"Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы" - читать интересную книгу автора (Виткевич Станислав Игнаций)

КАРАКАТИЦА, ИЛИ ГИРКАНИЧЕСКОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ

Пьеса в одном действии

П а в е л  Б е з д е к а — выглядит моложе своих 46 лет (возраст выясняется по ходу действия). Блондин. В глубоком трауре.

С т а т у я  А л и с ы  д’ О р — 29 лет. Блондинка. Одета в плотно облегающее платье из чего-то вроде крокодиловой кожи.

К о р о л ь  Г и р к а н и и — Г и р к а н  I V. Высокий, худощавый. Бородка клинышком, длинные усы. Нос слегка вздернут. Густые брови, довольно длинные волосы. Пурпурная мантия, шлем с красным султаном. В руках меч. Под мантией шитое золотом одеяние (что под ним, станет ясно позже).

Э л л а — 18 лет. Шатенка. Хороша собой.

Д в о е  П о ж и л ы х  Г о с п о д — в длинных сюртуках и цилиндрах. Возможно, одеты по моде тридцатых годов.

Д в е  М а т р о н ы — во всем лиловом. Одна из них — мать Эллы.

Т е т р и к о н — лакей. Серая ливрея с крупными серебряными пуговицами, серый цилиндр.

Ю л и й  I I — папа римский XV века. Одет как на портрете кисти Тициана.

Сцена представляет комнату с черными стенами, покрытыми ажурным узором «vert émeraude»[45]. Справа перед сценой окно, задернутое красной шторой. В моменты, обозначенные (×), за шторой загорается красный свет, в моменты, обозначенные (+), свет гаснет. В левой части сцены строгий, без украшений, прямоугольный постамент черного цвета. На постаменте, подперев голову руками, лежит на животе А л и с а  д’ О р. П а в е л  Б е з д е к а, схватившись за голову, ходит из угла в угол. Слева от постамента кресло. Ближе к середине сцены — другое. Справа и слева двери.

Б е з д е к а. О Боже, Боже, тщетно взываю я к имени твоему — ведь собственно говоря, я в тебя не верю. Но должен же я хоть к кому-то воззвать. Жизнь растрачена впустую. Две жены, каторжная работа — неизвестно ради чего — ведь в конечном счете философия моя так и не признана официально, а остатки картин уничтожены вчера по приказу начальника Синдиката Рукотворных Пакостей. Я совершенно одинок.

С т а т у я (оставаясь неподвижной). Но у тебя есть я.

Б е з д е к а. Что с того, что у меня есть ты. Я предпочел бы, чтоб тебя вовсе не было. Ты только напоминаешь мне о том, что нечто вообще существует. А сама ты — лишь убогий суррогат чего-то более существенного.

С т а т у я. Я напоминаю тебе о твоем пути, ведущем в пустыню. Все гадалки предсказывали, что на старости лет ты посвятишь себя Тайному Знанию.

Б е з д е к а (презрительно отмахивается). Э! Я впал уже в абсолютную манерность, предъявляя бедному человечеству бесконечные претензии, но так ни от чего и не нашел лекарства. Я как бесплодное, никому не нужное угрызение совести — на нем не распустится и самый скромный бутон надежды на лучшее.

С т а т у я. Как ты далек от истинного трагизма!

Б е з д е к а. Всё потому, что мне недоступны сильные страсти. Жизнь, растраченная впустую, безвозвратно уходит в серую даль прошлого. Что может быть ужасней, чем серое прошлое, в котором ты вынужден вечно копаться?

С т а т у я. Подумай, скольких женщин ты мог бы еще полюбить, сколько встретить новых рассветов, сколько раз ты мог бы коснуться полуденных тайн, сколько, наконец, вечеров мог бы ты провести за странной беседой с женщинами, очарованными твоим падением.

Б е з д е к а. Не говори мне об этом. Не вторгайся в сокровенную область странного. Все потеряно — все навсегда отнято у меня безумной, беспросветной скукой.

С т а т у я (с жалостью). Как ты банален...

Б е з д е к а. Покажи мне того, кто не банален, и я принесу себя в жертву на его алтаре.

С т а т у я. Я.

Б е з д е к а. Ты женщина, точнее — ты воплощение всей женской немощи. Всех неисполнимых обещаний жизни как таковой.

С т а т у я. Радуйся, что ты вообще существуешь. Подумай — даже приговоренные к пожизненному заключению рады дарованной им жизни.

Б е з д е к а. Какое отношение это может иметь ко  м н е? Я что, должен радоваться, что не сижу в эту минуту на колу где-нибудь на одиноком бугре посреди степи, или что я не чистильщик сточных канав? Ты что, не знаешь, кто я?

С т а т у я. Я знаю только то, что ты смешон. Ты не был бы смешон, если б мог полюбить меня. Тогда бы ты не понял, в чем твоя миссия на этой планете, именно на этой, ты был бы единственным, самим собой, несравненным — именно собой, а не кем-то другим...

Б е з д е к а (с беспокойством). Значит, ты признаешь абсолютную, повторяю — абсолютную иерархию Единичных Сущностей?

С т а т у я (смеется). И да, и нет — когда как.

Б е з д е к а. Заклинаю — скажи, какие у тебя критерии?

С т а т у я. Вот ты сам себя и выдал. Не философ ты, и не артист.

Б е з д е к а. А, так ты в этом все-таки сомневалась. Да, я не философ и не артист.

С т а т у я (смеется). Неужели ты всего лишь честолюбивое ничтожество? А ведь для них, несмотря ни на что, ты — н е ч т о — гений новых метафизических потрясений.

Б е з д е к а. Я притворяюсь от скуки. Зная, что даже в этом нет красоты — нет красоты в моем притворстве.

С т а т у я. Однако есть в тебе что-то, чего не было ни в одном из моих прежних любовников. Но без любви ко мне — ни шагу дальше.

Б е з д е к а. Не говори мне больше про этих своих вечных любовников. До чего же ты любишь ими хвастаться. Знаю — ты имеешь влияние на ход практической жизни, с твоей помощью я мог бы стать черт-те кем. То есть действительно кем-то, а не только для себя самого.

С т а т у я. Не надо выдумывать, величие — вещь относительная.

Б е з д е к а. А теперь я тебе скажу: ты банальна, хуже того — ты умна, еще того хуже — ты, в сущности, добра.

С т а т у я (смущенно). Ошибаешься... Вовсе я не добра... (Резко изменив тон.) Просто я тебя люблю! (Простирает к нему руки.)

Б е з д е к а (вглядываясь в нее). Что? (Пауза.) Это правда, и потому абсолютно меня не интересует. Для меня померк свет единственной Тайны... (×)

Стук справа; Статуя принимает прежнюю позу.

...непостижимость которой...

С т а т у я (раздраженно). Тихо, папа римский идет.

Б е з д е к а (изменив тон). Умоляю, представь меня папе... это единственный призрак, с которым я еще хотел бы поговорить...

Входит  п а п а  р и м с к и й.

Ю л и й  I I. Привет тебе, дочь моя, и тебе, неизвестный сын мой... (Павел опускается на колени, папа протягивает ему туфлю для поцелуя.) Только не будем говорить о Небе. Алигьери был абсолютно прав. Это знает каждый ребенок, и все-таки я должен повторить: неземное блаженство недоступно человеческому воображению. И потому наш сын Данте так талантливо изобразил преисподнюю. Я бы даже сказал, что иллюстрации Доре довольно хорошо выражают несоизмеримость человеческих понятий и фантазий с такого рода, так сказать...

С т а т у я. Скукой...

Ю л и й  I I. Тихо, доченька. Ты сама не знаешь, что говоришь. (С нажимом.) С такого рода счастьем. (Шутливо.) Итак, сын мой: встань и скажи, кто ты...

С т а т у я. Ваше святейшество, это великий артист и философ Павел Бездека.

Ю л и й  I I (в ужасе воздевая руки). Так это ты?! Ты, жалкий маловер, осмелившийся посягнуть на плоды Высшей Тайны?

