Глава 5 ГОЛУБКА МОЯ

Мы окончательно поселились в своей комнатке, а работали в "кабинетах", выбранных по своему вкусу в свободных на лето помещениях школы. Я устроилась шить в учительской, а Юрий обосновался во флигельке, в методкабинете, куда входил прямо из нашей импровизированной столовой. Он легко без задержки принял на себя мужскую половину хозяйских забот и уход за огородом. Маме остались кухня и корова. Да еще походы в магазин. Сиесту, самое пекло, проводили на своем лежбище, занимаясь каждый своими делами. Юрий читал, я вышивала или продолжала шитье, выполняя ручную работу. Для света отворачивали уголок байкового одеяла, которым было завешено окно. Работая над докладом к пленуму, мы поняли, что совсем не знаем школьной психологии, и тогда решили, что летом постараемся ликвидировать этот пробел. Юрий принес из дому завалявшийся еще с педучилищных времен учебник психологии, определил объем каждого занятия и теперь, лежа рядом со мной, он читал вслух выделенный на сегодня раздел. Читал по абзацу, вдумчиво примеряя его сообщения к живым детям, к каждому ученику или школьному событию. Мертвые академические сентенции приобретали для нас живой импульс, наполнялись практическим смыслом. Час — полтора, и учебник отложен, запланированный параграф проанализирован и обсужден, принят на веру или раскритикован. Я даю в руки Юрия его любимый журнал "Юность", а сама продолжаю шить. Время дорого.

Ежегодно летом я более чем на половину обновляю свой гардероб, и все делаю своими руками, с помощью мамы, конечно. В детстве мы считали маму портнихой экстракласса, повзрослев, увидели, что шьет она средне, а нам хотелось чего-то необычного, и мы, одна за другой принялись наряжать себя сами. Профессиональной портнихой стала младшая из нас, а мы не поднялись выше мамы, только моду знали лучше ее. На каникулах, отбросив другие заботы, я сидела с иголкой или крючком. Выбрав фасон, долго мастерю выкройку, осторожно крою на большом столе в учительской, потом сметываю выкроенные детали, примеряю перед зеркалом, потом на маминой зингеровской машинке сшиваю их. Швы заделываю вручную. Если нужно, вышью платье или украшу его ажурным воротничком, или придумаю замысловатый берет и свяжу его из шерстяной или хлопковой пряжи, заготовленной мамой. Беретки вязали толстым крючком столбиками без накида, чтобы шапочка была жесткой и хорошо держала форму. Для жесткости ее сильно намыливали и натягивали на большую тарелку или, лучше, на крышку от большой кастрюли, тогда ровчик по ободку держится крепче. Надеваешь вывернутую налицо беретку и пальцем по ровчику делаешь побольше неглубоких вмятин — и ты нарядна. Беретка не приплюснута блином, не свисает на бок лепешкой, а держится высокой коврижкой, украшенной вмятинами. Это рукоделье требует много времени, а Юрий мешает, сбивает меня с ритма, увлекая в свои забавы. Самообразование, которым мы занялись всерьез, тоже забирает уйму времени. Если так дело пойдет дальше, то в новом учебном году я буду ходить как анчурка. А Юрий и в ус не дует. Вот и сейчас кое-как его утихомирила, сунула ему журнал, а сама подшиваю подол платья. Улучив момент, он из-под моего локтя просунул голову на любимое место, устроился удобнее, покосил блестящими глазами и в ребячьем восторге задрал ноги, заливаясь смехом. Он в плавках. Звонко шлепнув его по голым ногам, за ухо перенесла его голову снова на подушку. Минута — улыбающаяся рожа опять у меня на коленях.

— Слушай, дитятко мое неразумное, — сказала я сердито, — не мешай мне работать, конфетка моя сахарная! Ложись на свою подушечку и "читай в книжку"… Ума прибавится, милая моя крошечка, птенчик мой ласковый. Не уймешься, уйду к маме!

За ушко — и на подушечку. Вроде утолокся. Не тут-то было. Недошитое платье — на подоконник, голова на любимом месте, задрал ноги и хохочет.

— Ну неслух… Юрасик мой миленький, дитятко мое крохотное… Может, на ручки тебя взять, гулюшки тебе спеть… Отринь! Надоел до чертиков! Прямо придушила бы несмышленыша!

Привычным жестом взялась за ухо, чтобы повторить обычный маневр, но он прижал мою руку к своей щеке:

— И неправда! И не мешаю вовсе… И совсем не надоел… Наоборот! "Я верю: я любим! Для сердца нужно верить. Нет, милая моя не может лицемерить; все непритворно в ней: желаний томный жар, стыдливость робкая, харит бесценный дар, нарядов и речей приятная небрежность, и ласковых имен младенческая нежность…"

Сказал это с мягкой любовной укоризной за мое притворство в очевидных вещах. Ну, что с ним делать! Дернуть больно за чупрыну, чтоб не мучил, не терзал душу своей недосягаемостью, или упасть к нему на грудь в благодарность за такую поэтичность в выражении своих чувств. Второе он уловил мгновенно, сел, поднял меня к себе на колени и приложился губами к моим предательски повлажневшим глазам. Меня поражала способность Юрия находить в нужный момент необходимые слова, сказанные кем-то из великих лет сто — сто пятьдесят тому назад, но так полно выражающие его чувства и мысли, как он сам выразить не смог бы. И в этот раз пушкинские стихи перестали быть чьими-то стихами, они превратились в поэтический укор самого Юрия неразумности моего отказа от игр и забав, свойственных молодости. Чтобы быстрее справляться с шитьем, я стала задерживаться в учительской, делая там и ручную работу. Он приходил с прутиком и шутливо прогонял меня на отдых. Платье подшила мама.

Мое зимнее пальто сильно износилось, купить новое в это лето не хватит духу, обойдусь стеганкой, так в войну мы называли ватные куртки, простроченные на машинке. Верх рабочих ватников шился из сатина или другого плотного материала, ватники на выход шились из шерсти. Мы с мамой рассчитали, что пальто купим в декабре — январе, в сезон на базаре будет больший выбор. А пока обойдусь стеганкой. Распороли, постирали, подкрасили и отгладили старые школьные шерстяные платья сестер. На подкладку купили сатину. Вдвоем колдовали, как составить эти куски, чтобы не было заметно, что новая вещь сделана из старья. Выкроили, сшили пока по отдельности полочки, спинку и рукава, настелили ваты, сметали верх с подкладом и прострочили боковые швы. Теперь нужно фигурно выстрочить эту заготовку. Кокетку создали из простроченных ромбиков Из таких же ромбиков начертили кайму по низу полочек и спинки. Чтобы шов был ровным, деталь нужно поддерживать двумя руками, но машинка у мамы ручная, свободна только одна рука, есть опасность, что строчка завиляет. Помогала мама, но у нее много дел по дому, ее заменил Юрий. Он сделал меня своей подсобной работницей, которой разрешалось только крутить ручку машинки… Шов получился идеально ровным. Мы строчили желтыми нитками по коричневому полю, малейшая вилюшка сразу стала бы заметна и испортила бы работу. Юрий этого не допустил. Воротник, пояс и манжеты получили прокладку из мешковины, поэтому хорошо сохраняли фор. Все детали соединяла я сама. Стеганка готова, но нет подходящих пуговиц. Нашла выход из затруднения: трехкопеечную монетку с картонным кружком обтянула коричневым шерстяным лоскутком, петли сделала из рулика. От наружных карманов отказалась, чтобы не портить идеальную прострочку бортиков. Вместо них пришила руками внутренние карманы. Куртка, на наш взгляд, получилась удачной и очень мне к лицу. Мы думали, что я пощеголяю в ней только до покупки пальто в декабре, а получилось, что она спасала меня аж три зимы. Куртка требовала соответствующих дополнений. Почти новый коричневый сарафан не нуждался в замене, ботинки на низком каблуке с меховой полоской по верху халявок тоже еще годились, свитер из верблюжьей шерсти я носила только одну зиму, тоже вполне был пригоден… Две пары хлопчатобумажных чулок в резинку мама купила на рынке. Тогда о колготках и слыхом не слыхали. Осталась шапка. Белая беретка у меня уже была, но не помешала бы шапка из меха. Чтобы создался ансамбль с меховой опушкой на ботинках, нужно было найти коричневый искусственный каракуль. Он нашелся. В маминых заначках сохранился рукав от детской шубки. Из него я слепила меховой околыш для кубанки, а верх сделала из большого лоскута, оставшегося после шитья сарафана. Сейчас такой наряд назвали бы нищенским, а тогда он смотрелся весьма прилично. Все учительницы, кроме Тамары Максимовны, одеваются почти так же. За Тамарой не угнаться, ее родители очень баловали единственную дочку, благодаря большому хозяйству имели возможность наряжать в шерсть и шелка.

У Юрия с зимней одеждой полный порядок. Шинель, сапоги, шапку-ушанку, привезенные с фронта, он не хотел менять на цивильное пальто и кроличью шапку. Я заказала маме пряжу ему на свитер. К новому году успеем его связать. В сентябре — октябре купим костюм. У маминой приятельницы сыновья, фронтовые мародеры, имеют несколько красивых костюмов большого размера для продажи, соберем денег и купим, уже договорились. Мужчины тогда курток и кофт не носили. Китель или пиджак.

Как-то Юрий на целый день ушел к матери. Пользуясь свободой, я спешила быстрее закончить вышивку для украшения ночной рубашки. Веночек из розочек вокруг ворота и на широких рукавчиках. Люблю вышивать художественной гладью, но всерьез заняться этим рукоделием нет времени, сижу с иголкой урывками. В тот день с утра работала увлеченно, даже радовалась, что нет Юрия. К обеду его стало не хватать, и я со страхом поняла, как он постоянно мне нужен, заполнив собой каждую мою минуту. Без него жизнь — не в жизнь. Ни о чем другом не думаю, только о нем. И нет у меня стихов, чтобы, как он это делает, передать свои мысли поэтическими строчками. Очень помогла бы песня. Как красиво попрощалась Тамара! Мама знает много любовных песен, сестры их пели: "Сухой бы я корочкой питалась, холодную б воду я пила, тобой бы, мой милый, наслаждалась, одним тобой бы я жила…" Песня есть песня, ее не отделишь от мелодии, не превратишь в стих. Она требует голоса и слуха, чем природа меня обделила. Нужны стихи женского признания в любви. Неужели их вообще нет? Должны быть. Кончается второе тысячелетие, неужели не нашлось ни одной женщины, которая сумела выразить свои чувства и мысли так, как это сделали Пушкин и Есенин? Из великих поэтес не знаю ни одной, из современных слышала об Ахматовой в связи с постановлением, но стихов ее не читала. Страницы со стихами в толстых журналах пропускаю, на них нет времени. По радио, случается, читает свои стихи Ольга Бергольц, не слушаю, отталкивает манера читать с завыванием. И стихи плакатные. Юрий так тонко чувствует поэзию, так удачно находит стихотворные строчки, нужные именно в этот момент, передающие полно именно то, что он сам хотел бы сказать в эту минуту. И обжигает мою душу таким таинственным откровением, что становится в моих глазах магом и чародеем. Мне бы хотя бы чуть- чуть приблизиться к нему в этом чародействе. В школьной библиотечке нет сборников поэтесс. Идти в районную уже поздно. Посмотрела, нет ли нужных мне стихов в толстых журналах, которые я выписываю для себя и для школы. Нет, не встретилось ни одного. И тут мне в голову пришла дерзкая мысль перекроить мужские стихи великих поэтов на женский лад. Есенина в нашей библиотеке нет, а Пушкин есть. Я довольно быстро перелопатила на свою потребу три небольших стиха великого поэта.

