"Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы" - читать интересную книгу автора (Виткевич Станислав Игнаций)

Действие первое

Сцена представляет хвостовую часть локомотива и переднюю часть тендера. Их стык приходится чуть правее середины сцены. Локомотив может быть гигантским, еще неизвестного типа. Направление движения — направо. Кроме движения в левую или правую сторону сцены, будут различаться правая и левая стороны самой машины, соответственно её движению. Регулятор, разумеется, справа. Кабина ярко освещена двумя фонарями. Можно рассмотреть рычаги, трубы и переключатели аппаратуры управления, поблескивающей в свете фонарей. Топка открыта, из нее бьет свет, вырываются красные языки пламени. Локомотив должен быть сконструирован так, чтобы свободное пространство между углем в тендере и котлом было довольно велико (размером со среднюю комнату), а крыша локомотива не закрывала обзор тем, кто смотрит с галерки. Время от времени впереди из клапанов вырываются клубы пара и заволакивают всё. Станционная платформа должна иметь в высоту примерно полметра, кроме того, по обеим ее сторонам — барьер, отделяющий машину от остальной части сцены. Надо, чтобы люди, стоящие на земле возле локомотива, были видны до пояса. Декорации на заднике выполняются при помощи кинематографического аппарата, проецирующего картины на экран; аппарат расположен за локомотивом. Поначалу фон в глубине неподвижен и изображает вокзал. В момент, когда поезд трогается, картина начинает смещаться влево (вид из поезда на ходу). Одни и те же кадры могут в известных пределах повторяться. Итак: сначала вид вокзала со стороны перрона. На горизонте догорает вечерняя заря; слева виднеется паровозное депо, силуэты локомотивов, мерцают световые сигналы. Семафоры с красными и зелеными огнями и поднятыми крыльями.

Действие начинается за станционными строениями, в пустой части перрона. Дальше, за семафором, виден освещенный город, огни которого соперничают с закатом. На этом фоне вырисовываются силуэты домов с огоньками, башен, небо- и туческребов и т. д. Топка котла открыта. Пламя бушует. К о ч е г а р  В о й т а ш е к  набивает топку здоровенными кусками угля, насвистывая «Идеальное танго». Покой недолог — слева приближается  Ю л и я. Одета она элегантно, но абсолютно безвкусно. В руке корзинка. Все время, пока поезд стоит, слышны обычные вокзальные шумы: свистки паровозов, стук сталкивающихся вагонов, звонки, гомон людской толпы.

Ю л и я. Николай, я тут тебе еды кой-какой собрала. Ей-богу, нынче ночью ты просто лопнешь. Здесь твои любимые пирожки со сливами и бутылка шартреза.

Н и к о л а й (бросив лопату, закрывает топку; машина начинает пыхтеть). Спасибо, Юлечка. (Спускается, берет корзинку, опять поднимается, оставляет корзинку на тендере и спускается снова. Все это проделывает с обезьяньей ловкостью.)

Ю л и я (тем временем). А где же господин Тенгер?

Н и к о л а й. Пошел с женой в буфет выпить кружку пива. Но ты ведь сюда не ради него пришла.

Ю л и я. А может, как раз ради него. Откуда тебе знать, дурачок, вон, ты весь чумазый от угля!

Н и к о л а й (уже спустился). Только не позволяй себе лишнего, а то ведь если меня разозлить...

Слева не спеша приближается  Т е н г е р  с  ж е н о й, одетой скромно, но с большим вкусом. Жена несет корзинку.

Ю л и я. Делай что хочешь. Я тебя не держу. Это ты каждый день грозишься меня убить.

Н и к о л а й. Ох... если б я мог тебе всё рассказать, тогда всё было бы иначе!

Ю л и я. Так расскажи! Я не боюсь.

Н и к о л а й (яростно, вполголоса). Тихо, Тенгеры идут.

Т е н г е р. Сколько атмосфер, Николай?

Н и к о л а й. Шесть с половиной, господин Тенгер.

Т е н г е р. Подкиньте еще.

Николай взбирается на локомотив, подкидывает; пламя бушует.

Сдается мне, пару сегодня потребуется немало — как для шести компаундов. У этой бестии жуткая скорость, когда она разгонится, но совершенно нет силы тяги. А тут еще sleeping-car[55] прицепили. (Другим тоном.) Как хороша нынче госпожа Юлия — просто маленький дьяволенок! Не то дьяволенок, не то блондинка, настоящая дьяблондинка. Ох... все было бы иначе, если б не эта моя машина! Она меня держит в узде. А то бы я взорвался как граната.