Б е з д е к а (встав, с гордостью). Я.

Ю л и й  I I (кротко, сложив руки на животе). Я не имею в виду тебя как художника. Тут ты велик. О, я был строгим меценатом. (+) Теперь уж нет, о нет! Я научился ценить в искусстве извращение. Они этого не понимают, а между тем сами живут только этим. Я говорю о людях вашего времени. (В негодовании.) Какой ужас — они сожгли все твои картины. Сын мой, в Небе тебя ждет вечное блаженство.

С т а т у я. В небе? Ха-ха-ха.

Ю л и й  I I (добродушно). Не смейся, дочь моя. Небо тоже имеет свои преимущества. Там никто не страдает, а это что-нибудь да значит.

Б е з д е к а. Святой отец, я философ, но остаюсь при этом добрым католиком. Эта ложь для меня более невыносима.

Ю л и й  I I. Да — ты католик, мастер Павел, но ты не христианин. Тут большая, очень большая разница. И какая же это ложь для тебя невыносима, сын мой?

Б е з д е к а. Да та, что я как художник все время притворяюсь, то есть до сих пор притворялся. Все мое искусство — ложь, программная ложь.

Ю л и й  I I. Я уж не говорю о том, что об Истине нет и речи с той самой минуты, как мы пускаемся в рассуждения о Красоте вообще. Но в том-то и самое страшное, что Истина есть только в искусстве — твоем и тебе подобных. Ты придумал себе последнее утешение, но мне придется отнять его у тебя. (Торжественно.) Твое искусство — единственная на земле Истина. До сих пор я не был знаком с тобой лично, но хорошо знаю твои картины по превосходным небесным репродукциям. (Угрюмо.) Это единственная Истина.

С т а т у я. А догматы веры?

Ю л и й  I I (поспешно). Это тоже Истина, но в другом измерении. Вера — истина для нашего убогого земного разума. Но лишь там (указывает пальцем в потолок) тайна ее воссияет во всей полноте перед пораженным взором освобожденных.

Б е з д е к а (нетерпеливо). Святой отец, теология — не моя специальность, а о философии я предпочел бы не говорить. Сделайте одолжение, ваше святейшество, побеседуем об Искусстве. Я знаю, что лгу, и этого с меня довольно. Никто не докажет мне, что мое искусство истинно, даже ты, гость с истинного Неба.

Ю л и й  I I (по-прежнему указывая пальцем в потолок). Там, откуда я прибыл, об этом знают лучше, чем ты, ничтожество. А впрочем, цена артисту — либо бунт, либо успех. Чем был бы Микеланджело, не будь меня и других меценатов, покарай их Господь. Кучка безумцев, жаждущих новой отравы, возносит ее изготовителя к вершинам, а потом толпы малых мира сего склоняются перед ним, взирая на сладостные муки отравленных. Разве не доказывает твоего величия факт, что твои творения сожжены Синдикатом Рукотворных Пакостей?

С т а т у я. Ты побежден, Павел. Склонись пред мудростью его святейшества.

Бездека становится на колени.

Б е з д е к а. Произошла страшная вещь. Я уже не знаю, лгу ли я. И это я, который знал о себе всё. Святой отец, ты отнял у меня последнюю надежду. Только в одном я был абсолютно уверен, но и это ты уничтожил, жестокий старик.

Ю л и й  I I (Статуе, указывая на Бездеку). Вот результат стремления к абсолюту в жизни. (Бездеке). Относительность, сын мой, — единственная мудрость и в жизни, и в философии. Я сам был абсолютистом; Боже мой, да кто из порядочных людей им не был? Так же, как вы не понимаете того, что не всякая двуногая тварь, знающая, кто такой Сорель или Маркс, принадлежит к высшей иерархии Сущностей, так же вам не понять и того, что, например, я и вы — два разных вида существ, а не просто две разновидности рода человеческого. Только Искусство, несмотря на свою извращенность, удержалось на высоте.

Б е з д е к а (вставая, в отчаянии). То же самое говорит и она. Я окружен предательством со всех сторон. У меня нет даже врагов. Я ищу их днем и ночью, тут и там, а нахожу вместо достойных противников только какую-то мразь. Вы понимаете меня, святой отец?

Ю л и й  I I (положив руку ему на голову). Кто же лучше, чем я, мог бы понять тебя, сын мой? Неужели ты думаешь, что меня в этом смысле устраивает история? За кого ты меня принимаешь? Уж не думаешь ли ты, что я, Юлий Делла Ровере, был счастлив, имея главным противником этого хлыща Людовика XII? (С пафосом.) О! Богу без Сатаны и Сатане без Бога подобен тот, кто не снискал себе достойного врага.

С т а т у я. Опасно строить свое величие на негативных качествах врагов. Это хуже, чем признать относительность Истины.

Ю л и й  I I (приближается и треплет ее по щеке). Ах ты, мой маленький диалектик! Кто же тебя так воспитал, милашка?

С т а т у я (печально). Несчастная любовь, святой отец, и вдобавок любовь к человеку, которого я презираю. Ничто не может научить нас, женщин, диалектике лучше, чем вышеупомянутая комбинация.

Ю л и й  I I (Бездеке). Бедный мастер Павел, как ты, должно быть, намучился с этой précieuse’ой[46]. В наше время этот тип женщин был несколько иным. Это были подлинные титаны. Я и сам, Бог ты мой, даже я...

Слева вбегает  Э л л а. Она в голубом платье. Мужская соломенная шляпа с голубой лентой. Серые перчатки, в руках масса разноцветных пакетов. За ней следует  Т е т р и к о н  в серой ливрее и сером цилиндре, в обеих руках у него тоже множество свертков. Оба не обращают никакого внимания на Алису д’Ор.

Б е з д е к а. Спасите! Я и забыл, что у меня есть невеста.

Э л л а (взвалив свои пакеты на Тетрикона, подбегает к Бездеке). Миленький мой! Но ведь теперь, когда ты вспомнил о ней, ты рад, что она у тебя есть. Единственный мой, посмотри на меня.

Прижимается к нему. Тетрикон стоит, нагруженный; Юлий II проходит налево и останавливается, опершись на постамент Статуи.

Б е з д е к а (слегка обняв ее левой рукой, безумным взглядом смотрит прямо перед собой). Подожди, у меня такое чувство, будто я свалился с четвертого этажа. Я сам себя плохо понимаю. Знаешь, господин Делла Ровере доказал мне, что мое искусство — истина. Моя программная ложь потеряла последнюю точку опоры.

Э л л а (щебечет). Я дам тебе всё. Тебе надо только на меня опереться. Я чудесно обставила нашу квартирку. Диваны уже обиты — знаешь, такой золотистой материей в розовую полосочку. И буфет просто прелесть. Весь столовый гарнитур очень красивый, но буфет — это что-то удивительное. Какая-то страшная тайна скрыта в этих лицах из железного дерева. Работа самого Замойского. Там будут храниться твои наркотики. Я не буду тебе мешать. Все тебе разрешу. Но в меру.

Бездека глупо улыбается.

Ты не рад? (Элла вдруг становится печальной.) А будуарчик мне обставила мама. Все обито розовым шелком в голубой цветочек.

Б е з д е к а (обнимает ее в порыве внезапной нежности). Ну конечно же — я рад. Бедная моя малютка... (Целует ее в лоб.)

Ю л и й  I I (Статуе). Смотри, дочка, как щебет этой пташки усыпляет нашего доброго, покладистого дракона.

Э л л а (оглядываясь). Кто этот пожилой господин?

Б е з д е к а. Ты не знаешь? Это папа римский Юлий II, он явился прямо с неба, чтобы нас благословить.

Э л л а (обращаясь к Юлию II). Святой отец... (Становится на колени и целует ему туфлю. Тетрикон роняет свертки на пол и, преклонив колени, целует папе другую туфлю.) Как я счастлива!

