"Путешествие на Коппермайн" - читать интересную книгу автора (Моуэт Фарли)

Глава вторая

Во время моего отсутствия на факторию пришли несколько сильно бедствовавших от голода северных индейцев. Один из них, по имени Конниквизи, сказал, что бывал когда-то неподалеку от реки, которую я искал, и поэтому мистер Нортон нанял его и еще двух его соплеменников сопровождать меня во втором походе.

Чтобы возможно больше облегчить наше продвижение, мистер Нортон не советовал нам брать женщин, хотя хорошо знал, что нам не обойтись без их помощи при переноске грузов, выделке шкур для одежды, установке вигвамов на стоянках, сборе хвороста и во многом другом.

Я же со своей стороны не желал обременять себя европейцами. В прошлый раз индейцы так мало заботились о двух моих английских спутниках — Исбестере и Мерримане, что я решил не брать их с собой. Исбестер очень хотел снова сопровождать меня, но Мерриман был по уши сыт подобными экскурсиями и, похоже, радовался, что снова очутился в безопасности среди друзей.

Меня опять снабдили большим запасом зарядов и множеством других нужных и полезных вещей — сколько мы могли унести, а также толикой легких по весу товаров, предназначенных для подарков индейцам, которые могли встретиться у нас на пути.

Двадцать третьего февраля 1770 года я выступил в путь, отправившись в свой второй поход в сопровождении трех северных индейцев и двух южан-охранников. Снег на крепостном валу форта лежал толстой каймой, и пушек почти не было видно, а то комендант, как и в прошлый раз, обязательно напутствовал бы меня салютом. Но, так как подобные почести вряд ли принесли бы мне какую-либо практическую пользу, я с готовностью отказался от них.

Вначале наш маршрут в основном совпадал с прежним, но, достигнув Тюленьей реки, мы направились вверх по ее течению на запад, вместо того чтобы углубляться в Бесплодные земли.

Зимой погода тут была столь бурной и переменчивой, что нам часто приходилось по два-три дня оставаться на месте. Однако, как бы во искупление этого неудобства, оленей было так много, что в первые восемь или десять дней индейцы добывали их в избытке, но мы были слишком тяжело нагружены и много мяса с собой унести не могли. Вскоре я понял, что в этом таилась серьезная опасность — не добыв ничего на протяжении трех или четырех дней кряду, мы истощили все запасы продовольствия. И все же мы редко укладывались спать на голодный желудок вплоть до 8 марта, когда нам не удалось совсем ничего добыть, даже ни единой куропатки. Тогда мы достали из заплечных мешков несколько крючков и лесок и приготовились ловить рыбу подо льдом озера Шитани, рядом с которым мы стали лагерем.

Утром девятого мы передвинули вигвам примерно на пять миль к западу, на более удобную для лова часть озера. Добравшись туда, несколько человек тут же принялись долбить лунки во льду, пока остальные ставили вигвам и собирали хворост. Потом, так как было еще раннее утро, одни отправились на охоту, а другие занялись подледным ловом. Охотникам удалось поймать дикобраза, и вместе с несколькими выловленными в озере форелями он составил нам обильный ужин, а кое-что осталось и на завтрак.

Для подледного лова надо выдолбить во льду лунку диаметром один или два фута, в которую потом опускается крючок. Но леску постоянно надо поводить, чтобы не дать воде замерзнуть, а замерзает она, если ее не перемешивать, очень быстро. Вдобавок местная рыба хорошо приманивается на движение — движущуюся наживку она хватает быстрее неподвижной.

У северных индейцев существует несколько совершенно нелепых предрассудков, связанных со способом рыбной ловли. Когда они наживляют крючок, под наживкой положено прятать четыре — шесть предметов-талисманов, сама же она пришивается к крючку. Собственно, индейцы используют только один вид наживки: набор талисманов, обтянутый рыбьей кожей таким образом, что он напоминает маленькую рыбку. В качестве талисманов используют кусочки бобрового хвоста или жира, зубы или прямую кишку выдры, хвосты и внутренности мускусной крысы, задний проход гагары, семенники белок, свернувшееся молоко из желудка козленка-сосунка, человеческие волосы и бесчисленное количество других вещей.

