"Остров забвения" - читать интересную книгу автора (Вуд Барбара)

6

Это был чемодан беглеца.

Прошло тридцать три года, но Эбби так и не рассталась с ним. Чемодан был старый и потрепанный, с треснувшей ручкой, замененными замками и рваной подкладкой. Она годами хранила его как напоминание. Когда Эбби становилась слишком уверенной в себе и теряла осторожность, чемодан возвращал ее к действительности.

Но сейчас Эбби достала его с верхней полки шкафа не поэтому. Ее руки дрожали, сердце разрывалось от боли и воспоминаний. Старый чемодан извлекли на полуденный свет, лившийся в окно ванной, ради его содержимого.

День выдался слишком тяжелый. Морис грозил уволиться; Джек Бернс явно следил за ней; приехали Сисси и Коко, одна из которых могла оказаться ее дочерью. У нее были сотни забот, но эмоции взяли верх. Она сидела на кровати, рассеянно гладила потертую кожу и вспоминала…

Худую, как скелет, молоденькую негритянку со странным выражением глаз и наголо обритой головой, напоминавшей бильярдный шар, звали Мерси. Пока они шли через пыльный двор, Мерси не произнесла ни слова.

— Где мой чемодан? — спросила Эмили-Лу, когда они оказались в холодном и темном бараке. Шел 1971 год, суд закончился, присяжные признали ее виновной в преступлении, которого она не совершала, и теперь девушка находилась в тюрьме, где должна была отбывать пожизненное заключение. Ее привели в барак, и теперь она хотела получить чемодан, который собрал для нее дедушка Джерико.

Мерси не ответила, и только тут Эмили-Лу заметила, что у нее неладно со ртом.

Двенадцатый барак представлял собой длинный дощатый сарай с голыми окнами и крышей из рубероида. Внутри стояли два ряда коек, разделенных узким проходом. Некоторые койки были заняты. На них лежали и сидели женщины. Кто-то читал, другие играли в карты или шашки, а третьи просто смотрели в пространство.

— Вот твоя койка, — сказала Мерси, и Эмили-Лу увидела, что у нее нет зубов. Странно… На вид негритянке было не больше двадцати лет.

Когда Мерси повернулась и хотела уйти, Эмили-Лу сказала:

— Подожди, пожалуйста. Мой чемодан… Как я могу его получить?

— Нам не разрешают иметь личные вещи. — И Мерси ушла.

При тюрьме Уайт-Хиллс имелась фабрика верхней одежды, и заключенные получали за свою работу одиннадцать центов в час. Накопив нужную сумму, Эмили-Лу купила писчую бумагу, конверты, карандаши и все свободное время писала письма казенному адвокату, председателю суда, арестовавшему ее шерифу, окружному прокурору и даже издателю выходившей в Пекос газеты — всем, кто, по ее мнению, мог помочь добиться пересмотра ее дела. Она изо всех сил доказывала свою невиновность, но ни разу не упомянула бродягу, с которым у нее был короткий летний роман. Хотя ее уверенность в том, что именно этот человек убил Эйвис, росла с каждым днем, но сам он об этом не говорил, и доказательств у нее не было. Возможно, в глубине ее души все же теплилась надежда, что он не виноват. Девушка писала, что любила и очень уважала Эйвис, а отпечатки ее пальцев нашли на лопате, потому что она всегда пользовалась ею. В эти письма Эмили-Лу вкладывала всю свою душу, отправляла их каждую неделю, как голубей мира, и с надеждой ждала ответа.

Тем временем в ее чреве рос ребенок, которого она любила всем сердцем.

Эмили-Лу ненавидела слова «ублюдок» и «незаконнорожденный». Искусственные, придуманные людьми слова, не имевшие никакого отношения к законам природы. Как ребенок может быть незаконнорожденным? Разве может быть незаконнорожденным плод, возникающий в результате перекрестного опыления мужских и женских цветков? Или перед этим нужно заставить цветки пожениться? Даже в Десяти Заповедях нет запрета на рождение внебрачных детей. Другие заключенные говорили, что на поруки ее смогут выпустить только через пятнадцать лет и что ребенка у нее отберут. Поэтому Эмили-Лу писала письма своему дедушке и другим жителям Литл-Пекос, умоляя их позаботиться о малыше, пока ее не выпустят из тюрьмы.