Ю л и й  I I (Статуе). Ну как быть с такой невинностью и добротой? (Всем присутствующим.) Благодарю вас, дети мои. Желаю тебе смерти скорой и внезапной, доченька. Ты будешь самым прелестным ангелочком из роя, вьющегося у престола Вседержителя.

Б е з д е к а (падая на колени). О, как это прекрасно! Я чувствую, что с этого дня мог бы начать рисовать, как Фра Анжелико. Вся извращенность рассеялась бесследно. Благодарю тебя, святой отец.

Ю л и й  I I (Статуе). Смотри, как вопреки своей воле можно стать сеятелем добра в этом мире. Взгляни на блаженные лица этих детей. Мастер Павел помолодел по меньшей мере лет на десять.

С т а т у я. Не надолго, ваше святейшество. Ты себе не представляешь, как быстро уходит наше время. Время относительно, святой отец. Ты ведь знаешь теорию Эйнштейна. Переносом в физику концепции психологического времени рожден чудесный цветок знания о мире, несокрушимая конструкция абсолютной Истины.

Элла встает и подходит к Павлу, он тоже встает. Они упоённо целуются. Тетрикон поднимается и в умилении смотрит на них.

Ю л и й  I I. Та-та-та. У нас на небе никто не верит в физику, дитя мое. Это всего лишь схема математического истолкования явлений, удобная для ваших мозгов, застрявших на уровне зачаточной метафизики. Каждая ступень в иерархии Единичных Сущностей имеет свой предел. Человеческая философия застопорилась. Коэффициент общего знания бесконечен лишь теоретически. Но что делается на планетах Альдебарана? Хо-хо! Хо-хо! Там тоже поклоняются своему «Эйнштейну», однако сумели локализовать его в надлежащей сфере.

С т а т у я (обеспокоенно). Так значит, мир действительно безграничен?

Ю л и й  I I. Разумеется, дитя мое.

С т а т у я. И ты не будешь вечно жить, святой отец? А небо?

Ю л и й  I I. Небо это только символ. Надо принять теорию разнородности элементов, составляющих отдельного индивида. Однако число этих элементов конечно. Когда-нибудь мы все умрем окончательно. Единственная тайна — это Бог. (Указывает на потолок. (×))

С т а т у я. Ах! (Падает на постамент. Юлий II садится на стул слева.)

Э л л а (отстраняется от Бездеки). Что это? Я слышала внутри себя какой-то голос, он говорил о вечной смерти. (+)

Б е з д е к а (указывая на лежащую Алису д’Ор). Говорила вон та статуя. Она только что упала в обморок. Это символ будущего, которое я посвящаю тебе.

Э л л а (изумленно). Но там никого нет!

Б е з д е к а. Разве ты не слышала, как они с его святейшеством философствовали ?

Э л л а. Павел, не надо шутить. Святой отец говорил сам с собой. Не смотри таким безумным взглядом, я боюсь. Скажи мне правду.

Б е з д е к а. Ты все равно ничего не поймешь, дитя мое. Давай-ка лучше не будем об этом.

Ю л и й  I I. Да, дочь моя, мастер Павел прав. Хорошая жена не должна слишком много знать о своем муже. Муж, в известном смысле, всегда должен оставаться для нее загадкой.

Э л л а. Я должна знать все. Ты меня измучил, Павел. Наша квартирка, — а я так ей радовалась — теперь вызывает у меня ужас на фоне той картины будущего, которую вы нарисовали тут вместе с папой римским. Какая-то тень легла мне на сердце. Хочу к маме.

Б е з д е к а (обняв ее). Тихо, детка. Зато я поверил в будущее. Я возвращаюсь в Искусство и буду счастлив. Мы будем счастливы оба. Я начну писать спокойно, без всяких извращений формы, и кончу дни свои, как добрый католик.

Ю л и й  I I (взрывается хохотом). Ха-ха-ха!

Э л л а. Ты кончишь дни свои? Но наши дни еще только начинаются.

Б е з д е к а. Я стар — ты должна наконец это понять.

Э л л а. Тебе сорок шесть — я знаю. Почему же лицо твое говорит об ином? Может ли душа быть иной, чем лицо?

Б е з д е к а (неторопливо). Ах, оставь ты в покое мою душу. Это настолько сложная материя, что мне и самому никогда не удавалось увидеть себя целиком. Это были только иллюзии. Перестань думать, и прими меня таким, какой я есть.

Э л л а. Павел, скажи мне хоть раз — какой ты? Я хочу узнать тебя.

Б е з д е к а. Даже для самого себя я непознаваем. Посмотри на мои старые картины, и ты узнаешь, кем я был. Увидев, что я делаю сейчас, ты поймешь, каким я хочу стать. Остальное — химера.

Э л л а. Значит, это и есть любовь?

Б е з д е к а. Что такое любовь? Если хочешь, я тебе расскажу. Утром я разбужу тебя поцелуем. Приняв ванну, мы выпьем кофе. Потом я пойду рисовать, а ты будешь читать книги — те, что я тебе посоветую. Потом обед. После обеда пойдем на прогулку. Снова работа. Полдник, ужин, несколько существенных разговоров, и наконец ты заснешь, не слишком утомленная наслаждением, чтобы сохранить силы на завтрашний день.

Э л л а. И так без конца?

Б е з д е к а. Ты хочешь сказать: и так до конца. Такова жизнь тех, кто лишен абсолютных страстей. Мы ограничены, нас окружает Бесконечность. Все слишком банально, чтобы говорить об этом.

Э л л а. Но я хочу жить! Я так надеялась на это, когда обставляла нашу милую квартирку, я так старалась все предусмотреть! Я должна жить по-настоящему.

Б е з д е к а. И что же это такое — жить «по-настоящему», скажи на милость.

Э л л а. Я уже ничего не знаю, и это ужасно.

Б е з д е к а. Не заставляй меня бросать слова на ветер. Я мог бы рассказать тебе о вещах прекрасных и жутких, глубоких и безмерно далеких, но тогда стало бы лишь еще одной ложью больше.

С т а т у я (очнувшись). (×) Начинается маленькая драмка. Павлик решил быть искренним.

Э л л а. Опять я слышу в себе злой голос чужого существа. (Оглядывается.) Странно — я чувствую, что тут есть кто-то еще, но не вижу никого кроме тебя и папы римского. (+)

С т а т у я. Я римская папесса павших титанов. Я обучаю их мудрости серого обыденного существования.

Э л л а (в страхе). Павел, не гипнотизируй меня. Я боюсь.

Б е з д е к а. Молчи. Мне тоже становится страшно. Сам не пойму, откуда мне знакома эта дама.

Э л л а. Какая дама? О Боже, Боже — я умру со страха. Я боюсь тебя. Спаси меня, святой отец. Ведь ты явился с Неба.

Ю л и й  I I (вставая, свирепо). Откуда ты знаешь, что Небо — не символ самого ужасного отказа? Отказа от истинной личности? Я тень, так же, как и она. (Указывает на статую.)

Э л л а. Но там никого нет, святой отец. Смилуйся надо мной. Все это похоже на какой-то страшный сон.

Ю л и й  I I. Спи дальше, дитя мое. Быть может, эта минута ужаса — самая прекрасная в твоей жизни. О, как я вам завидую.

Элла закрывает лицо руками.

Б е з д е к а. В меня снова входит чуждая сила. Элла, с тобой я не смогу преодолеть извращение.

Э л л а (не открывая лица). Теперь я тебя поняла. Мне придется либо погибнуть ради тебя, либо перестать тебя любить. (Открывает лицо.) Я люблю тебя, когда вижу, как ты катишься в пропасть. В этом моя настоящая жизнь.

С т а т у я. Эта девочка делает бешеные успехи. Мне тебя никогда не вернуть, Павлик.

Э л л а. Опять этот голос. Но мне теперь ничего не страшно. Все, что могло случиться, уже случилось. Моя гибель предрешена. Только в бы поскорее. Павел, я не вернусь к маме. Сегодня я остаюсь с тобой.

Ю л и й  I I. Не торопись, дочка. Ты вступила на путь истинный. Но это не значит, что надо так спешить.

