"Крепостной художник" - читать интересную книгу автора (Прилежаева-Барская Бэла Моисеевна)

«…отпускается вечно на волю…»

Василий Андреевич был еще очень слаб. С усилием он поднимал своё исхудавшее тело с постели, часто покрывался испариной, медленно одевался, медленно передвигался с места на место, но ясно, радостно, остро ощущал — он жив. Все проявления жизни, самые незаметные, самые обыденные, казались ему новыми, значительными.

Доктор не разрешал, да и он сам знал, что не в состоянии еще работать, но это вынужденное бездействие было для него временем глубокой внутренней работы.

Болезнь утончила в нём художественное восприятие, и, наблюдая игру солнца на полированной поверхности шкапа, он различал те оттенки, цвета и тона, которых не замечал раньше. Лучи солнца — утренние, полуденные, предвечерние — все были для него различны.

Он не вспоминал прошлого, не думал о будущем, он был счастлив тем, что живёт, именно в эту минуту видит краски мира, слышит его звуки. И смех Арсюши, и мягкие, плавные движения Анны Ивановны, и грациозные игры котёнка — всё почти в одинаковой мере было для него полно смысла, значимости, красоты.

Ранним весенним утром, когда во всём доме и в маленьких комнатах мезонина застыло напряжённое радостное настроение весеннего праздника, Василий Андреевич лежал у окна на диване в ожидании графа. Графский казачок прибегал сообщить, что граф будет к нему и велел выздоравливающему не вставать с места и ничем не беспокоить себя.

Тропинин удостоился небывалой чести, но он не в состоянии был размышлять о глубоком внутреннем значении предстоящего посещения Ираклия Ивановича.

Когда дверь отворилась, и граф показался на пороге, Тропинин заторопился встать.

— Лежи, лежи, голубчик, я к тебе сам подойду. Граф, торжественный, сияющий, по-праздничному прибранный и надушенный, подошёл к дивану.

— Сегодня, Василий Андреевич, и в твоей и в моей жизни особенный день.

Василий Андреевич вздрогнул и невольно, в ожидании чего-то, выпрямился на диване.

— Долго, Василий Андреевич, упорствовал я, долго не хотел расставаться с тобой… Когда же ты заболел, я слово себе дал, если ты выживешь. . — Граф запнулся, продолжал быстрее, тише: — Вместо красного яичка прими от меня вот это. .

Василию Андреевичу казалось, что сердце оторвалось от своего обычного места и откуда-то издалека громко выстукивает раздельное «тик-так».

Граф развернул плотную бумажную трубку и, вобрав в себя глубоко воздух, начал читать:

«15 марта 1823 года предъявитель сего, крепостной, дворовый человек-Василий Андреев сын Тропинин, при надлежащий графу Ираклию Ивановичу Моркову, отпускается вечно на волю. Посему должен он избрать состояние, какое на основании законов сам пожелает…» — Ираклий Иванович остановился.

Василий Андреевич широко раскрытыми глазами, мимо графа, мимо стен и домов московских, глядел куда-то в неведомый, широкий простор… Он был бледен странной, прозрачной бледностью, что-то хотел сказать, но слова комком застряли в горле, и вместо них вырывались какие-то нечленораздельные звуки.

Видя волнение Тропинина, чувствуя что и сам начинает волноваться, Ираклий Иванович молчал выжидающе и, наконец, поднялся.

— Успокойся, голубчик. Радость тебя, вижу, языка лишила, — и, отбросив на диван к Тропинину только что читанную бумагу, граф вышел из комнаты.

Василий Андреевич опомнился, поднял свою отпускную и стал читать её заново, вникая в каждое слово, полное такого глубокого для него смысла.

Глаза добежали до последней строчки. Лицо внезапно посерело, потускнели глаза, и с горечью вырвалось криком:

— А Арсюша? [19]

Ни одного слова об Арсюше. Ребёнок оставался крепостным. Граф нашёл способ, отпуская, всё же не вполне отпустить своего человека.