Уже стемнело, а Юрия все нет. Приготовила постель на лежбище, прошла в учительскую к машинке… Вернулась в комнатку… Не работается, не спится. Но все-таки заставила себя лечь, даже задремала. Юрий неслышно разделся, неслышно сходил в душ, который смастерил в сарае и, прохладный, вытянулся рядом. Я радостно обняла его и хотела встать, чтобы накормить ужином. Он сказал, что поужинал у матери, и с видимым удовольствием уложил голову ко мне на колени.

— Скучала без меня? Я тоже. Там накопилась гора работы… Денька на два — три… Я поднажал и сделал за день, до ночи вкалывал… Мать и сестры не пустили без ужина… Да, они вечером пришли… и в атаку… Еле отбился… Сказал, чтоб попридержали языки… Еле дотерпел… Думал, умру, так хотел тебя видеть…

Я наклонилась над ним: "Я верю: я любима; для сердца нужно верить. Ты, милый мой, не можешь лицемерить. Все нравится в тебе: желаний буйный жар, и ласки смелые, и слов бесценный дар, день в плавках и босой, и утренняя резвость, и мужественных губ убийственная нежность…"

Он не смог скрыть растерянности и недоумения, но, целуя, похвалил:

— Прекрасно! Чудесно! Превосходно! Я бы не решился соперничать с Пушкиным…

Мое "творчество" не вызвало у него восторга, и у меня пропала охота удивлять его другими, заготовленными сегодня опусами… Стыдно стало за себя…. Для него Пушкин — святыня, переделывать его — святотатство, кощунство, смертный грех, и я их совершила, не ведая глубины своего падения…

В эти же дни мы пережили первую и единственную ссору. Юрий сказал, что в августе нужно сделать новый забор вокруг школьного двора. Колхозу не до нас. Дувал не годится. Кирпичей не достать. — Придется самим наделать. За август наделаем и высушим. В сентябре с ребятами сложим стенки решеткой с зазорами в треть кирпича. Решетка мне не понравилась. Кирпичи саманные, без штукатурки некрасивы, а как оштукатуришь решетку? Забор нужно делать сплошной стенкой. Ее и оштукатурить можно и побелить. Совсем другой вид.

— Как в тюрьме, — съязвил Юрий.

— Решетки тоже в тюрьме. Ты к ним больше привык, что ли?

— К чему я привык? — взревел Юрий. — Дура безмозглая! Думай, что говоришь! Дрянь!

Я взвилась от возмущения и умчалась, не глядя на ночь, к маме. Вообще — то я человек не капризный, обидеть меня трудно. Не устраиваю скандалов, могу упрекнуть, больше переношу в себе, но в этот раз я ночью бросила его одного и улеглась на своей кровати в директорской квартире. Мама уже спала, она ложится рано. Я на цыпочках прошла в комнату, залезла под простыню и, сдерживая всхлипы, уткнулась лицом в подушку. Через время как-то забылась, прикорнула… Какая- то тревога подняла меня. Боже, что я натворила! Он хочет забыть, вычеркнуть из жизни свой плен, концентрационный лагерь и весь ужас, связанный с этим, а я грубо, дубиной саданула в незаживающую рану и убежала, видите ли, оскорбленная. Взметнулась снова и бегом к нему. По звездам, по прохладе определила, что скоро рассвет. Юрий не спал, окно нашей комнатки светилось. Натянутая марля трепыхалась от сквозняка. Значит, дверь в коридор тоже распахнута. Прошла осторожно в комнатку.

Юрий сидел на постели. Рядом на полу стояла пепельница, полная окурков. Дыму — не продохнуть, сквозняк не помогает. Увидев меня, он шутовски бухнулся на колени, опрокинул пепельницу себе на голову и, косолапя руками, пополз ко мне, стряхивая с волос разлетавшиеся окурки. Дополз — и я взмыла вверх. Близко- близко его глаза, в них клокотала бешеная боль. Меня захлестнула волна глубинной материнской жалости: немедленно загладить свою вину, избавить его от мук, защитить от них, изгнать прочь недопонимание и грубость, вернуть доверие и нежность, нечаянно потерянные нами при ссоре. Я подняла руки, чтобы обнять его за шею, он дернулся, не позволяя, и почти сбросил меня на постель. Сам свалился рядом и лег ко мне спиной. Тронула его за плечо. Напрягся выжидательно- тревожно, будто рядом зашипела змея. Ласково погладила голое плечо. Дескать, не бойся, слез не будут, упреков тоже, забудем все недоразумения. Он не шевельнулся. Мягко нажала и положила его на спин. Нежно поглаживая и похлопывая, я обласкала все его большое мускулистое тело, а шрамы и рубцы от ран обцеловала, прикладываясь к ним как к святыне. И шептала, шептала, самозабвенно и горячо, обволакивая его красивейшей и нежнейшей любовной чепухой. Искренние слова приходили сами собой, я не мешала их теплому потоку, охваченная жгучим желанием смягчить ожесточившееся сердце чародея, унести прочь озлобленность и обиду, дать умиротворение и покой, вернуть взаимопонимание и любовь. Он обмяк, расслабился, как- то расплылся, будто внутренние застежки и завязки постепенно одна за другой расстегнулись и развязались. Под гипнозом убаюкивающего шепота он таял и млел, отдавшись моим рукам, и незаметно для обоих заснул Успокоенная, и я заснула, прижавшись к его боку. Пробудилась и в этот раз поздно от крикливой суматохи, доносившейся со двора.

Юрий уже давно на ногах. Обеспечил нас водой на целый день, повозился на огороде, заодно и попасся там, починил загородку в углу школьного сарая, где стояла корова, сделал ей новую кормушку и обратил внимание на антресоли над стойлом, набитые разным хламом из ящиков, каких- то палок и связок конторских книг, присыпанных угольной пылью. Он потянул за одну из палок. Это оказалась ножка сломанного стула. Вдруг на него налетел с бесовским воплем какой- то ком, больно царапнув по руке. Юрий упал с подставки, а на него свалился стул и еще какая-то рухлядь. Встал, отряхнулся и только тут разобрался, в чем дело. Это бросилась на защиту своего гнезда вспугнутая им запоздалая, по мнению мамы, наседка, контрабандно усевшаяся на собственных яйцах, которые отложила, не спросив разрешения у хозяйки. Мама не нашла ее гнезда, но искупала в ведре с водой, когда услышала ее неурочное квохтанье, чтобы глупая хохлатка одумалась. Жалкая мокрая курица, толком не обсохнув, тут же скрылась куда — то. Маме было невдомек, что под экзекуцию попала умная наседка, твердо решившая выходить своих детей. Хитрая пеструшка больше не покидала своего гнезда, если слышала во дворе голос жестокой хозяйки. Цыплятки благополучно вылупились как раз в тот день, когда Юрий полез на антресоли. Курица, квохча, бегала по коровьей загородке, а Юрий пошел под душ. Вытираясь полотенцем, обнаружил, что курица куда- то исчезла. С предосторожностями заглянул на антресоли еще раз и увидел пеструшку, из — под перьев которой выглядывали цыплячьи головки. Ему нужно было дождаться вечера и спокойно снять слепую ослушницу вместе с потомством, но он потянул к себе коробку, с гнездом и вызвал новый бросок разъяренной мамаши, грудью вставшей на защиту своего семейства. Гнездо он снял, вынес во двор, и цыплятки увидели свет Божий. Когда я вышла на улицу, виновница переполоха, сердито распушив перья и угрожающе квохча, церемонно вышагивала вокруг своего выводка и яростными бросками отбивала всякие попытки притронуться к дорогим ей детишкам. Курицу Юрий назвал Кумой, а цыпляток — своими крестниками. В столярке под верстаком устроил их на ночь, чтобы разбойные коты не потаскали беспомощных цыпляток. Днем Кума свободно разгуливала по школьному двору, а перед вечером пряталась с выводком в столярке. В то утро, рассказывая мне о происшествии, мама и Юрий впервые заговорили, как "свои", без всегдашнего отчуждения и неприязни.

Делая утренний контрольный обход огорода, Юрий, с предвкушением радостного сюрприза, сорвал первую дыньку — хандаляк. Круглая, зеленовато — серая дынька с широкими полосами охряного цвета не идет ни в какое сравнение с поздними медово сладкими сортами. Ее прелесть в раннем созревании. Мякоть оранжевая, зернистая, чуть суховатая, но очень ароматная. Разделив дыньку на три части, одну он сам отнес маме. Оставшуюся часть ловко порезал на тонкие скибочки. Взяв такой ломтик, он сначала проводил губами по его гребню, снимая верхнюю сладость, а потом не столько откусывает, сколько всасывает благоухающую дынную мякоть. Эти минуты для него как именины сердца, так много удовольствия они ему доставляют. Умеет он радоваться пустякам, на первый взгляд, но эта радость захватывает и окружающих, и жизнь становится намного веселей и приятней. Огородная снедь — его любимое лакомство. Утром, толком не проснувшись, он бежит на грядки, чтобы проверить, как чувствует себя овощной народ, и непременно прихватит с собой по пучку укропа, петрушки, морковки, перьев лука и листьев мяты, в карманы набьет стручками гороха. Прихватит еще пяток огурчиков и помидоров, сорвет арбузик или дыньку. Кошелку с добычей оставляет на столе в коридоре, выбрав из нее то, чем ему хочется немедленно полакомиться. Миску с деликатесами ставит возле себя на рабочем столе, а горох высыпает кучкой тоже под рукой. Пока мы готовим завтрак, он уже хорошо причастится огородным прибытком, но аппетита при этом не теряет, с завидным наслаждением уничтожая все, что ему ни подашь. Приятно его кормить. Сиесту он проводит лежа, читая какой- нибудь журнал, но миска с овощной радостью и тут под рукой. Читает и чем- нибудь хрумтит. Фруктовые прелести его привлекали намного меньше, но и от них он не отказывался, если удавалось обогатиться в колхозном саду.

Кума с цыплятками и дынька — это утренние сюрпризы того дня, сиеста тоже оказалась с сюрпризом. Вместо "Юности" и "Вокруг света" Юрий принес несколько подшивок "Народного образования" и папку, из которой достал три тетрадки. Я уставилась на него с любопытством. Что бы это значило?