Каждый глава семьи, да и почти все индейцы носят с собой мешочек подобной чепухи и зимой и летом. Без некоторых вышеописанных составных частей мало кто из них даже осмелится опустить крючок в воду, будучи убежден, что лучше совсем не выходить из дома, чем пытаться удить без драгоценной поддержки духов[7].

В последующие десять дней мы ловили достаточно рыбы, чтобы не умереть с голоду, но 19 марта, не поймав ничего, перебрались на восемь миль западнее по льду озера и вечером того же дня выловили несколько прекрасных щук. Наутро мы снова переменили место, на сей раз перебравшись к устью реки, соединяющей озера Шитани и Негасса. Там мы поставили четыре сети и за день наловили много прекрасной рыбы — по большей части щук, форели и сигов.

Чтобы поставить подо льдом сеть, индейцы сначала растягивают ее во всю длину рядом с тем местом, где ее надо поставить, потом долбят во льду лунки на расстоянии десять — двенадцать футов друг от друга. Подо льдом с помощью длинного легкого шеста, который может доставать от одной лунки до другой, протягивают лесу. Сеть привязывают к концу лесы и втягивают под лед. После этого свободный конец лесы выводится снова на лед и привязывается к оставшемуся на поверхности углу сети таким образом, чтобы леса и сеть вместе образовывали замкнутый круг.

Для проверки такой сети взламывают перемычку между двумя крайними лунками, один из ловцов потравливает лесу, а другой вытягивает из-подо льда сеть.

Изготовив рыболовную сеть, материалом для которой служат короткие сыромятные ремешки из оленьей кожи, северные индейцы привязывают к переднему и заднему затягивающим шнурам сети по нескольку птичьих клювов и лап. По четырем углам они обычно привязывают когти и челюсти выдры. Чаще всего выбирают клювы и лапы белолобого гуся, чаек и гагар, если же сеть не снабжена конечностями и клювами перечисленных птиц, индейцы даже не станут опускать ее в воду.

Любая первая пойманная рыба должна быть сварена целиком на огне, после чего мясо надлежит осторожно отделить от костей, не повредив ни одного позвонка. После этого скелет кладут в огонь и сжигают.

Когда индейцы ловят рыбу в реках или узких протоках, соединяющих два озера, им зачастую не составило бы труда перегородить, связав несколько сетей вместе, эти речки поперек и выловить там всю крупную рыбу. Но вместо этого они располагают небольшие сети на значительном расстоянии друг от друга, считая, что, если их разместить ближе, «соседки» станут завидовать одна другой, рассорятся, и ни в одну ничего не попадет.

Когда стало ясно, что место, где мы расположились, вполне может обеспечивать нас рыбой, мой проводник предложил остаться там до тех пор, пока не прилетят гуси. «Сейчас слишком холодно, — сказал он, — чтобы идти по тундре, а если бы мы продолжали держаться деревьев, то смогли бы двигаться в лучшем случае только на запад-юго-запад, потому что леса отсюда отклоняются на запад, но это увело бы нас далеко в сторону от цели пути. Если же мы останемся тут до начала весны, тогда можно будет направиться прямо на север и быстро выбраться на нужную дорогу».

Его рассуждения показались мне справедливыми, а так как выполнению предложенного плана вроде ничто не могло сильно помешать, то я полностью его поддержал. Приняв решение остаться, мы с особым тщанием поставили палатку и сделали ее настолько удобной для жилья, насколько могли в походных условиях.

Чтобы поставить палатку зимой, необходимо отыскать под снегом ровный участок, протыкая снег шестом. Затем снег надо выгрести, расчистив круглую площадку до самого мха, а если вигвам ставится больше чем на одну или две ночи, то мох тоже удаляют, потому что он быстро пересыхает, может загореться и доставить множество неприятностей обитателям.

