"Рокировка" - читать интересную книгу автора (Черкасов Дмитрий)

Глава 4 Мусор, мусор, ты могуч…

Хочешь узнать, как живет народ — ступай на рынок.

Этот рецепт применял еще достопочтенный Гарун-аль-Рашид в славном городе Багдаде.

Базар — лицо и характер нации. И если на Украине или в Закавказье в восемь утра уже отходит первая волна покупателей, то в России на базаре раньше одиннадцати делать нечего. Клякса и вывел свой сменный наряд на посты именно к этому времени.

Кобра ходила по рядам в прежнем типаже, с клеенчатой сумой вместо совка и метлы, изображая вороватую скандальную побирушку. При всей сдержанности и, в хорошем смысле, интеллигентности характера, жеманность ей была чужда. На работе она могла в полный голос загнуть такие фриоритуры, что у прожженных базарных баб уши вяли.

Волан «бомжевал» в четвертом секторе.

Бомж должен есть объедки — и Волан, сидя у помойки на корточках, грязными руками ел их, припасенные заранее, с собственной кухни. Он был артистичной натурой и вживался в типаж до полной отключки — но подхватить дизентерию не хотел. Движения его были медленными, механическими, взгляд — равнодушным и тупым.

Настоящий бомж — это физическое тело, в котором на время или навсегда умерла душа.

Душа Волана вся ушла в созерцание.

Смотреть было его страстью.

В детстве он мог, открыв рот, заглядеться на что угодно; за ротозейство ему не раз влетало от отца. В нем не было ни военной сосредоточенности Кости Зимородка, нацеленного только на успех операции, ни равнодушного профессионализма Миши Тыбиня, ни щенячьего азарта Андрея Лехельта, ни даже той особой женской беспощадности Киры, приводящей в трепет видавших виды офицеров. Имея от природы обостренное внимание, Волан на посту замечал много больше других разведчиков, но не умел относиться к окружающим, как к элементу оперативной обстановки. Как и положено настоящему артисту, он сопереживал людям.

В веренице покупателей Волан без труда засек одни и те же лица. Это были молодые парни и женщины, не по погоде легко одетые, с большими цветастыми пакетами в руках, ходившие по кругу, будто в карусели.

Они не подавали виду, что знают друг друга.

Головы их были слегка опущены, острые глаза настороженно рыскали по сторонам. Не глядя на товары, вокруг которых толпились стада обывателей, они вились по краям этих стад, будто гиены в саванне вокруг мирно пасущихся антилоп. Наметив жертву, в удобный момент теснили ее невзначай, что-то происходило там, прикрытое их спинами, и один проворно отбегал в сторону, теряясь в толпе.

Волан не впервые видел воров в деле.

Лицезрение человеческих пороков всегда глубоко печалило его. Картина усугублялась присутствием сурового милицейского патруля. Милиционеры в бушлатах, с дубинками и рациями торчали здесь с утра. Они не могли не видеть воровской бригады — и, однако же, не видели. Пострадавшие с заплаканными и обозленными лицами выходили из рядов, недоуменно роясь в сумочках или с надеждой глядя под ноги — и никто не обращался за помощью к блюстителям порядка.

Не принято было.

Да и бестолку.

Мордатые стражи порядки «крышевали» местную воровскую бригаду и околачивались на рынке отнюдь не для того, чтобы разбираться с занудливыми заявителями. В их первоочередные обязанности входили лишь наблюдение и пресечение скандала, буде тот разгорится…

Маленькая пенсионерка в характерной питерской шапочке-таблетке уже третий раз приценялась к яркому детскому пальто. Подходила, встряхивала на вытянутых руках, вздыхала, с мольбой и тайной надеждой заглядывая в глаза торговке.

Базарный народ — не из жестоких, и тетка в пуховике уже готова была уступить, когда старушку с боков зажали две девки, а мосластый парень в свитере, шароварах и вязаной шапочке отвратительно закашлял у нее над ухом, брызгая слюной.

Съежившись, пенсионерка поморщилась и платочком вытерла щеку.

Волан, наблюдая с корточек, замычал в досаде.

Он знал, что нельзя вмешиваться, что можно завалить работу и непременно попадет от Кляксы — но не мог больше терпеть. Из всех разведчиков группы он был самый недисциплинированный. Он встал и, привычно тряся рукой и головой, поковылял навстречу молодому вору, «разбившему дурку».[41]

Дима Арцеулов не имел талантов кулачного бойца или стрелка-снайпера. Но у него были свои оперативные достоинства.

Базарные фраера многому могли у него поучиться.

Он неловко, боком столкнулся с парнем, норовившим поскорее исчезнуть в толпе, и чуть не упал.

— Ты че, штрих?! — поднял руку редкозубый вор. — Жить надоело?!

Он ткнул растопыренные пальцы в глаза бомжу.

Волан дернулся, попятился, придерживая двумя согнутыми пальцами в рукаве спасенный кошелек. Протянув трясущуюся ладонь, он побрел вдоль рядов за милостыней, к тому месту, где пенсионерка замерла, опустив руку в расстегнутую сумку. Подбородок ее испуганно дрогнул, губы сложились бантиком, как у обиженного ребенка.

— Господи! — прошептала она и осмотрелась, глядя под ноги. — Слава тебе, Господи! Обронила, ворона!

Она, подняв поспешно кошелек, положила рублик в скрюченные пальцы стоящего рядом Волана.

Торговка с непроницаемым лицом смотрела мимо.

Рынок — это серьезно.