— Ты возмущаешь меня, миледи, — проговорил он несколько смущенно. — Нехорошо, очень нехорошо, даже непедагогично ты поступаешь… Говорю это тебе с полным основанием. Я к тебе захожу каждый день, интересуюсь, каким новым нарядом ты хочешь вызвать фурор, а ты ко мне ни ногой, даже носа не кажешь….. Нехорошо, непедагогично… Я в поте лица тружусь для общего блага, а мне — ноль внимания и фунт презрения… Непедагогично…

— Слушай, милорд, прекращай балаган и говори толком, чем ты хочешь на этот раз похвастаться… Давай, хвастайся! Я повесила свои уши на гвоздь внимания…. И не вздумай хитрить и водить меня за нос какой- нибудь туфтой… Что- то серьезное ты придумал…

— Ну, вот все удовольствие испортила! Конечно, хотел похвастаться, а ты залепила мне рот, лишила праздника… Но так и быть, ради дела прощаю и прошу разрешения доложить, что мне удалось — таки поймать кота за хвост! Помнишь, мы говорили о новых темах для исследования в предстоящем учебном году и хотели в связи с этим подумать над новой схемой анализа уроков во время взаимопосещений. Так вот, я этим занимаюсь больше двух недель, а ты и в ус не дуешь…

— Не заходила, потому что не хотела нарушить твою свободу и независимость. В окно видно, какой ты сидишь вдохновленный и сосредоточенный…. Думала, пишешь стихи и ходишь в них голяком, поэтому глазеть на тебя в таком виде никому не позволишь… Чего мешать…. Вдруг в сердцах запустишь в меня чернильницей со всего маху! И как я потом буду выглядеть? И что скажет мама? Как видишь, причина моего невнимания вполне уважительная… Не томи, выкладывай, что ты там изобрел…

— Не изобрел, а нашел…. Нашел три темы для исследований… выбирай на вкус…. Так будет интересней, работать по разным темам…. Видишь, три тетрадки! Три темы — три тетрадки…. Сейчас составляю список литературы к каждой с краткими аннотациями… Получится намного серьезнее, чем мы делали раньше… — Усекла? Секретов нет, бери смело, смотри…

Я внимательно просмотрела все три тетрадки…

— Ай да Юрий Николаевич! Ай да Юрка! Ай да сукин сын! Обрадовал и удивил! Все три темы в высшей степени актуальные. Первая и третья мелькали у меня в голове, а вот вторая — это великая находка. Большой козырь. У меня руки зачесались тоже за нее взяться. Итак, первая — "Формирование личности на уроке в советской школе" Мы эту тему с тобой обговаривали, когда сидели над докладом к пленуму. Против нее возражений быть не может. И материала ты подобрал достаточно. Утверждаем ее единогласно с небольшим уточнением — "Формирование личности школьника при овладении программным материалом на уроке". Вторая — "Обучение учащихся умению самостоятельно добывать знания". Этой темой ты сделал очень важное открытие. Но я бы ее несколько конкретизировала: "Обучение учащихся умению самостоятельно добывать знания, работая над школьным учебником на уроке и дома". Золотая тема! Третья тема — "Нестандартные типы уроков". Тоже очень хорошая тема. Но мы к ней подойдем позже. Пока силенок маловато. А вот первые две темы сделаем сквозными, на весь год Мы же с тобой недаром психологию проштудировали. Вон как поумнели. Нужно и другим тоже поумнеть. Третьей темой возьмем "Развитие внимания школьников на уроке". Этим займемся в первой четверти. На вторую — развитие памяти, на третью — развитие мышления, на четвертую — воспитание чувств. Обдумаем соответствующие схемы анализа урока. Это не павлиний хвост, это достойный вклад в строительство коммунизма! Поразил! Восхитил! Сразил наповал! Ты чародей, Юрка! Награждаю тебя орденом трудового учительского Красного знамени!

— Вот что значит семь лет проработать в школе. Вмиг сориентировалась! Согласен с твоими поправками. Я, любимая, не гордый. Обойдусь без ордена. Я согласен на медаль в форме большой тарелки окрошки с наваристой петушиной ножкой! Неплохо бы получить и вторую медаль в форме большой тарелки вареников с вишнями, залитых сметаной!

— Вторую медаль ты получишь на ужин. Первую медаль ты сам завтра себе соорудишь, только петушка заруби сегодня. Мама обработает цыпленка, чтобы подкормить строителя коммунизма…

— Иди ко мне, строитель коммунизма, уши тебе надеру…. Убедилась, какой я хороший! А вчера что учудила? Не наказывай меня так больше, если даже я буду неправ! Поклянись, что никогда — никогда не оставишь меня одного!

— Честное пионерское, никогда- никогда не оставлю тебя одного! А ты в чем должен поклясться?

— Честное пионерское, никогда не допущу такой грубости! — сказал он без шутки. — А теперь поклянись, что всегда- всегда будешь так тешить и ублажать меня, как вчера!

— Честное пионерское, всегда- всегда буду- буду! А ты?

— Честное пионерское, всегда- всегда- всегда буду- буду — буду!. А что еще нужно тебе сказать?

— Ты чародей, Юрка!

Вместо ответа он, покачивая мен, запел вполголоса "Голубку", снабдив ее своими словами. Тогда "Голубка" была у всех на слуху, но вот уже лет тридцать я не слышу ее, хотя концерты Клавдии Шульженко иногда передают по телевидению. К сожалению, "Голубки" в них не включают. В памяти сохранился рефрен песни и несколько разрозненных строк, а вот мелодию я легко отличу в любом исполнении. Слушая Юрия, я представила себя прекрасной белой голубкой, которая по его зову устремилась в бескрайние океанские просторы и сквозь туман и грозы чутьем отыскала его парус "над волной морскою" и, сложив крылья, ринулась к нему из голубой выси: "Ты мои перья нежно погладь рукою!" Страстно- протяжная мелодия баюкала меня заморским очарованием небывалого ощущения душевного единства и слитности с любимым.

Года два тому назад я случайно наткнулась на телевизионную рекламу концертов к новогодним и рождественским праздникам и неожиданно услышала нечто, напоминающее "Голубку". Молодящаяся кривляка терзала дорогую мне песню своей манерой исполнения и сильно расстроила меня таким надругательством над гимном моей молодости. Страх стать свидетельницей публичной казни бесценной для меня мелодии держал в узде. В течение всей новогодней недели я не слушала ни одного концерта, переключая телевизор на другую программу.

Растроганная "Голубкой", в блаженном умиротворении я гладила его по щеке, приговаривая: "Какой ты необыкновенный чародей, Юрка!

— А забор мы сделаем решетчатым! — твердо сказал Юрий. — Не перебивай! Я все обдумал. Ты права, кирпичи из глины с соломой очень неказисты. Больше подошла бы полова, ее в колхозе мало. Убирают комбайнами, полова не отделяется. Возить песок от речки — труд каторжный, и машины в колхозе заняты на уборке. Дело гиблое. Я с классом в феврале был на экскурсии в цехах хлопкового завода Парторг попросил нас помочь прибрать освободившиеся площадки, где стояли уже переработанные бурты хлопка. Знаешь, что я заметил? Кругом грязь, а тут будто асфальт. За несколько лет земля утрамбовалась с волокнами хлопка и стала как асфальт. Мы тогда сгребли несколько машин волокнистого мусора. Я прямо сейчас отправлюсь на хлопзавод, отыщу парторга и поговорю, чтобы мусор к нам свозили. Добавим в глину волокна, кирпич получится прочным и гладким. Сложить решеткой, а потом можно побелить, а можно и так оставить. Неплохо будет смотреться. А вдоль забора посадить розы. У Ани растут в саду три сорта чудесных роз — белая, пунцовая и оранжевая. Нарежу черенков, прорастим и высадим в землю. Цветут с июня до снега. А чтоб весной срезать букеты, высадим луковицы подснежников, тюльпанов, воронцов. Осенью накопаем в горах и посадим у себя. Устроим райский уголок. Ну, я пошел.

На хлопзаводе он долго не задержался. Влетел в учительскую, где я шила, радостный и сразу выпалил новость:

— У нас будет забор из сетки! Завод начал строить ограду из жженого кирпича, проволочную сетку вокруг заводской площади убирают. Как спишут, сто метров дают нам. И трубы для стоек, и цемент, чтобы намертво укрепить стойки. И машину дают, чтобы перевезти это добро. Знаешь, кто там парторг? Сабир Мансуров! Его сестра с нами училась, а он классом ниже. Воевал с сорок второго, брал Берлин, расписался на Рейхстаге, замполит роты… Вот он все это и провернул. Мы с Иваном за неделю установим ограду…. Сетку натянем в два слоя и покрасим. Дешево и сердито!

Вечером того же дня произошло еще одно памятное событие. Стало привычным, что Юрий поет, а я, сидя у него на коленях, слушаю, не смея подать голос, хотя в хоре обычно не молчу. Прогремела гроза с молнией и водопадным дождем, очень редким в тех местах. Воздух очистился от пыли, небо заголубело, дышать чистой прохладой стало очень приятно, двор, смоченный дождем, тоже нес чистую прохладу, и мы с Юрием уселись на промытые ступеньки перед учительской. Он задумчиво запел: "Сонце ныэенько, вечер блызенько…" Я, поддавшись его настроению, тихонько стала подпевать. Он подтолкнул, чтобы добавила голоса, смелее вела мелодию, и мы дуэтом вполне прилично довели песню до конца. Потом вторую…. Третью… Так и пропели весь вечер, а мама сидела у открытого окна за занавеской и тоже неслышно подпевала нам… Убаюкивающая грусть таких вечеров сближала нас, вызывая желание подольше посидеть, вот так обнявшись и отдавшись чувству духовного единения.

В комнатке Юрий по- вчерашнему упал на постель, спиной ко мне и закрыл глаза: дескать, ублажай, как обещала, по полной программе. Я мягко положила его на спину, стала поглаживать и похлопывать, напевая тихо всякую чепуху с бесконечными ааааака и оооооо:

— Наш камень ждет, чародей поет, звезда горит, композиха сидит…. Аж пыль столбом!

При первых же словах Юрий мелко затрясся от сдерживаемого смеха, и перевернулся спиной вверх.

— Валун лежит, композиха грустит, дорога смеется, чародей несется…

— И нет пыли столбом! Чародей летит! — с хохотом вскинулся Юрий и сграбастал меня к себе на колени. Целует глаза — четыре строчки о девичьих очах, целует щеки — стих о девичьих ланитах, губы — о девичьих устах…Стихи наполнялись обожанием, преклонением, обожествлением всего, что есть прекрасного в женщине, чем она возвышена над миром. Впитывая поэтические признания Юрия, я очаровывалась ими, теряла волю и самостоятельность, будто околдованная, и он сам попадал под власть тех же чар, тоже околдовывался и улетал в волшебный мир, куда уносил и меня.

Любой вечер с Юрием полон невыразимой прелести, но такого никогда больше не было, а я ждала, но Юрию ничего не говорила, понимая, что искусственно вызвать подобное состояние невозможно.

