"Иноземлянин(Альсино)" - читать интересную книгу автора (Казанцев Александр Петрович)

Глава 3. Прана

Глаза никогда не привыкнут к полному мраку. Я просто стал как бы слеп, замурованный по собственному желанию в каменном мешке, в сухой низкой пещере, вход в которую завален снаружи огромной глыбой. Ни единый лучик света не мог проникнуть сюда и принести жизненную энергию. В дальний угол пещеры, куда можно было пробраться на ощупь, в щель, служащую для притока свежего воздуха, снаружи на длинном шесте мне подавали непривычную пищу, которую употребляли наши далекие пращуры и которую потребляют ныне в иномире, куда мне предстояло «проникнуть».

Я лишен был всякого общения с кем бы то ни было, ни один звук не проникал в мое каменное убежище. Я был предоставлен только самому себе.

И в полной темноте, не ощущая ни чьей-либо близости, ни мысли, которую я мог бы уловить, я должен был углубиться в самого себя, познать свой внутренний мир.

Именно ради этого, пройдя такое же испытание, как и я сейчас, готовился нести в иномир свое учение о Добре и самосовершенствовании, уходе от Зла и постижении Истины мой далекий предшественник Буде.

Не случайно, вероятно, каждый из узников каменного мешка приходил к мысли, что он живет не в первый раз и что были у него и предшествующие жизни. В ином мире, куда Буде принес эту идею, она вылилась в одну из догм возникшей на основе его учения религии.

В непроглядной темноте и всепоглощающей тишине, углубляясь в самого себя, я силился вспомнить, жил ли я прежде, кем был, каким образом возродился вновь?

По складу своего ума я не мог допустить, что существо мое состоит из двух начал — материального и духовного, что после кончины материальной части духовная продолжает существовать, находя себе новое пристанище.

Как это можно принять без аргументов и доказательств, в которых не нуждается только слепая вера?

Я был слеп в обретенной мной темноте, но не мог стать слепым мой разум. Я искал, искал ответа в самом себе.

Я потерял счет времени, я не знал, сколько лет провел в каменном заточении, углубленный в решение неразрешимых задач. И вот в нежданный час в царство тьмы и покоя, так надолго приютившее меня, проник наконец слабый отблеск света.

Чтобы не поразить узника сразу, размуровывали пещеру постепенно, позволяя мне привыкнуть к изменению обстановки.

Не скрою, мне было даже неприятно непрошеное нарушение полного покоя в моем пещерном доме-мешке. Вместо ощущения безудержной радости я с трудом отвлекся от самопознания.

Когда я вышел на волю, поначалу мне было привычнее ходить с зажмуренными глазами, нащупывая руками путь. Но постепенно мир во всей его яркой необъятности принял меня, и я с забытой радостью вернулся в него. Однако уже другим, может быть более мудрым и стойким, каким и надлежало мне быть при выполнении своей Миссии в иномире.

Подготовка к ней завершалась. Я умел есть и пить, даже общаться с другими людьми с помощью принятых у них слов.

После же самосовершенствования считалось, что я победил в себе все людские слабости и готов к «проникновению» в иномир.

И вот я, «закаленный» в темной тишине абсолютного одиночества, не видя и не зная ничего, кроме своего внутреннего «я», сижу теперь в залитом солнечным светом саду, любуюсь разноцветьем возделанных клумб, слышу щебетанье неизвестных у нас птиц, вдыхаю аромат свежего, наполняющего силой и радостью воздуха.

На веранде показалась Оля, причем будто без всякой одежды… удивительно прекрасная в своей наготе!

Я почувствовал дрожь во всем теле. Припомнились подобные видения в моей каменной пещере, которые удавалось развеять углублением в себя. Но здесь я не мог предаться медитации. Оля с улыбающимся лицом спускалась ко мне по ступенькам веранды.

— Ой-ля-ля! Вот я и готова, ваша ученица. Я уже чувствую прану. Она пьянит. Правда-правда! Учите меня дышать, стану йогом!

С облегчением я смог разглядеть теперь, что Оля была в купальнике.

С трудом, негодуя на собственную слабость, я поднялся со скамейки и стал показывать Оле систему упражнений для восприятия энергии окружающей среды, как она говорила «праны» (по терминологии йогов).

Бабушка Евлалия Николаевна с неодобрением наблюдала за нашими упражнениями. И, выпустив дым изо рта, сказала:

— Тоже мне аэробика! Так ее без конца по телику показывают бесстыдницы. И под музыку.

Я не понял тогда ее слов. Впоследствии я узнал, что разумеется под аэробикой, которая, конечно отдаленно, приближалась к той системе упражнений, которые я показал Оле в то памятное утро.

— Я как та девочка! — радостно воскликнула она. — Меня нельзя надолго запирать в закрытом помещении. Мы будем с вами, Альсино, так каждый день, и можно без еды.

— Дополни, умница, продовольственную программу, — вставила бабушка. — Разом страну из кризиса выведешь. Дева-спасительница!