Она писала письма в комнате отдыха, когда за Мерси пришли дюжие матроны с ножницами, бритвами и шампунем против вшей. Они гонялись за Мерси по комнате, потом схватили и начали соскабливать с ее головы «негритянскую кудель». Это делалось раз в месяц, и Эмили-Лу не знала, почему. Никого из других заключенных не брили наголо. Только Мерси.

Стоял холодный январский день. Эмили-Лу думала, что с волосами Мерси было бы теплее, но матроны делали свое дело, пока голова негритянки не стала гладкой. Никто не пришел к ней на выручку, а когда Эмили-Лу торопилась к Мерси, кое-кто бормотал «любительница ниггеров», но Эмили-Лу не обращала на них внимания.

Они порезали Мерси голову, поэтому Эмили-Лу взяла из ванной мокрое полотенце.

— Это потому что я негритянка, — сказала Мерси, вытирая нос рукой. — Им не нравятся новые законы против сегрегации, поэтому они меня и наказывают.

Было странно видеть молодую женщину без единого зуба во рту. То ли Эмили-Лу показалось, то ли Мерси действительно похудела за прошедшие четыре месяца еще сильнее.

— Тебе нужны зубы, — сказала Эмили-Лу, потому что кто-то должен был сказать это.

Мерси кивнула.

— Я связалась с плохим человеком. Казалось, он любил меня, но потом попытался сделать из меня проститутку. А я не шлюха. Когда он привел ко мне клиента, я так врезала этому типу по яйцам, что век не забудет. Мой «дружок» выбил мне за это все зубы и сказал, чтобы я больше никогда такого не делала. За это я его и убила.

— А разве ты не можешь сделать протезы? — Эмили-Лу знала, что некоторые женщины пользуются правом на бесплатные услуги тюремного дантиста.

— Есть у меня протезы, — печально сказала Мерси. — Но я не могу их носить. Мне больно. — Она растянула губы и продемонстрировала воспаленные десны. — Поэтому я не ем и ни с кем не разговариваю. Я похожа на мошенницу. Сама молодая, а выгляжу как старуха.

Эмили-Лу написала дедушке, попросила прислать журналы, жевательную резинку и одно лекарство, на котором велела написать «витамины», так как боялась, что тюремные власти его не пропустят.

Посылка пришла через неделю. Она вынула журналы и резинку и пошла за Мерси во двор. Негритянка стояла у самой колючей проволоки, за которой начиналась свобода.

— Мерси, я тебе кое-что принесла.

Чернокожая девушка дрожала на зимнем ветру.

— Уходи. Они все смеются надо мной. Говорят, что я околдовала добрую белую девушку.

— Вот. — Эмили-Лу протянула ей пузырек.

Мерси прищурилась.

— Что это?

— Настойка гвоздики. Мой дедушка сам готовит ее из гвоздичного дерева. Потрешь ею десны, и боль пройдет. А потом наденешь протезы и походишь в них минут пять. Будешь понемногу увеличивать этот срок, и скоро протезы станут такими же удобными, как пара старых туфель.

В начале апреля Эмили-Лу была в столовой. Она ела картошку и кукурузу, когда вдруг в столовой воцарилась тишина. Все уставились на Мерси, шедшую по проходу с гордо поднятой головой. Негритянка широко улыбалась, демонстрируя белоснежные зубы.

Девушка поступила так, как советовала ей Эмили-Лу: с помощью настойки приучила себя к протезам. Начала с каши и пюре, потом перешла к овощам и хлебу, пока не смогла носить новые зубы все время и есть что угодно.

Перемена была разительной. Щеки и губы больше не вваливались, Мерси ходила прямо и смотрела людям в глаза. Новая, сильная Мерси, которую отныне никто не смел обидеть. Даже дюжие матроны с их ножницами.

Теперь ничто не мешало ей говорить.

— Моя ма была уборщицей, — сказала она Эмили-Лу во дворе для прогулок. Эмили-Лу держалась за спину, потому что была на восьмом месяце беременности. — Может, работа у нее была грязная, но сама она была гордая и с чувством собственного достоинства, хотя и торговала своим телом, чтобы прокормить нас, малышей. Мужчины увивались за ней, потому что она была красивая. Но ма была доброй христианкой и говорила, что встает на колени только во время молитвы или когда моет полы, а не для того, чтобы удовлетворять потребности какого-то мужчины…

Они остановились у колючей проволоки и стали смотреть на безбрежную равнину, исчезавшую вдали.