Он отравил меня поэзией, показав, что одна стихотворная строчка может вместить в себя столько смысла, что своими словами не выскажешь и за пять минут. Но вместе с тем он и отторгнул меня от поэзии, потому что мне стало невмоготу слушать, когда стихи читают с подвыванием и ложным пафосом. Юрий говорил стихами, как другие говорят прозой, как будто стихи для него — совершенно естественная манера выражения своих мыслей. Я переняла у него доверительный тон чтения, и на уроках заставляла школьников забывать обо всем, отдаваясь очарованию стихов великих поэтов, которые через головы многих поколений становились с моей помощью друзьями и наставниками увлеченных подростков. На досуге я читаю прозу, предпочитая ее поэзии, но некоторые стихи заучиваю и сейчас, только читать мне их некому. Дети и внуки отдалены от поэзии, а другой аудитории не имею. Часто с горечью думаю, что именно сейчас я смогла бы дать уроки подлинного мастерства, когда накопилось столько жизненного опыта, но — увы! — дорога в школу закрыта возрастом. "Если бы молодость знала, если бы старость могла".

А в тот день мы с Юрием по жребию (тянули спички) разделили главные темы будущих коллективных исследований. Ему досталась первая, мне — вторая. Он с головой ушел в исследование, мне же пришлось еще одну недельку заниматься шитьем. Было сшито крепдешиновое платье, еще одно штапельное, куртка — стеганка, вышита ночнушка, еще осталось сшить две кофты и мелкие принадлежности нижнего белья. В прошлом году я нарядилась в чесучовый костюм — сарафан и куртка, носила его мало, потому что к сарафану не хватало нарядных блузок. Зимой мама купила кусок парашютного шелка и ситцевый платок с нарядной узкой каймой. Из шелка я смастерила кофточку с длинными рукавами, а из платка — легкую блузочку, короткие рукава которой и воротник украсились нарядной каймой. Еще оставалась шапка — кубанка, но ею займусь во время сиесты, машинной работы она почти не требует. Юрию все придется покупать готовым. Осенью — костюм, за зиму несколько нарядных сорочек. А пока походит в военных доспехах. Если удастся добыть льняного полотна, сошью и вышью ему украинскую рубашку, какие любил носить его отец.

К средине июля у него появилось новое огородное лакомство. Кукуруза молочно- восковой спелости. Под кукурузу мама выделила большую делянку вверху огорода, откуда мы гнали воду для полива. И весь огород по периметру был обсажен нашей спасительницей в голодные военные годы. У кукурузы мужские и женские цветки растут на одном растении. Мужские выбрасываются вверх грубой реденькой метелкой, а женские пестики свисают волосками с верхушки продолговатого початка, одетого в несколько слоев зеленых листьев, образующих плотную рубашку — обертку, под которой спрятаны наливающиеся зерна. Молодой кочанчик кукурузы имеет мягкую кочерыжку, покрытую бесцветными мелкими зернами, наполненными сладковатой водичкой. Сваришь такой кочанчик — и есть нечего, одна кожура да водичка. Вкусной становится кукуруза, когда ее зерна нальются и начнут твердеть. Зерно мягкое, как воск, и цветом напоминает воск, а нажмешь зернышко — выдавится капелька белого молочка. С первого взгляда угадать, когда початок достиг нужной кондиции, невозможно, вот и приходится долго осматривать, прежде чем его выломаешь. Я наносила большой вред тем, что надрывала "рубашку", чтобы убедиться, что кочан годится в котел. Юрий по каким-то признакам легко узнавал нужный початок и почти никогда не ошибался. Мне оставалось носить за ним корзину по делянке. Дома верхние темно- зеленые грубовато- жилистые листья "рубашки" сдираем, кочан остается в светло- салатных нежно-шелковистых внутренних листочках, будто в нижнем белье. Такие полуодетые кочаны Юрий укладывает в котел плотно один к одному, заливает доверху холодной водой, накладывает слой грубых верхних листьев пересыпанных волосками пестиков, тщательно прикрывает крышкой, даже придавливает ее, и ставит на огонь. Кочаны варятся долго, и Юрий следит, чтобы кипение было умеренным. На столе уже приготовлены сливочное масло и мелкая столовая соль. Доставая сварившиеся кочаны, Юрий прямо в "белье" складывает их на сплетенное из прутьев большое блюдо и дает им чуть поостыть. Раздев каждый кочан до зерен, Юрий смазывает его сливочным маслом, посыпает сольцой, всего в меру, и укладывает в миску, создавая в ней золотистый кукурузный цветок с самым крупным кочаном посредине. Когда он внес миску в комнату, кукурузное благоухание шибануло в нос и напомнило далекое детство. И я и сестры любили молодую кукурузу, но мама варила ее не каждый день, и мы приспособились печь ее. В горне у отца всегда оставался жар, мы вертели над ним насаженные на жигало кочаны, чтобы они пропеклись со всех сторон, нетерпеливо ожидая, когда его можно будет есть. Хватит терплячки, печешь до готовности, но чаще ее не хватало, полусырой кочан суешь в воду, чтобы остыл, и жадно впиваешься зубками в горячие подпаленные зерна с лопнувшей кожицей, и губы твои покрываются кукурузным молочком. Без соли, без масла — восхитительно вкусно! Печеную кукурузу Юрий не признавал. Не принял он и мамин рецепт — варить очищенные кочаны в подсоленной воде, упрямо каждый вечер торчал у плиты с котлом, наполненным полуодетыми кукурузными конфетами…

С первым котлом молодая кукуруза вошла царицей в наш рацион, оттеснив в сторону огурцы, морковку, помидоры, яблоки, даже арбузы и дыни. Сев по- турецки на край лежбища, Юрий ставит перед собой принесенную миску, находит в ней самый большой кочан, берет его за оба конца и с жадностью дикаря вонзает зубы в упоительно пахнущие зерна, косясь на меня смеющимися глазами. Минута — и кочерыжка летит в специально приготовленное ведро, чтобы порадовать подсоленным лакомством и корову.

Как- то, проведав мать и сестер, он вернулся в некотором смятении. На мой вопросительный взгляд рассмеялся с наигранным бодрячеством:

— Знаешь, что сказала Аня только что! Она сказала, что я возмужал, посерьезнел, стал спокойным и деловым. Но самое потрясающее — я, видите ли, помолодел и похорошел! Понимаешь, помолодел! Время пошло вспять! А? Каково? Если ты будешь и впредь так же ублажать меня, то лет этак через десять превращусь в откормленного подсвинка весом в центнера полтора или в огромного младенца и буду проситься к тебе на ручки… И еще учти, что к этому времени мы сообразим минимум трех младенцев… Что ты будешь делать с четвертым, весом в сто пятьдесят килограммов, если он будет плакать и проситься к тебе на ручки?

— Испугал! Тетешкать буду и петь колыбельную про камень и чародея! Опыт накапливается… А Аня права: ты посвежел, в глазах заиграли огоньки, а в лице появилась юношеская округлость…

— Чепуха! Юношеская округлость! Поросячий жир, а не округлость! Скоро начну хрюкать и подвизгивать… Тебе на радость….

— Хрюкай на здоровье! Понравится, можешь и повизжать с устатку…

— Нет уж, такого удовольствия я тебе не доставлю…. Мужчина должен быть свиреп и силен, как лев, а жена должна быть ласкова и трепетна, как лань, которую он может проглотить вместе с копытцами в любую минуту! Когда пожелает! Я этого желаю немедленно, жена, данная мне Богом…. Самое хорошее в том, что и я дан тебе Богом на вечные времена… Аня говорит, что и ты расцвела… Для меня ты цветешь и хорошеешь! Ради меня и из — за меня! А я для тебя и из-за тебя превратился в книголюба и библиотечного червя. Понимаешь, она не поверила, что я уже перелопатил "Народное образование" и принялся за "Начальную школу"! Говорит, что такой подвиг не по мне, для этого нужно другое терпение и иное направление мозгов!

— Дура твоя Аня! Не понимать собственного брата! — возмутилась я. — Впрочем, ты сам виноват, что даже сестра невысокого мнения о тебе… Ты так зашалопайничался, такую накрутил на себя коросту, что не всякому под силу докопаться до твоего нутра… Ты очень талантлив и умен, но почему- то прячешь это под придуманной шелухой ерника и шалопая… Зачем — то умышленно принижаешь себя…. Почему это делаешь, я не могу разгадать…

— Я умышленно принижаю себя, зато ты умышленно возвышаешь меня! Зачем, хотел бы я знать? Хочешь подогреть, чтоб я сам из себя выпрыгнул и достиг того идеала, который ты для меня придумала?

— Вот теперь ты дурак, чародей! Зачем мне придумывать что — то? Это все было в тебе! Тебе самому захотелось выпрыгнуть из своей коросты, которая стала тебе в тягость… Рванулся, шелуха осыпалась, и ты сам себе удивился, такое богатство вдруг раскрылось! Зачем что- то придумывать? Научиться бы ценить по достоинству то, что у тебя есть… Ты мне дорог не придуманный, а настоящий, вместе с придуманным шалопайством! Я горжусь тобой и всегда буду гордиться, лишь бы ты поторопился, чтобы разобраться в себе побыстрее! Будь на твоем месте, я бы открыто читала свои стихи, где, конечно, ходишь не сильно голая… Ты даже на Девятое мая не надел китель с наградами….Все прячешься в каком — то выдуманном закутке… А нужно выйти на авансцену, и пусть все увидят, какой ты герой! Пора тебе уже выбраться из своей норы. Да ты фактически уже выбрался…Без ложной скромности скажу, что я в сем процессе сыграла роль катализатора, и только… Процесс шел по своим законам и близок к завершению… Меня очень радует, что ты оказался настоящим чародеем, Юрка!

— Следовало отодрать тебя за уши, но ты с таким убеждением говоришь, что хочется тебе поверить, — проговорил он без радости.

Я спросила с большой тревогой:

— Скажи мне, родной, что тебя так мучит? О чем тебе напомнили мать и сестры? Или о ком?

Он прислонил мою голову к своему плечу, погладил по волосам: "Парус ты мой нашла над волной морскою, я твоих перьев нежно коснусь рукою…. О голубка моя, как давно тебя жду и тебе с благодарной любовью страстную песнь пою".

В тот вечер мы не пели. Через неделю Женя Кошарная, наш близкий друг и подруга его сестер, раскрыла секрет, который он от меня скрыл: на адрес матери пришло письмо от его фронтовой жены с радостной вестью, что скоро она осчастливит их своим приездом… И дочку привезет…

Значит, весть о ее приезде расстроила Юрия. Да, ничего хорошего от нее не стоит ждать. Что-то будет…

Утром, как всегда, он встал раньше меня и ушел на огород попастись… Никаких следов вчерашней сумятицы…

Антресоли, где Кума вывела цыпляток, очень заинтересовали его. Смотрю однажды — из дверей сарая вырвались клубы угольной пыли. Юрий очистил антресоли, сбросив вниз накопившийся там за многие годы хлам, по- хозяйски его перебрал, пересмотрел и, не откладывая в долгий ящик, начал в столярке мастерить новую мебель из обнаруженных в хламе сломанных стульев и кресел, оставшихся со времен волостного управления. За работу принялся рьяно, с азартом и творческим порывом. Дело для него совершенно незнакомое, но он не испугался — из остатков от шести венских стульев собрал три, долго колдуя над каждым. Трудовой день его удлинился: в столярке он работал с наступлением вечерней прохлады, и я перешла туда со своей вышивкой. Работаем и поем. В результате в нашей "столовой" табуретки заменились добротно склеенными стульями, а в методкабинете, где он с утра препарировал журналы, появилось два деревянных кресла с подлокотниками из ореховых брусков, выпрошенных в колхозной столярке. Кресла потребовали значительного упорства, но мастер больше гордился стульями и двумя ловкими скамеечками, которые он сделал маме, чтобы ей удобнее было доить корову и подтапливать плиту. Старался угодить теще во всем, но она упорно не садилась с ним за один стол, считая его нечестным соблазнителем, готовым сгубить меня по беспечности и легкомыслию. Во многом она оказалась права, хотя он был мужем, а не соблазнителем, и месяцы, проведенные с ним, осветили радостью всю мою последующую жизнь. И, думаю, его жизнь тоже.