Брякнешь лишнее — и товар испортят, а то и саму прибьют.

Настроение Волана улучшилось. Он, попрошайничая, перебрался на противоположную сторону рынка, где под фанерным навесом вовсю крутился электронный лохотрон. На дисплее компьютера, обгоняя друг друга, скакали маленькие лошадки, а вокруг толпились лохи, азартно болея за результат.

Слово «лох» пришло из языка офеней-коробейников, и означает «мужик, разиня, простак». Лох в кучке болеющего народа был лишь один — и до поры не подозревал этого. Его лошадка по чистой случайности только что проиграла. От закусочной пара зазывал уже вела новую жертву.

Когда поравнялись с Воланом, тот попятился, и спиной столкнул ведомого на ощип лоха в базарную лужу с ледком. Мужик, разиня, простак заматерился, запрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из ботинка, зазывалы погнали грязного бомжа взашей. Неразумная жертва, сетуя, удалилась из объятий друзей — сушить носки и отмывать штанину.

Благородные поступки не меняют течения дел, но позволяют чувствовать себя человеком. Дима Арцеулов удовлетворенно горбился у ограды.

Позади сортира воры методично били своего редкозубого собрата — за притыренный[42] кошелек.

В окружении охраны на задний двор вышли Дадашев с Нахоевым. Торжественным самодовольством светились их физиономии, земляки взирали на боссов преданно и уважительно.

«Отметить при разборе — необычно приподнятое настроение» — подумал Волан и доложил:

— Кубик, Ромбик и валеты[43] идут в тройку.

Он поторопился.

Нахоев в сектор Кобры не пошел, а свернул к складу и заглянул в кузов тупорылого «бычка», стоявшего под погрузкой. Сюда же водитель-чеченец подал старенькую Нахоевскую «БМВ». Ромбик сел с двумя охранниками, махнул рукой — и маленькая колонна, сигналя, медленно покатила к воротам.

На выезде, когда «бычок» тормознул, стоявший наготове в толпе Старый быстро сунул под заднее крыло грузовичка круглую тяжелую шайбу — радиомаячок на магнитной присоске. Теперь он мог тянуть странный кортеж без визуального контакта.

Кобра доложила из своего сектора:

— Кубик с валетами сели в черную «Волгу».

— Старый тянет Ромбика. Бери нашу машину от подъезда, дуй за Кубиком! — скомандовал Клякса. — Я увижу их, подскажу, куда едут.

Ситуация сложилась неприятная.

Наряд растянули во все стороны. Так бывает, если мало людей. Клякса не понимал происходящего, не мог составить связной картины событий — и оттого нервничал.

У него «не вытанцовывалось».

— Встали перед «Шанхаем». — доложила вскоре Кобра. — Тут пешеходная зона, я пройдусь? Будет перерыв в связи.

Зимородок дал добро, запросил машину Тыбиня. Слышимость была плохая.

— Идем по Красносельскому шоссе в сторону Питера. Скоро выйду из зоны связи. Попробую через базу. Сопровождение устойчивое.

Наступило затишье. Через четверть часа озабоченный голос Киры сообщил:

— Мимо меня провели Волана. Его замел кто-то в штатском. Приметы: рост средний, волосы короткие, с проседью, глаза черные. Еду за ними.

— Принял. — ответил Клякса и, отключившись, выругался, заерзал в кресле. Пирамида мебели под ним пошатнулась и он едва не сверзился со своего насеста под потолком у форточки.

Сегодня был явно не его день.

Перед тем, как неведомый человек увел Волана, на рынке прошел тихий шухер.

Первым встревожился милицейский наряд, приняв сообщение по рации. Сержанты проворно прошли по рядам, кинули пару слов воровскому пахану — верзиле с огромной бритой головой и еле видной невооруженным глазом, почти выведенной татуировкой «король»[44] на тыльной стороне левой кисти.

Бригада карманников вмиг растворилась в толпе.

Лохотронщики отключили свой агрегат.

Несколько продавцов проворно попрятали товар в мешки и под прилавки.

Вскоре, стараясь держаться незаметно, из калитки на заднем дворе появился черноволосый гражданин, но, поймав настороженные взгляды сержантов, вынул руки из карманов, разочарованно сплюнул и опустил воротник пальто, прикрывавший лицо.

Прятаться уже не имело смысла.

Походкой боцмана, враскачку он двинулся обратно, стараясь не выказывать разочарования. Сержанты ухмылялись, один дурашливо козырнул ему вслед.

Гневные глаза неизвестного зацепили Волана.

— Кто такой? — сурово, тоном человека, обличенного властью, спросил он бомжа. — Документы есть?

Волан, тряся головой, протянул ему справку о выписке из дурдома.

— Я таких ксив тебе сто штук нарисую. — брезгливо сказал человек, не взяв справку. — Я сказал: документы!

Голосом и манерой он походил на героя советских фильмов о бравых и честных милицонерах.

Рисовался.

Волан попятился.

— Стоять! Знаешь, кто я? Я оперуполномоченный Багетдинов! Багет — слыхал? Ничего, сейчас узнаешь! Ползи за мной и не вздумай слинять. Я перчаток не взял; чтобы руки не марать, буду бить ногами…

Через калитку, мимо собора они прошли вниз по Соборной улице. Человека узнавали, он со многими здоровался. На тротуаре, опершись на крышу «жигулей», стояла круглолицая сероглазая женщина в долгополом пальто.

Она, не скрываясь, разглядывала грязного бомжа и его конвоира с любопытством, сочувствием и осуждением.