Б е з д е к а. Святой отец, и меня тоже пугает быстрота моих превращений. В любую минуту я могу стать государственным мужем, изобретателем, черт-те кем. Целые пласты нового обрушились на мозг, как лавина.

Ю л и й  I I. Погоди — я слышу шаги в нижнем коридоре. У меня сегодня здесь рандеву с королем Гиркании...

Б е з д е к а. Что? Гиркан IV? Он жив? Это же мой школьный приятель. Он всегда мечтал об искусственном королевстве в старом стиле.

Ю л и й  I I. И он его создал. Ты, как видно, совсем не читаешь газет. (Прислушивается.) Да, это он — узнаю эту властную, могучую поступь.

Все ждут.

Э л л а. А он настоящий или тоже что-нибудь вроде вашего святейшества?

Ю л и й  I I (возмущенно). Вроде!! Ты слишком много себе позволяешь, дочка.

Э л л а. Теперь мне нечего бояться.

Ю л и й  I I. Ты уже умерла — бояться нечего.

Э л л а. Глупости. Я жива, и обеспечу Павлу вполне сносную жизнь. Он будет постепенно опускаться, создавая замечательные произведения. Я вовсе не так уж глупа и невинна, как вы думаете. Во мне тоже есть яд... (×)

Справа входит  Г и р к а н  I V  в пурпурной мантии до пят. На голове у него шлем с красным султаном. В руке огромный меч.

Г и р к а н  I V. Добрый вечер. Как дела, Бездека? Не ждал меня сегодня? Я слышал, ты собрался жениться. Ничего не выйдет. (Быстро преклоняет колени перед папой и целует ему туфлю; вставая.) Я рад, что ваше святейшество здоровы, пребывание на Небе идет вам на пользу. (Приближаясь к Статуе.) Как дела, Алиса — Алиса д’Ор — не так ли? Ты помнишь наши оргии в том славном кабаке — как бишь он назывался? (Пожимает Статуе руку.)

С т а т у я. Perditions Gardens[47].

Элла оборачивается на звук ее голоса.

Г и р к а н  I V. Exactly[48].

Э л л а (указывая на Статую). Это она здесь была! Ее голос я все время слышала внутри себя. Некрасиво с вашей стороны подслушивать чужие разговоры таким образом.

С т а т у я. Не моя вина, что ты не видела меня здесь, Элла...

Э л л а. Прошу не называть меня по имени. Я требую, чтоб вы покинули этот дом. Сегодня я остаюсь у Павла. (Бездеке.) Кто эта женщина?

Б е з д е к а. Моя бывшая любовница. Она живет в этой комнате с моего разрешения. Мне было страшно одному в таком огромном доме, вот я и...

Э л л а. Можешь не объясняться. С сегодняшнего дня здесь буду жить я. Изволь немедленно выпроводить эту даму.

Ю л и й  I I. Я не хочу, чтобы она здесь оставалась, и точка. Павел, ты слышишь? (Садится в кресло слева.)

Б е з д е к а. Ну конечно, моя дорогая. Какие пустяки. (Направляется к Статуе.) Алиса, мы должны расстаться. Слезай с постамента и проваливай. Все кончено. Деньги получишь в банке. (Достает чековую книжку и пишет.) (+)

Г и р к а н  I V (Бездеке). Позволь, кто эта девочка? (Указывает на Эллу.) Очередная любовница или невеста, о которой я уже слышал?

Б е з д е к а (перестает писать, стоит в нерешительности). Невеста.

Г и р к а н  I V (Элле). О — в таком случае разрешите представиться: Гиркан IV, король искусственного королевства Гиркании. Будьте любезны не командовать моим другом — со мной шутки плохи.

С т а т у я. Отлично сказано, Гиркан.

Г и р к а н  I V. Твои советы, Алиса, мне тоже ни к чему. С тобой я разберусь, когда придет время. Если абстрагироваться от моего королевства, — а только в нем есть нечто необыкновенное — ситуация самая что ни на есть банальная. Друг решил освободить друга от женщин, от обычных баб, кокетонов и бабонов, обложивших его со всех сторон.

Б е з д е к а. Чего ради? Разве твое королевство — всего лишь не замаскированное безумие, мой дорогой?

Г и р к а н  I V. Сейчас узнаешь. Оставаясь на свободе, ты уже страдаешь тюремным психозом. Псевдоинтеллектуальный эротизм, осложненный метаниями между извращенностью и классицизмом в искусстве. Прежде всего к дьяволу искусство! Искусства нет.

Ю л и й  I I. О, прошу прощения, сир. Я не позволю сделать из мастера Павла пешку в руках вашего королевского величества. Он должен погибнуть как творец.

Э л л а. И я про то же...

Г и р к а н  I V (не обращая внимания на ее слова, папе). Он вовсе не должен погибнуть. Все это болтовня коварных девок, вынюхивающих падаль, да затеи растленных меценатов. Павел не погибнет, он заново создаст себя — совершенно иного. Вы себе и представить не можете, какие условия в моем королевстве. Это единственный оазис в целом мире.

Ю л и й  I I. Мир отнюдь не ограничен нашей планетой...

Г и р к а н  I V. Святой отец, у меня нет времени разгадывать посмертные тайны вашего святейшества. Я реальный человек, точнее — реальный сверхчеловек. Я созидаю действительность, воплощая гирканические стремления.

С т а т у я. Таких стремлений не бывает.

Ю л и й  I I (Статуе, учтиво). Именно это я и хотел сказать. (Гиркану.) Такого слова нет, это бессмысленный, пустой звук.

Г и р к а н  I V. Если дать ему определение, пустой звук превратится в понятие и с этой минуты будет вечно существовать в мире идей.

Ю л и й  I I. Но только впредь, а не в прошлом, сир.

Г и р к а н  I V. В этом-то все и дело. Ничто, оставшееся в прошлом, меня не волнует. Я предопределяю ход событий, жизнь тоже идет только вперед, а не назад.

Б е з д е к а. Знаешь, Гиркан, ты становишься мне интересен.

Г и р к а н  I V. Вникни — все это чудесные вещи. Как только ты познаешь всё, ты сойдешь с ума от наслаждения, от чувства собственного могущества. (Папе римскому.) Так вот: гирканическим стремлением я называю стремление к абсолюту в жизни. Только веря в абсолют и его достижимость, мы можем создать в жизни нечто.

Ю л и й  I I. Кому и зачем это нужно? Что из этого следует?

Г и р к а н  I V. Это старческий скепсис, точнее — старческий маразм. Ах, да, я и забыл — ведь вашему святейшеству уже лет шестьсот. Из этого следует, что всю жизнь на этом проклятом шарике мы проживем на пределе того, что возможно, а не погрязнем в вечных компромиссах с нарастающей силой общественного сцепления и организации. Кое-кто считает меня анархистом. Мне плевать на их гнилые мыслишки. Я создаю сверхлюдей. Двоих-троих — этого достаточно. Остальное — дрянь, сыр для червей. Our society is as rotten as a cheese[49]. Кто это сказал, что наше общество прогнило как сыр?

Ю л и й  I I. Не важно, сир. Я прибыл сюда на конференцию но спасению искусства от упадка. По борьбе с так называемым пюрблагизмом. Пора наконец доказать, что Чистый Вздор невозможен. Даже Бог хоть он и всемогущ, не сумел бы тут быть последовательным до конца.

Г и р к а н  I V. Блеф. Направляясь сюда, я обдумал проблему Искусства. Искусство кончилось, ничто его не воскресит. Наша конференция не имеет смысла.

Ю л и й  I I. Но, сир, ваше королевское величество, как я вижу, являетесь последователем Ницше, по крайней мере в социальных вопросах. А Ницше признавал искусство самым существенным стимулятором могущества личности.

Г и р к а н  I V (грозно). Что? Я — последователь Ницше? Прошу меня не оскорблять. Это был житейский философ для болванов, готовых дурманить себя чем попало. Я не признаю никаких наркотиков, в том числе и искусства. Мои идеи возникли совершенно независимо. Лишь теперь, создав свое государство, я прочитал этот вздор. Довольно. Разговор окончен.