Однажды увидела, как Юрий ходит вокруг школьных зданий и внимательно снизу рассматривает карниз. Потом принялся исследовать полутораметровый фундамент, сложенный из жженого кирпича, зачем-то ощупал пальцами все щели на нем. Он искал ход на чердак и в подпол, ожидая обнаружить там много интересного для себя. В одиночку это не удастся, нужна помощь. Придется ждать Ивана до окончания отпуска, и только в августе удастся проникнуть в таинственную терра инкогнита, скрывающую неведомые сокровища, оставленные дореволюционным волостным начальством. Не пришлось…

Дни летели незаметно, наполненные под завязку трудом и песнями. Свои портновские дела я закончила благополучно. Швейную машинку убрала из учительской, устроив в ней свой рабочий кабинет. Юрий говорил, что Бог есть на свете, такой захватывающей оказалась тема, доставшаяся ему по жребию. Материала набирается очень много, он исписал аннотациями уже две тетради. Можно приниматься за доклад, который он по нашему плану сделает на первом педсовете, как только придут из отпуска все учителя. Кое- что Юрий успел сделать и по моей теме, но конкретных статей, как работать над учебником в этом направлении, я не нашла. Подготовка к докладу на пленуме научила меня не бояться идти самостоятельным путем и дала трафарет поисков этих путей. Анализ программ и учебников в обозначенном аспекте — главное направление. Не распыляться. Сосредоточусь на учебниках, которыми сама пользуюсь на уроках в своих классах. Я засиживалась над книгами, забывая о сиесте, и Юрий налетал черной тучей, гнал из учительской прочь и строго следил, чтобы я не юркнула туда в неположенное время. Мы не ходили ни в кино, ни на концерты приезжих артистов, и вообще предпочитали не появляться вдвоем в районном селе, чтобы не дразнить лишний раз родственных гусей. Даже радио включали редко. Газеты, которые выписаны на школу, читали регулярно. Юрий просматривал всю газету целиком, а я читала только те статьи, которые он отмечал. Скучать и ссориться совершенно не было времени, еле втискивались в двадцать четыре часа. И мама нам сильно помогала, освободив от очередей в магазине. Два года, как отгремели бои, страна в руинах, но восстановление идет интенсивно, на каждом шагу чувствуется твердая и умная рука партийного руководства. Жилось трудно, полки в магазинах были пустыми в прямом смысле этого слова. Покупателей тоже никого. Продавцы занимаются своими делами. Но вот привезли товар на склад — и как по волшебству, моментально образуется очередь. Из разговоров и слухов мама знала, когда привезут товар, и отправлялась к магазину пораньше, чтобы занять очередь поближе к прилавку, и брала все, что бы там ни появилось, на все была нехватка, большой дефицит. Привезут, например, спички. Объявлено, что в одни руки будут давать по пять коробков, и все берут по пять коробков, хотя у кого- то дома уже образовался спичечный запас, но это не имеет значения: а вдруг спичек долго не привезут или не будет возможности выстоять за ними длинную очередь…. Иногда товара привозили так мало, что половина очереди уходила не солоно хлебавши, но если вдруг товара много, а очередь небольшая, то, купив пять коробков, тут же становились в хвост и брали еще пять коробков. Кому потрафило, становились по два- три раза и запасались на будущее. Деньги были, товара не было, но несмотря на это, по государственной цене он стоил дешево, никаких инфляций мы не знали. Ограниченно продавалось все: соль, сахар, сода, мука, конфеты, иголки, школьные тетради, посуда, обувь, одежда и т. д. Расфасованного товара было мало. Продается, например, сахар по полкилограмма в одни руки. Продавец совком набирает его из мешка, сыплет в тарелку весов и сразу высыпает в тару, подставленную покупателем. Потом получает деньги, дает сдачу. Очередь волнуется, давит на прилавок, продавцу в этих условиях легко обвесить и обсчитать, какие- то копейки с каждого, а хапуге в карман — рубли. Текля, не будь дура, и протолкнула к прилавку дочь Стюру именно ради этих копеек, преобразующихся в рубли. Когда отменили карточки, продавцы получили возможность почти весь товар спускать на рынок. Внесут в кассу магазина копейки по государственной цене, а на базаре их сообщники продадут в десять раз дороже. Их ловят, сажают, но хапуги не переводятся, становясь все хитрее и оборотистее. Частных лотков и палаток не было, продавали из- под полы, прячась от милиции и дружинников, или предлагали втихаря знакомым людям. Если походить и присмотреться, то на базаре можно найти все, что душа пожелает, были бы большие деньги.

Из — за хлеба мама каждый день ходила в магазин. Буханка на троих — маловато, а больше в одни руки не давали. Выручали кукурузные пряники, разные оладьи, блины и лепешки. Без хлопкового масла их не испечешь. В магазине его не достать, покупали, как и муку, на базаре, куда мама наведывалась тоже почти ежедневно. Можно ли было быстро наполнить магазины ширпотребом? В тех условиях — нельзя. В сорок шестом году нам объявили холодную войну, и волей — неволей пришлось втянуться в гонку вооружений. А это огромные расходы. Половина страны была выжжена фашистами. Для ее восстановления нужны были и люди, и средства. Обходились своими силами, долгов не делали, никому не кланялись

За пять военных лет страна потеряла цвет нации — молодых мужчин, подорвав народный генофонд. Он так и не восстановился.

Да, тогда мы стояли в очередях…. Да, запасали впрок муку, соль, спички и все подряд, но цены были низкими, по нашим силам, и держались они стабильно, без инфляции и обмана, поэтому никогда не росли, а, наоборот, постоянно понижались. Лечись бесплатно, детей учили и сам учись бесплатно, работай хорошо — и квартиру получишь бесплатно. За свет, тепло и жилплощадь — копейки! На каникулы почти бесплатные путевки в лагеря для детей, берега теплых морей покрылись курортами, санаториями и домами отдыха, куда может поехать и поправить здоровье каждый труженик. И ездили миллионы летом и зимой, круглый год. Книги и журналы выходили миллионными тиражами, читали все и всюду — в автобусе, самолете, дома на кушетке… Несмотря на очереди, питались люди лучше, чем сейчас. Молока, мяса, фруктов и других продуктов употреблялось тогда на душу населения намного больше, чем сейчас, при лживом изобилии, когда магазины полны товаров, а купить их не может большинство людей. Тогда не было бомжей, не было спида, проституции, наркомании… Не могло быть и речи о беспризорных детях, как не могло быть и речи, чтобы русских девушек продавали в публичные дома на Востоке и на Западе… Продолжительность жизни удлинялась, население росло. А сейчас народ вымирает, особенно русский народ, становой хребет России. Земля, ее недра, фабрики, заводы, больницы, школы, музеи и театры — все принадлежало народу, кормило, одевало и защищало его, поднимало культуру. Сейчас все разворовано, растащено, и мы стоим голенькими перед обнаглевшим Западом, который диктует нашим правителям, что еще нужно сделать, чтобы уничтожить нас до корня. Тогда, при Сталине, мы жили обычной жизнью, радовались и страдали, были счастливы или несчастны, но в любом случае мы верили в завтрашний день, знали, что оно, это завтра, будет таким же защищенным, как и сегодня.

Мы с Юрием не обсуждали серьезно свое будущее и как- то мало тревожились о нем, несмотря на неопределенность нашего положения и незаконность нашей семьи. Он никогда не говорил о фронтовой жене, о причинах разлада, будто ее никогда не было, ее имя заменялось злым словом "штамп". А между тем именно она держала в своих руках наше будущее. Мы просто жили и наслаждались жизнью, убежденные, что так будет всегда. Большого достатка не было, но и голода тоже. Корова, огород, покупки на базаре соды, сахара, масла, муки и других необходимых вещей, обеспечивали наш стол простыми блюдами. К июлю подросли петушки из первых выводков, к осени подрастут и Юрины "крестники", цыплята Кумы, и станет полегче с мясом. Гостей видели редко. Пару раз заглянул Иван Михайлович, мне подарил духи "Красная Москва", Юрию принес пять пачек "Беломора", за обедом раздавили бутылку вермута, добытого Иваном из запасников своего старшего братца. Он откровенно завидовал нашему житью — бытью, удивлялся рациональной наполненности нашего дня, одобрял нашу смелую потугу создать семью, но сомневался, что нам удастся ее сохранить. Верка лезет на стену, рвет и мечет, и не она одна. Детдомовские хапуги, встревоженные призывом "но пасаран", шипят и готовят какую — то гадость. Верка знает, но не говорит, сама готовится их поддержать.

— Вы, ребята, молоток, — говорил он, осматривая, как мы устроились. — Вижу, хлебнули счастья, а все остальное — мура! Плевать на них! Держитесь! Как говорят, на Бога надейся и сам не плошай.

В столярке они о чем- то долго разговаривали, работая у верстака. Иван похвалил результаты Юриных трудов, обещал принести из дому в следующий раз фуганок.

Заглядывал к нам на минутку и Карл Иванович. Мы угощали его любимым борщом. Он сказал, что Костя уезжает на Украину, списался с институтом, его принимают без вступительных экзаменов, а жить будет у своих партизанских товарищей. Очень его зовут. Решения не менял: пединституту и директор детского дома. Карл Иванович привел к нам Костю поздно вечером, без предупреждения. Распахнулась калитка, и запыленные гости вручили Юрию сноп материнки, а мне огромный букет горных ромашек. Юрий сразу повел их под душ. На ночлег они отправились в пустой детский дом, прихватив с собой по паре кочанчиков вареной кукурузы, которая воспринималась ими как деликатес. Обещали быть к завтраку. Явились вовремя, ели с аппетитом, похваливали по-родственному, с шутками. Очень понравился бьющий в нос шипучий мамин квас с мятным запахом. Карл Иванович пригрозил, что влезет к нам в нахлебники, ради такого напитка.

Пройдя в столярку, все трое разделись до плавок. Юрий и Костя ровно загорели, оба привыкли ходить босиком, а вот Карл Иванович стеснялся своей обнаженности и необходимости сбросить обувь, но ради компании терпеливо сносил эти неудобства. Кожа у него белая-белая, конопушки только на руках, лице и плечах. На груди курчавится густой рыжий волос. Чуть полноват, но брюшка нет. Чего стесняться! Ладно скроенный крепкий мужик. Босиком совсем не умеет ходить. Подошва ног нежная, даже пятки розовые, но Юрий с Костей грубо отняли у него босоножки, велев закаляться смело. Здесь нет детей. Татьяна Павловна не в счет.