— Эмми-Лу у тебя есть мечта? Что бы ты хотела сделать до того как умрешь? — Это говорила двадцатилетняя девушка. — Мне бы хотелось увидеть туман, поднимающийся над бухтой Сан-Франциско. Я родом из самого пыльного места в Техасе, где пыль забивается тебе под кожу и засыпает глаза. Я видела в кино рекламный ролик про Сан-Франциско. Там были холмы и канатная дорога. А потом со стороны океана пришло большое белое облако и проглотило тот большой красный мост. Завыла сирена, предупреждая о тумане, и мне показалось, что этот звук смыл с меня всю техасскую пыль. Он вошел сюда, — сказала она, приложив руку к груди, — и остался там, призывая меня когда-нибудь приехать туда.

А Эмми-Лу мечтала о том, чтобы выйти из тюрьмы до рождения ребенка. Она родит его на свободе, вернется в Литл-Пекос, они будут жить с Джерико и вдвоем учить малыша выращивать Божьи творения…

Эмми-Лу застегивала «молнии» на мужских тюремных робах, когда ей велели прийти в лазарет и сделать укол витаминов. Вскоре после этого начались схватки, и ей пришлось поставить поднос с едой на подоконник кафетерия. Она вскрикнула и зашаталась. Мерси подхватила ее. Именно Мерси отвела подругу в лазарет и вызвалась ухаживать за ней, потому что у санитарки лазарета был тонзиллит.

— Еще слишком рано! — воскликнула Эмми-Лу. Ох, как больно! До срока оставалось еще три недели. Может быть, с ней что-то не так? — Позвоните моему дедушке! Обещайте мне! Он должен приехать и забрать моего малыша!

Врач пообещал.

— Сообщи моему дедушке, — сказала Эмми-Лу Мерси, державшей ее за руку. — Скажи, что он должен приехать и взять ребенка. Не дай им отправить его в приют.

— Ни о чем не беспокойся, — ответила Мерси и потрепала ее по плечу, косясь на скальпель, зажимы, пинцеты и большие хирургические щипцы, разложенные на столе.

Эмми-Лу схватилась за живот.

— Пока не пора, малыш. Подожди. Останься со мной еще немного. Не торопись в этот мир.

— Дайте ей наркоз, — велел врач, и Эмми-Лу вцепилась в сильную руку Мерси.

Когда лекарство начало действовать, Эмми-Лу ощутила острую боль. Потом боль исчезла, перед глазами опустился темный бархатный занавес, и она перестала видеть, слышать и чувствовать.

Очнулась она на больничной койке. По одеялу бегали солнечные зайчики. Медсестра мерила ей пульс.

— Мой… ребенок?

— Он умер, милочка. Это был всего лишь кусочек мяса, еще не полностью сформировавшийся.

В Уайт-Хиллс не было своего кладбища. Когда умирал кто-то из заключенных, из Амарилло приезжал гробовщик и забирал тело. Если у покойника не было родных, которые могли бы позаботиться о похоронах, умершего отвозили на Горшечное Поле. Именно там и зарыли ребенка Эмми-Лу. В безымянной могиле.

Она лежала на койке и пыталась представить маленькую могилу, крошечный деревянный ящик и ребенка, одиноко лежащего в холоде и темноте. Почему он умер? Что она сделала неправильно или не сделала вообще? Если бы она больше ела, может быть, ее ребенок был бы жив? Могла бы она спасти его, если бы молилась усерднее, дольше спала, яростнее доказывала свою невиновность и написала еще одно письмо?

Мысли Эмми-Лу были мрачными, как тучи над техасской равниной, печаль окутывала ее, как серое больничное одеяло. Почему она все еще здесь, в этом ужасном месте? Почему ее наказывают за преступление, которого она не совершала? Почему мир забыл о ней?

Последней каплей стало письмо, полученное из дома. Соседка написала: «Мне очень жаль, но должна сообщить, что твой дедушка умер от сердечного приступа. Я бы приехала и сама сказала тебе об этом, если бы не мой артрит. Да и до твоего Амарилло путь неблизкий. После твоего отъезда Джерико сильно сдал. Люди перестали приходить в закусочную. Дело пришло в упадок. Банк забрал закусочную и все имущество в счет долга, и Джерико умер с горя. Он не оставил тебе ничего».

Эмми-Лу уснула, и ей приснилось, что она горит в аду. Там было жарко и дымно. Она всегда думала, что в аду пахнет серой, но это был скорее запах смолистой бумаги. А потом дьяволенок схватил ее когтистой лапой за плечо и начал трясти.

Она рывком проснулась и увидела в темноте широко открытые глаза Мерси, склонившейся над кроватью.