Ю л и й  I I. Хорошо, только еще одно: не является ли такая постановка вопроса, если понять ее цель, Чистым Прагматизмом? Можно верить в абсолют в жизни или нет, но ведь программно верить — только для того, чтобы прожить на пределе, как выразилось ваше королевское величество, жалкую жизнь на этом шарике — также твое выражение, сын мой, — значит противоречить самому себе, значит обесценивать эти самые гирканические, — да, г и р к а н и ч е с к и е  стремления! Ха-ха!

Г и р к а н  I V. Это чистая диалектика. Возможно, в Небесах она чего-то стоит. Но я — творец дей-стви-тель-нос-ти. Понимаешь, святой отец? И довольно — прошу не выводить меня из равновесия.

Ю л и й  I I. Сир, умоляю, только один вопрос.

Г и р к а н  I V. Ну?

Ю л и й  I I. Как там у вас с религией?

Г и р к а н  I V. Каждый верит, во что ему заблагорассудится. Религия тоже кончилась.

Ю л и й  I I. Хо-хо. Это забавно. Он хочет властвовать как прежде — но без религии. В самом деле, сир, это напоминает дурацкий фарс. Извольте взглянуть на самые дикие народы, на австралийские племена из пустыни Арунта, или как ее там. Даже у них есть религия. Без религии нет государства в прежнем понимании. Возможен только муравейник.

Г и р к а н  I V. Нет-нет — только не организованный муравейник. Одно большое стадо разобщенных скотов, власть над которым принадлежит мне и моим друзьям.

Ю л и й  I I. А сам ты во что веришь, сын мой?

Г и р к а н  I V. В самого себя, и с меня этого довольно. А если мне будет нужно, я поверю во что угодно, в любой фетиш, в крокодила, в Единство Бытия, в тебя, святой отец, в собственный пупок — мне все едино. Понял?

Ю л и й  I I. Ты — помесь обычного довольно способного бандита с прагматиком худшего сорта. Никакой ты не король, во всяком случае для меня. С этой минуты мы не знакомы. (Идет налево и устало садится в кресло. Гиркан, злой, стоит, опираясь на меч.)

С т а т у я. Эк тебя подравняли, царёк ты мой туземный. Святой отец действительно первоклассный диалектик.

Б е з д е к а. Знаешь, Гиркан, а его святейшество отчасти прав. Кроме того, я должен заметить, что с момента твоего прихода тон разговора в нашей компании резко изменился к худшему. Беседа приняла прямо-таки вульгарный оборот.

Ю л и й  I I. Ты абсолютно прав, сын мой: с хамьем надо разговаривать по-хамски.

Б е з д е к а. Да и по существу затронутых вопросов я тоже не во всем с тобой согласен.

Э л л а. Ах, Павел, значит, еще не все потеряно!

Г и р к а н  I V (пробуждаясь от задумчивости). Да — я хам, однако — единственный в своем роде. Советую прислушаться ко мне. В последний раз я говорю с вами как равный с равными. Павел — решайся. Александр Македонский тоже был хамом. А впрочем, среди нас есть еще один властитель. В любом учебнике истории вы найдете рассказ о господине Делла Ровере и его темных делишках.

Ю л и й  I I (вскакивая). Молчать! Молчать!

Б е з д е к а (тихо, Гиркану). Оставь ты его наконец в покое. (Громко.) Даже королю Гиркании я не позволю оскорблять в моем доме святого отца.

Ю л и й  I I. Спасибо тебе, сын мой. (Садясь.) Прагматист на троне! Нет — это просто неслыханно. Это просто смешно. Ха-ха ха!

Г и р к а н  I V. Ну, Павел, говори. Возможно, твои обвинения будут более основательны. Поверь, твое счастье — всё, чего я хочу. Если ты не поедешь со мной в Гирканию скорым поездом сегодня в одиннадцать, ты пропал. Я сюда больше не вернусь. С дипломатией покончено, начинаю серию войн. Чтобы разворошить и поджечь вес эти муравейники и кретинейники. Отличное занятие.

Б е з д е к а. Одной перемены во мне ты уже добился. А именно — все проблемки, которые только что так меня занимали, вдруг перестали для меня существовать.

Э л л а (сидит в кресле слева; внезапно пробуждаясь от оцепенения). И проблема любви тоже?

Б е з д е к а. Подожди, Элла. Я сейчас в другом измерении. (Гиркану.) Но должен тебе признаться, что не вижу величия и на твоей стороне.

Г и р к а н  I V. Как это?

Б е з д е к а. Его святейшество употребил одно словечко, которое я никак не могу забыть, — ты не обидишься, Гиркан?

Г и р к а н  I V. На тебя — никогда. Говори. Какое словечко?

Б е з д е к а. Бандит. Ты по существу мелкий Raubritter[50], а не настоящий властелин. Ты велик только на фоне неслыханно низкого уровня культуры в твоей стране. Сверхчеловек в духе Ницше сегодня может быть лишь мелким негодяем. Остальной процент властелинов старого типа в наше время можно найти только среди артистов. Выращивание сверхлюдей — самый большой блеф из всех, какие мне известны.

Г и р к а н  I V. Ты рассуждаешь как кретин, ничего ты не понял в моей концепции гирканических стремлений. А в жизни ты абсолютист — это факт. Для тебя нет места ни в тебе самом, ни в так называемом обществе. Ты законченный образец moral insanity[51], и сил в тебе хватило бы на четверых нормальных людей, по меркам нынешнего времени.

Б е з д е к а. Да, это точно. Потому я и решил немедленно кончить жизнь самоубийством.

Э л л а (вставая). Павел, что с тобой? Или мне все это снится?

С т а т у я. Он верно говорит. Я никогда ему не смела этого сказать, но это единственное, хотя и самое банальное решение.

Г и р к а н  I V. Молчать, бабы! Одна другой хуже. (Бездеке.) Дурень, неужели я приехал из своей Гиркании, чтобы смотреть как погибает мой единственный друг? У меня уже есть двое крепких ребят. И непременно нужен третий. Только ты мог бы им стать.

Б е з д е к а. Но что такое обыкновенный, будничный день в этой твоей Гиркании? Чем вы там, собственно говоря, занимаетесь?

Г и р к а н  I V. Властью — с утра до вечера мы упиваемся властью во всех ее проявлениях. А потом пируем с убийственной роскошью, беседуя обо всем и взирая на все с недосягаемых высот своего всевластия.

Б е з д е к а. Всевластие над скопищем идиотов, не способных объединиться. Обычная военная диктатура. При благоприятных условиях этого может добиться и самая радикальная социал-демократия.

Г и р к а н  I V. А чем было прежнее человечество, если не скопищем тварей, аморфной, неорганизованной массой? Псевдотитанам, выросшим на почве социализма, приходится лгать, чтобы удержаться у власти. А нам нет. Наша жизнь — истинна.

Б е з д е к а. Так это проблема Истины. А что, Истина тоже — интегральная часть гирканического мировоззрения?

Г и р к а н  I V. Конечно. Но если все человечество наденет маску, проблема Истины исчезает сама собой. Я и двое моих друзей; принц де Плиньяк и Рупрехт фон Блазен, — как раз и заняты созданием этой маски. Замаскированное общество и мы — единственные, кому известно все.

Б е з д е к а. Выходит, в этом нет ничего от комедии? А знаешь, что меня смутило прежде всего? Твой костюм.

Г и р к а н  I V. Но это же ерунда. Я думал, ты клюнешь на бутафорию, потому так и вырядился. Могу сбросить это тряпье. (Продолжает говорить, раздеваясь. Под мантией оказывается шитое золотом одеяние. Он сбрасывает его и остается в обычном, превосходно скроенном сюртуке. Шлем тоже снимает. Одежду складывает посреди сцены. Меч продолжает держать в руке.) А величие — знаешь, в чем оно? В достижении обособленности. Чтобы создать такой остров потерявших человеческий облик, звероподобных духов посреди моря всё затопившей организации, надо побольше силенок, чем было у господина Делла Ровере в XVII веке. Не говоря уж о семействе Борджиа — эти были просто шуты.