Зофья дергает его за рукав.

Да оставь ты меня в покое...

Ю л и я. Уж вы, господин Тенгер, всегда такое скажете...

З о ф ь я. Да он вечно куражится. Но в сущности, безобиден, как муфлон. Не выношу подобной мягкотелости в мужчинах.

Ю л и я. Вы, наверно, шутите.

З о ф ь я. Отнюдь. Вчера я ему изменила с младшим кондуктором Северного экспресса. А он и бровью не повел.

Ю л и я. Кто? Ваш муж? Или младший кондуктор?

Николай, с грохотом захлопнув топку, высовывается из кабины.

Т е н г е р. Глупые шутки! Не слушайте их, Николай.

Н и к о л а й (злобно). Вы мне портите невесту, мадам Зофья. Я же просил не рассказывать ей таких историй.

Ю л и я. Ну и дурак же ты, Николай. Я и так давно испорчена! Уж в чем-в чем, а в этом опыта мне не занимать.

Н и к о л а й (намереваясь спуститься с машины). Молчи, трясогузка проклятая, или я тебя...

Его слова прерывает рожок — слева появляется начальник поезда.

Т е н г е р. В путь! (Целует жену и, издав дикий вопль, наподобие кошачьего мяуканья, вскакивает на локомотив.)

Женщины убегают налево. Николай высовывается наружу.

Включить инжектор! Живей! Семерка на шкале — это...

Вой гудка, приведенного Тенгером в действие, заглушает его слова. Он жмет на регулятор. Из клапанов цилиндра вырывается пар и застилает все. Когда пар рассеивается, декорации уже бегут налево. Слышно громыхание поезда и все более частое пыхтенье паровоза. Исчезают огни вокзала. Проплывают мимо предместья и окрестности города, озаренные луной. Пауза.

Н и к о л а й (глядя на манометр). Семь атмосфер. Похоже, вентиль перегружен.

Т е н г е р (у регулятора). А теперь — сбросим маски! Мы снова на нашем необитаемом острове: Робинзон и Пятница. Сыграем в Робинзона, как когда-то в детстве.

В этот момент еще виден блеск городских огней, потом мимо плывут поля, леса, долины и деревни.

Н и к о л а й. Господин Тенгер, так дальше продолжаться не может! Мы должны поговорить начистоту — раз и навсегда. Опуская другие, более существенные вопросы: скажите, вы что, влюблены в мою невесту?

Т е н г е р (сильней нажав на регулятор). Дорогой Николай, сперва подкиньте уголька, потом поговорим.

Н и к о л а й. Господин Тенгер — трубы!!!

Т е н г е р. А мне что за дело до труб?

Николай подкидывает, пламя бушует.

Вот видите: если захочу, я могу быть простым машинистом, да и вы, как я полагаю, тоже можете быть обыкновенным кочегаром. И  к а к  з н а т ь — б ы т ь  м о ж е т, в а м  э т о  у д а е т с я  л е г ч е, ч е м  м н е.

Движения Тенгера при переключении регулятора утрированны, это бросается в глаза. Локомотив между тем дышит все чаще.

Н и к о л а й. Это еще надо доказать. (Закрывает топку.)

Т е н г е р. То, что вы говорите, интересно, но пока речь не о том. С тех пор как мы на этой машине, все идет неплохо. Отвлечемся от вокзальных проблем, их легко разрешить — мы находимся здесь, на этой стальной бестии и полностью изолированы от внешнего мира. Мчимся в пространстве, осознавая это. Для машиниста, как сказал Ленар, относительности движения не существует. Уж он-то знает, что движется вовсе не пейзаж за окном, поскольку топливо и смазку потребляет не пейзаж. Даже существование блохи противоречит всем законам физики. Потому-то физическая точка зрения на проблему относительности никогда не может быть адекватна реальности!

Н и к о л а й. Господин Тенгер, вы либо уходите от вопроса, либо шутить изволите.

Т е н г е р. Минуточку — дайте подумать. Таким образом, если бы мы вдвоем — хотя я бы лучше чувствовал себя в полном одиночестве, — так вот, если бы мы вдвоем могли смонтировать малую планету или метеор, было бы удобней, чем свернуть шею на рельсах. Ведь куда они в конечном счете нас приведут, оба мы слишком хорошо знаем. Лучше б это был корабль, но я не выношу воды и проблем с нею связанных... Корсарство в нашу эпоху, увы, уже невозможно...

