"Опасность" - читать интересную книгу автора (Гурский Лев)

Глава седьмая ЦЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ МАДАМ ПОЛЯКОВА

За спиной предостерегающе тренькнуло. Я испуганно отпрыгнул в сторону и обнаружил в непосредственной близости от себя веселый желтый трамвайный вагон. Оказалось, что я в задумчивости успел выйти на проезжую часть улицы Чапаева и почти уже достиг трамвайных путей. Вагоновожатый из-за стекла желтой кабины сперва злобно погрозил мне кулаком, однако потом, явно смягчившись, всего лишь постучал выразительно пальцем по лбу, намекая на мою умственную неполноценность. После чего он, вновь победно тренькнув, повел свой вагон дальше.

Я же остался стоять на тротуаре. По большому счету, трамвайщик был, безусловно, прав. В голове моей царила полная неразбериха. Как после хорошего обыска, когда некто, торопливо обшмонав мои извилины, кое-как запихал бы их обратно. Сказать сейчас, что настроение у меня было неважным, – означало бы существенно погрешить против истины. Какое там неважным! Настроение мое было просто хреновым. Я чувствовал себя в шкуре известного теленка, который, устав бодаться, твердо решил дать дуба.

Уже и бежевая конторская «волга» с сочувственно-недоумевающим старлеем Коваленко на борту скрылась из глаз, и пыль от ее колес давным-давно рассеялась на ветерке, а ваш покорный слуга все стоял возле особнячка, где проживала гражданка Селиверстова, на улице имени утонувшего героя гражданской войны и тупо вертел в руках мятую копию телефонограммы из Москвы. Бумажка, без сомнения, была подлинной. При этом я, капитан МБР Макс Лаптев, будучи в здравом уме и трезвой памяти, такого идиотского и подстрекательского текста никому не отправлял. Даже если бы меня вдруг поразил острый приступ лунатизма или, допустим, кто-то на денек-другой вверг меня в состояние зомби, я не смог бы совершить этого поступка чисто физически: из купе скорого поезда N 10 Москва – Саратов такое сообщеньице да по всей форме отправить невозможно при всем желании. Стало быть, психика моя в порядке, и просто за меня расстарался кто-то другой. Такой, понимаете ли, услужливый сукин сын, который побоялся, что саратовская моя командировочка пройдет скучно, без приключений. А потому отсыпал щедрой рукой мне военных приключений. На мою голову. Он, этот весельчак, почти добился своего. Если бы не глупое «Хенде хох»… Если бы не чешская заноза в мозгах старлея Коваленко… Если бы не грузчица в сером плаще, перекрывшая всем нам сектор обстрела… Если бы все эти если не сгрудились случайно в одном месте, вышло бы интересное кино. Можно сказать, триллер с последствиями. Коваленковские орлы вполне были способны уложить опасного террориста при попытке к бегству. Да и мне, в принципе, могло бы удаться загасить трех местных гангстеров при попытке преследования. В любом случае и при любом исходе командировочные мои дела отодвинулись бы либо на время, либо навсегда.

Что и требовалось доказать.

Хотя никакое это, к чертям собачьим, не доказательство. Телефонограмма из Москвы вполне могла оказаться всего лишь дурацкой шуточкой кого-нибудь из моих дорогих коллег. В конце концов, человек десять с нашего этажа – от Филикова до самого генерала Голубева – знали про мой саратовский вояж. На трагический исход шутничок, разумеется, не рассчитывал, зато радостно воображал, как добрые молодцы из саратовского МБ берут под белы ручки ополоумевшего от неожиданности капитана Лаптева и целеустремленно тащат в свою контору, надеясь на славу и премиальные. Смешно – аж жуть! Животики надорвешь. Кто же у нас на Лубянке такой остроумный? Ну, если это Филиков! Месть моя будет ужасна. Сначала я ему дам пару раз по физиономии, для разминки. А потом сделаю так, чтобы на нашем этаже никто не угощал его сигаретами, даже тихоня Потанин. Вот тогда он, голубчик, взвоет по-настоящему. Вот тогда он, родимый, сто раз пожалеет, что устроил всю эту заваруху с фальшивой телефонограммой…

Если, конечно, это все-таки устроил действительно Филиков, спохватился я в самый разгар мстительных раздумий. Шуточка, пожалуй, грубовата для Дяди Саши. Но если не Дядя Саша, то кто? Генерал Голубев захотел мне организовать дополнительный экзамен на выживание? Но старик-то лучше других должен понимать, чем этот фокус-покус мог бы закончиться… Нет, что-то здесь у меня не вытанцовывается. Не складывается здесь что-то у Мюллера. И ладно, оборвал себя я. Надо делать дело, а в Москве уж разберемся. Выявим весельчака, будь он хоть генерал, хоть кто. И сделаем соответствующие выводы. Вплоть до.

Успокоив себя этой зловещей формулировкой, я, наконец, запихнул окаянную телефонограмму в карман и занялся особняком, возле которого уже и так топтался в раздумье минут двадцать.

При ближайшем рассмотрении дом, где обитала двоюродная сестра мавзолейного Селиверстова, оказался не только двухэтажным, но еще и разноцветным. С фасада особнячок был грязно-желтым, однако стоило мне зайти во двор, как глазам моим предстала умилительная картинка: с внутренней стороны домишко был отчасти зеленым – в деревянной своей части, отчасти красным – в том месте, где располагалась входная дверь. Вероятно, такое разнотравье действовало на жильцов этого светофора тонизирующе. Или, может, у них в свое время не нашлось достаточно краски одного цвета. А заодно – и не оказалось под рукой Тома Сойера, который бы рискнул тут поработать маляром.

Вообще говоря, томы сойеры в Москве уже редкость, но в провинции, по идее, должны были еще оставаться.