Т е т р и к о н. Ваше величество, я тоже еду в Гирканию. Уж коли служить — так настоящим господам.

Г и р к а н  I V. Видал? Этот болван оценил меня по достоинству, а ты понять не хочешь.

Б е з д е к а. Подожди; мой даймонион раздвоился. Небывалый случай в истории человечества. Я слышу одновременно два таинственных голоса, они говорят мне о двух параллельных истинах, которые никогда не пересекутся. Их противоречия — бесконечного порядка.

Г и р к а н  I V. У себя при дворе я держу одного философа, некоего Хвистека. На базе концепции «множественности действительностей» он проводит систематизацию и учет всей совокупности Истин. Он тебе разъяснит остальное. Это великий мудрец. Бездека, говорю тебе, едем со мной.

Б е з д е к а. Совесть бывшего художника разрослась во мне до размеров какой-то вселенской опухоли. Новый монстр врастает сам в себя. Чудовища, которых до сих пор мучили в клетках, завоевывают неведомые пространства моего распадающегося мозга.

Э л л а (вставая). Да он же просто спятил. Ваше величество, требуйте, чего угодно, только не отнимайте его у меня. Благодаря своему безумию он в моем обществе создаст великие творения.

Б е з д е к а. Ошибаешься, детка. Мой разум ясен как никогда. Свое безумие я познал давно — оно мне было гораздо менее интересно, чем эта холодная трезвость.

Элла бессильно садится.

С т а т у я. Это правда. Однажды в моем присутствии он преодолел приступ безумия. Разумеется, безумие было метафизическое. Однако и моя жизнь тоже висела на волоске. Это психический атлет, а иногда и физический.

Г и р к а н  I V. Алиса, поверь, ты была для него только чем-то вроде уксуса, в котором он был законсервирован до моего приезда. За это я тебе признателен. Можешь ехать со мной в Гирканию.

С т а т у я (сходя с постамента). Хорошо — можешь сделать из меня жрицу любого культа. Я готова на все.

Ю л и й  I I. Значит, и ты стала прагматистской, дочь моя. Этого я не ожидал.

С т а т у я. А разве ты сам, святой отец, не прагматик в глубине души?

Ю л и й  I I (вставая). Может быть, может быть. Кому дано это знать? Мое мировоззрение подвержено постоянным колебаниям.

Г и р к а н  I V. Если ты призна́ешь мою концепцию, я даже могу допустить, чтобы искусство в моем государстве окончательно не угасло. Тебя, святой отец, я назначу меценатом издыхающего искусства, при условии, что ты не будешь вводить в искушение Павла Бездеку. Он может быть абсолютистом только в жизни.

Ю л и й  I I. Ладно, ладно. Не буду. Как бы там ни было, открывается новая перспектива. Между нами говоря, вы себе и представить не можете, как безумно, безнадежно я скучаю в Небе. С сегодняшнею дня продлеваю себе отпуск как минимум лет на триста.

Гиркан шепчется с Бездекой.

С т а т у я. Юлий Делла Ровере, можешь на меня рассчитывать: я скрашу тебе лет двадцать из этих трехсот своей диалектикой. Вечером, после дня тяжких трудов, ты оправдаешь их передо мной в подлинно существенном разговоре — разговоре с женщиной мудрой и в меру коварной.

Ю л и й  I I. Благодарю тебя, дочь моя. Я еду в Гирканию.

Э л л а (вставая). Больше я так не могу! Все ваши разговоры — какой-то отвратительный кошмар. Я вовсе не добра и не возвышенна, но чувствую себя так, словно угорела в чаду какого-то мерзкого отравляющего газа. А кроме того все это скучно. Вы надрываете мне сердце какой-то дурацкой игрой. Я тоже хочу в Гирканию. Если Павел почувствует себя несчастным, он по крайней мере найдет меня, и я его спасу. Сир, ваше королевское величество возьмет меня с собой?

Г и р к а н  I V. Об этом не может быть и речи. Павел должен забыть о прежней жизни. Вы его тут же склоните к художественному оправданию упадка или черт-те чему еще. Все творческие порывы должны быть подавлены в зародыше.

Э л л а. И чем же это кончится в конце концов? Что потом? Что?

Г и р к а н  I V. Потом, как водится, придет смерть, но вместе с ощущением, что жизнь прожита на вершинах, а не в отвратительном социальном болотце, где искусством заменяют морфий.

Б е з д е к а. Значит, ты противник наркотиков. А я без них не обойдусь.

Г и р к а н  I V. Алкалоиды я еще признаю, но вот психические наркотики безусловно презираю. Творить ты не будешь, в остальном можешь делать все, что угодно.

Элла подходит к Павлу и шепчется с ним.

Ю л и й  I I. Твоя Гиркания, сир, производит впечатление какого-то санатория для людей, уставших от общества. По твоим рассказам. По существу же это самый обыкновенный приют для банкротов...

Г и р к а н  I V. Но для абсолютных, для тех, кто, не сумев пройти сквозь стену, оставляет на ней пятно размозженного черепа. В этом мое величие.

Ю л и й  I I. Но в конце концов, сир, ты мог бы стать и карманным вором, кем-нибудь вроде князя Манолеску.

Г и р к а н  I V. Мог бы, однако не стал. Я король последнего настоящего королевства на земле. Величие — только в том, что сбывается. Если бы мне не повезло, я с самого начала был бы смешон, и только.

Ю л и й  I I. Ты еще можешь пасть. И что тогда?

Г и р к а н  I V. Это будет падение с некоторой высоты. В конце концов еще не было тирана, который бы не пал.

Ю л и й  I I. Именно в этом и состоит ничтожество: в понятии некоторой высоты.

Г и р к а н  I V. Не могу же я пасть в Бесконечность. Даже в мире физики скорость конечна, ограничена скоростью света. Но практически она бесконечна.

Ю л и й  I I (с иронией). Практически! На дне всего этого виден прагматизм. Но все равно. Даже это я пока предпочитаю Небу.

Г и р к а н  I V. Бездека, слышишь? Никто еще не удостаивался лучшего комплимента. Святой отец с нами.

Э л л а (цепляясь за Павла). Ответь мне, по крайней мере перестань колебаться.

Б е з д е к а. Я еду. Неизвестность всегда сто́ит того, чтобы ради нее покинуть нечто предсказуемое. Впрочем, это принцип Нового Искусства, Искусства безобра́зных неожиданностей.

Г и р к а н  I V. Благодарю тебя, но не пытайся сравнивать гирканизм с искусством. Гирканией надо жить.

Б е з д е к а. То же самое говорили о дадаизме дадаисты, пока их всех не перевешали. Нет — довольно. Я твой. Все настолько мерзко, что нет такой глупости, ради которой не стоило бы бросить все, чем мы живем. Пусть я погибну, но не среди этих мелочных дрязг. Я хотел погибнуть где-нибудь на Борнео или Суматре. Однако тайнам постоянства я предпочитаю тайны становления. Еду.

Э л л а. Павел, заклинаю тебя. Я тебе не помешаю. Возьми меня с собой.

Б е з д е к а. Нет, детка. Не надо об этом. Твои духовные уловки мне известны. А как женщина ты для меня не существуешь.

Э л л а. Павел, Павел, как жестоко ты со мной расправляешься! Я умру. Подумай о нашей бедной одинокой квартирке, о моей несчастной маме.

Б е з д е к а. Мне тебя чертовски жаль. В эту минуту я впервые действительно тебя полюбил.

Э л л а. Павел! Стряхни с себя наваждение. Уж если ты не можешь остаться, позволь мне ехать с тобой на муки и смерть!

Г и р к а н  I V (отталкивая ее от Бездеки). А ну, отцепись от него. Каракатица, а не женщина. Слышишь? Последний раз тебе говорю.