Н и к о л а й (заинтригован). Так вас интересуют не вполне легальные способы извлечения материальной прибыли?

Т е н г е р. Ах нет... У меня это просто так вырвалось. К тому же на корабле невозможно оказаться вдвоем, а лодка — посудина слишком утлая: выхода нет.

Н и к о л а й (глядя на манометр). Восемь с половиной, господин Тенгер, — не многовато ли?

Т е н г е р. Можно догнать и до девяти. Сегодня мне все время зачем-то нужен пар, сам не знаю зачем. С утра перед глазами неясно маячит какой-то проект. Мы должны хоть на миг разорвать привычные обыденные связи. Тогда все само прояснится. Нанесем внезапный удар в точку, где его меньше всего ожидают.

Н и к о л а й. Поразительно — мне тоже с утра лезут в голову какие-то невероятные, странные мысли, но о чем именно — не пойму. Едва только я принялся растапливать эту скотину (шлепает по котлу ладонью), как что-то неясное забрезжило в уме. Но внутренняя тьма по-прежнему застилает мне смысл бытия. Не созерцание, а только действие может все прояснить. До чего же, однако, невелик у нас выбор поступков, из ряда вон выходящих — не считая психических извращений, как вы, господин Тенгер, изволите называть эти вещи.

Т е н г е р. Вот и со мной то же самое. Признаюсь: я люблю Юлию, но при этом люблю и свою жену, вернее — считаю ее сообщницей во всякого рода делишках, о которых сейчас предпочел бы не распространяться. Юлия же для меня — воплощенное очарование женской тайны, несмотря на свою глупость, более того — именно благодаря ей. Но разве на самом-то деле все это так уж важно? Что хорошо здесь, по той же причине может быть вовсе не так уж хорошо там, на относительно неподвижной земле. Но отсюда, с этой бешено разогнавшейся стальной махины, все выглядит иначе. Перенести эту точку зрения туда, в сферу закоснелой неподвижности, и в то же время наблюдать все с локомотива, мчащегося в пространстве! Вот проблема!

Н и к о л а й. Честное слово, я думал о том же, хоть и не так четко. Читал и я брошюрку о теории Эйнштейна. Преобразование координат, всеобщая относительность — известное дело.

Т е н г е р. Итак, возникает вопрос: следует ли смотреть с паровоза на землю или с земли на паровоз? Ведь на земле все, что я сейчас говорю, должно казаться абсурдом — Чистой Формой, как выражаются они, ФОРМИСТЫ, — недавно я прочел на эту тему статейку их лучшего эссеиста. Но все это не имеет ни малейшего значения. Скажем прямо: вот бы переселиться на локомотив, а?.. Могут заметить, что сие вполне заменимо спальным вагоном или вагоном-рестораном. Однако между двумя этими вещами — пропасть.

Н и к о л а й (со смехом). Ну уж нет, разница даже мне заметна. Но в конце концов жизнь — это женщины, те, которые нам принадлежат, и все прочие. Путешествовать на локомотиве, основав на нем четырехугольник женато-обрученных — недурно? À propos, господин Тенгер, стоило мне взобраться вместе с вами на эту махину — на этот остров, как вся обида прошла, даже из-за Юлии. Тут я кочегар, у меня есть свое место в мире. Никакого другого шефа я бы уже не потерпел. Здесь вроде бы все точно так же, но при этом все сглажено — как барельеф, как поверхность холста, — все остается на месте, будто замороженное, хотя в действительности движется. Забавно! (Смеется.)

Т е н г е р. Не смейтесь, Николай. Не так это глупо, как вам кажется. Просто неосуществимо. Но само по себе? Гм... Я бы сказал, такое возможно — но один только раз: это неповторимо и необратимо. Да-да: сдается мне, что вот он — мой проект.

Н и к о л а й. Но ведь по существу — это смерть.

Т е н г е р (с горячностью). А ты откуда знаешь?

Н и к о л а й. Я бы попросил мне не тыкать. Девяносто два в час, господин Тенгер. Еще полкилометра, и начинается снижение скорости. Пора перекрыть регулятор.

Т е н г е р. Попрошу меня не учить, как надо вести машину. Ваше дело — топка. Еще угля! Живее, пан Войташек!

Николай выполняет приказ; огонь бушует.

Откуда вам известно, что мой проект грозит смертью? Лично я не вижу в нем никакой жесткой предопределенности.