Юрий, окинув Костю оценивающим взглядом, дернул его за нос:

— Ну, друг ситцевый, чуть обмужичишься, девки штабелями начнут перед тобой падать…

— А я буду ловить их на лету… Не промахнусь!

— Не хвались. Как бы тебя не поймали раньше времени…

— Да бросьте вы! Четыре года — гарантия…. А там видно будет.

— Не хвались, говорю! И не заметишь, когда влипнешь, как муха в мед! И липко, и сладко, и не оторваться, и петь хочется, и весь мир обнять готов, и море по колено, и акулы зубастые не страшны, и горе — не беда, и горизонт широк и чист! И блаженство, и счастье, и пошли все к черту!

Юрий предрекал Косте путь, который сам прошел. О том, что любит, он говорит постоянно и стихами, и песнями, но ни разу не сказал открытым текстом: "Я тебя люблю!" Даже в "Голубке" слова: "О голубка моя, как тебя я люблю" — заменил словами: "О голубка моя, как давно тебя жду!". Почему он наложил вето на привычное и очень распространенное признание в нежном чувстве? И я тоже подчинилась этому табу, не разобравшись в его причине. Возможно, Юрий ждал, когда я первая скажу ему эти слова. Не знаю и теперь уже никогда не узнаю.

Прихватив косу, грабли, тяпку и лопату, мужики отправились на огород. Вчера мы обговорили, чем будем потчевать дорогих гостей. На обед запланирована наша коронная окрошка и фаршированный перец, а на ужин — шашлык. Юрий очень рано сбегал к знакомым курдам и принес килограмма полтора молодой баранины. Кости мы отделили на завтрашний борщ, часть мякоти смололи на фарш к перчикам, большой кус мякоти оставили для шашлыка. Шашлык и окрошку Юрий готовит сам, нам доверена только роль помощников. К окрошке мы отварили петушка, картошку и яйца, процесс создания нас не касается. Я пошла на огород за перчиками и зеленью к обеду. Мужики уже обкосили бурьян и траву вокруг огорода корове на сено, ходят по грядкам и пасутся по примеру Юрия. Я сказала, что можно уже заняться окрошкой и подготовкой к шашлыку. Карл Иванович уже освоился с наготой, кожа порозовела, по голой земле и по дорожкам ходит смело, не ставя босую ногу на ребро. Нарезав перчиков, я ушла раньше, а мужики под руководством Юрия начали набирать компоненты для коронной окрошки и, вернувшись в дом, приступили к ритуалу сооружения любимого блюда хозяина. Косте и Карлу Ивановичу эти дела были внове, они резали, крошили и толкли с увлечением новичков и нетерпением ждали, что же у них в результате получится. Получилась отменная окрошка с петушиной ножкой вприкуску.

Юрий и Карл Иванович погоняли по тарелке стручок горького перца, мы с Костей от такого удовольствия отказались. Причмокивая от наслаждения, Карл Иванович говорил, что мы провоцируем его на враждебный акт захвата нашей территории. У него не хватит сил добровольно покинуть наш дом, так здесь все вкусно. Костя уплетал за обе щеки и тоже причмокивал. Отобедав, мужики перешли на лежбише, о чем- то громко заспорили, перешли на спокойный разговор и, к моей радости, запели. Два баритона и бас. И песни соответственные: "Дубинушка", "Стенька Разин", "Ермак", "Бродяга", "Реве та стогне Днипр широкий", "Хаз-Булат"… Мощно, раздольно пели, с молодецким апломбом. Необъятная ширь Волги, караван разбойничьих челнов, Стенька Разин, "обнявшись", сидит с персидскою княжной, "свадьбу новую справляет, сам веселый и хмельной". Атаман в парчовом кафтане, княжна в шелке и бархате, красоты неземной серьги, кольца, браслеты, ожерелья… Атаман влюбился, готов взять полонянку в жены и наслаждаться с нею весь век. Ватага заметила это и зароптала: "Нас на бабу променял!" Разин поднимается во весь свой могучий рост, берет на руки свою любовь, свое нечаянное сокровище, "и за борт ее бросает в набежавшую волну". Голоса певцов гремели трагическим напряжением и восторгом перед жертвенным поступком атамана, во имя боевого содружества и борьбы за общее дело утопившего в Волге прекрасную княжну, свою последнюю любовь. Нет на свете ничего дороже боевого братства! Черт возьми, раньше я как-то над этим не задумывалась. Прежде считала, что нет ничего особенного в поступке Стеньки Разина. Сколько их перебывало, этих пленниц, и сколько еще будет… Утопил одну, другая утешит…. А сейчас поняла, что другая не заменит атаману погубленную им княжну…

Напевшись, мужчины снова заспорили, потом некоторое время их говор доносился из методкабинета, где Юрий с утра работает над своей темой, потом все стихло… Отдыхают…

Я потихоньку заглянула в коридор. Никого. Все прибрано. Даже посуда помыта. Чувствуется руководящая рука Карла Ивановича. Раздвинула шторки в дверях и сунула нос в комнатку. Карл Иванович лежит на боку, подложив ладони под голову и подогнув колени, спит, как ребенок, беленький и по- домашнему уютный. Юрий вольно разбросал загорелое мускульное великолепие и тихо посапывает в блаженном сне. Он никогда не храпит. Костина подушка даже не смята. Где же он? Не видела, чтобы уходил, значит где-то здесь. В методкабинете? Прислушалась. Там.

— Не помешаю?

— Ну что вы, Татьяна Павловна!

Костя сказал, что Юрий Николаевич показал им с Карлом Ивановичем, как он готовит новую тему для коллективных исследований в наступающем учебном году. Он просмотрел список статей, аннотации к которым уже написаны. Педагогическая литература Косте незнакома, многое совершенно непонятно. На полке нашел тетради с протоколами педсоветов, вот сидит читает, ему интересно, какие вопросы ставятся и как они решаются на учительских совещаниях. Педсовет для него — темный лес. Я объяснила ему, что наши педсоветы несколько отличаются по форме от традиционных, утвердившихся по школам. Эта форма сложилась у нас недавно, чуть более двух лет, а раньше и мы заседали по стандарту, знакомому мне со школьных лет. Став в восьмом классе старшей пионервожатой, я получила право заседать вместе со своими учителями на их собраниях. Когда ко мне привыкли, чего только я не насмотрелась и не наслушалась! Учителя оказались не так совершенны и святы, как я прежде о них думала. Когда сама стала директором, педсоветы проводила редко, мелочи научилась разрешать на переменах в рабочем порядке, а как заняться серьезными вопросами, не знала. Чувствовала себя профаном. Самообразование подсказало нам форму анализа уроков своих коллег при взаимопосещениях. Выдвигаем какой-нибудь узловой вопрос, месяц занимаемся им в теории и на практике, а потом сообща обсуждаем, чему мы в этом плане научились друг у друга. До этого нас интересовало, что нужно делать, чтобы учащиеся полнее и прочнее усваивали школьную программу, с этого года поднимемся на следующую ступень — будем искать наиболее успешные методы использования программного материала в формировании личности школьника. Юрий Николаевич готовит к первому педсовету доклад на эту тему. Рассказала Косте о своем выступлении на пленуме райкома, о беседе с Андреем Игнатьевичем, секретарем райкома, назвавшем мое нежелание вступить в партию чистоплюйством, а причину этого нежелания несерьезной.

— Ну, как я сама добровольно вступлю в партию, которая терпит и поддерживает таких, как Текля. Мало что терпит, служит для них прикрытием и броней! Да ты сам, Костя, убедился в этом!

При упоминании имени Текли Костя негодующе вскочил и нервно заходил в узком проходе между стеной и столом. Неуязвимость Текли его возмущала и мучила. Можно ли построить коммунизм, если такие, как Текля, прикрыты партийным иммунитетом?

— Это же враги нашего будущего! Они действительно опаснее фашистов, потому что только своим присутствием закрывают дорогу честным людям. И губят их. А честных людей мало осталось, на фронте они гибли первыми! Нужно целенаправленно формировать настоящего человека, с детства, с пеленок. Вот поэтому я решил стать директором детского дома, — горячо произнес Костя.

— Макаренко смог создать такую систему воспитания. Малолетние уголовники под его влиянием, под воздействием коллектива хоронили свое прошлое и становились честными и трудолюбивыми людьми, но его "съели" такие, как Текля и ее кодло.

— Так это же было в двадцатые годы, — возразил Костя. — Нет, я добьюсь своего! Меня уже зачислили студентом в пединститут. Постараюсь хорошо подковаться…Да, вот что я должен еще вам сказать. "Но пасаран" подхватил весь детский дом. Воспитательница желает после отбоя всем спокойной ночи, а ей в ответ: "Но пасаран"! И малыши кулачки вскидывают. Заходит Текля или кладовщик в столовую, отовсюду: "Но пасаран!" Они перестали заходить. Здороваются: "Но пасаран!". Прощаются: "Но пасаран!" Кодло налилось ядом, решили вас стереть в порошок. Вам приписывают моральное разложение. Они знают, что скоро должна приехать фронтовая жена Юрия Николаевича, ждут ее, чтобы использовать, как таран. Василий Спиридонович ездил в облоно, там уже все готово, чтобы вас разлучить с Юрием Николаевичем. Его переведут в семилетнюю школу села Подгорного, а вас зашлют к черту на кулички, в Сары — Таш. Это небольшая шахта в горах. Зимой перевалы закрыты около трех месяцев. Карл Иванович сказал об этом Юрию Николаевичу, но тот убежден, что добьется своего, и просил ничего вам не говорить. А Карл Иванович попросил меня сказать вам об этом, пока они отдыхают.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Вы правильно сделали, что не послушались Юрия Николаевича. Он не представляет реальной опасности, над нами нависшей. Схожу в райком, поговорю. Тогда все станет ясно, что дальше делать. В горы не поеду.

Увлеченные больной для обоих темой, мы не заметили, что Юрий и Карл Иванович уже поднялись, перетаскали в сарай подсохшее сено и поставили на огонь котел с кукурузой. Дверь нараспашку, и гаркнули на нас в две луженые глотки:

— А ну хватит бездельничать! Марш к столу! И за работу!