Где-то наверху хлопнула дверь, затопали шаги по лестнице, и на красном пороге появился, как по заказу местный Том Сойер. Юноша бледный со взором горящим. В руках он держал книгу-кирпич, раскрытую на середине. На корешке кирпича чернела надпись «История…» (дальше неразборчиво). Юноша углубленно заглядывал в эту самую середину, разве что не зубами только грыз гранит науки. Мне даже почудился звук, с которым молодые челюсти перемалывают историческую премудрость. Такой, знаете ли, скрежет зубовный.

– Добрый день! – приветливо поздоровался я с ученым мальчиком. – Ты мне не подскажешь, где я могу…

– Нигде, – равнодушно прервало меня чадо, не отрываясь от своего фолианта. – Туалета во дворе нет.

Вероятно, в этом дворе данный вопрос был настолько типичным, что юный историк научился отвечать на него чисто автоматически, не отрываясь от своих штудий. И пока я раздумывал, как бы подоходчивее растолковать молодому человеку, что ищу я тут отнюдь не сортир, а всего лишь гражданку Селиверстову, юноша бледный успел разминуться со мной и, по-прежнему углубившись в книгу-кирпич, вышел из дворика. Глаз он так и не поднимал, но в калитку прошмыгнул безошибочно. Очевидно, географию здешних мест чадо знало на память и не давало себе труда отвлекаться от книжных строчек. Мысленно я позавидовал такой целеустремленности. В раннем детстве я тоже пытался читать на ходу, но, загремев однажды в канализационный люк (к счастью, там внизу оказалась охапка листьев), больше таких попыток не предпринимал. Духу не хватило. Нынешняя молодежь, выходит, будет покрепче прежней.

С такими стариковскими мыслями я перешагнул красный порог и ступил на лестницу, которая, вероятно, когда-то была выкрашена в красный цвет. Но очень давно. Сбоку, на уровне второй ступеньки, в стене имела место дверца, и я вознамерился было сразу постучаться и выяснить диспозицию, но из-за двери так злобно и заливисто затявкала вдруг собачонка, что я резко передумал. Такая могла тяпнуть за здорово живешь, а вдобавок наверняка бы выяснилось, что хозяйка моськи – какая-нибудь безумная древняя бабка, которая не только Селиверстовой Ольги Денисовны, но даже собственной фамилии уже не знает.

Начнем сразу со второго этажа, мудро рассудил я. Тома Сойера, прошлепавшего мимо меня, должен ведь кто-нибудь родить. Значит, есть и маманя с папаней. Или, может быть, парень с книжкой – уже и так селиверстовский родственник. Двоюродный племянник, предположим…

Я преодолел два лестничных пролета и под собачий аккомпанемент постучался в дверь, обитую чем-то вроде серого ватного одеяла. По крайней мере, из прорех в обивке выглядывала именно вата.

Стука моего на фоне злого гавканья никто не услышал. Тогда я просто потянул за ручку – и дверь отворилась. Нравы были простые: входи, кто хочешь. Я хотел, вошел и очутился в кухне.

По правую руку капала вода – из крана в оцинкованное ведро. Прямо по курсу посвистывал чайник на плите, раздраженный тем обстоятельством, что о нем все совершенно забыли.

Кухня была пуста.

Я машинально выключил чайник и проследовал дальше, нарочито громко топая, чтобы предупредить обитателей коммуналки о своем приходе. Меньше всего мне бы хотелось застать врасплох здешних сеньоров, их жен и служанок, собак на лежанках и детишек на руках. Тем более что по крайней мере одну собаку я уже и так успел переполошить.

Комната, в которую я перешел из кухни, тоже, по всей видимости, была кухней. На плите парилась огромная кастрюля с непонятным варевом – то ли супом, то ли кашей, то ли с рогами и копытами для будущего холодца. Запах стоял неопределенный, но густой.

Вторая кухня тоже была никем не населена.

– Эй! – громко сказал я. – Есть здесь кто-нибудь?

Возглас мой не имел никакого эффекта. Словно все население второго этажа разноцветного особняка, забросив свои кастрюли и чайники, оседлало метлы и щетки и вылетело на шабаш на Лысую гору. Кстати, ни с того ни с сего припомнил я, на карте Саратова отмечена ведь какая-то Лысая гора. Может быть, та самая?

– Эй! – крикнул я еще громче, но уже без особой надежды. – Есть кто-нибудь живой?!

Вместо ответа мне под ноги неожиданно выкатился здоровенный розовый мяч с заплаткой на боку, а вслед за мячом из двери, укрытой между старинной поломанной вешалкой и ржавым корытом, выбежала маленькая девочка и, ни слова не говоря, целеустремленно пнула мячик. Удар сделал бы честь хорошему центрфорварду: мяч подлетел к потолку и на обратном пути произвел максимум возможных разрушений – врезался в лампочку (отчего последняя угрожающе мигнула), смахнул с полки пару тарелок, ликвидировал вазочку с засохшим букетом и вознамерился уже влететь прямо в раскрытую кастрюлю с непонятным варевом. В последний момент мне удалось отогнать от кастрюли розового хулигана. Мяч забился в моих руках.

– Отдаа-а-ай! – громким басом взревела девочка. – Мое!

Я немедленно вернул трофей, но это уже не помогло. Девочка, обеими руками вцепившись в мяч, зашлась криком. По сравнению с этим воплем звук, издаваемый пожарной сиреной, заметно проигрывал. Я заткнул уши, надеясь, по крайней мере, что хоть эти звуки привлекут внимание хозяев квартиры. И если уж такой крик не даст здесь никакого эффекта, значит, точно: все улетели на шабаш. И забыли только маленькую ведьмочку с мячом…

– Замолчи, Санька! – послышался из боковых дверей зычный голос. – Замолчи, а то ухи надеру! Заткнись, кому сказала!…

Маленькая ведьмочка, еще пару раз взвыв, заткнулась, а я облегченно вздохнул. Значит, квартира все-таки не пустует. Очень хорошо. Мне, признаться, совсем не улыбалось брать напрокат у старлея Коваленко казенную метлу и лететь на здешний Брокен в поисках необходимой информации.