Н и к о л а й. Это — там! (Указывает вперед по ходу поезда.)

Т е н г е р. Может, и там. Люблю я вас за этот ваш внутренний сейсмограф: вы и не подозреваете о его существовании, а он тем не менее чертит у вас внутри кривую колебаний, непонятных даже вам самому. (С изумлением.) Такое примитивное животное, а до чего точно все предчувствует! (Пауза.) Подкиньте уголька.

Николай выполняет приказ. Огонь бушует.

Н и к о л а й (швыряя уголь). Пока что мы с вами друг друга стоим. Подумать только: все бесконечное Бытие — и мы двое, одинокие, покинутые всем человечеством, на этой бешено несущейся бестии, в такую эпоху. Да хоть тысячу лет ломай голову, ничего подобного не придумаешь.

Т е н г е р. Что вы имеете в виду, говоря «покинутые всем человечеством»? Должен признать: это действительно так. Но все же сформулируйте поточнее.

Н и к о л а й (бросая лопату). Повторяю: перекройте этот чертов регулятор и включите тормоз, предоставьте господину Вестингаузу делать свое дело, иначе мы сойдем с рельсов на первом же повороте.

Тенгер перекрывает регулятор и жмет на тормоза. Машина перестает сопеть. Слышен стук вентилей тормозного цилиндра и скрежет колес.

Т е н г е р. Ну, теперь продолжайте.

Н и к о л а й. Вы только и думаете о женщинах. Вам хочется женщин даже на локомотиве.

Т е н г е р. Опять вы об этом, господин Войташек. Поверьте, женщина для меня только символ — видимый знак безвозвратно уходящей минуты. Впрочем, не скрою: я — профессиональный соблазнитель. Однако это скорее лишь способ обозначать кульминации известных характерных моментов.

Н и к о л а й. И все же сдается мне, вы птица поважнее, чем тот, за кого себя выдаете.

Т е н г е р (стараясь отвлечь его внимание). Э-э-э... нет на свете такого вздора, который был бы достоин выразить Тайну Бытия. Об этом знают безумцы и те, кто готов спятить в любую минуту.

Н и к о л а й. Вы снова отклоняетесь от темы. Рискну и скажу вам открыто: я не Войташек. Войташек давно в могиле. Я живу за него по его документам. Моя фамилия — Травайяк.

Т е н г е р (отпускает тормоза, скрежет прекращается). Вы меня обошли на полкорпуса. Я тоже как раз хотел вам представиться. Так, значит, вы — тот самый великий Травайяк, которого тщетно разыскивает полиция всего мира. Да стоит мне в Дамбелл-Джанкшн отдать приказ, как вас тут же арестуют.

Н и к о л а й (пытаясь залезть в задний карман брюк). Неужели я ошибся?..

Т е н г е р. Оставьте ваш револьвер, господин Травайяк. Это была шутка. Такому злодею, как вы, и я могу представиться: герцог Карл Трефальди. Меня самого могут схватить на первой же станции.

Пожимают друг другу руки.

Н и к о л а й - Т р а в а й я к. Нет, интуиция меня никогда не подводила. Иначе я давно бы гнил в тюрьме. Большая радость для меня — познакомиться с коллегой столь высокого ранга. В минуты интенсивной работы я всегда мечтал об этом. Быть может, теперь-то мы вместе вынырнем из этого взбаламученного омута международного паскудства.

Т е н г е р - Т р е ф а л ь д и. Нет уж, хватит с меня всех этих злодеяний, а в особенности их последствий. Разумеется, я говорю не о тюрьме, а о последствиях внутренних. Преступления нынче ведут к известной утрате индивидуальности. Для того же, чтоб начать нормальную жизнь, я слишком сложно устроен, несмотря на кажущуюся простоту. Вот только Юлька... ну-ну, не обижайся. Послушай, Травайяк: дальше так продолжаться не может. Мы должны совершить нечто поистине сатанинское, но не с другими, а с собой — сегодня же, сейчас же, немедленно. Просто я люблю твою невесту, и ничего с этим не поделаешь, если не произойдет самая ужасная катастрофа. Здесь, на этой машине, я, по крайней мере, мчусь куда-то, и хоть это слегка успокаивает. Жена меня удерживает только с помощью шантажа.

Т р а в а й я к. Как? Значит, это Эрна Абракадабра, та самая шансонетка из Бистли-холла в Нью-Йорке? Ваша сообщница во всех преступлениях?