Э л л а (рыдая). Тогда убей меня — сама я от него не уйду.

Справа появляются  Д в е  М а т р о н ы  и  Д в о е  П о ж и л ы х  Г о с п о д, одетых элегантно, во все черное.

М а т ь. Элюня, разреши представить тебе двух твоих дядюшек. Они финансируют твой брак с господином Павлом. Господа Ропнер и Штольц — моя дочь — жених моей дочери, знаменитый художник Павел Бездека.

Пожилые Господа здороваются с Эллой.

Б е з д е к а. Во-первых, уже не жених, во-вторых, при знакомстве никогда не называют имени и профессии, тем более что я сменил род занятий. Прошу простить, госпожа Мария, но передо мной открылись новые перспективы. Я буду кем-то вроде министра в Гиркании. Удовлетворение гирканических потребностей. На то, чтоб это объяснить, нужно слишком много времени. Я и сам с трудом понимаю.

М а т ь. Оно и видно. Вы, должно быть, пьяны, господин Павел. Элла, что это значит?

Э л л а. Мама, все пропало. Он не пьян и не сошел с ума. Это самая что ни на есть очевидная, холодная и жестокая правда. Король Гиркании берет его с собой. Он перестал быть художником.

Мать стоит остолбенев.

Г и р к а н  I V. Да, сударыня, и давайте уладим это дело полюбовно. Не выношу громких скандалов на чужой территории. Я выплачу вам любую неустойку.

М а т ь. Речь не о деньгах, а о сердце моей дочери, сударь.

Г и р к а н  I V. Очень вас прошу, не будьте банальны. Кроме того, я никакой не сударь, а король.

М а т ь. Читала я о вашей Гиркании в газетах. О ней пишут театральные критики, потому что ни один порядочный политик даже слышать об этой Гиркании не хочет. Ваша Гиркания — обычный театральный вздор. Банда сумасшедших и пьяниц, растленных дегенератов вздумала строить из себя государственных мужей в старом стиле. Стыдитесь! Гиркания! Просто «bezobrazje» à la manière Russe[52].

Г и р к а н  I V (бросая меч на кучу одежды). Рехнулась баба. А ну молчать. Бездека согласен, и я не оставлю его на произвол всяких там закоснелых бабонов. Идем, Павел.

Павел медлит в нерешительности.

Э л л а. Мама, я этого не переживу. Я тоже хочу ехать.

М а т ь. Что? И ты против меня? Тебе не стыдно при дядюшках, с которыми ты едва успела познакомиться? Если ты будешь так себя вести, мы не получим ни цента. Опомнись, Элла.

Э л л а (хватаясь за голову). Я не хочу жить! Не могу! Но мне не хватает мужества умереть. (Королю.) Гиркан, коронованный хам, ядовитейшая из культурных бестий, убей меня. Хочу боли и смерти — слишком много я сегодня пережила.

М а т ь. Элла, как ты выражаешься! Кто научил тебя этим ужасным словам?

Э л л а. Сама не знаю. Понимаю, что это позерство — но я так безумно страдаю. (Королю.) Умоляю — убей меня.

Г и р к а н  I V. Ты хочешь? Мне ничего не стоит. В Гиркании все возможно. Жизненный абсолют — понимаете ли вы это, вы, жалкие пожиратели объедков?

Б е з д е к а. Подождите — а вдруг все удастся уладить к общему удовольствию? Терпеть не могу сцен и скандалов. Элла спокойно вернется к матери, а я по крайней мере уеду с чистой совестью.

Э л л а. Нет, нет, нет — хочу умереть.

М а т ь. Ты хочешь отравить последние дни моей старости? А как же наша квартирка, наши чудные вечера втроем, а потом в окружении детей: твоих и господина Павла — моих любимых внучат?

Э л л а. Мама, не мучай меня. Я скорее отравлю тебе жизнь, если останусь с тобой, чем если погибну сейчас от руки короля.

М а т ь (в отчаянии). Не все ли равно, кто тебя убьет? Смерть есть смерть, и старость моя будет окончательно отравлена.

Э л л а. Нет— я должна умереть сейчас. Каждый миг жизни — невыносимая мука.

Г и р к а н  I V. Барышня, вы это серьезно? (×)

Э л л а. Да. Я никогда еще не была так серьезна.

Г и р к а н  I V. Ну хорошо же.

Хватает меч, лежащий на куче королевского платья, и ударяет Эллу по голове. Элла падает без стона.

М а т ь. Ах!!!

Рухнув на тело дочери, остается в этом положении до конца. Гиркан стоит, опираясь на меч. Старцы лихорадочно перешептываются. II Матрона спокойна. (+)

Б е з д е к а. Только теперь я начинаю понимать, что такое гирканизм страстей. В чем состоит жизненный абсолютизм, я уже понял. (Он и Гиркан пожимают друг другу руки.)

Ю л и й  I I. Я совершил немало злодеяний, но это прагматическое преступление растрогало меня до глубины души. Благословляю тебя, несчастная мать, и тебя, дух девочки, чистой и возвышенной сверх всякой реальной меры. (Благословляет левую группу; Гиркану.) Итак, сир, она тоже была жизненной абсолютисткой — ты должен это признать.

Г и р к а н  I V. И меня эта смерть растрогала. Я познал новую красоту. Вот уж не думал, что где-нибудь кроме Гиркании может произойти нечто столь неожиданное.

О д и н  и з  П о ж и л ы х  Г о с п о д (подходя). Ну хорошо, господа, а что теперь? Как это оформить? Мы всё понимаем, точнее — догадываемся. В сущности, банальная история, вот только чем все это оправдать?

Ю л и й  I I. Господа, я человек корректный, но вашего общества больше выносить не в силах. Поймите — я же был папой римским. Живо целуйте туфлю и убирайтесь пока целы. Терпеть не могу убожества мысли под маской фальшивой добродетели.

Пожилые Господа целуют ему туфлю и, теребя шляпы, с вытянутыми лицами выходят направо. В это время продолжается разговор.

Г и р к а н  I V. Павел, а сейчас иди с этим лакеем и собирайся в путь. «Гиркания-экспресс» отправляется через час. Я здесь инкогнито, и специального поезда у меня нет.

Б е з д е к а. Хорошо. Тетрикон, оставь этих дам, и пошли.

Бездека и Тетрикон идут к правой двери. II Матрона приближается к Гиркану. Они останавливаются на пороге.

I I  М а т р о н а. Гиркан, ты не узнаёшь меня? Я твоя мать.

Г и р к а н  I V. Я тебя сразу узнал, мамуля, но ты в моей жизни — единственная постыдная тайна. К своей матери я предпочел бы не применять гирканическое мировоззрение. Моя мать, мать короля — обычная потаскуха! Омерзительно!

Ю л и й  I I. А, так значит, и у тебя, на дне твоего преступно-прагматического сердца, сокрыто нечто святое? Не ожидал.

Г и р к а н  I V. Святой отец, прошу вас, не лезьте не в свое дело. (II Матроне.) Мамуля, советую тебе, иди-ка ты отсюда и больше никогда не попадайся на моем пути. Ты знаешь, что от отца я унаследовал нрав пылкий и крутой.

I I  М а т р о н а. А может, я стала бы жрицей любви в твоем государстве? Когда-то сирийские царевны сознательно отдавали девственность незнакомцам за пару медяков.

Г и р к а н  I V. Это было давно и потому прекрасно. Ты начинала не с этого. Ты была содержанкой наших отупевших аристократов и разжиревших семитских банкиров. Я даже не знаю, чей я сын — я, король. Гнусная история.

I I  М а т р о н а. Какая разница? Тем больше твоя заслуга, что из низов ты вознесся к высотам трона. Шутовского, но все же трона.

Г и р к а н  I V. Однако я предпочел бы лучше знать свою генеалогию, а не теряться в догадках.

I I  М а т р о н а. Ты смешон. Какая разница, ариец ты, семит или монгол. Среди моих любовников был и посланец Небесной Державы принц Ценг. По нынешним временам...