– Опять в футбол играла? Ну, я тебе задам!… С этими словами в кухню номер два вошла высокая полная женщина, одетая в полосатый домашний халат уже непонятной расцветки и в зелененький фартук поверх халата. Юная футболистка Санька выпустила из рук мяч, радостно подпрыгнула, шустро вскарабкалась на кухонный стол, а оттуда с ловкостью Тарзана перепорхнула прямо на плечи женщине, обхватив ее шею, и что-то зашептала на ухо.

– Санька, слезай! – проговорила женщина, стараясь, чтобы ее голос звучал построже. – Отпусти мое несчастное ухо и сию же секунду слезай! Вот я тебе по попке…

– Э-э… – сказал я, надеясь привлечь внимание к своей скромной персоне. – Видите ли…

Тут хозяйка, наконец, обратила внимание на меня.

– Санька, а ну брысь отсюда! – произнесла она, повышая голос. – А то я тебя вот дяде отдам. И дядя тебя съест.

Потрясенная такой кошмарной перспективой юная акробатка Санька немедленно сползла с матушкиных плеч, подобрала свой мячик и, со страхом поглядывая на меня, поскорее покинула кухонные пределы.

– Здравствуйте, – сказал я. – Я хотел бы…

– Очень рада! – жизнерадостно перебила меня хозяйка. – Вы с санэпидстанции? Двух ваших мышей мы сами уже поймали, а третья, такая хитрая…

– Я из Министерства безопасности, – поспешно проговорил я, обрубая на корню все мышиные подробности.

– Откуда-откуда? – с недоумением переспросила хозяйка. По ее лицу не было заметно, что она в курсе каких-либо переименований нашего славного учреждения. Пришлось вспомнить старинное название.

– Ну, из КГБ, – уточнил я. – Капитан Лаптев, Максим Анатольевич.

Полная хозяйка метнула в мою сторону заинтересованный взгляд. Очевидно, чекист в этих краях был редкостной и диковинной птицей. Возможно, даже рыцарем щита и меча. Одно слово – провинция, улица Чапаева. В Москве уже давным-давно на буковки всех наших аббревиатур люди реагируют иначе. Безо всякого интереса, если не сказать сильнее.

– Софья Павловна, – галантно представилась хозяйка, протягивая мне ладонь. – Полякова.

Рукопожатие мадам Поляковой оказалось крепким, почти мужским. Надо полагать, коммунальная жизнь в окружении плит, соседей и неугомонной Саньки была – в смысле наращивания мускулов – значительно эффективней всевозможных тренировочных занятий армреслингом и бодибилдингом.

– Только вы опоздали, капитан Лаптев, – добавила вдруг Софья Павловна. – Товарищ Бабушкин здесь уже давно не живет.

– Вот как? – удивился я, чтобы выиграть время. Выходит, я, как работник ГБ, должен был заинтересоваться абсолютно неизвестным мне Бабушкиным, да еще и товарищем. Любопытно, кто же это такой? Что если Бабушкин – местный псевдоним международного террориста Нагеля?

– Съехал он, два года еще назад, – уточнила госпожа Полякова. – Раньше все на площадь с флагом с красным бегал…

– К Ленину, на Театральную? – переспросил я, демонстрируя осведомленность в здешних делах. Всего только несколько часов в Саратове, а уже могу разговор поддержать. Ай да Макс, ай да молодец…

– Именно что, – закивала Софья Павловна. – А потом выписался и укатил. На Кубань, сказал. К казакам. Защищать, сказал, рубежи какие-то. И саблю купил, холодное оружие.

Сабля товарища Бабушкина меня совершенно не заинтересовала.

– Уехал, ну и Бог с ним, – легкомысленно отмахнулся я от беглеца на Кубань. – Авось никого не зарубит.

– Да уж куда ему, – согласилась Софья Павловна. – Разве что самому себе ухо или нос с пьяных глаз отхватит. Тот еще вояка.

Я мельком взглянул на часы. Разговор с хозяйкой получался живой, но какой-то непродуктивный. Мы болтали уже четверть часа, но так и не доехали до гражданки Селиверстовой. Пора было брать быка за рога.

– Соседка меня ваша интересует, – бухнул я вне всякой связи с предыдущей светской беседой. – Ольга Денисовна. Дома она?

Софья Павловна поглядела на меня с сожалением:

– Нету ее.

– А когда будет?

Софья Павловна медленно покачала головой. Туда-обратно. Ей, наверное, стало жаль чекиста-бедолагу, но помочь она мне, кажется, ничем не могла. И даже не очень-то хотела.

– Не вернется уж, наверное, – объяснила она. – Собрала вдруг вещички, попрощалась по-хорошему и – в путь-дорогу. Комнатку свою нам оставила. Саньке, на вырост. И правильно, я считаю. Заневестится Александра, а у нее – пожалуйста! И комната своя, и мамка рядом. Комнатка-то небольшая, но…

– Очень хорошо, – вмешался я. Кажется, не слишком вежливо. – Но вот куда Селиверстова уехала? И почему вдруг так сразу? Вы ссорились, что ли?

Госпожа Полякова гордо выпрямилась. Мой вопрос показался ей не просто обидным – оскорбительным.

– Мы? С Ольгушей? Никогда! Да мы с ней – душа в душу… Да она Пашку моего выхаживала, когда болел, и Саньку нянчила… А я ей завсегда чем могу – помогу. И сыночка ее, покойника, старуха моя вместе с нами за стол сажала, когда мамани его дома не было…

Софья Павловна раскраснелась, уперла руки в боки. Похоже, мне предстояло услышать волнующую историю одной великой дружбы. Я охотно верил, что история эта правдива от начала и до конца. Но меня-то как раз интересовал уже финал. Отъезд дорогой Ольгуши.

– Так куда она, простите, уехала? – уточнил я. – Я не расслышал.