Т р е ф а л ь д и. Она самая — та, вместе с которой я убил свою тетку, княгиню ди Боскотреказ. Перекрасила волосы в черный цвет, а нос у нее из парафина. Она мне совсем разонравилась. Но благодаря этому я жив. Я ведь и сам на себя уже не похож...

Т р а в а й я к. Ясно, всем нам то и дело приходится изменяться. Но вы только подумайте: мы тут с вами беседуем, а там, в каком-нибудь из вагонов нашего поезда кто-то себе едет и почитывает точь-в-точь такую историю из дорожной библиотечки детективов. Забавно!

Т р е ф а л ь д и. Возможно; это стечение обстоятельств не преуменьшает ни величия наших помыслов, ни странности нашей встречи. Однако — к делу: я знаю, как быть! Это и есть то, что гнетет меня уже три месяца кряду. С того момента, как ты стал моим кочегаром.

Т р а в а й я к. Так говори, Карл, будь абсолютно искренен! Я готов на все!

Т р е ф а л ь д и. Этой ночью мы должны принять решение. Вот оно: м ч и м с я  в п е р е д  б е з  о с т а н о в к и, н а  п о л н о й  с к о р о с т и  и смотрим, что из этого выйдет.

Т р а в а й я к. То есть — нечто вроде поединка или суда Божия. Ладно, это не ранит моего честолюбия. Выходит, дорогой Карл, несмотря на свой возраст, ты так сильно ее любишь?

Т р е ф а л ь д и. Да, но это же вполне естественно — пойми: речь о том, чтоб отбить ее не у подчиненного, а у коллеги по высшей профессии. Мы должны провернуть дело так, чтобы оно было достойно нас, людей старой закалки, роковым образом заблудившихся в чужой эпохе.

Т р а в а й я к. Что-то меня не тянет в аристократы. Я не сноб.

Т р е ф а л ь д и. Все равно: лет двести назад ты был бы жуткой канальей в высших сферах человечества. Итак? Жму на регулятор.

Т р а в а й я к. Хорошо — но поезд? Жизнь стольких людей?

Т р е ф а л ь д и. И это говорит человек, да что там — чудовище, у которого на совести как минимум тридцать жутчайших, а вернее, великолепнейших убийств!

Т р а в а й я к. Да, правда, но в конце концов у меня тогда были определенные, реальные цели.

Т р е ф а л ь д и. Неужели же цель этой ночи не самая реальная из всех известных нам целей? Мы решим самую что ни на есть существенную проблему — проблему смысла всей этой пошлой комедии, в которую выродилось наше существование после того, как эпоха преступлений окончательно себя исчерпала.

Т р а в а й я к. Я еще не могу вполне оценить значение этого плана, но в принципе он меня устраивает. Как видно, я должен его исполнить — ведь в жизни нет уже ничего, что могло бы меня насытить.

Т р е ф а л ь д и. Не думай об этом больше. Надо, чтоб хоть что-то произошло. Месторождения злодейств исчерпаны. К прежней жизни мы вернуться не можем. Подумай, однако, каким очарованием наполнится всё, если кто-то из нас переживет эту историю. Живой свалит вину на мертвого — никакого риска.

Т р а в а й я к. Хорошо, я согласен. Мы столкнемся с пятидесятым. с которым у нас по графику пересечение, если разумеется, без катастрофы проскочим Дамбелл-Джанкшн. На перегоне между станциями этот поезд ничто не задержит. Я готов на все, но если оба мы останемся живы, нам придется туго.

Т р е ф а л ь д и (полностью открывает регулятор; машина сопит как бешеная). Я не подумал о возможности увечья, но теперь спорить поздно. Пускаю состав на полные обороты, несемся на всех парах.

Пожимают друг другу руки. На тендер по куче угля вползает  Ю л и я.

Ю л и я (встает, шатаясь из-за того, что платформа болтается между тендером и локомотивом; машина дышит все чаще, пейзаж перемещается с дикой скоростью). Я решила сделать вам сюрприз. Уж этого вы никак не ожидали. Госпожа Тенгер ползет сзади. Мы запрыгнули в последний момент. Ох и трудно было лезть по буферам. Но почему вы гоните как бешеные? Вот-вот станция!

Т р а в а й я к. Скоро узнаешь. Посмотрим, стоишь ли ты сделанной нами ставки.

Ю л и я. Ставки? Что ты мелешь, Николай? Ты что, уже выпил шартрез, который я принесла? Вы должны нас где-то спрятать, пока не прибыли на станцию, — под углем или еще где.