— Ну что ты, бабуля, я ведь серьезно. — И, садясь рядом со мной и обдавая меня ароматом своего разгоряченного тела, сказала: — Я теперь уверена, что йоги заимствовали у вас некоторые свои упражнения. А они делают удивительные вещи. Совсем перестают дышать. Их закапывают в землю, а они через долгое время встают из гроба как ни в чем не бывало.

— Да, — согласился я. — Это идет от учения Буде, от самосовершенствования.

— Мне очень хочется расспросить вас о буддизме. Там есть верование о переселении душ, понимаете? Будто человек умирает, а его душа странствует, пока не найдет себе пристанища. И не только у буддийцев. В Европе тоже. Когда мама училась в Институте международных отношений, у них кафедрой иностранных языков заведовала Варвара Михайловна Иванова. Она оказалась экстрасенсом. В ту пору это преследовалось, и ей пришлось уйти. О ней много писали, выбирали почетным членом всяких зарубежных организаций. Она знала много языков. И представьте себе, уверяла, что португальский знала до своего рождения.

— Как до рождения? — удивился я.

— Ну, она раньше была португальцем, мужчиной. И кое-что даже помнит из его жизни, а его язык знала до грудного возраста.

— Ах так! — отозвался я.

— Вот-вот! И еще один мальчик жил с родителями в горах, где по другую сторону ущелья был буддийский монастырь. И этот мальчик уверял, что раньше был брамином, умершим перед его рождением в том монастыре. Правда-правда! Когда ребенка стали испытывать, то убедились, что ему знакомы все премудрости браминов, которым он никогда не учился. И еще… один человек упал с лошади. Это у нас, в Европе. И заговорил на древнегреческом языке, которого не знал. А один английский моряк, напившись в кабаке, ругался на никому не известных древних диалектах Средиземноморья, а протрезвев, не мог вспомнить ни одного слова. Ученые специально изучали его… И в Тибете, где исповедуется разновидность буддизма, глава религиозной общины Далай-Лама считается божеством, никогда не умирающим. Потому что, когда он умирает, монахи отыскивают младенца, в эту минуту появившегося на свет, и забирают его к себе в монастырь, считая, что душа Далай-Ламы переселилась в это тельце. Они воспитывают будущего Далай-Ламу для выполнения его божественной Миссии. Но это не мешает современному Далай-Ламе пребывать в изгнании, получать высокое образование и стремиться быть полезным своему тибетскому народу. Как это так? Вы можете объяснить?

— Милая Оля, — сказал я. — Перед тем как «проникнуть» в ваш мир, я прошел подготовку по самосовершенствованию и углублению в себя, находясь в добровольном заключении в каменной пещере. И там я предался поискам ответа именно на эти вопросы.

— И вы нашли ответ?

— Я могу говорить только о своем мнении на этот счет, которое отнюдь нельзя счесть за абсолютную Истину.

— Так расскажите, расскажите. У нас это называют реинкарнация.

— Я не знаю такого слова, но сущность явления охотно готов объяснить, если это вас убедит. В буддистском веровании нет ничего удивительного и противоречащего реальности, словом, никакого чуда.

— Как? Нет чуда в переселении душ?

— Это просто два вида памяти.

— Два вида?

— Внешняя память и глубинная. Внешняя память присуща молекулам. Необязательно живым. Запоминание присуще намагниченным земным породам, упругим деформациям, кристаллам, наконец. И клеточкам мозга, где происходят химические реакции «запоминания». Но все, что зафиксировано на молекулярном уровне, под влиянием температурных движений атомов со временем стирается. Но существует еще нестираемая глубинная память на уровне элементарных частиц, запечатленная на «смещении» субчастиц, составляющих элементарные частицы. Ведь только одна из них, называемая вами «протон», состоит из 6000 субчастиц — целый «город», вроде муравейника! Таков же в своей сущности и электрон. И в глубинной, нестираемой памяти у каждого человека запечатляется самое важное, что присуще его личности: его воззрения, неизгладимые переживания, верования, черты характера и фундаментальное знание, скажем, родного языка. Все это вместе и определяет личность. И эта «личностная память» сосредоточена в исчезающе малой крупинке, которую условно назовем «электронным облачком[1]».

— Мне страшно, — сказала Оля, поеживаясь. — Неужели «электронное облачко» моего «я» не исчезнет, когда тело мое умрет? А у меня есть бессмертная душа?

— Едва ли можно говорить о душе как нематериальной субстанции. Речь идет всего лишь о зафиксированном материальными частицами, пусть на элементарном уровне, «запоминании». Эта глубинная память отнюдь не олицетворение «души», а всего лишь часть личности человека. К тому же «запоминание» присуще не только живым клеткам, но и мертвой природе. Вам привычен феномен, наблюдавшийся нашими аппаратами и передаваемый вашим телевидением, когда виртуоз играет на рояле без нот. Пальцы его действуют сами по себе, подчиняясь запечатленной в мышцах памяти и воспроизводя сотни тысяч звуков разной частоты и длительности. Мышечная память «отложилась» в живых клетках. Между тем в природе встречаются горные породы, хранящие намагниченными своими частями «память» о воздействовавших на них событиях, давно минувших. Подобная же «магнитная память» используется в лентах магнитофонов, а до их изобретения — в стальных проволоках. И еще. В стальной сжатой пружине ее «память» сохраняет «представление» о состоянии «до сжатия», определяя стремление пружины распрямиться. Это относится ко всем упругим деформациям «мертвой природы». И нет никаких оснований наделять пружины или земные магнитные породы душой. Нет души также и у кристаллов, способных хранить воспоминание о происшедшем когда-то на них внешнем воздействии, что позволяет наделять думающие машины с такими кристаллами «поразительной памятью», какой обладают современные ваши компьютеры, готовые сообщить запомнившееся ими по первому вашему требованию.