Стол действительно уже был накрыт. Разогретые фаршированные перчики, арбуз и непременный мамин квас. Нам было сообщено, что небездельники уже сходили на заголовок арыка и договорились за воду, чтобы полить огород. Жара начала спадать, самое время заняться поливом. Грядки на юге очень отличаются от северных. Они делаются как большие неглубокие емкости с невысокими земляными бортиками и тщательно выровненным и строго горизонтальным дном. Дно грядки вскапывается с большой осторожностью, чтобы не нарушить бортики, затем высеваются семена моркови, лука, укропа, свеклы, фасоли, перца, петрушки, кинзы, базилика и чеснока. Для помидоров, огурцов, арбузов, дынь и тыкв грядки делаются по другому рецепту. С двух сторон широкой полосы выкапываются достаточно глубокие арычки с извилинами направо и налево. На бортах арычков делаются лунки, в которые высаживаются семена вьющихся растений. Подросшие плети расстилаются по плоской возвышенной грядке, где всегда сухо. Вода напускается в арычки и перемычками задерживается в извилинах с таким расчетом, чтобы в каждой из них лунки находились в воде. То есть корни арбузов и дынь получают влагу в достатке, а их плети и плоды нежатся под жарким солнцем и быстрее созревают. Полить южный огород сумеет не каждый, нужно знать, куда вода поднимается с трудом, а в каких местах она рвет все запруды, прорываясь вниз

Юрий прекрасно ориентировался среди наших грядок, научил Костю и Карла Ивановича, как поступать, если воды пришло много. В этот раз огород быстро заполнился водой, и ее перепрудили дожидавшимся соседям. Земля так напиталась влагой, что два дня ступить на нее будет нельзя, сразу провалишься. Юрий знает это, поэтому загодя они набрали три корзины овощной благодати, чтобы на кухне в эти дни было все в достатке. Воюя с водой, мужики громко перекликались, с хохотом перебегали от грядки к грядке, проваливались в ямы и с головы до ног обрызгались грязью… Тряся корзинами, разбойничьей шайкой, они влетели во двор — и сразу под душ. И оттуда доносился громкий хохот и вскрики. Потом в награду себе соорудили шашлык. И нас с мамой угостили. Карл Иванович сказал, что нас нужно судить, мы провокаторы, толкающие честных людей на преступление, заражая желанием бросить все, подселиться к нам, чтобы кукурузу варить, огород поливать, каждый день есть изумительную окрошку с петушиной ножкой, писать стихи и запивать рифмы бесподобным квасом. Но самое большое преступление — это соблазнять приличных мужчин ходить при дамах босиком и, извините, без штанов (плавки не в счет)! И спать в таком виде! на полу!

— А это хмельное чувство первобытной вольности, когда орешь благим матом и в упоении щлепаешь по воде почти нагишом, грязь летит во все стороны, ты обрызган ею до ушей! И не замечаешь этого! — восхищенно закончил Карл Иванович. — Такое нужно пережить, чтобы оценить достойно…

Поужинав, мужики отправились на лежбище, но не запели. Юрий читал им лермонтовского "Мцыри". Читал в своей манере, будто дождался, наконец, встречи с любимыми друзьями и теперь откровенно рассказывает им, что с ним произошло, пока они не виделись. Карл Иванович постанывал от восторга, а Костя воскликнул:

— Тысяча чертей, как хорошо! В школе проходили — чушь собачья! Написано великолепно! И прочитано не хуже! Жаль, уезжаю… В дорогу возьму Лермонтова…

Гости начали прощаться. Карл Иванович, по своему обычаю, галантно поцеловал мне руку:

— Честное слово, не хочется уходить! Так бы и остался в вашей идиллии! Но долг зовет в лагерь, к детям и Костю завтра очень рано нужно отвезти на вокзал. Спасибо, что целый день терпели наше присутствие… Извините, что невольно причинили вам некоторые неудобства…

Милости прошу ко мне в лагерь… Отдохнете от жары… Приезжайте, когда вздумается… Наш грузовик вас довезет без лишних хлопот.

— Спасибо… Юрий Николаевич непременно навестит вас, поживет пару деньков в ореховом лесу, а я воздержусь от такой демонстрации…И вы не забывайте нас… Заглядывайте при любом удобном случае. Здесь живут ваши искренние друзья, которые всегда вам рады…

Костя повторил жест Карла Ивановича, тоже приложился к моей руке:

— К сожалению, у меня не было такой учительницы, но зато теперь я знаю, какой будет у меня жена….

Юрий хмыкнул, одобрительно ткнув его под бок:

— Ну, начинающий Макаренко, выбрал цель, топай до конца, не вихляйся и не суетись…Чтоб ты не сбился с верной дороги, вот тебе путеводитель, педагогическая библия, проверенная двумя поколениями педагогических романтиков! Дорога длинная, читай, просвещайся! Захочешь написать, адрес известен… Ты нам побратим, значит, стал родным и очень дорогим… Ну, пошли… Я провожу.

Сунул Косте подмышку "Педагогическую поэму" Макаренко, снабженную дарственной надписью от нашего имени, и полуобнял за плечи. Подходя к воротам, все трое обернулись и гаркнули: "Но пасаран!" Я ответила тем же.

Юрий запровожался… Не дождавшись его, прилегла с журналом. Дневное перенапряжение сказалось, и я тут же задремала. Пробудилась от прохладного прикосновения Юрия, укладывавшегося рядом. Ополоснулся под душем перед сном.

— Почему так поздно?

— Спорили… До кулаков… до драки…

— Смешно! О чем же спорили?

— Не поверишь! О коммунизме! Карл Иванович уходил — заходил, а Костя затеял полемику…Столько, говорит, героев погибло! За что они сложили головы? Не за то же, чтобы теклям жилось вольготно и не пыльно! Он мечтает о новом человеке, о таком поколении людей, среди которых теклям не будет места… С детства, с пеленок будет уничтожаться теклинский дух! А я говорю, что текли были и будут всегда, их нельзя искоренить, нельзя уничтожить, нельзя изменить! Ни богатство, ни лишения, ни награды, ни тюрьма, ни угроза смерти их другими не сделают… Церковь столько веков старалась внушить идеалы добра, бескорыстия и сострадания! И что же? Есть успехи? Их нет, хотя текли посещают Божьи храмы, молятся, слушают проповеди, умиляются до слез, но лучше от этого не становятся… Верю, были и есть разные праведники, великомученики, даже святые, но их единицы, и воспринимаются они не как правило, а как исключение… Коммунизм — это общество праведников, чистых праведников, а такое невозможно! Текли и туда пролезут, там им будет особенно вольготно… "От каждого по способностям, каждому по потребностям!" Вот текли и покажут свои способности жить за чужой счет и удовлетворят свои потребности, подгребая все под себя. А Костя орет, что за двадцать пять лет Советской власти мы создали новое общество, новую психологию… Вспомни, говорит, фронт, наших солдат, сравни их с фашистами! Фрицы в большинстве своем скоты и звери, а наши в большинстве своем настоящие человеки… Были среди них скрытые подонки, предатели, трусы и жулики! Но их мало, и они теряются в массе, камуфлируются под всех! Всего одно поколение выросло при Советской власти, и такой скачок! А если пройдет пять поколений, да во всем мире! Можно, дескать, построить коммунизм, и мы уже начали это делать…А ты, говорит, Юрий Николаевич, совсем чужой для Татьяны Павловны человек… Как она тебя не разгадала?.. Я, дескать, поманил тебя счастьем, а принесу много горя из-за своего эгоизма… Хотел ему врезать, да тут Карл Иванович вошел и поддержал этого молокососа… А я им: ""Спросите у нее, счастлива ли она, хотела бы она от меня отказаться?" Они оба заорали, что это счастье временное, что нас все равно разлучат, и я не смогу оградить тебя от позора, потому что у меня не хватило духу развестись с фронтовой женой…. Если я тебе чужой, то кто же свой? Костя? Вполне может им быть… Сказал же он, что теперь знает, какая у него будет жена. Зачем ему искать похожую на тебя? Он на тебе может жениться. Подумаешь, шесть лет разницы! Зато красив, как Аполлон, умен, как Цезарь, и жизни хлебнул не сравнить с тобой…. Вполне подходящая пара…

— Хотелось бы знать, по какому праву ты решаешь за меня, кто мне подходит в мужья, а кто нет. И почему ты, вот так походя, вдруг предлагаешь мне Костю? Или меня Косте? Почему ты так легко отдаешь меня другому? Пусть даже Косте, умному и божественно красивому? Почему?

— Не говори глупостей! Никому я тебя не отдаю и тебе никого не предлагаю… Такой оборот попал на язык. Знаешь, что еще он сказал? Говорит, что в учителя и воспитатели нужно так отбирать, как отбирают для работы в зарубежной разведке, а платить, как платят верхолазам и горнякам! А ведь прав, гаденыш! Многое зависит от учителей и воспитателей… Вон как ты подпалила Костю и всех ребят за пятнадцать минут!

— Слушаю тебя и думаю, врезать ли тебе в морду, звездануть ли по сопатке? Или погодить, может, еще что сморозишь?

— Почто такая немилость?

— Немилость? Это мягко сказано… Никак не могу уразуметь, почему ты, вот так, к слову, взял и швырнул меня к себе под ноги… Костя — необыкновенный человек, жена его станет счастливейшей женщиной в мире… Будет она на меня походить или не будет, не имеет значения! Но я-то здесь причем? Похоже, ты и ему брякнул то же, чем меня только что порадовал? Как ты мог так уронить себя и меня! Как на аукционе: кто больше даст…Не дай Бог, если и Карл Иванович это слышал! Выставка-распродажа! Бери любой… Я попользовался, попользуйся и ты…. Бери, не пожалеешь, гаденыш этакий! Не жаль!

Лицо Юрия свела судорога. Он рывком отбросил простыню, бешено вскочил и выметнулся на улицу. Я села на постели, не зная, что делать с собой. Так было противно на душе. И обидно. Приподнялась, чтобы уйти к маме, но вспомнила "Голубку", свою клятву не оставлять его одного ни при каких обстоятельства, и зло заплакала… Снова легла… И уже спокойнее подумала: "Ведь это ревность! Слепая ревность!" Она туманит рассудок!" Ну, и дура же я! Пришла в себя, поставила чайник на плитку и вышла взглянуть, что там делает мой ревнивец… Огонек папиросы на ступеньках перед учительской… Страдает, бедный… Подошла спокойно, ласково положила руку ему на плечо:

— Чайник сейчас закипит… Поздно уже… Пойдем… Обаятельно — чуткий злодей — чародей…

Привычным движением он усадил меня к себе на колен… Дрожит весь. Я жарко его обняла, и затрещали, заныли мои многострадальные косточки! В порыве благодарной признательности он забыл умерить свою медвежью хватку… Я хлопнула его по рукам:

— Задушишь, генерал — топтыгин! Натворил дел и запечатал уста свои сахарные…

— Саданула под дых и хочешь, чтоб я в телячьей радости серенады тебе запел? — проговорил он хрипло. — Никому я тебя не отдам, даже под угрозой смерти! Как ты этого не понимаешь! Взбрыкнул от злости, когда увидел, с каким лицом ты с Костей разговариваешь… И как смотришь на него… Вроде Костя ближе, чем я… Да что скрывать, не только злость прорвалась, но и зависть… Молокосос, а уверенность, как у генерала….

— Да ладно уж, договаривай, не только зависть прорвалась, но и ревность дуром поперла….

— Чего ты меня добиваешь?

— Не добиваю, а горжусь. Раз ревнуешь, значит дорога я тебе… И ты мне очень дорог, хоть и порядочный дурак… Чайник, наверно, выкипел… Идем, Богом посланный мне лиходей — чародей….

Поднял меня и понес через двор во флигель. Я прошептала, что нехорошо будет, если Костя уедет таким обиженным. Ответа не последовало.