— Вставай! — прошипела негритянка. — Бежим!

Спросить «куда» Эмми-Лу не успела. Мерси крепко схватила ее за запястье (благодаря новым зубам она сумела не только набрать вес, но и обзавестись мускулами) и стащила с кровати. Эмми молча заковыляла за ней между рядами коек, на которых спали женщины, и выбралась во двор, оказавшийся полным дыма.

— Сюда! — сказала Мерси и повела Эмми-Лу туда, где та ни разу не была: к спальням охранников. Девушка оглянулась и увидела языки пламени над главным зданием и людей, с хриплыми криками выбегавших на улицу в ночных рубашках. Но горело не только в одном месте: клубы дыма поднимались над столовой, швейной фабрикой и офисом начальницы тюрьмы.

Они нырнули за здание; тем временем тюремщики выбегали из спален, на ходу натягивая штаны, отпирая запертые ворота и спеша к старым деревянным баракам и хижинам, на которые с жадностью накинулось пламя.

Мерси бросилась к открытым воротам, и только тут Эмми-Лу заметила, что негритянка несет чемодан.

Добравшись до автостоянки охраны, они бегали от машины к машине, пока не нашли незапертую. Мерси бросила чемодан на заднее сиденье, прыгнула за руль, нашла за щитком ключи и крикнула:

— Садись!

Эмми-Лу забралась в машину, и Мерси тронулась с места еще до того, как закрылась дверь. Когда они миновали стоянку, проехали по пыльному проселку и очутились на шоссе, Мерси сказала:

— Оглянись и посмотри, не едет ли кто-нибудь за нами.

Эмми-Лу оглянулась. Пылавшая тюрьма становилась все меньше и меньше, пока не скрылась из виду, но за ними никто не гнался. Шоссе было пустынным; ни фар, ни сирен. Потом испуганная до полусмерти девушка посмотрела вперед. Машина мчалась в кромешной тьме.

Они долго ехали молча. Наконец Мерси остановилась на крошечном безымянном перекрестке, по сравнению с которым Литл-Пекос казался большим городом. Но там была автобусная остановка, на которой значилось «Грейхаунд». Это значило, что они миновали границу Техаса и очутились в Нью-Мексико.

Было еще темно, но приближался рассвет. Мерси наконец заговорила — впервые после побега.

— Я устроила этот пожар, потому что хотела выбраться оттуда, а другого способа не было. И взяла тебя с собой, потому что благодаря тебе могу есть и улыбаться. Эмми-Лу Паган, я никогда не забуду того, что ты для меня сделала. Ты помогла мне вернуть прежнюю гордость и воинственный дух, вспомнить, что я человек, а не животное, и я поняла, что должна сжечь это место дотла. Но здесь мы должны расстаться. Ты пойдешь своей дорогой, а я своей. Я сброшу эту машину в кювет и поеду на восток. А ты сядешь на автобус. Мы должны расстаться. Но я никогда не забуду тебя. Ты — первый белый человек, который отнесся ко мне с уважением.

Мерси протянула руку, взяла чемодан, поставила его на переднее сиденье, и Эмми-Лу с удивлением узнала в нем свою вещь.

— Я взяла его перед тем как устроить пожар. Я знала, насколько он для тебя важен.

Эмми-Лу открыла его и увидела журналы, мелочь для автомата, писчую бумагу, марки, жевательную резинку, испортившиеся леденцы, губную помаду и фотографии матери, которая умерла, когда Эмми была маленькой. В отдельном конверте лежала тысяча долларов мелкими купюрами. Все это любовно собрал дедушка перед ее отправкой в тюрьму.

Она протянула деньги Мерси, но та отвела ее руку.

— У меня есть деньги. Достала из письменного стола начальницы. Решила, что она передо мной в долгу за насильственную стрижку. А теперь послушайся моего совета. Смени имя. Они будут искать Эмми-Лу Паган.

— Нет, — сказала Эмми-Лу. — Я вернусь в тюрьму.

— Что?!

— Я невиновна. Дед умер от стыда за меня. Я обязана оправдаться. Если я пущусь в бега, то не смогу сделать это.

— Если ты вернешься, тебя продержат за решеткой до конца жизни.

— Мерси, я должна бороться с ними. Найму адвоката. И добьюсь своего.

Больше говорить было не о чем. Эмми-Лу потянулась к ручке двери. По обе стороны шоссе лежали большие камни. За ними можно было спрятаться и сменить тюремную ночную рубашку на одежду, лежавшую в чемодане, а потом дождаться автобуса, который отвез бы ее обратно в Уайт-Хиллс.