– А я еще и не успела сказать, – с достоинством ответила госпожа Полякова. – В Алма-Ату она укатила. Валька ее поманил пальчиком, и она за ним, как хвостик.

В ту же секунду я выкинул из головы все сегодняшние неприятности, включая наехавших на меня молодцов старлея Коваленко и чуть не наехавший трамвай. Имя, ради которого я ехал в Саратов, было произнесено.

– Валька? – небрежно переспросил я. – Кто такой? Еще один защитник рубежей, вроде товарища Бабушкина?

– Вот еще! – фыркнула мадам Полякова. – Валька-то Лебедев – мужик солидный, ученый. В Москве жил, но сколько себя помню, всегда к Ольгуше – как к себе домой. Чуть ли не с войны. Я еще пацанкой была, от горшка два вершка, а у них уж шуры-муры, и сыночек у них, царство ему небесное, подрастал…

Почувствовав, что у злого дяди сегодня нет аппетита, из коридора в кухню тихонько прошмыгнула проницательная Санька, уже без мячика. Она спряталась за спиной матери и оттуда искоса поглядывала на меня, готовая в любой момент улепетнуть, если я вдруг начну проявлять каннибальские намерения.

– Я не ем маленьких девочек, – торжественно объявил я Саньке. – Можешь меня не бояться.

– Не бойся дядю, – милостиво разрешила Софья Павловна. – Дядя добрый, он не кушает маленьких… Дядя из КГБ, – добавила она.

– Ты только взрослых кушаешь, да? – простодушно спросила у меня Санька. И на всякий случай снова спряталась.

Я вздохнул. Вот тебе и провинциальный интерес к рыцарям-щита и меча! Даже дети – и те обязательно напомнят про былые прегрешения нашей конторы. Про Лаврентия Павловича и тому подобное. Сколько нас ни переименовывай – все без толку.

– Я травоядный, – устало сказал я маме и дочке. – Обожаю овощные салаты, а человечины не переношу. Желудок не тот. Но это сейчас к делу не относится. Вот вы говорили: Лебедев вашу Ольгу поманил – и они уехали. Давно это было?

Софья Павловна с недоверчивым прищуром оглядела мое лицо. Если бы я интересовался одним только товарищем Бабушкиным, мадам Полякова наверняка сохранила бы свою провинциальную приветливость. Зато вопросы о Селиверстовой пробудили в ней большие сомнения по части моей травоядности. Тем не менее она ответила. Но – кратко:

– Позавчера.

То есть за день до того, как я предпринял безрезультатный налет на лебедевскую квартиру. Выходит, я отстаю от него не больше, чем на двое суток. Уже хорошо.

– Скажите, Софья Павловна, – поинтересовался я, – а как он выглядел, Лебедев, когда приезжал сюда позавчера? Ну, усталым, обеспокоенным или, наоборот, бодрым? Может быть, он чего-то боялся?

Такой простейший вопрос неожиданно поставил мадам Полякову в тупик.

– Как выглядел? – переспросила она, что-то мучительно соображая. – Да как вам сказать…

Пока мамаша раздумывала, Санька из-за ее спины вдруг пискнула:

– А дядя Валя не приходи-ил… А-а-а!

Писк ее мгновенно перешел на визг и рев, поскольку рассерженная мадам Полякова одной рукой выволокла дочку на свет божий, а другой же – дала ей крепенький подзатыльник.

Санысин рев, наполнивший кухню, на время лишил меня возможности задать следующий вопрос, а Софье Павловне – на него ответить. Или уклониться. Пережидая, пока утихнут возмущенные Санысины вопли, я лишь укоризненно смотрел на хозяйку. Хозяйка – с чувством оскорбленного достоинства – на меня. Наконец, рев перешел во всхлипы. Софья Павловна запустила руку в карман фартука, вытащила конфету в потертой обертке, развернула ее и неторопливо сунула дочке в рот. Всхлипы моментально сменились чавканьем.

– Ну, так как же, гражданка Полякова, – ласково проговорил я. – Приходил дядя Валя к тете Оле? Или вам все померещилось спросонья?

Слова свои я произнес донельзя приторным тоном. Как будто тоже конфетку предлагал. В некоторых ситуациях такой тон воспринимается как угрожающий. Мол, здрасьте, дети, я ваш папа, я работаю в гестапо…

– Я его не видела, – сообщила Софья Павловна.

Вид у нее был по-прежнему самоуверенный, но, по-моему, слегка виноватый.

– То есть как это? – тут же полюбопытствовал а – Человек приезжает, увозит вашу соседку в Алма-Ату а вы с дочкой, выходит, его в упор не видите. Может, этот Лебедев – человек-невидимка?

По всей видимости, последнее обстоятельство заинтересовало и саму мадам Полякову. Словно бы до моего визита она и не задумывалась о таких простых вещах. И только я со своей профессиональной любознательностью открыл ей глаза.

– Он звонил, – проговорил она. – Он сначала точно звонил, я еще брала трубку…

– Звонок был местный или междугородный? – сразу же уточнил я.

– Наверное, местный… – неуверенно предположила Софья Павловна.

– Так наверное или точно? – не отставал я.

– Без телефонистки, – госпожа Полякова нашла, как ей показалось, удачный ответ. – Сразу его голос, попросил Олю, я позвала…

О таком достижении цивилизации, как звонок по коду, Софья Павловна позабыла. От волнения, надо полагать.

– Зуммер был обычный? – спросил я. – Или, может быть, такие были короткие, прерывистые звонки?

На лбу мадам Поляковой собрались складки – признак напряженного раздумья. Я представил себе, как она, с поварешкой в одной руке и с орущей Санькой в другой, прямо из кухни бежит к телефону, и догадался о неуместности последнего из моих вопросов. Какой там, к черту, зуммер! Тут бы успеть добежать и ничего не уронить по дороге.