Внешне все осталось по-прежнему: мир, покой, труд и песни. Но в душе моей поселилась тревога, я никак не могла понять, что же все- таки произошло в тот вечер… Первый звонок будущих неурядиц? Или подтверждение незыблемости нашего доверия друг другу? Он поднял меня на пьедестал, ранее мне недоступный, убедив всех, что кроме директорских достоинств во мне масса женского обаяния и привлекательности, и сразу расширился круг друзей и подруг. Исчезнет он, и я снова плюхнусь в свою стихию отторженности и одиночества… Возле него жизнь бьет ключом, и одиночество ему не грозит, значит он может обойтись и без меня, найдутся утешительницы… Ревновала ли я его? Да, конечно, но никаких сцен с истериками и слезами не допускала… Чужды они мне и омерзительны. Да и верила я ему безгранично.

Несколько раз, приезжая из лагеря, забегала к нам и Женя Кошарная. Я писала о ней, когда рассказывала, как Текля пролезла в партию. Женя — подкидыш и выросла в детском доме с младенчества. Очень общительная и веселая, она любит возиться с малышами.

Во время эвакуации в пути при бомбежке погибла воспитательница малышей, школьница Женя заменила им и воспитательницу и ночную няню, благополучно довезла их до нашего детского дома и так и осталась с ними, бегая учиться в седьмой класс. Поступила заочно в педучилище и стала получать зарплату. Дети в ней души не чаяли. Не знаю, как она познакомилась с сестрами Юрия, привязалась к их семье, а Юрия приняла, как брата, когда он приехал, расставшись с женой. Она и называла его Братиком, отбросив подлинное имя. Обращалась с ним бесцеремонно и слегка покровительственно, скорее не как сестра, а как младший, но более мудрый братишка. Очень симпатичный человек, очень открытый и обаятельно- прямой, совершенно бесхитростный и прямодушный. Наградив Женьку богатой душой, природа ограбила ее внешностью. Лицо вытянутое, сплюснутое с боков, зубы едва прикрываются губами, спина вогнута, а живот выпячен, ручки — ножки тоненькие, кисти рук разлапистые, ступни широкие, но походка легкая, быстрая, живая. Женька привыкла к своей некрасивости и несла ее, как нечто предопределенное, неизбежное, от которого нельзя освободиться, поэтому нужно стараться не обращать внимания на эту беду. Плачь — не плачь, горюй — не горюй, делу не поможешь, ничего от этого не изменится. При появлении Женьки Юрий расцветал улыбкой, готовно наклонялся над нею и разговаривал, радостно блестя глазам, как говорил бы с младшим любимым братишкой. Никаких тайн между ними не было. Впоследствии я с огорчением узнала, что Женька в курсе наших с Юрием отношений, ей до мелочей известно не только его настоящее, но и прошлое, куда Юрий меня упорно не пускает. Ворвавшись в комнатку, Женька хватала с кровати подушку, швыряла ее на лежбище и плюхалась рядом с Юрием, который тут же поворачивался к ней сияющим лицом, в ожидании веселых новостей и душевной беседы. Женька привезла привет от Карла Ивановича и повторное приглашение пожить у него несколько дней желанными гостями. На этот раз привезенные Женькой новости были невеселыми.

Получив свидетельства, семиклассники — для детского дома отрезанный ломоть. Их и поселили не в общем корпусе, а возле костелянной, где хранились одежда и обувь воспитанников. На днях выпускники заметили, как под утро завхоз с костеляншей потащили объемистый мешок к мотоциклу, спрятанному в кустах. Ребята гурьбой окружили радетелей и повели к директору. Полуодетый Василий Спиридонович проворчал, что нечего было поднимать тарарам: это списанная обувь, которую он велел сжечь в печке на кухне до прихода поваров. С криком "но пасаран!" ребята вырвали мешок из рук завхоза и высыпали его содержимое перед директором. Это оказались новенькие туфли и ботинки больших размеров, предназначенные, по — видимому, для выпускников. Возмущенный Василий Спиридонович так кричал на пойманных воров, так топал ногами, что ребята поверили в возможность, наконец, добиться справедливого наказания для расхитителей и потребовали составить акт о краже. Подняли с постели Женьку и усадили оформлять акт по всем правилам, с подписями директора и свидетелей кражи. Утром завхоз и кастелянша под крики "но пасаран!" отбыли в долину, оформив отпуск. В тот же день физрук увел семиклассников в недельный поход к леднику, у которого берет начало речка, бегущая мимо детдомовского лагеря. Вернулись несколько раньше, через пять дней, но директора уже не застали, тоже ушел в отпуск, оставив отдуваться вместо себя Карла Ивановича, на долю которого и выпало отправлять выпускников в училища и на работу. Ни в кастеляной, ни на складе ничего нового для них не нашли. Экипировали старой обувью и одеждой. Постель — тоже одни лохмотья. Ребята видят, что Карл Иванович всей душой хочет сделать, как лучше, но за что ни ухватится, все пусто. Растащили хапуги. Они сбились в отряд и во всем ему помогают. Он задумал выкопать бассейн на берегу речки, где они целые дни проводят. Скоро уедут, хотят увидеться с Юрием Николаевичем и Татьяной Павловной. Карл Иванович тоже нас ждет. Через час- два полуторка пойдет в лагерь, нужно быстро собраться.

Я, конечно, не поехала, собрала кошелку для Карла Ивановича, и Юрий с Женей укатили в лагерь. Он обещал завтра — послезавтра быть дома, но приехал на четвертый день. Привез букет диких гладиолусов и ирисов, сноп материнки и зверобоя для заварки, полную кошелку диких яблок и десяток зеленых орехов, из кожуры которых мама умеет добывать очень прочную коричневую краску, пригодную для окраски и ткани, и кожи, и дерева. Он ворвался в комнатку ураганом, подбросил меня к потолку и закружил по комнатке, хохоча и дурачась.

— Окрошку! Хочу окрошку! С петушиной ножкой! — твердил он, будто последнее желание умирающего, которого изображал, закатывая глаза.

— Не умирай, пожалуйста, бери нож и делай себе окрошку, петушка мы отварили вчера вечером! — смеялась я.

Он тут же улетел на огород. Я пошла следом. Вижу, ходит по грядкам и грызет все, что попало на глаза. Помогла ему нагрузиться его любимыми деликатесами, а потом еще и ножом поработала. Ел и улыбался во все лицо.

— Как хорошо дома! Карл Иванович навел на кухне порядок, даже салаты детям подают… И свежие фрукты… Куда там! Как дома не получается! А бассейн мы соорудили классный!

Из рассказа Юрия я ясно представила, как он провел в горах прошедшие три с половиной дня. Горная речка бушует рядом с лагерем, но течение там бешеное и вода ледяная. Детям строго- настрого запрещено в ней купаться, так они нарыли ямок по течению родничка, бьющего из земли недалеко от лагерной кухни. Грунт каменистый, ямки до колен, но обкупнуться в жару можно, вода успевает прогреться на солнце. Чуть ниже лагеря речка намыла приличный пляж, грунт там — песок и галька, копать легко. Вот там и начали рыть большую яму, чтоб и поплавать можно было. Старшие мальчики копают, девочки и малыши выносят грунт наверх и рассыпают по площадке, где малышам устроят песочницы. Юрий с Михаилом (физрук) и шофером ломами и кайлами начали прокладывать новое русло для ручья, прорыв его так, чтобы он снабжал бассейн теплой водой. Арычок пробили неглубокий, русло его каменистое, пока вода преодолеет эти триста метров, успевает хорошо нагреться, чистая и теплая наполняет бассейн, а по другому короткому арычку сбегает в речку, все время обновляясь.

Вчера после полдника устроили праздник Нептуна. Посреди бассейна водрузили большой плоский камень, вместо сцены. Юрия раскрасили разноцветной глиной под Нептуна, дали в руки огромный сучковатый дрын, так как трезубца не нашлось, взгромоздили на камень и велели петь и читать стихи.

— Знаешь, что я им пел? — спросил Юрий в радостном возбуждении. — "Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни воды и ни холода, закаляйся, как сталь!"… "В бассейне нашем искупайся, если хочешь быть здоров!" А знаешь, что читал? "Наша Таня громко плачет…" Расхохотались и потащили вниз…

И давай топить… Мишку — физрука и шофера тоже… Карл Иванович драпанул распоряжаться на кухню… Мелюзга навалилась на меня со всех сторон… Одного отдеру, трое уцепятся! Визжат! А Вера из пятого класса спасала меня… За уши вытаскивала из воды мою голову! Кое-как я их разбросал, влез на камень и гаркнул: "Уронили Мишку на пол…" Меня снова сволокли в воду, и полезли на камень сами. Кто во что горазд… Стихи, песни, анекдоты, загадки… Знаешь, что прочитал Славик из шестого?

"Я сошью себе штаны из ореховой коры, чтобы попа не болела, как скачуся я с горы". Ишь, стихоплет! Слушатели, понравится — не понравится, кричат "но пасаран!" и хлопают ладошками по воде. Брызги фонтанами до неба! Я чуть зазевался, меня снова затолкали в воду… Охапками их разбросал и полез искать спасения на камне…. Меня снова в воду… Эти детские святые ручки! Им нужен отец…Как подумаю об этом, мороз по коже! Вот тогда я понял и оценил поступок Кости! Между прочим, я сбегал тогда к нему и извинился, но он не простил… Не сказал ничего обидного, но не простил… Получим "поплавок" и перейдем в детский дом…

— А почему не сейчас?

— Институт уплывет. Там работы в сто раз больше, чем в школе… Теперь мы знаем, чему нужно научиться в институте и постараемся научиться…А вода в купальне — нечто необыкновенное! Дно каменистое, борта — песок и галька, водичка чистая, ласковая, теплая… Так и подмывает побарахтаться и по орать… Я, как и все, молотил по воде и ревел благим матом! Непередаваемо чудесно! Мы рады душу, а это ничто по сравнению с купаньем! Где бы нам устроить нечто подобное… На урман что ли сходить? Но там илистое дно, камыш и полно змей… Больше испачкаешься, чем обмоешься…

— Бочка? Но ты в ней не поместишься!

— А это мысль! Вечером попробуем… Карл Иванович передавал тебе привет. Там все время шпыняли, почему не привез тебя… Я сказал, что на следующее лето мы поселимся рядом. Построим шалаш и будем купаться в бассейне… Карл Иванович похудел, ходит босиком… Полотняные брюки закатает до колен и носится по территории… Майка в крупную сетку, но все равно мало загорел… За окрошку велел сказать спасибо… В первый же вечер мы все покрошили… Вода из речки холоднющая… Умопомрачительная получилась окрошка! Уплетали, аж за ушами трещало… Женька к нам пришла. Тебе и от нее привет.

Вечером Юрий окунулся в бочке, выплеснув наружу половину воды. Крякнул от удовольствия и тут же выпрыгнул вон, чтобы меня сунуть в ту же купель. Я не ожидала нападения и прозевала момент, чтобы дать деру. Сграбастал — и в воду…. В чем была… Выдернул из бочки, на плечо — и в комнатку… Такая процедура стала для нас ритуальной. Чуть стемнеет, мама уляжется спать, обкупнется сам, пополощет меня и на плече бегом оттанцует во флигелек. Хохочем до слез. Вскоре и вправду заплакали.