Затем вырезаются несколько шестов. Если ни на одном не окажется удобной развилки, тогда два шеста связывают у верхушки и ставят стоймя таким образом, что толстые концы разводятся на диаметр пола палатки. Остальные шесты расставляются с равными промежутками по окружности. Покрытие прикрепляется к легкому шесту, приделанному поверх остова и откидывающемуся так, что, когда все покрытие натягивается, вход оказывается с подветренной стороны. Такое устройство подходит, однако, только для походного жилища. Если палатка поставлена на относительно долгое время, то вход в нее всегда будет смотреть на юг.

Покрытие или верх палатки изготавливается из тонкой лосиной кожи и по форме напоминает раскрытый веер: если большая его дуга обворачивает низ остова, меньшей как раз хватает, чтобы соединиться вокруг верхушки, причем там остается круглое отверстие, служащее, одновременно и дымоходом и окном.

Огонь разжигают посреди палатки под центральным отверстием, а пол вокруг выстилают сосновым лапником, на котором спят и сидят. Верхушками сосен и сосновым лапником палатка обкладывается понизу и снаружи, поверх них кладут шкуры и наваливают сверху снег, чтобы в жилище не проникал холодный воздух. Такие палатки ставят южные индейцы, и именно ее мне дали с собой в дорогу. Северные же индейцы делают свои жилища из другого материала и другой формы, о чем будет сказано дальше[8].

Наш лагерь расположился на очень хорошем месте — с небольшой возвышенности, на которой стояла палатка, открывался чудесный вид на большое озеро, чьи берега поросли сосной, лиственницей, березой и тополем, а над верхушками самых высоких деревьев вздымались заснеженные вершины гор и холмов.

Остаток марта прошел без достойных упоминания событий. Сети приносили нам достаточно пищи, а наши индейцы слишком философски смотрели на мир, чтобы утруждать себя задачей добыть хотя бы куропатку для разнообразия нашей диеты. Я достал свой журнал наблюдений, определил с помощью квадранта широту местности и нанес ее на карту. Кроме того, я изготовил кое-какие ловушки и поймал несколько куниц. Они попались в настороженные ловушки из поленьев, сложенных таким образом, что животное, пытаясь достать приманку, сдвигает столбик, который удерживает тяжелые поленья. Силками я изловил еще и несколько куропаток, сделав ловушки из сходящихся под прямым углом и расставленных вокруг небольшого островка загородок с проходами между ними, где разложил петли силков.

Первого апреля, к нашему великому удивлению, в сети не попалось ни единой рыбы. Тогда мы принялись ее удить, но и лесой за весь день не смогли ничего поймать. Эта резкая перемена так встревожила моих спутников, что они даже начали подумывать, не взяться ли им опять за ружья, пролежавшие без употребления почти целый месяц.

Утром Конниквизи отправился на охоту, а остальные снова занялись крючками и сетями, но со столь малым успехом, что наловленной ими рыбы не хватило на ужин даже двоим.

Мой проводник, человек настойчивый, упорно день за днем продолжал ходить на охоту, редко засветло возвращаясь в палатку, но все безуспешно. Десятого числа он задержался дольше, чем обычно. Мы легли спать, подкрепившись только глотком воды и трубкой табака, как и в предыдущие два дня. Около полуночи, к нашей большой радости, охотник вернулся, принеся с собой кровь и несколько кусочков мяса от двух убитых им в тундре оленей. Тут же мы принялись готовить бульон из крови и варить в нем принесенные крошки мяса и жира. При любых обстоятельствах это было бы изысканным блюдом, а тем более оно показалось таковым нашим совсем изголодавшимся желудкам.