Т р е ф а л ь д и. Свершилось: сбылась наша мечта. Надо сказать им правду.

По тендеру ползет  З о ф ь я  Т е н г е р  recte[56] Э р н а  А б р а к а д а б р а.

Эрна, послушай: я люблю Юлию, и мы с Травайяком устраиваем суд Божий. Я пустил поезд вперед на всех парах — будь что будет. Уцелеем — отлично, расшибемся в лепешку — еще лучше. Не могу я больше терпеть этот шантаж. У меня предчувствие, что ты погибнешь — ты, единственная, кого мне было совестно убивать. Видишь, по-своему я люблю тебя — ты была хорошей помощницей и подругой. Быть может, тебе суждено погибнуть по воле случая. Ты сама сюда пришла. Это не моя вина.

Женщины слушают, совершенно обескураженные.

А б р а к а д а б р а. С каким Травайяком, Зигфрид? Ты с ума сошел? У тебя галлюцинации.

Т р е ф а л ь д и (указывая на Травайяка). Это не Войташек, а Травайяк. Тот самый, знаменитый. Вглядись-ка в него хорошенько. Припоминаешь? Мы про него читали в «Бульдог-мэгэзин». Маски сорваны.

А б р а к а д а б р а. Господи! Да он рехнулся! Господин Войташек, его связать надо! И зачем только я дала себя уговорить — ох уж этот дурацкий сюрприз! Ты во всем виновата, змея! (Бросается на Юлию.) Это ты меня уговорила ехать!

Травайяк придерживает Эрну.

Ю л и я. Но, простите, я ничего не хотела, ни о чем не знала! (Мужчинам.) А теперь я с вами заодно! Мне это нравится! Теперь мне ясно: я люблю вас обоих. Но до чего жаль, господин Тенгер, что вы не преступник, как Николай.

А б р а к а д а б р а. Он еще похлеще, чем этот. (Травайяку.) Пусти меня, ты падаль! Карл, спаси меня! Перекрой регулятор! Я хочу жить!

Т р е ф а л ь д и (в двух местах перерезает шнур свистка). Травайяк, ну-ка свяжи эту женщину! Впервые в жизни она не сумела вести себя как подобает. (Бросает ему шнур.)

Ю л и я. Я вам помогу.

Вопящую Эрну связывают.

А б р а к а д а б р а. Перекройте регулятор! Включите тормоза! Я хочу жить! Хватит с меня всей этой мерзости!

Травайяк затыкает Абракадабре рот кляпом и бросает ее на кучу угля.

Т р е ф а л ь д и (Юлии). Что же касается того, преступник я или нет, позволю себе представиться: Карл, герцог Трефальди — этого, полагаю, довольно.

Ю л и я. Не может быть... вы... невероятно! Сам Трефальди, великолепный Трефальди! Ах — именно теперь, как же все чудесно! Я так счастлива! Всегда мечтала о чем-нибудь необычайном — чтоб было как в кино!

Т р а в а й я к. А я что, не в счет? А мои преступления — ничто? Юлия, советую тебе, поосторожней, а то ведь я могу убить господина герцога и остановить поезд.

Ю л и я (целует Травайяка). Я люблю вас обоих. Только теперь я впервые действительно полюбила, но — обоих. Вы оба необыкновенны в этот миг. Происходит что-то немыслимое — словно до сотворения мира.

Т р е ф а л ь д и. Вот женщина, которая нас достойна! И разве можно не сделать того, что мы вознамерились сделать? Мы должны, Травайяк! Иначе нам не жить. Не так ли?

Т р а в а й я к. Ясное дело. (Высовывается из кабины с другой стороны.) Уже видны сигналы Дамбелл-Джанкшн.

Т р е ф а л ь д и (глядя на приборы). Восемь с половиной атмосфер — сто двадцать два километра в час. У меня предчувствие, что мы проскочим станцию благополучно. Представляю себе, что за лица будут у этих кретинов!

А б р а к а д а б р а (воет сквозь кляп). Ахррмбунглохрамкопр...

Ю л и я (восторженно заломив руки). Ох, это восхитительно! Замечательно! Двое преступников за миг до катастрофы, и я с ними, я люблю их обоих, и они меня любят! Ах, только это — жизнь! Мне хочется разлететься вдребезги! Я не выдержу до конца!

Ее прерывает оглушительный рев паровоза.