– Не помню я уж про звонки, – откликнулась Софья Павловна. – Вроде обычные. Или может эти… прерывистые. У Саньки тогда зубы болели. Визгу было на весь дом.

Услышав свое имя, Санька добросовестно защелкала зубами, уже свободными от конфеты.

– Больше не болят, не болят! – встряла она во взрослый разговор. – Орехи даже могу лопать…

– Цыц! – скомандовала хозяйка. – Разговорилась тут. Орехи ей подавай, на блюдечке… Я ей тогда полоскание заваривала, из трав, – сообщила Софья Павловна уже мне. – С утра у плиты торчала, как проклятая…

Разговор о соседкином отъезде незаметно уплывал куда-то – в сторону. Мне пришлось не очень деликатно вернуть эту заботливую мамашу к интересующей меня теме. Мое воодушевление, возникшее было при упоминании фамилии Лебедев, успело куда-то улетучиться. Не нравился мне этот человек-невидимка. И звонки не нравились, и игры в прятки.

– Давайте по порядку, – предложил я. – Итак, он позвонил… неважно откуда, но позвонил. И попросил к телефону гражданку Селиверстову. Дальше что было?

В ходе дальнейших моих расспросов выяснилось следующее. Поговорив по телефону с Лебедевым, гражданка Селиверстова О.Д. засуетилась, засобиралась и на прямо поставленный гражданкой Поляковой С.П. вопрос, куда это Ольгуша намылилась, был получен прямой ответ про Алма-Ату. (Родичи у нее там какие-то, – кратко пояснила Софья Павловна. – Седьмая вода на киселе, но о-о-чень богатые…) Причем, про эту самую Алма-Ату, столицу Казахстана, гражданка Селиверстова объявила, по меньшей мере, раз двадцать. Как будто опасалась, что соседка позабудет название города или, может, сама боялась позабыть. Столько же раз, оказывается, было повторено и про то, что едет она совместно с Валентином и тот, дескать, уже прибыл в Саратов и ждет. Во время сборов Валентин еще неоднократно звонил и, как показалось Софье Павловне, даже здесь мелькал, чуть ли не укладывал вещи. Правда, в суматохе сама мадам Полякова его так и не видела. И, как выясняется, не она одна: глазастая Санька тоже почему-то дядю Валю не углядела…

– Но он был здесь, он точно был… – прибавила Софья Павловна под конец своего сумбурного рассказа. В голосе ее, правда, уже чувствовалось некое сомнение. Будто бы она сама не вполне доверяла собственным словам. – Точно ведь был… Ольга сама сказала, что был…

– Итак, он был или Ольга сказала, что был? – поинтересовался я. – Хотелось бы все-таки знать поточнее.

– Да не помню я уже! – раздраженно произнесла мадам Полякова. – Вроде был. Говорю же – зубы у Саньки болели…

– Ясненько, – пробормотал я, хотя никакой ясности у меня еще не было и в помине. – А адрес свой алма-атинский оставила она?

– Пока вроде нет, – ответствовала Софья Павловна. – Сказала, что, пока не устроится, писать ей можно на Главпочтамт, до востребования.

– Ага, – кивнул я. – Так, может быть, вы фамилию этих ее алма-атинских родичей знаете? Или там слышали случайно…

Госпожа Полякова честно наморщила свой лоб. Вернее, лобик.

– Сафроновы, – проговорила она наконец. Это было уже кое-что. Тем не менее я счел нужным переспросить:

– Точно Сафроновы?

– Точно, – обнадежила меня хозяйка. – Или Сафаровы.

Вероятно, лицо мое в этот момент разговора страдальчески перекосилось, потому что несколько минут после этого Софья Павловна говорила со мною участливым тоном, как с человеком, отягощенным каким-либо недугом. Должно быть, такую мину на своей мордочке носила малолетняя Санька, когда мучилась зубами.

– Сафроновы или Сафаровы?! – выдохнул я, стараясь, чтобы мой голос не сорвался на крик.

– Сафроновы или Сафаровы, – успокаивающим тоном произнесла мадам Полякова. – Точно, одно из двух. В крайнем случае Сухаревы. Но, по-моему, все же не Сухаревы. Такая вот фамилия, нерусская.

Я сделал глубокий вдох. Потом выдох. Вдох – выдох, вдох – выдох. Гимнастика для нервов по системе йогов. В какую-то секунду мне почудилось, будто Софья Павловна тонко надо мною издевается. На мгновение я даже остро пожалел о своей травоядности; секундный позыв немедленно заорать дурным голосом и пальнуть из своего «Макарова» в потолок мне удалось быстро ликвидировать. За каких-то несчастных пять-шесть вдохов-выдохов. Хорошую гимнастику придумали индусы.

– Сафроновы, получается, – нерусская фамилия? – медленно-медленно прошептал я.

– Да ведь не Ивановы же! – убежденно ответила мне мадам Полякова. – Татары, надо полагать. Какая там нация в Алма-Ате проживает?

Софья Павловна отнюдь не издевалась надо мной. И бестолочью она, судя по всему, тоже не была. Просто-напросто ей было наплевать на все, что выходило за пределы ее дома, ее кухни, ее детей. Она даже честно соглашалась помочь хмырю из ГБ. И помогала, чем могла. Я вдруг посочувствовал лично не знакомому мне товарищу Бабушкину. Кажется, я начинал догадываться, за каким чертом этот сосед прикупил себе саблю и сдернул отсюда подальше…

– Хорошо, – проговорил я после некоторой паузы. – Подведем итоги. Значит, Селиверстова с Лебедевым уехали в Алма-Ату. Но Лебедева в этот его приезд сюда вы сами не видели. И адреса их теперешнего, в Алма-Ате, вы не знаете. И фамилию родственников тамошних вы не помните… Но хоть за название города вы ручаетесь?

– Что я, дура какая-нибудь?! – возмутилась мадам Полякова. – Ольгуша и на бумажке все написала, чтобы я не забыла… – С этими словами она выдернула из-за спины Саньку и приказала: – Ну-ка, неси дяде ту бумажку, которую баба Оля нам оставила! Мигом!