— Значит, крупица моего «я» станет вечным скитальцем в необъятном пространстве?

— Поистине несопоставимые размеры. Крупинка эта так же мала в вашем теле, как вьющееся около вас насекомое по сравнению с земным шаром.

— Комар?

— Вернее сказать, одна его головка.

— А сам земной шар еще меньше по сравнению с Солнечной системой, не говоря уже о Галактике, — добавила Оля и замолчала, подавленная этими сравнениями.

Она поникла, слишком впечатлительная, как я уже успел заметить.

— И миллиарды облачков чьих-то «я» когда-то живших людей вечно блуждают во Вселенной? А как же реинкарнация, буддийское переселение душ?

— Оно соответствует Общему Закону Вероятности. В исключительных случаях, спустя какое-то время, «электронное», как мы его назвали, облачко может попасть в развивающийся человеческий организм, стать его частью и при определенных условиях даже проявить себя.

— Неужели я была когда-то египетской царицей Клеопатрой или шаманом-обманщиком у дикарей? Жутко! Вдруг я — Александр Македонский или Великий испанский инквизитор, только не подозреваю об этом. А вот бабушка, скажу вам по секрету, наверняка была знаете кем? Пиратом! — Оля звонко рассмеялась и вдруг сразу стала серьезной. — А если я была злодеем и он во мне проснется. Что делать?

— «Электронное облачко» памяти само по себе не способно ни к каким действиям. Лишь влияя на систему молекул, оно может проявить себя, и то подчиняясь внешним условиям. Так что самый страшный злодей не всякий раз станет им, даже воплотившись вновь.

— Теперь, кажется, я начинаю понимать. Иоанн Грозный может оказаться кладовщиком совхоза, а развратная жена цезаря Мессалина — писателем-гуманистом. Скажите, а эти блуждающие «облачка памяти» могут встретиться друг с другом? Общаться?

— Сами по себе они лишь группа деформированных элементарных частиц и, повторяю, без взаимодействия с организованными системами молекул вступать в общение друг с другом не могут.

— Как жаль! А мне хотелось бы встретиться там с вами. Я непременно разыскала бы вас, Альсино, во Вселенной.

Я улыбнулся и в тон ей ответил:

— Я уже счастлив тем, что у вас появилось такое желание.

— А как мне все-таки узнать, кем я была: рабыней или палачом?

— Мне кажется, что вы, Оля, олицетворение светлого начала.

— А что такое начало?

— Начало — это когда все впереди.

— Гляди! Гляди! Купаться вздумала, а воды-то и нету! — послышалось за прозрачной изгородью.

Я увидел там несколько мальчишечьих голов и озорные физиономии.

— Русалка, русалка, возьми меня на дно! Тебе ведь все одно.

Дружный взрыв смеха прозвучал за кустами у загородки.

— Кто это? — спросил я.

— Хулиганье! Не знают куда себя деть! — равнодушно ответила Оля.

Но Евлалия Николаевна не была так мирно настроена.

— Я вас сейчас, негодники! — крикнула она. — Пристрелю!

И направилась к забору, размахивая каким-то предметом.

— Это у нее именной пистолет со времен войны, — пояснила Оля. — Он без патронов. Она просто пугает.

Но мальчишки восприняли это как начало боевых действий, и через ограду посыпались камни.

— Эй, баба-яга! Где твое помело?

— Уголовники! — крикнула бабушка, да так громко, что с деревьев с криками поднялись и закружили над садом темные птицы.

Один из камней попал Оле в плечо. Она потирала ушиб рукой, стараясь сдержать слезы.

— Нет, вы только подумайте, как распустились, как распустились! — негодовала бабушка.

Оля встала, чтобы уйти.

— Какие мерзавцы! — продолжала Евлалия Николаевна. — Перед чужеземным человеком стыдно за наше подрастающее поколение. Ведь что творят, что творят!

— Марсианин, марсианин! А хобот у тебя есть? — слышался издалека визгливый голос подростка.

— Эй, русалка сухопутная! С кем спуталась, беспутная? Кого родишь? Русалчонка, лягушонка или просто жабу?

Оля зажала уши. Слезы обиды текли по ее щекам.

Мне стало бесконечно жаль ее.

Никак я не думал, что могу стать причиной таких огорчений для первой встреченной мной жительницы иномира.

Внезапно слезы у нее высохли, а глаза расширились.

Она смотрела на калитку:

— Ой! Что это? Лена! И так рано! И какой-то мужчина с нею, а я совсем голая! И она умчалась в дом.