— Я должна сказать тебе еще кое-что, — промолвила Мерси. — У тебя вызвали преждевременные роды. Я слышала, как они говорили об этом. Тебе вкололи не витамины, а лекарство, которое вызывает схватки. Им не терпелось забрать у тебя ребенка.

Эмми-Лу уставилась на нее.

— Почему?

— Потому что он не был мертвый. Девочка родилась живой и здоровой и орала во всю глотку. Десять пальцев на руках и десять на ногах. Мы считали. Ее отдали человеку, который приехал в тюрьму и забрал девочку. Начальница велела мне держать язык за зубами, а не то она позаботится, чтобы их у меня больше не осталось.

Эмми-Лу сидела как каменная, широко раскрыв глаза. Голос Мерси смягчился.

— Милая, не знаю, куда увезли твоего ребенка. Но я слышала, как начальница сказала доку: «Бейкерсфилд торопится».

Эмми-Лу с трудом перевела дух.

— Бейкерсфилд? Это фамилия?

— Может быть. Или кличка. Вроде «малый из Бейкерсфилда».

— Где это?

Мерси пожала плечами.

— На машине был калифорнийский номер. Я вынесла ребенка, завернутого в одеяло. Надсмотрщица отдала ее этому человеку. Рядом стояла белая «импала» с калифорнийскими номерами. Впереди сидела женщина, а на заднем сиденье лежали два младенца. Шофер передал твою девочку женщине, у которой была бутылочка. Вот и все, что я знаю.

Эмми-Лу посмотрела сквозь лобовое стекло на ленту шоссе, которая тянулась до самого горизонта. Все сразу изменилось. Ее ребенок жив. Она не может вернуться в Уайт-Хиллс. Пока не найдет свою девочку.

Мерси положила ладонь на руку Эмми-Лу. Ее взгляд был не по годам мудрым.

— Запомни на всю жизнь… Правила устанавливают мужчины. Мы с тобой попали в тюрьму, потому что мы женщины, посмевшие ослушаться этих правил. Они делают нам детей, потом наказывают нас за то, что мы их родили, а потом отбирают их. Я убила мерзавца, а ты вообще никого не убивала. Нас осудили не за это. Нас осудили, потому что мы женщины и хотели сами распоряжаться своими телами.

Обе плакали, вытираясь рукавами. Эмми-Лу полезла в «бардачок» за салфетками, и оттуда вывалилось что-то черное и тяжелое.

— О боже… — пробормотала Мерси.

Эмми-Лу уставилась на пистолет, принадлежавший тюремщику, машину которого они угнали. Девушка осторожно подняла его, положила на место и захлопнула дверцу.

— Я буду ее искать, — сказала она, подразумевая свою дочь.

— Будь осторожна. Тебе придется сталкиваться со многими мужчинами и нарушать их правила, а они этого не любят. Люди, которые крадут и продают людей, не святые. Они опасны. А мы теперь беглянки, не пожелавшие сидеть в тюрьме, куда нас бросили мужчины. Так что будь осторожна. И смени имя, — снова сказала она.

Эмми-Лу посмотрела на фотографию матери, положенную в чемодан Джерико. Ей улыбалась молодая женщина с золотисто-рыжими волосами — такими же, как и ее собственные. Тайлер-Эбилин Паган, названная в честь городка, в котором она родилась и выросла, трагически погибла в автокатастрофе вместе с мужем. Эмми-Лу примет имя матери.

— Я никогда не забуду этого, Мерси. И в один прекрасный день отплачу тебе.

Они обнялись, поцеловали друг друга в мокрые щеки, затем Эмми-Лу вышла и смотрела вслед машине, пока та не исчезла в лучах рассвета. А потом она повернулась лицом к западу. К Калифорнии и городу Бейкерсфилду.

Стоя на пустынном шоссе, где на много миль вокруг не было ничего, кроме кактусов и ветра, шестнадцатилетняя Эмили-Лу Паган, ныне Эбилин Тайлер, решила, что никого не полюбит до самой смерти, и дала две клятвы: найти своего ребенка и больше никогда не становиться жертвой…

Обе клятвы она сдержала и теперь, тридцать три года спустя, смотрела на потертый чемодан, готовая воспользоваться им еще раз. В нем лежали смена одежды, туалетные принадлежности, зубная щетка и билет на самолет в один конец. Еще до конца недели Эбби уедет из места, которое она создала с такой любовью, и никогда сюда не вернется.