Санька с радостным взвизгом выскочила из кухни и умчалась. Послышались треск, звон, что-то покатилось по полу и посыпалось, но в конце концов довольная девчонка вновь появилась на кухне, держа в руках замурзанный клочок.

Я осторожно, как музейный экспонат, взял бумажку. На ней действительно было написано: Алма-Ата, Главпочтамт. До востребования. Селиверстовой О.Д. (для Лебедева В.Д.). Почерк был мелкий, аккуратный.

Вытащив из кармана блокнот, я печатными буквами переписал этот, с позволения сказать, адрес на отдельный листок. Листок протянул Софье Павловне, а оригинал припрятал. Пусть лучше хранится у меня. Плохонькая, да улика.

– Ладно, – произнес я, стараясь не слишком выказывать хозяйке своей досады столь ничтожным результатом переговоров. – Спасибо вам за помощь. Вы сообщили мне очень ценные сведения.

Мадам Полякова засмущалась, но потом спохватилась. С большим запозданием она вспомнила, что с КГБ следует держать ухо востро.

– А чего это вы Ольгушу с Валей ищете? – с тревогой осведомилась она. – Уж не случилось ли, часом, с ними чего-нибудь?

Я придал своей физиономии строго официальное выражение.

– Потому и ищем, чтобы не случилось, – авторитетно заверил я. Кстати, это было чистейшей правдой. Во всяком случае, по отношению к Лебедеву. Я искренне надеялся отыскать его раньше, чем это сумеют сделать другие. Кто-то вроде блондинчика с рукастым.

Моя туманная формулировка вполне устроила Софью Павловну.

– Ну, и слава Богу, – певуче проговорила она. – Хорошие ведь люди, что Ольга, что Валентин. Только, жаль, невезучие. И сынок их, Юраша, сгорел совсем молоденьким…

Я сочувственно кивнул. Из разговора с Селиверстовым-мавзолейщиком я уже знал, что сын Ольги Денисовны умер рано. И, по убеждению хранителя мумии, произошло это вследствие недостатка отцовской заботы.

– …И внучок их, Петруша, сиротинушка, пошел по кривой дорожке…

На секунду я оторопел. Ни о каком внуке, тем более выбравшем кривую дорожку, я и понятия не имел. До сих пор я был убежден, что сын Ольги Денисовны и Валентина Дмитриевича ушел из жизни в том нежном возрасте, когда еще трудно завести своих детей.

– Постойте-ка, Софья Павловна, – я попытался собраться с мыслями. Появление внука придавало всей истории новый поворот. – Какой еще Петруша? Разве этот Юраша не умер молодым?

Мадам Полякова всплеснула руками:

– Ой, батюшки, заговорилась я! Просила ведь меня Ольгушка, умоляла: о внуке – ни слова! Совсем забыла, голова дырявая…

– О внуке – ни слова! – важно надувая щечки, повторила, как магическое заклинание, Санька. И, передразнивая кого-то, унылым свистящим шепотом зашелестела, набирая темп: – Никому не говори, Софа, никому не говори, Софа, никому-никому-никому-никому-никому…

– Заткнись, паршивка! – крикнула мадам Полякова и попыталась по привычке заткнуть Саньку подзатыльником. Однако девчонка уже была начеку, и потому легко увернулась от материнской ладони, вскочила на стол, затем перемахнула на кухонный шкаф. Оттуда эта обезьянка важно произнесла все тем же шепотом, с легким завыванием в голосе:

– Вопрос жизни и смерти!

Вслед за этим Санька сбросила со шкафа запыленную жестяную миску, которая со свистом пронеслась над нашими головами и улетела в кухню номер один. Звон и грохот подтвердил прицельность попадания. Совершив эту диверсию, мартышка Санька ускакала. Подпольщики в книгах про гражданскую войну, насколько я помню, уходили к Котовскому огородами. Санька же удирала исключительно шкафами. С одного на другой, с другого на третий. И – на волю, в пампасы!

– Вот я тебе ухи-то надеру! – запоздало крикнула вслед Тарзанке донельзя огорченная Софья Павловна. Но угрозы ее могли услышать теперь только кухонные шкафы да я.

Когда вопли и грохот кастрюль стихли, я сказал:

– Значит, внука их зовут Петром. Я правильно вас понял?

На мадам Полякову жалко было смотреть. В кои-то веки ей доверили настоящий секрет и упросили хранить от посторонних. И вот пришел посторонний любопытный тип и все сразу узнал.

– Документы покажите, – мрачно заявила мне Софья Павловна. – Может, вы не оттуда, откуда сказали.

Я немедленно показал свою книжечку.

– Софья Павловна, – увещевающим тоном обратился я к хозяйке, пока та ожесточенно изучала мой документ. – Ведь и правда речь идет о жизни и смерти. Кто-то охотится за Валентином и за Ольгой, и если мы их не защитим – никто не защитит.

Разумеется, я немного слукавил. На самом деле, у меня не было никаких данных о том, что кто-то и впрямь охотится за Селиверстовой. Зато Лебедев – уж точно в опасности. Судя по всему, кто-то очень старался пополнить им мертвую компанию Фролова и Григоренко. Черт побери, как много вокруг меня последнее время этих иксов и игреков! Слишком много, перебор. Кто-то нанимает блондинчика и рукастого. Кто-то убивает Машу Бурмистрову. Кто-то отправляет телефонограмму, благодаря которой меня чуть не превращают в решето… Не арифметика, а чуть ли не высшая математика! Задача со многими неизвестными… Или все-таки с немногими? Но тогда все еще больше запутывается.

Мадам Полякова вернула, наконец, мне мои корочки и недовольным голосом произнесла:

– Ну, внука Петрушей зовут. А вообще-то я мало что знаю…

Теперь каждое слово приходилось вытягивать из нее клещами. В результате многочисленных моих понуканий и мадам-поляковских отнекиваний я стал счастливым обладателем весьма скупой информации о судьбе потомства Селиверстовой-Лебедева.

