о колхозах держал!

- А на пасху куличи святить ездил!.. - вспомнил кто-то.

Все засмеялись.

- Так это ж мать заставила! Больше не поеду! Нипочем не поеду!

Ему очень хотелось, чтобы ребята убедились в том, что он не верит в бога. Притопывая ногой, он громко запел «безбожную» шуточную песенку, которую часто пели пионеры в те годы:

Пионеры, в бога вы не верите,

А где ваша пасха?

И все дружно подхватили:

Наша пасха - выдумка и сказка,

Вот где наша пасха!

Потом все уселись у костра и с аппетитом поели ухи. Огромная луна всплыла в облаках и залила чудесным светом лес, живой серебряной дорожкой протянулась по озеру. Неясно поблескивали в сумраке огоньки дальних костров. Мальчики сушили у огня одежду, хвастались уловом.

Невдалеке послышалось:

- Эй, пионеры! - По голосу все узнали Данилу. - Рыбачите?

Яков ответил неохотно:

- Рыбачим.

Данила вышел на свет. Его узенькие глаза забегали по лицам ребят, на секунду встретились с глазами Павла и снова скользнули в сторону.

- Ну, ну, рыбачьте. - Он с усмешкой поправил на плечах куртку, медленно отошел.

- Носит его здесь... - проворчал Яков. - Всегда он насмехается.

- Девочки, - зашептала, понижая голос, Клава, - а вы видели, какая у него рубашка?

- Какая?

- Кулукановская! На груди зеленым вышитая. Ей-ей! Я запомнила, как Кулуканов носил.

- Подарил, наверное, - сказала Мотя. - Чего-то он часто стал в гости к Кулуканову ходить... Паш, и дед Серега к нему ходит, я видела.

Все умолкли. Петр сказал в тишине:

- Данилка ему хлеб помогал молотить. Еще и из другой деревни Кулуканов батраков нанимал. Из нашей нанимать боится! По ночам молотили. Ох, и хлеб у него хороший!

- В сельсовете сказал - град побил. Хлеб государству сдавать не хочет, - возмутилась Мотя.

- Мотя, дай-ка ту бумажку, - нахмурился Павел.

Мотя порылась в кармане и протянула ему свернутый листок. Он взял его, не глядя.

- Вот ей, - Павел кивнул на Мотю, - сегодня в сельсовете список дали, кто не хочет хлебозаготовок выполнять. Она мне в лесу рассказывала... вот. А вы, дураки, запели: «Тили-тили тесто...»

- Да ведь мы пошутили, - Яков виновато кашлянул.

- Ладно. Яшк, ты завтра будешь в избе-читальне объявление писать.

- Что за объявление?

Павел развернул листок.

- Тут первым Кулуканов помечен. Вот ты и напишешь: «Здесь живет зажимщик хлеба Кулуканов». Возьмешь старую газету и напишешь чернилом.

- Не чернилом, а чернилами, - поправила Клава Ступак. - Сколько раз Зоя Александровна говорила!

- Ну, чернилами... А потом на кулукановские ворота приклеим. Пусть все знают!

- Здорово! А не намылят нам, это самое, шею?

- А ты не трусь! Тут немного - человек пять. - Павел посмотрел в список и внезапно смутился, нерешительно провел рукой по затылку. - Тут, ребята, одна фамилия помечена... Слышь, Яшк? Второе объявление будешь так писать: «Здесь живет зажимщик хлеба Ступак».

Все посмотрели на Клаву. Она сидела у костра, растерянно открыв рот, держа в поднятой руке ложку. Глаза у Клавы замигали все быстрее и быстрее, и вот из них разом брызнули слезы и струйками покатились по веснушчатым щекам.

- Не хочу я... не хочу... Это мой дядя...

Пионеры переглядывались. Мотя тихо сказала:

- Чего разревелась? Вон Паша отца разоблачил, а ты...

Павел вдруг вскочил, с яростью глядя на Мотю, над бровью его задергалась родинка.

- Дура! - крикнул он, но голос сорвался, задрожал: - И чего вы все: отец да отец...

Он круто повернулся, зашагал в темноту, шурша травой. У самой воды прилег на бугорке, завернулся в куртку.

Неслышно подошел Яков.

- Пашк...

- Отстань!

Яков опустился на корточки.

- Давай не будем про Ступака писать...

- А мне что за дело!

- А то Клавка, это самое, ревет. Она говорит - сама уговорит дядьку хлеб сдать. Хорошо?

- Хорошо.

Яков помолчал, вздохнул.

- Пашк, идем еще ухи поедим.

- Не хочу. Я спать буду.

Яков вернулся к костру.

- Ну что ж, спать так спать... - Он потянулся так, что захрустели суставы. - Это тоже дело хорошее... Ложись, Петька, поближе.

Павел долго ворочался в траве, смотрел на редкие, слабо мерцающие в вышине звезды. С озера наползал серый, мохнатый туман, в темной воде по временам шумно плескалась рыба.

В лесу было тихо, пахло хвоей. Изредка шелестело что-то в чаще да издалека доносился раскатистый крик филина, похожий на кашель: «кга-а...»

...Среди ночи Павел со стоном проснулся от жгучей боли и дыма. Кто-то подсунул под шею горящую головню. В ужасе вскочил, держась за опаленное место, и лицом к лицу столкнулся с Данилой.

Над лесом низко висела чуть ущербленная луна, и в ее желтом свете мальчик ясно увидел непонятную, застывшую усмешку на лице двоюродного брата.

- Что, жарко? - хрипло спросил Данила и вдруг стремительно схватил Павла за горло и, рванув, опрокинул в озеро.

Холодная вода сомкнулась над мальчиком. Теряя сознание, он все еще пытался слабеющими руками отцепить тяжелые железные пальцы, сжимавшие горло.

Но пальцы вдруг сами разжались. Задыхаясь и кашляя, Павел вырвался из воды и не сразу понял, что происходит вокруг. Вода клокотала и плескалась от груды барахтающихся тел. Ребята, бросившиеся на выручку, теперь крепко держали Данилу. Рядом с Павлом по пояс в воде стояла Мотя и что-то кричала, размахивая руками. Потом он увидел Петра и Якова, вцепившихся в Данилу.

- Пустите, - хрипел Данила, - пошутил я... Ну, пустите...

Его не отпускали.

- Пустите... вода холодная...

Его повели к догорающему костру. Но вдруг он рванулся, прыгнул через тлеющие угли и побежал не оглядываясь, шелестя мокрой одеждой.

До самого утра никто не спал.

- Да что ж это такое?! - всхлипывая, говорила Мотя. - Да чего ж ему надо от тебя, Паша?

Яков размахивал над костром руками.

- Ты скажи завтра отцу, Мотя! Пусть он, это самое, Данилку в сельсовет вызовет!

- Нельзя, ребята! - негромко сказал Павел. - Никому не говорите!

Все умолкли.

- Почему?

- Маманька узнает - беспокоиться будет сильно... Жалко мне ее, ребята.