Несколько дней мы пиршествовали, а за это время индейцы добыли еще пять оленей и трех жирных бобров. Нашей группе из шести человек оленьего мяса при умеренном расходовании могло бы хватить на довольно продолжительное время, но мои спутники пировали дни напролет, пока не съели все, и были вдобавок так недальновидны и ленивы, что даже не проверяли расставленные сети, в результате чего много запутавшихся там крупных рыбин совершенно испортились. Вследствие всего этого примерно через две недели мы уже опять испытывали почти такие же муки голода, что и накануне.

Двадцать четвертого апреля с юго-запада показалась большая группа приближавшихся к нам индейцев. Когда они подошли ближе, мы увидели, что это жены и родственники северных индейцев, находившихся в Форте Принца Уэльского. Эти люди направлялись в тундру, чтобы ожидать там возвращения своих мужей и родных.

Мой проводник тоже решил двинуться в тундру, поэтому утром двадцать седьмого мы разобрали вигвам и снялись с места, присоединившись к части пришельцев. Только 13 мая нам удалось добыть несколько птиц из тех, что все время летели над нашими головами на север. В этот день индейцы подстрелили двух лебедей и трех гусей. Однако голод был утолен лишь слегка, тем более что предыдущие пять или шесть дней у нас ничего не было во рту, кроме горстки собранных на проталинах и пригорках прошлогодних ягод клюквы. У северных индейцев, к которым мы примкнули, был запас сушеного мяса. Они втайне делились с нашими проводниками, а мне и моим спутникам-южанам ничего не доставалось.

К 19 мая гусей, лебедей и уток стало так много, что мы добывали их уже без счета, сколько было необходимо, чтобы набраться сил после долгого поста.

Мы углублялись в тундру отрядом, возросшим до двенадцати человек, — к нам присоединились жена одного из проводников и пятеро нанятых мной носильщиков, потому что в скором времени груз на волокушах везти дальше станет невозможно. Из-за таяния снега по лесу идти уже не было никакого смысла, поэтому мы продолжали двигаться на восток по льду реки Сил (Тюленьей), пока не добрались до небольшого ее притока и группы озер, протянувшихся на север.

По мере продвижения на север дичи не убывало, и так мы 1 июня добрались до места под названием Баралзон[9]. Взорвавшееся по пути ружье одного из моих спутников, к несчастью, размозжило ему кисть; я перевязал ему рану и с помощью капель Тёрлингтона, желтого пластыря и различных притираний вскоре залечил ее настолько, что пострадавший уже мог пользоваться рукой, — серьезная опасность миновала.

В Баралзоне остановились на пять дней, чтобы навялить оленьего и гусиного мяса у костра, потому что скоро мы должны были вступить в такие края, где раздобыть хворост станет нелегко.

Шестого июня снег уже настолько подтаял, что снегоступы начали доставлять больше неудобств, чем пользы, и мы бросили их. Сани же еще годились в дело, особенно при переправах через озеро по льду, но к десятому такой способ передвижения стал небезопасным. Мы решили оставить сани и переложить груз в заплечные мешки.

Мне пришлось теперь совсем нелегко, потому что на мою долю досталось нести следующие предметы: квадрант со штативом, сундучок с книгами и документами, компас, большой тюк с одеждой, топор, ножи и пилы и плюс к этому несколько мелких вещичек, предназначенных для обмена с аборигенами. Неудобство груза, его вес и вдобавок дневная жара делали ходьбу наиболее тяжелой из всех задач, когда-либо выпадавших на мою долю. Трудность пути и неудобство ночлега из-за тесноты палатки, площади которой теперь явно не хватало на всех, значительно усугубляли тяготы крайне сурового климата, всецело во власти которого мы находились.

Наша палатка была слишком велика для тундры, где нельзя было раздобыть шестов к ней, поэтому мы разрезали покрытие на мокасины и распределили куски между всеми поровну. Проводник не позаботился о том, чтобы познакомить меня с приемами установки временного жилища в тундре, однако для себя с женой припас несколько длинных легких шестов. Когда же мы делили кожу от большого вигвама, он исхитрился заполучить самый крупный кусок, которого как раз хватило на маленькую палатку, а потом ни разу не пригласил ни меня, ни южных индейцев даже заглянуть в свое жилище.