Юрий, сын Валентина Дмитриевича и Ольги Денисовны, родился в годы войны и действительно умер от пневмонии. Но только не во младенчестве, как я думал, а уже в середине 60-х, успев подарить бабушке внука. Дедушки Вали тогда как раз поблизости не было – он занимался своею физикой в столице, временно забыв о своей первой любви (эту часть истории лебедевской подлости я уже слышал в изложении Селиверстова-из-мавзолея). В результате чего внучок Петруша был отправлен в Москву, учиться в суворовском училище, с перспективой армейской карьеры в последующем. Долгое время Лебедев-дедка и не подозревал о наличии внучка в том же городе, где жил сам, а когда именно узнал – про то Софья Павловна в точности не знает уж сама. Короче говоря, сейчас Селиверстов-самый-младший, которому уже стукнул тридцатник или около того, проживает в столице. С дедкой? Общается. Впрочем, подробности мадам Поляковой неизвестны. А что известно? Что пошел Петр свет Юрьевич по кривой дорожке.

Эта дорожка рефреном проходила по всему мадам-поляковскому повествованию, пока я, не выдержав, спросил:

– В тюрьме он, что ли, сидел?

Сразу выяснилось, что я понял Софью Павловну превратно. В тюрьме Петруша, по счастью, не сидел, но и военной карьеры, увы, не сделал. А зарабатывает себе жизнь в Москве каким-то биз-не-сом.

Последнее слово мадам Полякова выговорила брезгливо.

– Наркотики? Порнография? Торговля живым товаром? – я стал перечислять всевозможные разновидности преступного бизнеса, которые в моем представлении увязывались со злополучной кривой дорожкой.

Софья Павловна пришла в негодование от таких предположений и, в полном противоречии со всеми предыдущими ахами и охами, заверила, что Петруша – приличный юноша, а вовсе никакой не преступник. Хотя, конечно, пошел по кривой дорожке. Держит коммерческую палатку или целый павильон. Где именно? Да в Москве же!

Я вновь проделал пару йоговских упражнений и лишь потом сказал:

– Москва-то большая, Софья Павловна… Мадам Полякова в очередной раз тяжко задумалась, и я уже побоялся, что она так и не выйдет из этого ступора, когда она все-таки вышла и озолотила меня крупицей бесценных сведений.

– Это недалеко от памятника, – сообщила она. Вдох – выдох, вдох – выдох… Спокойнее, Макс!

– Памятников в Москве очень много, – объяснил с тоской. – Их ведь, Софья Павловна, даже в Саратове полным-полно…

Мадам Полякова с готовностью согласилась, что памятников в ее родном городе определенно чересчур и вот даже рядом с домом ее, Софьи Павловны, крестного лет десять назад поставили какую-то каменную дурынду. Мужика в кресле и с косичкой.

Я сообразил, что мадам-поляковский крестный обитает примерно в том районе Саратова, где пару часов назад чуть не состоялась историческая перестрелка между героическими представителями одного и того же ведомства. Однако эти важные сведения из жизни крестного нисколько не приблизили меня к внуку физика Лебедева.

– Может, вспомните все-таки про московский памятник? – спросил я, переходя с делового тона на почти умоляющий. И поймав себя при этом на желании просто начать канючить. Как Санька. Тогда, глядишь, мне и достанется конфетка.

Тактика моя оказалась правильной. Уловив знакомые интонации, Софья Павловна немного приободрилась, прервала начатый было рассказ о добродетелях крестного и неожиданно подарила мне московский памятник! Честное слово, я его сразу узнал, еще в самом начале мадам-поляковского описания.

И любой бы на моем месте узнал. Женщина с серпом и мужчина с молотом.

– А что за коммерция в той палатке, не помните? – забросил я удочку напоследок. Не клюнуло.

– Что-то продает, – лаконично объяснила мне Софья Павловна. Я немедленно распрощался с гостеприимной хозяйкой. Ясно было: в этих стенах больше ничего полезного мне выведать не суждено. И на этом спасибо.

Когда я выходил из кухни, хозяйка, уже позабыв о моем существовании, колдовала над кастрюлей, время от времени выкрикивая в пространство: Санька! Санька! Ты где, паршивица?

Саму паршивицу я обнаружил во дворе, где она самозабвенно ползала вокруг ярко-зеленого ушастого автомобиля. «Запорожца», единственного и неповторимого.

– До свидания, Александра, – сказал я.

Санька только на секунду отвлеклась от «запорожца», обнаружила, что я – всего лишь тот дядька-который-не-ест-детей, пренебрежительно махнула мне лапкой и снова углубилась в свои важные дела. Молодому поколению саратовцев – в ее лице – скучный взрослый тип по фамилии Лаптев был совершенно не интересен. И слава Богу.

Из двора дома на улице Чапаева я вышел усталым, опустошенным и с громадным количеством новых «почему?» и «где?».

Ярко светило в небе апрельское солнышко, близлежащее заведение под странным названием «Куры братьев Гриль» распространяло вкусный аромат, однако мне сейчас было не до кур, не до братьев и даже не до солнышка. Предстояло добраться до гостиницы «Братислава», принять в своем номере горизонтальное положение и обо всем хорошенько поразмышлять. Надеюсь, что напарничек Юлий еще не прилетел дневным дирижаблем. Но даже если он и прилетел, то я все равно попробую уединиться для раздумий. Посоветую ему пока осмотреть саратовские достопримечательности. Памятники с косичками и без. Возможно, он захочет часок-другой пообщаться со своими коллегами из местного уголовного розыска. По-дружески, без перестрелки. А не так, как я пообщался сегодня со своими.