Г и р к а н  I V. Молчать — не доводи меня до бешенства!

Ю л и й  I I. Обыкновенный прагматический снобизм. Значит, даже в Гиркании есть несущественные проблемы. Да — прав был Наполеон: recherche de paternité interdite[53].

С т а т у я. Ха-ха-ха! Гиркан и проблемы материнства — это слишком смешно.

Г и р к а н  I V. Я ухожу, потому что не желаю нового скандала. Если бы не мое инкогнито, все кончилось бы иначе. (Направляется к двери и выходит вместе с Бездекой и Тетриконом.)

I I  М а т р о н а (бежит к двери). Гиркан, Гиркан! Сын мой! (Выбегает.)

Ю л и й  I I. Вот так заварушка! Что ты на это скажешь, дочь моя?

С т а т у я. Я так и знала, что без диссонансов не обойдется.

За сценой слышен выстрел и чудовищный рык Гиркана IV.

Ю л и й  I I. Что там еще такое? Какой-нибудь адский сюрприз. Пребывание в Небе сделало мои когда-то стальные нервы слишком чувствительными. Я отвык от выстрелов.

Мать Эллы даже не дрогнула.

С т а т у я. Тише. От Павла всего можно ожидать. Подождем. Момент в самом деле странный. Я чувствую необычайное неэвклидово напряжение всего пространства. Мир сжался до размеров апельсина.

Ю л и й  I I. Тихо — идут.

Вбегает  Б е з д е к а  с револьвером в руке, за ним  I I  М а т р о н а.

Б е з д е к а. Я его убил. Я отомстил за смерть бедной Эллы.

Ю л и й  I I. Кого? Гиркана?

Б е з д е к а (обнимая II Матрону). Да. А знаете, что оттолкнуло меня от него окончательно? Сцена с матерью. Я своей матери не помню, но чувствую, что так бы с ней не поступил. Уж если жизненный абсолютизм, так жизненный абсолютизм. Он, бестия, сам меня спровоцировал.

Ю л и й  I I. Ну хорошо — это очень мило с твоей стороны, сын мой. Но что будет дальше?

Б е з д е к а (II Матроне). Сейчас. Прежде всего прошу тебя в память о твоем сыне, моем друге, считать меня своим вторым сыном. Первый был тебя не достоин. Матрона-потаскуха — может ли у меня быть мать лучше, чем эта?

I I  М а т р о н а (целует его в лоб). Спасибо тебе, Павел — мой сын, мой настоящий сын, мой дорогой сыночек!

Б е з д е к а. Довольно. Идем.

Ю л и й  I I. Но куда? Что мы будем делать без этой канальи Гиркана? Хуже того — что мы будем делать без Гиркании? Теперь, когда наши гирканические стремления достигли пика, когда они, так сказать, раскрутились до максимума?

Б е з д е к а. Э — я вижу, все ваше остроумие как ветром сдуло. ваше святейшество. Кто же достоин имени короля Гиркании, если не я? Кто бо́льший жизненный абсолютист, чем я? Дайте мне весь мир, и я задушу его в объятьях любви. Только теперь мы сотворим нечто дьявольское: я ощущаю в себе мощь четырех Гирканов. Я, Павел Гиркан V. Уж я-то не буду шутом, как этот. Долой тряпье. (Пинает лежащее на полу королевское одеяние и меч.) Я устрою вам поистине дивный уголок в Бесконечности мира. Искусство, философия, любовь, наука, общество — одна великая мешанина. И мы, словно киты, пышущие наслаждением, а не как подлые черви, будем во всем этом купаться. Мир — не гнилой сыр. Бытие всегда прекрасно, если только по-настоящему понять всеединство Вселенной. Долой относительность истин! Этого Хвистека я первого укокошу! Мы взовьемся вихрем к самым потрохам абсолютного Небытия. Мы вспыхнем как новые звезды в бездонной пустоте. Да здравствует конечность и ограниченность. Бог не трагичен, он не становится — он существует. Только мы трагичны, мы, ограниченные Сущности. (Другим тоном.) Я говорю это как добрый католик и думаю, что не оскорбляю чувств вашего святейшества. (Тем же тоном, что прежде.) Вместе мы создадим Чистый Нонсенс в жизни, а не в искусстве. (Снова изменив тон.) Гм — возможно, если соответствующим образом определить дадаизм... (Кричит.) Ох, нет — мерзость! Все это разные имена одной и той же гигантской гнусной слабости. Абсолютно заново — всё заново! (Хватаясь за грудь.) Я устал. Несчастная Элла! Почему она не дожила до этой минуты? (Погружается в раздумье.)

С т а т у я. Я говорила, что .от Павлика всего можно ожидать.

Ю л и й  I I. Но ведь меня ты ради него не покинешь, дочь моя?

С т а т у я. Никогда. Павел для меня слишком интенсивен — слишком молод. (Целует Юлию II руку.)

Ю л и й  I I. Боюсь только, будут ли результаты соответствовать обещаниям. Блефа боюсь.

С т а т у я. Я тоже — немножко. Но все равно попробовать стоит.

Б е з д е к а (пробуждаясь от раздумья). А ты, святой отец, едешь с нами? В Небе тебе продлят отпуск?

Ю л и й  I I. Сказать по правде — они там, в Небе, считают, что я вообще должен сидеть в Аду. Только, понимаешь, им меня, как папу римского, не очень удобно... того... ну, понимаешь? Поэтому мне беспрепятственно дают отпуск на любую планету.

Б е з д е к а. Это чудесно. Без тебя, чертов старикашка, я бы всего этого не выдержал. Ты покорил меня искренностью своих внутренних метаморфоз. Но бедная Элла — если бы можно было ее воскресить! Чего бы только я не дал сейчас за это. Он меня загипнотизировал, проклятый Гиркан.

Элла вдруг вскакивает, отталкивая Мать.

Э л л а. Я жива! Он меня только оглушил. Я еду с тобой!

Б е з д е к а (обнимая ее). Какое счастье. Какое бесконечное счастье! Возлюбленнейшая, прости меня. (Целует ее.) Без тебя даже Гиркания была бы для меня отвратительным сном.

М а т ь (поднимаясь, в слезах). Благочестивый господин Павел, я знала, что вы не бросите бедную Эллу.

Павел подходит и целует ей руку.

Б е з д е к а. Приемная мать, теща, я беру вас обеих в Гирканию. Я умею ценить советы старых женщин, которые много пережили. Даже дядюшек — этих двух старых кретинов — мы возьмем с собой. Идемте — как бы там ни было, Гиркан открыл нам новый путь. Пускай же память о нем будет для нас священна.

Ю л и й  I I. Какое великодушие, какое великодушие. Это один из самых прекрасных дней моей посмертной жизни. Все-таки Бог — непостижимая тайна. (×) Подойди, дочь моя. (Подает Статуе руку.)

Б е з д е к а. Матроны, вперед! «Гиркания-экспресс» отправляется через десять минут — нам надо спешить.

Матроны выходят, разминувшись в дверях с  Т е т р и к о н о м.

Т е т р и к о н. Его королевское величество только что испустили дух у меня на руках.

Б е з д е к а (подавая руку Элле). Ладно, да будет ему земля пухом. Отныне я король Гиркании. И если даже мне придется вывернуться наизнанку и выпустить кишки себе самому и всем остальным, я выполню свою миссию на этой планете. Ясно?

Т е т р и к о н. Так точно, ваше королевское величество.

Бездека и Элла выходят. За ними следуют Юлий II и Статуя. (+)

Ю л и й  I I (на ходу). Даже самый бездарный социальный блеф этого негодяя имеет странное очарование завершенного произведения искусства. Интересно, удастся ли мне основать новый центр искусств в этой чертовой Гиркании?

С т а т у я. В делах искусства ты всесилен, святой отец...

Выходят, за ними Тетрикон. Груда пакетов и королевское платье остаются лежать посреди сцены.

Конец

Апрель 1922