Кроме того, нас донимала постоянная нехватка продовольствия. Даже то, что мы добывали, приходилось есть сырым, потому что не из чего было разжечь, костер, а сырая рыба мне и моим спутникам-южанам особенно была не по вкусу.

Но, несмотря на все перечисленные трудности, мы продолжали двигаться вперед в полном здравии и бодрости духа, а наш проводник, хотя и оказался скаредным в отношении своих съестных припасов, не скупился на обещания скорого изобилия дичи в лежащей впереди местности, где к тому же можно будет встретить и индейцев, которые, очень вероятно, согласятся помочь нам в переноске части наших вещей. Последнее заверение весьма утешало нас, ибо вес груза был так велик, что мы могли нести вдобавок к основной поклаже только двухдневный запас провизии, в связи с чем и оказывались часто в стесненных обстоятельствах.

Три дня, с 20 по 23 июня, шли примерно по двадцать миль в день, подкрепляя свои силы только трубочкой табаку да глотком воды время от времени. Ранним утром 23 июня мы заметили трех мускусных быков[10], и индейцы смогли быстро добыть их. Но к нашему прискорбию, раньше, чем мы успели освежевать животных, пошел дождь, и не удалось набрать сухого мха, чтобы разжечь костер. А после столь долгого поста есть сырое мясо было не очень весело. Но нужде закон не писан, и все-таки пришлось есть его сырым, хотя мясо мускусных быков не только жесткое, но еще чрезвычайно сильно отдает мускусом.

Ненастье с дождем и секущим мокрым снегом все не прекращалось, и, пока нам удалось-таки наконец снова развести огонь из мха, одного быка мы съели совсем сырым.

Должен сознаться, что тут я несколько упал духом. Все наши несчастья ненастье еще усугубило — три дня и три ночи подряд на мне не было сухой нитки. Когда же небо прояснилось и мы подсушили одежду над дымом костра, я попытался подобно моряку после шторма позабыть прошлые невзгоды; казалось, все снова пойдет по прежнему, хотя и довольно монотонному руслу.

Ни одна из наших нужд не сравнится по остроте с голодом, кроме жажды, а в походных условиях муки голода многократно усиливает неизвестность. Само стремление утолить голод неизбежно вызывает усталость, а слишком частые разочарования, постигающие нас при попытках добыть что-нибудь съестное, не только ослабляют тело, но и угнетают дух. Кроме того, желудок в бездействии настолько утрачивает способность к перевариванию пищи, что возобновляет ее после долгого поста неохотно и весьма болезненно. За время моих странствий я, к сожалению, слишком часто испытывал описанные симптомы на себе и не раз оказывался в крайне печальном состоянии: даже когда Провидение посылало мне какую-то малость, желудок не мог вместить больше двух-трех унций пищи, не отвечая при этом самыми тягостными болями.

Еще одним неприятным следствием долгого поста становится исключительная трудность и болезненность отправления естественной надобности в первый раз после приема пищи; состояние это настолько ужасно, что только испытавшие его могут представить себе весь кошмар.

До сей поры в пути мы либо пировали, либо голодали. Бывало, поглощали чрезмерно много, иногда столько, сколько было необходимо, зачастую слишком мало, а чаще совсем ничего не ели. Не раз мы голодали по двое суток, дважды — по трое, а один раз — семь дней подряд, на протяжении которых во рту у нас не было ничего, кроме нескольких ягодок прошлогодней клюквы, кусочков старой кожи и жженых костей. В этих крайних случаях я часто наблюдал, как индейцы перебирали свой гардероб в поисках той части туалета, которой можно было пожертвовать, и выбирали то кусочек полусгнившей оленьей кожи, то пару старых мокасин, чтобы облегчить грызущий голод. И такое случается в обычной жизни индейцев нередко.