Я вышел на перекресток и стал ловить попутку. Несколько минут автомобилисты упорно меня игнорировали. Возможно, я со своей протянутой рукой подспудно напоминал им монумент с Театральной площади. От стояния в неудобной позе голосовальщика рука вскоре затекла, и мое желание поскорее принять положение лежа стало усиливаться с каждой секундой. На исходе пятой минуты я твердо решил: если Юлий приехал и откажется осматривать памятники или общаться со своими ментами, а, напротив, попытается затеять со мною беседу, то я закроюсь от него в ванной. Часика на полтора минимум. Имею право.

Чья-то сердобольная «волга» притормозила у кромки тротуара. Водитель испытующе посмотрел на меня.

– Гостиница «Братислава», – заискивающим противным тоном сказал я. Сам от себя такого не ожидал.

– Две штуки, – лениво проговорил сердобольный водила.

В масштабах Саратова цена была просто грабительской, но я немедленно согласился, и вскоре мы уже мягко рулили по центру города, огибая один монумент за другим. Вернее, рулил водила, а я, наконец, думал.

Если отбросить нюансы, то состоявшаяся беседа с Софьей Павловной Поляковой оказалась далеко не бесполезной. В ходе моих поисков пропавшего Лебедева передо мной возникла неожиданная развилка. Очень многое – начиная с рассказа мавзолейщика Селиверстова и кончая клочком бумаги с алма-атинским адресом для переписки – указывало однозначно: Лебедева надо искать в столице Казахстана. То есть брать билет и ехать туда. И уж там либо отыскивать Сафроновых-Сафаровых-Сухаревых самостоятельно, либо бить челом в кабинетах тамошнего гэбэшного начальства и просить суверенной помощи. Однако чем больше я разглядывал эту простую и ясную версию будущих поисков, тем меньше она мне нравилась. И очень скоро разонравилась вовсе. Я вдруг почувствовал себя марионеткой, которую крутят чьи-то умные пальцы. Раз – и я в Саратове, два – и я готов догонять Лебедева в Казахстане. И наверняка там, в Алма-Ате, меня ждут и три, и четыре. Но вот будет ли там Лебедев? Большой вопрос. Сдается мне, что никакого Лебедева там может и не быть. Уж слишком здорово вдолбили Софье Павловне про Алма-Ату – так, чтобы бабонька, все позабыв, город сумела назвать точно, без ошибки. Кому назвать? Тому, кто придет и будет спрашивать. Выходит, Лебедев сам хотел, чтобы его нашли? Явная чушь. Вообще, сдается мне, что самого Лебедева могло в Саратове просто не быть. Софье Павловне, например, хватило телефонных звонков, предотьездной суматохи и честных уверений соседки Ольгуши, что Валя приехал. Это как гипноз. Если долго говорить «халва, халва», рано или поздно во рту станет сладко. Вот и мадам Полякова легко внушила себе, что Лебедев был здесь. И только пацанка Санька, которую – по малолетству – такой гипноз не берет, никакого новенького платья короля не обнаружила. Не было дяди Вали – и точка.

«Волга» резко затормозила, и я с трудом удержал равновесие.

– Здесь дорогу перекопали… – буркнул бескорыстный водила. – Придется делать крюк.

– Делайте, – откликнулся я. – На здоровье.

– Полштуки еще придется накинуть, – уточнил шофер.

Я без раздумий сунул ему в руку маленькую зелененькую бумажку. Только бы он куда-нибудь ехал и не мешал моим детективным раздумьям.

«Волга» снова тронулась, а я мысленно перешел ко второй версии. Итак, предположим, и Саратов, и Алма-Ата – это подставка. Для меня или для всех, включая гипотетических хозяев скоропостижно скончавшихся блондинчика Лукьянова с рукастым Лобачевым. Что же из этого следует? А то, что Лебедев в настоящий момент может оказаться в любой точке нашей необъятной родины. И я сильно подозреваю, что эта любая точка – именно Москва. Город, откуда он, по идее, должен бежать со всех ног. Под угрозой смерти. И, кстати, пока под угрозой, для меня необъяснимой. Потому что мне еще никто не растолковал, при чем тут Курчатов, статья в «Московском листке» и два убитых физика? Шпионаж? Протухшие атомные секреты столетней давности? Тоже ерунда. Тогда что не ерунда?…

В этом месте мозги мои, лишенные необходимого минимума информации, заработали вхолостую, и я поспешил оставить пока в стороне вопрос «почему?» и вернуться к вопросу «где?».

Внук Петруша на ВДНХ, рядом с мухинским памятником.

Внук Петруша, который занимается биз-не-сом.

Внук Петруша по фамилии Селиверстов – не Лебедев! – о котором мало кто знает, да и бабка Ольга не зря ведь заклинала мадам Полякову молчать. Вопрос жизни и смерти. М-да, нашли кому доверить.

Может ли внук-бизнесмен дать убежище единокровному деду, которого, между прочим, искать станут где-нибудь за пределами Москвы?

Может, сказал я сам себе.

И тут мы приехали.

Я вошел в холл гостиницы «Братислава», приблизился к стойке и попросил у женщины-портье ключ. Ключница зашарила по ящичкам, потом переспросила номер и в конце концов пришла к логическому выводу:

– А ключа нет. Наверное, взяли уже.

Вот и Юлий, печально подумал я, шагая к лифту. Прилетел все-таки, сизый голубок. Воспользовался, значит, услугами «Аэрофлота». Сейчас начнется…

И, действительно, началось. Только не то, о чем я думал.

– Привет, – сказал я, открывая дверь номера и примеряя на лице самую мерзкую из своих официальных улыбочек. – Как…

Я хотел спросить «Как долетели?», но осекся. Человек, сидящий в кресле напротив входной двери, был кем угодно, только не напарничком Юлием. И ствол пистолета с глушителем, направленный мне прямо в голову, означал всякое отсутствие добрых намерений со стороны пришельца.

– Не ожидал меня? – с усмешкой поинтересовался гость. – А я вот тебя, как видишь, ожидал.